Мария фон Эбнер-Эшенбах

БАБУШКА

В десятый раз за это утро в дверь лаборатории, где работал ассистент патологоанатома, постучали. Раздраженный от очередного шума, он крикнул вошедшему слуге: «Что вам опять нужно? Разве я не приказывал Вам оставить меня в покое?»
«Конечно, — спокойно подтвердил слуга, — но там, на улице старушка, с которой Вы должны поговорить».
«Должен поговорить? Что значит должен?» — спросил доктор, — «и почему?»
- «Потому что нет другого способа отделаться от неё», — продолжил слуга, — потому что она не уйдет!».
 «А Вы попытайтесь еще раз, будьте так любезны. Слышите?!»
 Последние слова, сказанные сурово, возымели действие. Слуга, пожав плечами, уже собирался выйти из комнаты, когда дверь внезапно распахнулась. На пороге стояла женщина; её высокая фигура лишь слегка сгорбилась от возраста и работы.
 «Как вы смеете?» — рявкнул слуга, пытаясь не впустить её. Но она, не обращая внимания на оскорбления, которыми он ее осыпал, одним движением руки оттолкнула его и быстро подошла к доктору, который встретил назойливую посетительницу гневным возгласом.
   Женщина остановилась и сцепила свои грубые руки. Её взгляд был устремлён на него с выражением такой муки и такой пылкой мольбы, что он не смог заставить себя повторить свою угрозу вывести её, если она немедленно не уйдёт. Жалость, в которую превратилось его возмущение, не уменьшилась от умоляющего и в то же время повелительного тона, которым старушка воскликнула: «Тела умерших привозят в этот дом, не так ли?» Доктор ответил утвердительно.
 «Тогда отведите меня туда, где лежат мёртвые, немедленно, сударь! Немедленно!» — сказала она, задыхаясь.
Трудно было объяснить ей, что это невозможно, что ей придётся ждать до часов приёма. Это слово довело её до безумия.
 «Подождать?» — воскликнула она со вздохом отчаяния. «Я больше не могу ждать — я жду уже два дня... Он уже два дня не приходил домой!» «Кто?» — спросил доктор: — «О ком вы говорите?»
 «О ком?!— Боже мой! О Лукасе, о моем внуке. Он служит на Дунае у одного плотогона; его люди ничего о нем не знают. Он мог утонуть, сударь!»
Она наклонилась вперед, ее взгляд испытующе вперился в лицо доктора, а пальцы сжали его руку, словно железные клещи. Её горе потрясло молодого человека, хотя он и привык к человеческим страданиям и был всегда готов с решимостью и достоинством к подобного рода встречам.
 «Спуститесь вниз — сказал он слуге, — и, как только господа закончат, дайте мне знать». Слуга удалился. Женщина попыталась броситься за ним, но доктор с трудом её остановил. Он указал ей на стул, и, коротко поблагодарив, она села.
Тем временем он снова занялся микроскопом. Но и за прибором его взгляд снова и снова наблюдал за печальной гостьей. Женщина, скрестив руки на груди, неподвижно застыла. Она пристально и вызывающе смотрела на дверь и со страстным ожиданием прислушивалась к шагам в коридоре. Она сидела как воплощение боли, нищеты и нужды. Но не той нужды, которая покоряется несчастью, а той, которая мужественно борется с ним, которая всегда смотрит ему в глаза и всегда побеждает, которая не терзается жалостью к себе, не тяготится тревогой о будущем. Как было, так и будет; перемены не существует, только смерть может принести её, а она её не призывает. Активная сила, борющаяся сила страшится своего вечного, бессильного покоя. Прошла неловкая четверть часа. Доктор, наконец, нарушил молчание. Он спросил старуху о роде занятий, о её жизненных обстоятельствах и пожелал узнать, единственный ли у неё внук, которого она ищет. Она посмотрела на него с удивлением. «Разве я уже не говорила? – Единственный! У меня никого нет, кроме него. Мой муж – слава Богу! – умер. Что касается детей, – добавила она равнодушно, словно разговаривая сама с собой, – надеюсь, что они живы». «Как?» – воскликнул доктор. – «Надеетесь?»
«Все пошли в него: сыновья – пьяницы, дочери – бездельницы. Конечно, отец был и тем, и другим. Дети встали на его сторону, а не на сторону матери, которая требовала усердия и честности. Так одно следовало за другим. Младшая всё же оставила у меня ребёнка. Сначала я проклинала её за это, потом благословляла. Мальчик стал таким, о каком я и мечтать не могла, – и я очень радовалась этому».
         Она говорила без горечи или грусти, так спокойно, словно рассказывала историю о ком-то постороннем. И всё же в её голосе было что-то, трогавшее глубже, чем просто сетование… В нем было тихое, скромное и простое величие. Гордого молодого учёного, чья короткая карьера уже была отмечена несколькими триумфами, охватило внезапно благоговение перед бедной, старой, невежественной женщиной.
   Тут появился слуга и что-то кратко сообщил доктору. Старуха вскочила с места. «Можно мне идти?» – быстро и поспешно спросила она, выжидающе взглянув на слугу, который собирался показать ей дорогу. Но доктор уже встал сам. «Я проведу её», – сказал он. Они спустились вниз по нескольким ступеням и оказались перед входом в сводчатый зал, откуда веяло каким-то странным, холодным, влажным воздухом. Дрожа от волнения, женщина пошла вперёд. В просторной комнате лежали тела умерших за последние сутки, некоторые были укрыты, некоторые – раскрыты. Не испытывая ни страха, ни ужаса, женщина переходила от одного к другому, бесстрастно вглядываясь в их застывшие лица. Иногда она бормотала молитву, крестя лоб некоторых. Внезапно она остановилась. В углу комнаты она обнаружила тело мальчика лет четырнадцати, бросилась к нему с душераздирающим воплем и упала перед ним на колени. Так она и застыла, зажав рот руками, словно окаменев. Она не прикоснулась к телу; ни слезинки не скатилось из её широко раскрытых глаз, ни звука не вырвалось из горла. Доктор содрогнулся от силы этой боли, которой было отказано в проявлении. 
      Он подошёл к старушке, взял её за руку и попытался поднять. От его прикосновения она вздрогнула, встала и обернулась. Словно преследуемая кем-то, она поспешила к выходу. Но там остановилась и снова вернулась к безжизненному телу. Она снова молча и долго смотрела на него. Наконец, она решила уйти, а её спутник с облегчением вздохнул. Затем он увидел, что её взгляд переместился с трупа на какие-то вещи, висящие на стене. Это была одежда утопленника. «Дайте мне тот хороший сюртук», — сказала старушка, —он был сшит для него недавно. Мальчику он больше не нужен, и я смогу его продать». Доктор посмотрел на неё и сочувствие, только что переполнявшее его, сменилось отвращением. «Ах, бедность, — подумал он, — горькая, отвратительная нужда!» Не говоря ни слова, он снял с крючка сюртук мальчика и передал его бабушке. Она протянула обе руки, взяла его с тихим, всхлипывающим стоном и прижала к груди. Она покрывала поцелуями одежду внука, говорила с ним и уткнулась лицом в его складки. Её боль нашла выход; она заплакала.