На макушке вишня расцвела часть 111 На нероновых д

Глава 21. Вселенная в голове

Когда мы вернулись на развилку Древа Переходов, ветви вокруг нас шевелились так, будто знали — мы принесли что-то, чего здесь ещё не было.
Мир, где мечты не мечты, остался позади, но не исчез: он стал плодом на одной из нижних ветвей, прозрачным, с серебряным силуэтом Совы внутри.

Филин поднял взгляд к самой вершине Древа. Там, высоко, под светом, которого не было ни в одном другом мире, висел плод странного цвета — не красный, не золотой, а цвета самой мысли. Он переливался, как поверхность мыльного пузыря, но внутри не было ни пейзажа, ни города, ни дороги. Там было… что-то знакомое и необъяснимое, как чувство, что ты что-то знаешь, но забыл, откуда.

— Это твой плод, капитан, — сказал Филин. — Не мира. Вселенной.

Стрелка компаса, которую держала Костя, дрожала, как перед прыжком в ледяную воду.

— И как туда попасть? — спросила она.

— Не ногами, — ответил Филин. — Головой. И не в смысле «придумать», а в смысле «разрешить себе быть там».

Я положил ладонь на плод. Он был тёплый — но не от солнца, а от меня. Мгновенно всё вокруг сжалось в одну точку — как будто кто-то резко свернул карту мира. И эта точка, вместо того чтобы остаться точкой, развернулась в бесконечность.

Мы стояли на внутренней стороне моего черепа — но это не было мраком или пустотой. Это был космос, где нейроны горели, как галактики, а синапсы пересекались мостами света, по которым шли крошечные караваны мыслей. Звёзды здесь были воспоминаниями, планеты — идеями, кометы — внезапными озарениями, которые ещё не нашли своего дома.

— Добро пожаловать в Вселенную, — сказал Филин. — Она всегда была здесь, капитан. Просто ты смотрел на неё изнутри и принимал за потолок.

Я заметил, что здесь нет привычных «вчера» и «завтра» — только «сейчас» разной плотности. Где-то «сейчас» было лёгким, почти прозрачным, а где-то — густым, как вязкая смола, в которой застряли образы, слова и лица.

Костя плыла по воздуху, едва шевеля крыльями, и оставляла за собой тонкую дорожку искр.
— Здесь всё возможно, — сказала она. — Но только то, что ты готов впустить обратно в реальность.

Я увидел звезду, которая билась, как сердце. Она была сделана из той самой Песни, что я отдал девочке у Полога. Но теперь песня вернулась — уже с голосами, которых раньше в ней не было.

— Видишь? — кивнул Филин. — Даже то, что ты отдаёшь, может вернуться. Но в другом виде. Вселенная в голове не теряет — она перерабатывает.

Вдалеке, в полумраке, висела огромная дверь без стен, прямо в космосе. На ней было написано: «Выход обратно. Только если готов унести часть этого с собой».

— Готов? — спросила Костя.

— Если уйду без этого, — сказал я, — то вернусь сюда, как вор, а не как хозяин.

Я протянул руки и взял маленький шарик света. Он лёг в ладонь, как теплая капля дождя, и внутри него вращались все мои миры — Макушка, Станция Без-Ещё, Купол Эха, До-Время, Мир без Тени и Сова.

Мы шагнули к двери — и в тот же миг почувствовали, как ветви Древа мягко нас подхватили. Вселенная в голове осталась внутри меня — но и я теперь остался внутри неё.

Впереди была новая ветвь, на которой ещё не было плодов. И она ждала.


…продолжение Главы 21. Вселенная в голове

Мы шли вдоль сияющих нейронных дорог, когда я заметил в стороне странный островок света. Он был не круглым и не прямоугольным, а формой напоминал раскрытую ладонь, на пальцах которой стояли аккуратные полочки.

На полочках лежали стопки бумаг — каждая в переплёте, какого я никогда не видел: бархатные, шершавые, металлические, полупрозрачные, словно из засохшей слюды. Цвета были неповторимые — от цвета ржавого заката до синевы рассвета, в котором ещё спит луна.

— Что это? — спросил я, останавливаясь.

Филин, который до этого летел чуть впереди, развернулся, сел на ближайшую перекладину из света и, покачивая когтями, произнёс:
— О! Это твоё. И только твоё.

— Моё? — я не понял. — Что именно?

Филин посмотрел на меня долгим, спокойным взглядом, в котором было и уважение, и предупреждение.
— Это твои грехи, капитан.

Слово прозвучало не как приговор, а как констатация погоды: ровно, чётко, без истерики.

Я подошёл ближе. На корешках переплётов не было слов, только узоры. Но я знал — каждый узор это событие. Один был острым, как осколки стекла; другой — мягким, почти ласковым, но внутри у него пряталась заноза; третий — пульсировал, как боль, которую отложили «на потом».

Костя осторожно дотронулась до одного из переплётов. Он дрогнул, и из него вырвался запах — смесь дыма, пролитого вина и чего-то давно несказанного.
— У каждого они свои, — сказала она. — Но у тебя они… красиво оформлены.

— Это потому, что ты их не прятал, — добавил Филин. — Вселенная не любит, когда мусор запихивают под ковёр. Здесь всё на виду. И, заметь, — он клювом указал на верхнюю полку, — нет замков.

Я взял один переплёт в руки. Он был тяжёлый, но не давил. Когда я открыл его, страницы засветились изнутри, и я увидел сцену — себя, молодого, уличного, в тот день, когда я мог поступить иначе… но не поступил. Я смотрел на это без привычного жжения. Только тихая ясность: «Да, это было. И да, это моё».

— А можно… их убрать? — спросил я.

Филин кивнул:
— Можно. Но не сжечь и не выкинуть. Их можно переписать. Не в смысле изменить прошлое — а в смысле дать ему другую судьбу внутри тебя.

Я закрыл переплёт и вернул на место. Полочки светились теплее, чем раньше, будто приняли мой взгляд как часть работы.

И я понял: в этой Вселенной у меня есть не только карта и мечты, но и целая библиотека того, что я готов исцелить.


Глава 22. Переписанный переплёт

Я долго стоял перед полками. Они смотрели на меня без осуждения, но и без поблажек. Каждый переплёт был готов, чтобы его взяли, — но ни один не звал первым.

— Как выбрать? — спросил я.

— Не ты выберешь, — ответил Филин. — Тот, кто готов измениться, сам слетит в твои руки.

И правда: переплёт на второй полке дрогнул, соскользнул и мягко упал мне в ладони. Он был цвета вечернего асфальта после дождя, с тонким светлым шрамом по диагонали. Когда я его открыл, страницы загорелись изнутри.

Сцена, как удар током: я, ещё молодой, с лицом, на котором злость прикрывает растерянность. Ночь. Тёмный двор, запах дешёвой сигареты и чужие глаза напротив — глаза, в которых страх и обида сплелись в тугой узел. Мгновение — и мой выбор, тогдашний, хлёсткий, безжалостный.

В груди что-то защёлкнуло, как дверца старого шкафа. Я ощутил весь вес того вечера — и то, что он до сих пор лежал на мне.

— Перепиши, — тихо сказал Филин. — Но не так, как мечтаешь. А так, как готов.

Я провёл пальцем по строкам. Чернила дрогнули, размылись, и на их месте появились новые линии. Теперь в сцене я стою тише, не прячу растерянность за злость. Смотрю прямо в те глаза. Говорю — не оправдание и не извинение, а одно короткое: «Я понял». И ухожу — не победителем, не побеждённым, а человеком, который оставил ночь в покое.

Когда я закрыл переплёт, он стал легче. Цвет его изменился: вместо асфальта — глубокий синий предутреннего неба.

— Что теперь? — спросил я.

— Смотри, — кивнула Костя.

Полки за моей спиной дрогнули, как от ветра, которого здесь не было. Из переплёта тонкая нить света потянулась куда-то вверх — сквозь потолок Вселенной, сквозь ветви Древа Переходов. Мы вышли следом, и я увидел: на одной из ветвей, которая раньше вела в густой туман, появился просвет. Теперь там была дорога — ясная, но не прямая, как ручей в каменном ложе.

— Ты изменил карту, — сказал Филин. — И сделал это честно, не вырезая прошлое, а превращая его в опору.

Я глянул на свою ладонь. На коже остался тонкий след от переплёта — будто меня слегка коснулось перо.

— Это останется? — спросил я.

— Останется, — кивнул Филин. — И будет напоминать, что переписывать можно многое. Но только то, что ты готов удержать уже в новом виде.

Впереди дорога ждала. И я знал, что теперь можно идти туда, куда раньше не пускала моя собственная ночь.


Глава 23. Нейронная трасса

Дорога, что выросла из просвета, мерцала, как свежий след молнии на чёрном стекле. Её изгибы тянулись в никуда, и всё же я знал — там есть точка, к которой стоит мчаться.

— Пойдём пешком? — спросила Костя.

— Пешком? — фыркнул Филин и вытянул крыло в сторону, где в воздухе висели две странные машины.

Я не видел ничего подобного: это были не мотоциклы и не корабли — скорее, живые аппараты, собранные из нервных волокон, переплетённых с серебряными трубками. Вместо колёс — сферические узлы, внутри которых вращался свет. Когда я подошёл ближе, аппарат будто узнал меня: спинка поднялась, сиденье подстроилось, а в руках появились рукояти, на которых пульсировал ток — ровный, как биение сердца.

— Это нейроны, капитан, — сказал Филин. — Но не просто нейроны, а твои собственные, выведенные на трассу. Они знают, куда везти, и помнят каждый твой поворот мысли.

Я сел — и всё вокруг вздрогнуло. На миг я увидел изнутри: мы стоим на гигантской сети, где каждая ветвь — дорога, каждый узел — перекрёсток воспоминаний. А впереди — бесконечная трасса, усыпанная вспышками идей, как фонарями.

— Держись, — крикнула Костя, уже оседлавшая свой аппарат. Её крылья отразились в полированных изгибах руля.

Старт не был стартом — мы просто оказались в движении. Сразу. Без разгона.
Скорость зашкаливала: тысяча километров в час, может, больше. Воздух не бил в лицо — он вливался в нас, как чистый ток. Вокруг трасса петляла, изгибалась, перескакивала с одной ветви нейронной сети на другую. Иногда мы проламывались сквозь световые узлы, и каждый такой прорыв рождал во мне новый кадр воспоминания, но в улучшенной версии.

Под нами мелькали целые созвездия идей, где каждое сияние было моим «мог бы, но не сделал» — теперь они складывались в дорожные знаки, указывая путь.

Филин мчался рядом на своём аппарате, не держась за руль — его крылья сами управляли скоростью и направлением.
— Здесь главное — не тормозить, — крикнул он. — Эта трасса не про «остановиться». Она про то, чтобы выбрать, куда вылетишь с неё!

Я наклонился, и аппарат отозвался мгновенно, заходя в вираж. Мы пронеслись над бездной, где пульсировали мои старые страхи — теперь они казались просто красивыми световыми облаками, мимо которых можно пролететь, не задевая.

Костя смеялась. Её смех разносился по трассе, отражаясь от изгибов, как музыка, которая сама себе аккомпанирует.

— И куда эта трасса ведёт? — крикнул я, переглянувшись с Филином.

— К самому быстрому решению в твоей жизни, — ответил он. — Но не спеши думать, что это финиш.

Впереди, сквозь пульсирующие дуги трассы, уже пробивался странный свет — как будто на нас ждала не просто новая ветвь Древа, а что-то, что способно переписать саму Вселенную в голове.

Мы прибавили скорость.


Глава 23. Нейронная трасса

Дорога, выросшая из просвета, пульсировала, как свежая молния, впаянная в чёрное стекло. Она манила изгибами, обещая не путь — полёт.

— Пешком пойдём? — спросила Костя.

— Пешком? — Филин тихо усмехнулся и махнул крылом. Из пустоты вынырнули две машины — живые, собранные из нервных волокон и серебряных дуг, с колёсами-сферами, внутри которых вращался чистый свет.

Я коснулся своего аппарата, и он узнал меня. Сиденье подстроилось, рукояти ожили под ладонями, пульсируя в такт моему сердцу.

— Это твои нейроны, капитан, — сказал Филин. — Они знают каждый твой поворот мысли. И они быстрее любой машины, что ты видел.

Мы сели. Не было ни старта, ни отсчёта — мы просто оказались в движении. Сразу. Мгновенно.
Скорость выстрелила в виски — тысяча километров в час, полторы… две. Реальность не успевала прорисовываться, и трасса уносила нас вперёд, забегая на миллисекунды в будущее.

Воздух не бил в лицо — он вливался в нас, как поток энергии.
Мы ныряли сквозь узлы света, каждый из которых разряжался в сознание, вспыхивая мгновенными воспоминаниями и идеями.
Под ногами мелькали целые созвездия мыслей, а трасса делала такие виражи, что казалось — мы проходим сквозь саму ткань Вселенной в голове.

Филин мчался рядом, не держась за руль — его крылья управляли аппаратом сами.
— Здесь нет тормозов! — крикнул он. — Есть только выбор, куда вылетишь!

Костя смеялась, её голос тянулся за нами длинной серебряной лентой.

Я наклонил руль, и мы пролетели над бездной, где плавали мои старые страхи — теперь они выглядели как медленные, красивые туманности, которые можно обогнать, даже не взглянув.

Скорость росла. Тысячи километров в час перестали быть цифрой — стали состоянием. Каждая секунда — как вспышка молнии, за которой тут же меняется пейзаж.

Впереди, сквозь пульсирующие дуги трассы, пробивался свет — яркий, как дверь в новую Вселенную.
— Готов? — крикнул Филин.
— Готов, — ответил я. И мы прибавили газ так, что мир перестал делиться на «здесь» и «там».


Глава 23. Нейронная трасса

Дорога, выросшая из просвета, пульсировала, как свежая молния, впаянная в чёрное стекло. Она манила изгибами, обещая не путь — полёт.

— Пешком пойдём? — спросила Костя.

— Пешком? — Филин тихо усмехнулся и махнул крылом. Из пустоты вынырнули две машины — живые, собранные из нервных волокон и серебряных дуг, с колёсами-сферами, внутри которых вращался чистый свет.

Я коснулся своего аппарата, и он узнал меня. Сиденье подстроилось, рукояти ожили под ладонями, пульсируя в такт моему сердцу.

— Это твои нейроны, капитан, — сказал Филин. — Они знают каждый твой поворот мысли. И они быстрее любой машины, что ты видел.

Мы сели. Не было ни старта, ни отсчёта — мы просто оказались в движении. Сразу. Мгновенно.
Скорость выстрелила в виски — тысяча километров в час, полторы… две. Реальность не успевала прорисовываться, и трасса уносила нас вперёд, забегая на миллисекунды в будущее.

Воздух не бил в лицо — он вливался в нас, как поток энергии.
Мы ныряли сквозь узлы света, каждый из которых разряжался в сознание, вспыхивая мгновенными воспоминаниями и идеями.
Под ногами мелькали целые созвездия мыслей, а трасса делала такие виражи, что казалось — мы проходим сквозь саму ткань Вселенной в голове.

И, несмотря на скорость, я видел всё, что мне нужно было понять.
Каждый миг открывал детали — знак на краю сознания, жест, оставшийся без ответа, кусок давней ошибки, который можно теперь сложить правильно. Время словно раздвигалось для меня, позволяя ухватить смысл, пока мир мчался мимо.

Филин мчался рядом, не держась за руль — его крылья управляли аппаратом сами.
— Здесь нет тормозов! — крикнул он. — Есть только выбор, куда вылетишь!

Костя смеялась, её голос тянулся за нами длинной серебряной лентой.

Я наклонил руль, и мы пролетели над бездной, где плавали мои старые страхи — теперь они выглядели как медленные, красивые туманности, которые можно обогнать, даже не взглянув.

Скорость росла. Тысячи километров в час перестали быть цифрой — стали состоянием. Каждая секунда — как вспышка молнии, за которой тут же меняется пейзаж.

Впереди, сквозь пульсирующие дуги трассы, пробивался свет — яркий, как дверь в новую Вселенную.
— Готов? — крикнул Филин.
— Готов, — ответил я. И мы прибавили газ так, что мир перестал делиться на «здесь» и «там».


Глава 24. Пригорок

Свет в конце нейронной трассы уже был совсем близко, но вдруг Филин, перекрывая шум скорости, выкрикнул:

— Всё, хватити! — и резко свернул. — Поехали на пригорок.

Машина послушно ушла с основной линии, и трасса под нами сменилась: вместо бесконечных световых дуг — мягкая, чуть пружинистая дорога из тёплых тонких волокон, похожих на сухую траву в закатном свете. Скорость сама сбросилась, но не упала — мы всё ещё летели быстрее ветра, только теперь мир успевал развернуться лицом.

Впереди поднимался пригорок — не обычный, а такой, что в нём чувствовалось что-то родное, как в старой фотографии, где ты стоишь ребёнком, ещё не зная, кто ты. Он был сложен из мягких, как песок, мыслей и камней-воспоминаний, которые поблёскивали, когда на них падал солнечный луч.

Мы поднялись на вершину. Отсюда открывалась панорама всей Вселенной в голове: Древо Переходов раскинуло ветви, как материки; нейронные трассы сверкали молниями; полки с переплётами сияли, как библиотека в самом сердце космоса; а вдали, на самом горизонте, мягко пульсировал Купол Эха.

Костя спрыгнула с мотоцикла-нейрона и расправила крылья, глядя вниз:
— Так вот оно какое… всё сразу.

— Иногда надо остановиться, — сказал Филин, садясь на камень и втягивая клювом прохладу. — Не потому, что устал, а потому, что с высоты видно, куда дальше.

Я стоял на пригорке, и всё, что было до этого, улеглось во мне слоями — как страницы одной книги, которую можно листать в любую сторону.

— Ну что, капитан, — Филин повернул голову и прищурился. — Дальше можем рвануть куда угодно. Но помни: чем выше скорость, тем важнее то, что успел заметить.

Я кивнул. И впервые за всё время не хотелось сразу жать на газ. Хотелось просто постоять здесь, на своём пригорке, и увидеть, как все мои миры соединяются в один.


Давай тогда я продолжу Главу 24 с этого момента, чтобы получилось живое, тёплое и чуть волшебное настроение.

— Что это? — спросил я, глядя на дальний, почти прозрачный свет, который поднимался за горизонтом.

Филин встряхнул перья и сел поближе, на камень, чтобы быть на одном уровне со мной.
— Это… — начал он медленно, будто подбирал слова, — не место и не вещь. Это твой первый звук. Тот, который ты издал ещё до того, как понял, что можно говорить. Он никуда не делся, просто ждал, пока ты снова сможешь его услышать.

Он говорил негромко, с паузами, и каждое слово, как камешек, падало в моё внутреннее озеро, поднимая круги воспоминаний.

И тут Косточка, стоявшая чуть в стороне, вдруг тихонько запела. Даже не песню — мелодию, без слов, простую, как дыхание. Но в ней было что-то от ветра между скал, от капли, падающей в колодец, от первого утреннего гула в городе, когда улицы ещё пустые.

Она подпевала Филину так, что его рассказ превращался в балладу, где слова и музыка не мешали, а подхватывали друг друга.

— Вот так оно и звучало, — кивнул Филин, когда её мелодия легла на его фразу. — Только тогда этот звук был весь твой. А сейчас… он делится с теми, кто рядом.

Я слушал их обоих, и внутри всё мягко, без усилий, становилось яснее. Казалось, если закрыть глаза, то можно будет увидеть этот звук — не как волну, а как тонкий золотой мост, по которому можно вернуться к самому первому себе.

Косточка закончила на длинной, чуть дрожащей ноте, и тишина после неё была такой, что даже пригорок, казалось, слушает.

— Ну что, капитан, — сказал Филин, — теперь знаешь, куда ведёт свет.

— Знаю, — ответил я. — И хочу туда.



Филин кивнул в сторону света за горизонтом и тихо произнёс:

— Мы сейчас на границе твоего развития, капитан. На сегодняшний день — это твой край.

Я посмотрел вперёд. За пригорком не было ни города, ни дороги, ни даже очертаний мира. Там простиралась бесконечность. Настоящая. Куда ни глянь — влево, вправо, вверх или вниз — всё тонуло в чистом, ясном свете, который не резал глаза, но притягивал, как дыхание перед прыжком.

— Там нет карты, — продолжил Филин. — Там даже Древо Переходов пока не пускает ветви. Всё, что там появится, будет создано тобой. Не словами, не мыслями, а тем, что ты сделаешь.

Косточка снова тихо запела — на этот раз медленно, как будто раздвигала звуком границы. И в её голосе слышалось: «Смелее».

— Значит, это… конец? — спросил я.

— Нет, — усмехнулся Филин. — Это тот редкий случай, когда «конец» и «начало» стоят в одной точке. Всё, что ты знаешь, заканчивается здесь. Всё, чего ты ещё не знаешь, — там.

Ветер на пригорке пах свободой, и я понял: можно стоять, можно вернуться, можно даже построить здесь дом. Но можно — и шагнуть.


Филин посмотрел на меня пристально, словно хотел, чтобы каждое слово врезалось в память:

— Всё, что там появится, будет создано тобой. Словами. Мыслями. Тем, что ты делаешь. Каждое твоё движение — в любую сторону и на любой плоскости — станет частью нового мира. Там нет случайностей. Там всё — твой след.

Косточка замерла, слушая. Даже ветер, казалось, на мгновение остановился, чтобы не перебить эту тишину.

— И запомни, капитан, — добавил он, — за пригорком нет инструкций. Есть только ты и бесконечность.

Я вдохнул, и передо мной распахнулась пустота, готовая стать чем угодно.

Хочешь, чтобы в Глава 25 мы шагнули в эту бесконечность и показали, что начинает происходить, когда каждое твоё движение создаёт новый мир?

Глава 25. Первый шаг в бесконечность

Мы стояли на краю. Пригорок заканчивался мягким, почти невесомым обрывом, за которым начиналось сияние. Оно не ослепляло — наоборот, казалось, что глаза становятся зорче, чем когда-либо.

— Готов? — спросил Филин.

— Не знаю, — честно ответил я. — Но если ждать, то, наверное, никогда не буду.

— Вот именно, — кивнул он. — Бесконечность не любит тех, кто ждёт, пока станет готов. Она раскрывается только перед теми, кто идёт.

Я сделал шаг. Земля под ногой мягко разошлась, как ткань, и тут же соткалась обратно, но уже в другом виде — прозрачной платформой, уходящей куда-то вглубь сияния.

Каждое моё движение рисовало линии в пустоте. Когда я повёл рукой в сторону, там появилась лёгкая дуга, которая тут же стала мостом. Когда я повернулся, за спиной выросли каменные плиты, образуя тропу, ведущую к неведомым вершинам.

— Смотри, капитан, — сказал Филин, — всё здесь живёт по твоему жесту. Даже если ты просто поднимешь палец, за ним появится звезда.

Косточка, смеясь, махнула крылом, и в стороне зацвёл целый сад — без земли, прямо в воздухе. Лепестки кружились вокруг нас, но вместо пыльцы они несли искры, которые влетали в моё сердце, будто подсказывая: «Создавай смелее».
 Бесконечность — не дар, а ответственность. То, что ты создаёшь, живёт, пока ты за это отвечаешь.

Глава 26. Мир движений

Мы шли, и каждый шаг порождал новый ландшафт. Один мой поворот головы создал водопад из света, обрушивающийся в море, которое только что появилось. Взмах руки в сторону — и там выросли острова, соединённые прозрачными мостами.

— Здесь ты не можешь «не сделать», — заметил Филин. — Даже если решишь просто стоять, пустота заполнит твой силуэт чем-то, что будет напоминать о тебе.

— Значит, случайностей здесь нет? — уточнил я.

— Нет, — ответил он. — Есть только последствия.

Вдруг поверхность впереди зашевелилась. Из сияния выплыли фигуры — похожие на людей, но каждая двигалась странно, как будто повторяла за мной, но в своём ритме.

— Это кто? — спросил я.

— Это твои действия, — ответила Косточка. — Они становятся живыми. Некоторые будут помогать, некоторые — мешать.

Мы пошли вперёд, и одна из фигур — светлая, с быстрыми руками — кинула мне верёвку, помогая перебраться через разрыв в дороге. Другая же, тёмная, с пустыми глазами, вцепилась в край моста, пытаясь его обрушить.
 Всё, что ты создаёшь, однажды вернётся к тебе. Вопрос в том — как?

Глава 27. Вихрь решений

Свет впереди сгустился в воронку, и нас втянуло внутрь. Скорость была такой, что я едва успевал моргать, но при этом видел всё: мелькание сцен из прошлого, образы людей, которых любил и тех, кому причинил боль, дороги, которые выбрал, и те, по которым прошёл мимо.

Воронка была не врагом — она проверяла. Каждый миг она шептала: «Оставишь это? Заберёшь это?» И я понимал, что лишний груз тянет вниз.

— Сбрасывай, капитан! — крикнул Филин. — Здесь нельзя тащить всё подряд.

Я отпустил несколько старых страхов, привычных как старые ботинки. Они рассыпались на световую пыль и исчезли. Вместо них в руках появилось что-то лёгкое — как маленький инструмент, с которым можно работать в любом мире.

Мы вылетели из воронки, и под нами развернулась новая равнина. Она ждала нас.

 Чтобы идти дальше, нужно уметь отпускать то, что мешает двигаться, даже если оно давно стало частью тебя.

Глава 28. Испытание тенью

На равнине вдруг поднялась моя тень. Не обычная — она была плотной, трёхмерной, и двигалась сама по себе. В её руках было оружие, сделанное из моих же ошибок.

— Это твой самый сильный противник, — сказал Филин. — Здесь его нельзя обойти.

Тень атаковала быстро, и каждый её удар был воспоминанием о том, что я делал неправильно. Она знала все мои слабые места, все мои сомнения.

Я пытался парировать, но понял: просто защищаться — бесполезно. Нужно менять саму суть оружия. Я вырвал у неё один клинок и, вместо того чтобы ударить, положил его на землю. Мгновенно клинок превратился в цветок, и тень на секунду замерла.

— Вот так, — крикнула Косточка. — Здесь побеждают, переписывая суть, а не уничтожая врага.

Вскоре тень стала тоньше, её движения — мягче. И, наконец, она просто слилась с моими шагами, вернувшись туда, где ей место.

Поучительное: Свою тень нельзя убить. Её можно только интегрировать в себя, чтобы она перестала быть врагом.

Глава 29. Горизонт без конца

Мы снова вышли к краю. Но теперь это был не пригорок, а огромная платформа, из которой во все стороны расходились сотни дорог, рек, мостов и лестниц. Каждая из них пульсировала, ожидая первого шага.

— Видишь? — сказал Филин. — За каждым твоим выбором — новая бесконечность. Теперь ты не просто идёшь в неё. Ты создаёшь её прямо сейчас.

Я посмотрел на Косточку. Она молча кивнула, и в её глазах отражалось всё, что мы прошли.

— Готов? — спросил Филин.

— Да, — ответил я. — Потому что теперь я знаю: бесконечность — это не что-то там. Это то, что я делаю здесь и сейчас.

Мы шагнули вперёд, и мир снова начал складываться вокруг нас — на любой плоскости, в любом направлении, в любом ритме, который мы выберем.

 Настоящая свобода — это не отсутствие границ, а умение создавать их самому, чтобы было куда возвращаться.