Радостью сияет душа. Юрий Терапиано

Юрий Константинович Терапиано — поэт, прозаик, переводчик и литературный критик «первой волны» Русской эмиграции, организатор и участник ряда литературных объединений Парижа. В конце лета 1919 после расстрела большевиками родителей вступил в Добровольческую армию. Затем в Вооружённых силах Юга России. Зимой 1919 — 1920 гг. тяжело ранен и освобождён от военной службы по инвалидности. С 1920 года — в эмиграции. Два года провёл в Константинополе. С 1922 года — во Франции. Один из основателей и первый председатель Союза молодых поэтов (1925 г.). Член Парижского Союза русских писателей. Соредактор журналов «Новый корабль» (1927 — 1928 гг.) и «Нового дома» (1926 — 1927 гг.), участник собраний «Зелёная лампа» и «Круг». Постоянный автор газет «Новое русское слово» (1945 — 1955 гг.), «Русская мысль» (1955 — 1980 гг.), где вёл литературно-критический отдел. В 1947 году стал инициатором создания литературной группы «Муза», участвовал в её заседаниях. Редактор ряда антологий зарубежных поэтов.

***
Поднимается ветер сухой и холодный,
Листьев жёлтые груды шуршат, как прибой,
По асфальту скользя, и над пропастью водной
Наклоняется к озеру тополь сухой.

Осень, осень, любимое время поэтов,
Догоранье над городом смутной зари,
Запах яблок и кофе, мерцание света,
В полутьме и в тумане вверху фонари.

Я люблю, по парижски закутавши шею
Чёрным, в крапинках, шарфом, без цели идти
Вдоль опавшего парка, где бледные феи,
Улыбаясь прохожим, стоят на пути.

Я смотрю, как прекрасны старинные зданья —
Романтический, прошлого века наряд,
Я читаю в них отблеск любви и страданья,
Повторяя чужую строфу наугад.

Тут Верлен проходил. Здесь Леконт жил когда-то
Жизнь становится сном, всё как будто во сне,
А над крышами, в небе, как чёрная вата,
Тучи медленно движутся к сонной лун

***
Я стою в тишине,
Огоньки, как во сне,
Никого. Одиночество. Ночь.

Никакой красоте,
Никакой высоте,
Ни себе, ни другим не помочь.

И напрасно я жду,
Ветер гасит звезду —
Свет последний — как будто навек.

В аравийской пустыне, на льду, на снегу,
На панели, в окне, в освещённом кругу
Навсегда одинок человек.



***
В Финляндии, где ездят на санях,
В стране суровой снега и гранита,
В стране озёр... Нет, только дым и прах
Слепят глаза мне. Навсегда забыты
И монастырь, и звёзды без числа
Над лесом снежным. В городе далёком
Колокола звонят, колокола —
Не над московским варварским востоком
Серебряный средневековый звон
Колеблющийся воздух раздвигает.
Не надо смерти, гробовых имен,
Сегодня Библия меня пугает
Безмерным, трудным вымыслом своим,
Тысячелетним бредом. Нет, не надо!
Я потерял мой путь в Иерусалим:
Жестокий страж пасёт людское стадо,
Века летят, летит по ветру пыль,
Шумит судьбы кустарник низкорослый...
Давно завял и вырос вновь ковыль
В скалистой Таврии, где мальчиком, как взрослый,
С Горацием иль с Гоголем в руках
Сидел я на кургане утром ранним.
Два голоса звучали мне в веках —
И скиф, и римлянин. Ещё в тумане,
В чуть намечавшейся душе моей
Я смутные предвидел очертанья,
Внук Запада, таврических степей
Я раннее узнал очарованье.
Незримая Италия моя
Над крымскими витала берегами;
Через века к ней возвращался я;
В степи с украинскими казаками
Я дикость вольную переживал,
Я верил в духов страшных и чудесных,
Бродя осенним вечером меж скал,
Незримо я касался тайн небесных,
Загробных, страшных теней бытия,
Видений без конца и без начала.
Порою, вечером, сестра моя
Играла на рояли. Ночь молчала.
И, как снежинки, бурей ледяной
Потоки звуков — целый мир нездешний
Вдруг прорывался, был передо мной.
Я забывал тогда о жизни внешней,
Я становился чистым и святым,
Я трепет чувствовал одуховленья...
Всё — только тень. Всё это — прах и дым,
Бесплодное мечтанье вдохновенья.


***
Небо сегодня как будто светлее
И голубее, чем было вчера.
Зеленью нежной вскипают аллеи
И распускаются как веера.

Всюду цветенье и счастье простое,
Город в сиянье, в движенье, в тепле.
Как я свободен и молод весною,
Как хорошо мне на этой земле.


***
Друг, мне грустно оттого же,
Отчего и ты грустишь.
День, на прошлый день похожий,
Серый будничный Париж.

На дворе темно и сыро.
Осень. Лужи у крыльца —
Скука от начала мира
И до самого конца.


***
Куда нам, с нашей нищетою,
В сегодняшний стучаться день?
Над стадом вещей чернотою
Орлиная несётся тень.

Война... Гражданское волненье...
— Но прочь! Вдоль тёмных берегов
Люблю воды глухое пенье,
Сиянье горных ледников.

Тропой кремнистой над обрывом
Иду один. Навстречу мне
Неумолкаемым приливом
Несутся тучи в вышине.


***
По утрам читаю Гомера —
И взлетает мяч Навзикаи,
И синеют верхушки деревьев
Над скалистым берегом моря,
Над кремнистой узкой дорогой,
Над движеньями смуглых рук.

А потом выхожу я в город,
Где, звеня, пролетают трамваи,
И вдоль клумб Люксембургского сада
Не спеша и бесцельно иду.
Есть в такие минуты чувство
Одиночества и покоя,
Созерцания и тишины.
Солнце, зелень, высокое небо,
От жары колеблется воздух,
И как будто бы всё совершилось
На земле, и лишь по привычке
Люди движутся, любят, верят,
Ждут чего-то, хотят утешенья,
И не знают, что главное было,
Что давно уж Архангел Божий
Над часами каменной башни
Опустился — и вылилась чаша
Прошлых, будущих и небывших
Слёз, вражды, обид и страстей,
Дел жестоких и милосердных,
И таких же, на полуслове,
Словно плеск в глубоком колодце,
Обрывающихся стихов...

Полдень. Время остановилось.
Солнце жжёт, волны бьются о берег.
Где теперь ты живёшь, Навзикая?
Мяч твой катится по траве.


***
Мир разгорожен надвое забором.
Мы смотрим издали: там наш родимый дом.
Но не хочу туда вернуться вором,
Тюленем пробираясь подо льдом.

Все сорок лет! Нет, больше, что там сорок —
Пять тысяч лет блуждаем мы впотьмах
И всё твердим: «Уже недолго, скоро»...
Едва держась от боли на ногах.


***
Воскресный день, сырой и душный.
Что делать мне? Везде тоска,
Свинцово-серый свод воздушный,
Деревья, люди, облака.

Весь мир, как будто поневоле,
Томится в скучном полусне.
Поехать в лес? Поехать в поле?
Теперь всё безразлично мне.