Глава 10. Тридевятое царство

 
       О том, что следуем в Кронштадт, узнаем, только погрузившись на паром, от сопровождающих моряков. Впервые за последние недели с нами говорят по-человечески и доброжелательно.
       На верхнюю палубу не выпускают, Финский залив слегка штормит. В салоне парома тепло и уютно, с подволока льется мягкий свет, чуть слышна приглушенная работа двигателей. Дремлем.
       Примерно через час чувствуем замедление, а затем и остановку   судна.
       - Кажись, приехали, -  говорит Костенко.
       - Не приехали, а пришли, -  подмигивает ему разбитной старшина 1 статьи, сидящий рядом. Он  служит в бригаде тральщиков, куда доставит десяток из молодого пополнения, а затем уволится в запас.
       Скользя на металлических аппарелях парома, и с опаской поглядывал на свинцовую рябь залива, выбираемся на причал.
       Нашу группу, человек в двадцать, забирает неразговорчивый мичман с двумя старшинами, поименно пересчитывает, строит  и ведет из порта в город.
       Уже довольно поздно. С залива тянет промозглым холодом, с неба сыплется снег вперемешку с дождем. Все кругом из камня, мрачное и туманное. Узкие улицы, освещенные редкими фонарями, пустынны. Наши ботинки мрачно громыхают по булыжной мостовой. Через полчаса останавливаемся у высокой кирпичной стены с массивными воротами и узкой нишей двери сбоку.   
       - Вперед!  - командует мичман.
       За дверью помещение КПП, с вооруженным старшиной и  двумя матросами. За ним огромный, вымощенный булыжником плац, на противоположной стороне которого длинная трехэтажная казарма с пятью арочными входами по фасаду.
       Следуем к крайнему справа, по крутой чугунной лестнице поднимаемся на второй этаж. Мичман звонит в обитую черным дерматином массивную дверь, она распахивается, и мы попадаем в просторное помещение, со стоящим у тумбочки моряком с сине-белой повязкой на рукаве и штыком у пояса.
       - Дежурный, на выход!- фальцетом орет матрос.
       Из бокового помещения появляются несколько старшин в светло-синих робах и пожимают мичману руку.
       - Чего хмурый, Михалыч?  - басит борцовского вида один, с такой же нарукавной повязкой как у дневального.
       - Да снова на этой пересылке бардак!- в сердцах роняет мичман. - Половина ребят, - кивает на нас,- простужены, давай, принимай их.
       Передает «борцу» планшет с нашими документами и вместе с другими старшинами уходит в комнату, на двери которой табличка « Командир роты».
       Оставшийся заводит нас в просторное светлое помещение, выкрашенное в светло-оранжевый цвет, с расставленными вдоль стен гладильными столами и витиеватыми  бронзовыми светильниками над ними. Выстраивает, критически оглядывая.
       Вид у него действительно внушительный. Явно старше нас на три - четыре года, выше среднего роста, с широченными плечами и выпирающей  из-под форменки мускулистой грудью, старшина производит впечатление тяжелоатлета.
Заслуживает внимание и лицо. Оно волевое, малоподвижное, с серыми угрюмыми глазами, тонким прямым носом и тяжелым подбородком. Волосы короткие, светлые. 
       Заложив руки за спину и ритмично раскачиваясь с пятки на носок, хрипловатым басом   провозглашает.
       - Вы прибыли в    Кронштадтский учебный отряд подводного плавания ДКБФ.  Будем готовить из вас торпедистов дизельных подводных лодок. Я - командир смены - старшина 2 статьи Захаров. Вопросы?
       Переминаемся с ноги на ногу, молчим. Слишком много впечатлений за последние сутки.
       - Вопросов нет, -  благодушно гудит Захаров, вслед за чем препровождает нас в разделенное широким коридором на две половины обширное помещение с двумя рядами двухъярусных металлических  кроватей с матрацами, но без белья.
       - Здесь будете спать, - сообщает он. Эту ночь - без белья.  Дневальный!
       - Я!   - вытягивается появившийся как черт из табакерки матрос со штыком.         
       - Организуешь парням чай и немедленно отбой.
       Через десять минут в баталерке пьем обжигающий чай с ржаными сухарями и заваливаемся в настоящие койки, укрывшись шинелями.
       С этого момента время полетело с потрясающей быстротой.
       В течение нескольких дней учебную роту торпедистов укомплектовали молодым пополнением, прибывшим из Ленинграда, Чебоксар, Ярославля и Москвы.
       Нас в ней сто пятьдесят гавриков. Рота разбита на четыре взвода (смены), которым присвоены номера с 81 по 84. Критерий - рост курсантов. В 81-й - «фитили» от 1.80 до 2 метров, в 82-й, - «ординары» - от 176 до 1.80, в последних двух, «шкентеля» до 1.56. Меньше ростом  тогда на флот не брали.
       Мы с Чмуром попадаем в 82 смену к Захарову, Костенко и Белецквй - в 83, где инструктором старшина 2 статьи Лайконен, из Прибалтики. «Фитилями» командует старшина 2 статьи Сомряков.
       Вместе с двумя офицерами и несколькими мичманами роту возглавляет капитан З ранга Иванов. Он невысокого  роста, сухощав и лысоват, но очень подвижен и деятелен.    Недостаток волос на голове командир компенсирует рыжеватой бородкой. 
       Помимо этого   курит трубку с душистым табаком и носит отлично пошитую форму. На его тужурке жетоны на право самостоятельного управления кораблем и «За дальний поход», а также  два ряда орденских планок.
       Рота входит в состав школы, где мы непосредственно находимся, а школа в Кронштадский учебный отряд подводного плавания. Он же войсковая часть 09990, на местном жаргоне «тридевятое царство».
       В школе семь рот, где готовят штурманских электриков, рулевых сигнальщиков, торпедистов, коков и гидроакустиков для дизельных подводных лодок.   Общее количество обучающихся в ней курсантов 1200 человек. В отряде - более трех тысяч. Командует им контр - адмирал Прибытков.
       Наша школа самая старая на Балтике,  как по времени ее создания, так и по комплексу зданий, в которых располагается. Помещение казармы построено в прошлом веке из звонкого красного кирпича, добротно и монолитно. До революции в ней    квартировал кирасирский, а затем казачий полки.
       Справа от казармы,  окруженный голубыми елями помпезный трехэтажный особняк, выстроенный в стиле «ренессанс», используемый в настоящее время под клуб школы.  Напротив  небольшой сквер с    мраморным   фонтаном и посыпанными гравием дорожками.
       Раньше, по рассказам мичманов-сторожилов, в особняке жил командир полка с семьей и прислугой.
       С тыла казармы - остатки высокого, метров шести, насыпного вала и старинной крепостной стены. За ними, но уже в помещениях современной постройки, расположены учебные практические циклы, котельная и теплицы. Плац школы вымощен серым гранитным булыжником. Вся территория обнесена глухой кирпичной стеной, содержится в образцовом порядке и чистоте.
       Режим дня предельно жесткий.
       Подъем в шесть, и при любой погоде трехкилометровый кросс по спящему Кронштадту.  Затем  зарядка на плацу и умывание ледяной водой по пояс, завтрак, приборка и занятия до обеда. После него - час отдыха, и занятия до ужина.  Далее приборка и личное время. Отбой в двадцать три часа.
       За первый месяц службы мы похудели и устали, кажется на всю оставшуюся жизнь. Особенно мучительны ежедневные утренние кроссы. На них   выводят в одних   робах и головных уборах. При том, что зима в Кронштадте в тот год была особенно снежная и холодная, а морозы постоянно перемежались оттепелью.
       К концу каждого кросса несколько человек падают  и их тащат обратно под руки. От ледяной воды в умывальниках, подаваемой  из залива, нас едва не хватает кондрашка.   Но сачкануть от всего этого не удается.   Любые   попытки безжалостно пресекаются вездесущими старшинами.
       Мы не видим, когда они ложатся и встают. Такое впечатление, что это не люди, а постоянно действующие  механизмы.
       После описанных   моционов несколько человек попадают в санчасть, а добрая половина роты постоянно кашляет, чихает и пускает сопли, пытаясь разжалобить командиров. Эффект получается обратный.
       На одном из утренних построений, как всегда бодрый Иванов, выслушав доклады инструкторов смен о состоянии дел в подразделениях и участившихся обращениях курсантов в санчасть, в сердцах изрекает.
       - Вот раньше был моряк, - ссыт и булыжники вылетают, а сейчас писает - и снег не тает! 
       Через месяц из роты по состоянию здоровья на бербазу  списывают пять курсантов. Но, удивительно, остальные значительно окрепли, стали жилистыми и выносливыми.  Кросс и обливание водой, из пытки превратились в образ жизни.
Многие, в том числе и я, по примеру старшин стали обливаться холодной водой и перед отбоем.
       Из специальных дисциплин  нам читают устройство подводной лодки (Иванов), торпедное и минное оружие (Захаров и Сомряков), устройство торпедных аппаратов (Лайконен) и борьбу за живучесть (Мальцев).   
       Занятия проводятся  в отлично оборудованных кабинетах, где находятся действующие образцы    мин и торпед, состоящие   на вооружении Флота.   Помимо этого, как и во всех родах Вооруженных Сил СССР, мы проходим курс молодого бойца, изучая стрелковое оружие и правила обращения с ним, строевую подготовку и уставы. По понедельникам, до обеда, с нами проводятся политзанятия.
       В отличие от многих, учеба в минной школе, с первых же дней мне очень понравилась и давалась легко, без напряжения. Это незамедлительно было отмечено несколькими благодарностями от инструкторов смен и командира взвода.
       В январе 1972 года мы приняли воинскую Присягу и в это же время начались практические занятия по легководолазной подготовке и борьбе за живучесть в условиях аварийной подводной лодки.  Они проводились на спецполигонах (циклах) учебного отряда, расположенного на Якорной площади.
       Под руководством опытных специалистов - водолазов мы кропотливо изучали легководолазное снаряжение подводника (ИСП-60), изолирующий дыхательный аппарат (ИДА-59) и правила работы с ними. Все шло хорошо до начала практических спусков под воду, выхода наверх из рубки-имитатора затонувшей подводной лодки и из торпедных аппаратов.
       На них мы  сдрейфили.
       В результате, уже на первых таких занятиях, многие до икоты нахлебались морской воды, а двоих пришлось откачивать и приводить в чувство. Наиболее   сложными отказались выходы из торпедного аппарата с глубины двадцать пять метров.
       Несколько  курсантов не смогли преодолеть чувство страха и были списаны для дальнейшего прохождения службы на надводные корабли. 
       Инструкторы-водолазы, как правило, были здоровенными крепкими мичманами или старшинами-сверхсрочниками. И это не удивительно, поскольку работа на глубине требует крепкого здоровья и большой физической силы.               
       Обучали они нас с мрачным юмором, который присущ людям этой профессии, постоянно рискующим жизнью.
       Навсегда запомнился преподанный ими словесный порядок  включения  в дыхательный аппарат при выходе на поверхность с затонувшей подводной лодки.
       «Господи, (закрывается головной клапан наполнения на дыхательной маске) - спаси, (обеими руками одновременно открываются вентили баллонов с дыхательной смесью) - помилуй, (открывается травящий клапан на дыхательном мешке) - аминь, (флажок маски переключается на дыхание под водой)». 
       Были у них шутки и покруче. 
       Если курсант путал очередность названных манипуляций, а глубина выхода была небольшая, инструкторы не поправляли бедолагу.
       В результате из воды его вытаскивали за страховочный конец полузадушенным. Действовал жесткий, но оправданный принцип: трус, неуч и слабак, на лодке не жилец.
       Одновременно проверялась и устойчивость психики будущих подводников.
Предельно жестко проводились и   занятия по борьбе с водой, поступающей в отсек, тушению пожаров в нем. Делалось это так.
       В находящийся на цикле отсек подводной лодки, точнее его имитатор, запускалась аварийная группа курсантов, облаченных в гидрокомбинезоны.
       В разных его местах,   порой непредсказуемых, располагались заранее выполненные пробоины, трещины и другие повреждения прочного корпуса. Снаружи к ним подводились трубопроводы, замыкающиеся на насосную станцию.
       Отсек был укомплектован штатным количеством аварийных средств для борьбы с водой: раздвижными упорами, клиньями, пластырями, матами и кувалдами.
       Для наблюдения за действиями аварийной партии, в переборку были вмонтированы герметичные иллюминаторы. Вода в отсек подавалась без предупреждения и в различные пробоины. Ее давление достигало от одной до пяти атмосфер. 
       По звуковому и световому сигналам аварийной тревоги, вода с ревом врывается в одну из пробоин. По мере ее заделки, но под более высоким давлением, подается в следующую, как правило, находящуюся в противоположном конце отсека в палубе, борту или подволоке.
       Затем в третью, четвертую и так далее, пока отсек не заполняется до уровня плеч, а порой и лиц борющихся за живучесть курсантов.
       Мощными водяными фонтанами нас нередко сбивало с ног или отбрасывало от пробоин, срывало уже установленные  упоры и закрепленные маты, рушащиеся на защищенные  только резиной масок головы. При этом мозг сверлила навязчивая мысль, - а что будет, если наблюдающий за отработкой инструктор не успеет вовремя перекрыть клапан подачи воды в почти затопленное пространство, или этот клапан заклинит!?
       После осушения отсека мы покидали его, чуть ли не ползком, кляня все на свете.
       Тело после таких тренировок неделями было покрыто кровоподтеками и ссадинами. Аналогичным образом проводились и тренировки по борьбе с пожарами, с той лишь разницей, что в этих случаях мы задыхались от дыма и нередко получали ожоги. 
       Кроме учебы и практических занятий, курсанты несли все внутренние наряды и ходили в караулы, выполняли массу хозяйственных работ. Особенно донимали нас в ту зиму постоянные снегопады, в связи с чем кроссы нередко стали заменяться   чисткой снега.
       Рано утром на плац выводилось несколько рот с лопатами и скребками. До завтрака от снега не оставалось и следа, но днем и ночью он шел снова, и вечером мы вновь брались за орудия дворников.
       В связи с насыщенной умственной и физической деятельностью,  нам постоянно хотелось есть.
       Питание, в школе, было организовано прилично. Действовал  флотский принцип         «море любит сильных, а сильный любит пожрать».
       На завтрак подавались поочередно гречневые, перловые, пшенные или ячневые каши с мясным гарниром, чай, сахар, масло.
       На обед - овощные салаты, первое и второе, с обязательным мясом, компот или кисель. На ужин - картофель и рыба. Белый  хлеб по норме, ржаной  без ограничения.
       Помимо столовой, которую мы исправно посещали трижды в день, сметая все, что подавалось на столы, в школе имелся военторговский буфет и матросское кафе, в личное время полные голодных курсантов.
       Заветной мечтой каждого из нас было попасть в наряд на камбуз.
       Во - первых, там можно было вволю поесть традиционных, а при некоторой ловкости и деликатесных продуктов, во - вторых, побыть в тепле. В этом же притягательном месте, в поте лица  осваивали славную профессию лодочных коков сто пятьдесят будущих флотских «кормильцев».
       Уже в ту пору, курсанты - коки резко отличались от нас.
       Мы были худы, обветрены и злы.
       Они - упитаны, розовощеки и благодушны.
       Лодочный кок, (не следует пугать с поваром), большой человек на корабле.
С ним стараются завести дружбу все - начиная с простых матросов и кончая старшими офицерами. К хорошему коку благоволит сам командир.
       Усвоив одну из главных флотских заповедей, - держись подальше от начальства и ближе к камбузу,- я несколько раз попадал в это заветное место, где не преминул обзавестись приятелем-коком.
       В одном из нарядов, быстро управившись с чисткой котлов в варочном цехе, мы со Степкой увели судок с только что изжаренными котлетами  и, укрывшись в подсобке камбуза, жадно поедали их, отложив десяток в пакет для ребят. Наша «тайная вечеря» дополнялась белым, только что испеченным хлебом и чайником компота из сухофруктов.
       Дверь в подсобке была приоткрыта  и  активно заправляясь, мы с интересом наблюдали, как в цехе напротив, человек двадцать курсантов - коков, все в белых одеяниях, словно ангелы, практиковались в изготовлении тортов. И это не досужий вымысел. 
       Лодочный кок обязан уметь готовить на уровне шеф - повара солидного ресторана, и не по прихоти морского начальства, а для престижа Флота, поскольку исторически сложилось так, что корабли извечно посещают коронованные особы, руководители государств, политики и разные знаменитости. В этом я впоследствии убедился на собственном опыте. 
       Окончив нашу скромную трапезу, мы с Чмуром задумались, как бы на десерт урвать хотя бы кусочек лакомства, над которым колдовали коки.
       Судьба благоволила нам. Один из них, выйдя из цеха, дефилировал по коридору мимо нашей подсобки, бережно неся на подносе небольшой торт.
Когда он поравнялся с дверью, я тихо вякнул, - кореш, угости пирожным.
Парень приостановился, оглянулся по сторонам и быстро юркнул в подсобку.   
       - Рубайте, - благодушно разрешил он, ставя поднос мне на колени.
       - А тебе не попадет?- резонно спросил Степка.
       - Ништяк,  рубайте, у нас их много, - засмеялся кок.
       Ножа у нас не было, и мы вонзили в торт ложки, отваливая ими смачные куски, отправляя их в рот и запивая  компотом.
       Только это не пирожное, а торт - «безе», - заявил кормилец.   - Вы из какой роты?
       -Из седьмой.
       -Торпедеры?
       -Угу.
       -Торпеды покажете?
       - А то! - мычим мы набитыми ртами.
       Знакомимся. Кока зовут Саня Абрамов, он из Иваново и специальностью своей доволен. Саня невысок, но крепок, нос у него перебит и несколько свернут набок. Здоровенные кулаки, торчащие из рукавов тесной в плечах белой курточки, делают нежелательной возможность подтрунить над «чумичкой».
       Расстаемся друзьями и завязавшиеся отношения в ближайшее же время закрепляем, тайно продемонстрирован Абрамову парогазовые торпеды   в одном из учебных кабинетов. Саня доволен, и при очередной встрече на камбузе, угощает нас дивными отбивными с картофелем «фри», которых мы    никогда не пробовали. Степан начинает всерьез подумывать о переводе в роту коков.
       Появились у нас новые друзья и среди ребят в смене. Это ленинградцы Саша Николаев и Женя Банников, ярославец Сережа Бобылев, наш земляк из Стаханова Леша Минаев. Чем можем, помогаем друг другу, а при необходимости даем отпор некоторым излишне шустрым курсантам. Имеются в смене и такие. 
       С первых дней на себя обратили внимание колоритной внешностью и наглым поведением двое парней - Балута и Ясинский.
       Первый - среднего роста и мощного сложения, с массивной головой на короткой шее, был из Белоруссии и имел разряд по штанге. Второй - грузный детина под два метра ростом, наш земляк из Станицы Луганской.
       Оба работали под блатных и постоянно конфликтовали с другими курсантами, стараясь завоевать лидерство. По слухам, нескольких человек «втихую» они даже избили. Нас дружки не трогали, чувствуя, что могут нарваться на неприятность. Но конфликт с ними все же случился.
       Особенно часто Балута и Ясинский придирались к ребятам из Ленинграда и, в частности, к Жене Банникову, спокойному интеллигентному парню, которому служба давалась с трудом. За него постоянно вступался земляк - Саня Николаев, разбитной и веселый парень, закончивший до службы мореходку.
       Тем вечером, уставшие от очередного аврала на плацу, мы втроем и ленинградцы, курили в умывальнике. Здесь же было еще несколько курсантов из других смен, стиравших робы после разгрузки угольной баржи.
       Вошедшие в умывальник Балута и Ясинский были слегка навеселе и, подойдя к нам, попросили у Женьки закурить. Когда же он протянул дружкам пачку «Примы»,  те, взяв из нее по сигарете, остальные не вернули. Банников резонно возмутился и тут же получил от Ясинского удар ладонью по лицу.
       Импульсивный Костенко, обозвав их шакалами, потребовал вернуть сигареты, на что Балута ответил матом, а Ясинский попытался дать Витьке «леща». Тот увернулся и  саданул здоровяка кулаком  в нос, а я добавил взвывшему земляку   в ухо, отчего он завалился на бок.
       Балута побледнел, но за приятеля не вступился. Не стали дальше испытывать судьбу и мы, поскольку видели, как в спорт - кубрике белорус спокойно жал стокилограммовую штангу.
       Через несколько дней, пригласив нас после ужина в баталерку, Балута и Ясинский, кстати назначенный к тому времени ее заведующим, предложили мировую, выставив бутылку водки и шмат настоящего украинского сала. Больше инцидентов между высокими договаривающимися сторонами не возникало.
       С самого начала службы ко мне явно стал благоволить Захаров. Не смотря на хмурую внешность и строгость в служебное время, он оказался очень заботливым и добросердечным командиром.
       Все виды довольствия наша смена получала в первую очередь, на хозяйственные работы от нее выделялось намного меньше, чем из других, и если старшина обещал курсанту в чем-то помочь, то выполнял это неукоснительно.
       Как я уже упоминал, в роте помимо прочего, был неплохо оборудованный спортивный кубрик. В нем имелись шведская стенка, перекладина, брусья,  штанга и гири.
       Практически все старшины утром и после отбоя, активно занимались тяжелой атлетикой. Курсанты же, за исключением Балуты и еще нескольких человек, посещали кубрик редко, поскольку свободного времени у нас в первые месяцы учебы почти не было.
       В одну из суббот, вечером, выстирав робу и написав письмо родным, я заскочил туда, надеясь немного размяться. В кубрике, облаченный в спортивный костюм Захаров усиленно занимался штангой.
       Вес у нее был   солидный и работал старшина профессионально.
       Я хотел было ретироваться, но, установив снаряд в штатив, инструктор приказал мне остаться.
       - Интересуешься? - кивнул на штангу.
       - Да нет, я больше привык с гирями.
       - Так давай, потягай их немного,- благодушно рокочет старшина, растирая грудь махровым полотенцем. Накачан он был великолепно. Мышцы шарами перекатывались под кожей. На левом предплечье татуировка - подводная лодка в «розе ветров».
       - Давай, давай, не стесняйся, - подмигивает он мне.
       Стаскиваю рубаху и тельник, подхожу к гирям.   Размявшись, выполняю традиционные упражнения с пудовой, а затем и  с «двойником»*.  Его, при ровном дыхании, жму по двадцать раз каждой рукой. Пудовую подбрасываю вверх с  вращением и выталкиваю раз по сорок.
       За спиной слышу одобрительные возгласы. Ставлю гирю на помост, оборачиваюсь. Рядом с Захаровым стоят Сомряков и Лайконен, вид у них озадаченный.
       - Как т-ты ее вертишь, не понял? - спрашивает прибалт.
       - Много будешь знать, мичманом станешь! - смеется Захаров.  - Чем еще удивишь, шахтер?- обращается  ко мне.
       Подхожу к параллельным брусьям, мелю ладони. Из свободного виса, за несколько махов выхожу в стойку на предплечьях, а затем и руках. Зафиксирован ее, выполняю свой коронный соскок набок.
       - Недурно,- бормочет Сомряков.
       - То-то,- хлопает его по плечу Захаров,- у меня парни не то, что твои «фитили». Сомряков морщится.
       Между сменами существует негласное соревнование в лидерстве, которое всячески поддерживается старшинами, офицерами и самим командиром.
       - Пойдем, помоемся, -   обращается ко мне инструктор, - а вы, товарищи старшины, поработайте над своим физическим состоянием. Стыдно, у меня курсанты подготовлены лучше вас, - добивает Захаров коллег.
       Ополаскиваемся ледяной водой в умывальнике, и инструктор приглашает меня в комнату старшин. Там сидит дежурный по роте, старший матрос Бахтин и что-то напевая, чертит   схему.
       Это удивительно трудолюбивый и увлеченный всем, что касается минного оружия, инструктор. Бахтин постоянно возится с техникой   в учебных кабинетах,  совершенствует действующую систему торпедных аппаратов, имеющихся у нас на цикле, самозабвенно проводит с курсантами практические занятия по стрельбе из них.
       В то же время он хронически ненавидит все то, что связано с изучением уставов и строевыми занятиями. Старший матрос - замена Захарову. Тот весной уходит в запас. Служит Бахтин полтора года  и уважаем курсантами, с которыми легко находит общий язык, держится просто и непринужденно.
       Есть у нас еще один старший матрос - Александров. Он - замена уходящему в запас Сомрякову. В отличие от Бахтина, розовощекий Александров большой любитель муштры, спесив и самонадеян, к курсантам относится свысока.
       - Все «малюешь», Витя? -   обращается Захаров к Бахтину.
       Тот молча кивает взъерошенной головой, продолжая увлеченно работать над чертежом. Это схема установке реактивных мин, выполненная на нескольких листах плотного ватмана цветной тушью.
       - Передохни, и организуй чаю покрепче, - с интересом разглядывая чертеж, продолжает старшина.
       Через несколько минут пьем дегтярного цвета чай с баранками, и Захаров расспрашивает меня о себе. Я рассказываю. В беседе выясняется, что он сибиряк, и тоже в прошлом шахтер.
       - А фортели на брусьях и с гирями, ты выделывал знатно, жаль, тебя Бахтин не было,- прихлебывает из кружки старшина. - Еще что - нибудь, такое   умеешь?
       - Могу зажатым в ладонь гвоздем пробить дюймовую доску.
       - Не трави!  - басит Захаров.
       - А торпеду хреном перебить не можешь? - ехидничает Бахтин.
       - Нет, торпеду не могу.    
       - Быстро найди ему доску и гвоздей, - приказывает инструктор к старшему матросу.         
       -Слушаюсь сэр!  - корчит рожу Бахтин и исчезает.
Захаров пытливо смотрит на меня, но я спокоен.
       Дело в том, что этот трюк с гвоздем я знаю давно и в совершенстве. Научил ему меня отец, за год до призыва.
       За дверью слышится какое - то постукивание и сопенье. Входит Бахтин, а за ним   Ясинский, несущий тонкую, около полудюйма, трехметровую рейку.
- Вот доска,- давится смехом старший матрос, - а вот крепеж,- достает из кармана горсть небольших гвоздей.
       - Пойдет? - спрашивает Захаров.
       - Нет, товарищ старшина, рейка тонкая, а гвозди малы.
       - Может тебе, карась, притащить шпалу и костыль!  - орет разозлившийся Бахтин. 
       Ничего не понимающий Ясинский стоит с открытым ртом, тупо переводя взгляд со старшины на меня и затем на Бахтина. Наверное, думает, что мы сошли с ума.
       - Ясинский!  - рявкает Захаров.
       - Я, товарищ старшина!
       - Забирай Ковалева и найди  ему что приказано. Время пошло. Выполнять!
       Вместе с перепуганным земляком относим  рейку в каптерку. Там сейчас идет ремонт  стеллажей и полно разных брусьев, реек и фанеры.
      Я быстро подбираю полуметровый обрезок сухой сосновой доски нужной толщины и несколько пятнадцатисантиметровых гвоздей. Все это время Ясинский с сожалением смотрит на меня, затем достает из какого-то рундука   кусок копченой колбасы и сует мне. 
      - Подрубай, земеля,  полегчает.
      Есть очень хочется, но некогда. Сую колбасу в карман, берем гвозди, доску и топаем в старшинскую. Кроме Захарова с Бахтиным там уже Сомряков и Лайконен.
      - Свободен, - бросает Бахтин и Ясинский на цыпочках уходит, осторожно прикрыв за собой дверь.
      - Ну, давай, шахтер, показывай, публика ждет зрелищ,- гудит Захаров.
      - Спорим, не пробьет?- нарушает тишину Сомряков, внимательно осмотревший и даже понюхавший доску. - Мои новые клеша против твоих часов, - указывает  на запястье  инструктора.   
      Захаров вопрошающе смотрит на меня,  я киваю.
      - Принимается, - протягивает он руку Сомрякову, и Бахтин разбивает их сцепленные ладони. Пари заключено.
      Ложу обрезок доски на массивный табурет,  по  флотски банку, достаю из кармана робы носовой платок и сложив его в несколько слоев, накладываю на шляпку гвоздя, которую плотно зажимаю в кулаке. Примериваюсь и с приседом наношу удар.
      - Тр-рах!- Гвоздь пробивает доску и сиденье банки, выйдя из него на пару сантиметров.
      Оглядываюсь на старшин. Сначала они оторопело молчат, а потом окружают банку с прибитой к ней доской и живо обмениваются репликами.
      - Ну, ты, блин, даешь! - тискает меня за плечи Бахтин, - давай ко мне в лаборанты.
      - Ага, давай, будете вместе к минам доски прибивать,- смеется Лайконен.
Сомряков с Захаровым молча осматривают банку, доску и торчащий из нее гвоздь.
      - Да-а, а клеша-то твои, тю-тю,-  говорти Захаров, расшатывая гвоздь и с натугой вытаскивая его из доски.
      - Давай еще раз, - зло глядя на меня бросает Сомряков.
      Я повторяю трюк, с той лишь разницей, что в этот раз гвоздь пробивает только доску. За дверью раздается шум и топот многочисленных ног. Это из клуба вернулись старшины и курсанты, ходившие смотреть фильм.
      - Рота, приготовиться к построению на вечернюю поверку! - слышится голос дневального.
      -  Ого, да уже без четверти одиннадцать,- спохватывается Бахтин.
      -  Давай, Ковалев, на построение,- гудит довольный Захаров.
      Я быстренько покидаю старшинскую. Построение, поверка, отбой.
      С этого вечера мои отношения с инструктором еще больше улучшились, но в лице Сомрякова я приобрел  явного недоброжелателя.
      Примерно через неделю старшины взяли меня с собой после отбоя в роту коков, где под «гвоздевой» трюк, на пари выиграли у местных старшин дюжину банок сгущенки и три бутылки вина.   Половина банок были выделены мне и честно употреблены с друзьями в роте...