Обед в Heroes, или вальс на краю пропасти

«Обед в «Heroes», или Последний вальс на краю пропасти»
(Запись XXXIV из потрёпанного блокнота поручика)

Глава I: Клуб «Heroes » – приют для сломанных корон

«Кадиллак», пахнущий кожей, дорогим бензином и слабым, но назойливым оттенком чужого пота, остановился у неонового входа, излучающего запах озона и обещаний. Ржевский, распахнув дверь, выпустил в ночь облачко французского коньяка и собственной усталости, протянув руку графине Ольге– вдове, чьё состояние источало аромат старых документов, а судимость витала вокруг нее как едва уловимый шлейф карболки: 
— «Ваше Сиятельство, осторожно – здесь асфальт липче совести и пахнет дешёвой нефтью.»
Николя вышел сам, поправив галстук, его движения высвободили запах английского одеколона, смешанный с пылью дорог и чем-то неуловимо горьким: 
— «В России двери открывают мне. Здесь я открываю их своей репутации, пахнущей серой и старой бумагой.» - , подумал он.

Внутри клуба воздух был густым коктейлем: 
- Дорогого табака, вьющимся сизыми кольцами, как дымок сгоревших жизней. 
-Старых денег, пахнущих пылью сейфов, замшевыми портфелями и сладковатым тленом уходящей значимости. 
- И страха. Острого, потаённого, животного. Он пробивался сквозь духи и сигары, как запах гниения сквозь благовония, – страх, который не скрыть духами, лишь временно замаскировать их тяжёлыми цветочными нотами.

Швейцар с лицом Распутина, от которого несло дешёвой колбасой и влажной шерстью шинели, прошептал голосом, пахнущим зубным порошком: 
— «Стол у окна, Ваше Высочество.» Рядом с туалетом – на случай... конфуза. Там пахнет освежителем «Мон плезир», но под ним – вечная сырость и отчаяние.

Глава II: Обед под аккомпанемент лжи

Меню пахло не столько едой, сколько концепциями упадка: 
- устрицы «Потерянный рай» (поданы на льду из Байкала, пахнущем не водой, а вековой мерзлотой и далёкими, чистыми глубинами, которых уже не существует). 
- Фуа-гра «Казнь гусей» (с желе из слёз крестьян – желе имело приторно-сладкий запах, но если принюхаться, улавливалась солоноватая нота настоящих слёз). 
- Шампанское «Конец эпохи» (пузыри лопались, как династии, выпуская в воздух кисловато-сладкий дух тления, запах увядающих цветов и влажного камня).

Ольга, играя веером, источавшим тонкий аромат сандала и её собственных духов – сложных, как её прошлое, с нотами увядающей розы, пудры и чего-то глубоко скрытого, тревожного, как миндаль: 
— Ваше Высочество, правда, что в Петербурге медведи пьют с дворянами? 
Ники резал стейк, запах крови и жареного мяса внезапно перебил все остальные ароматы: 
— Нет, графиня. Там дворяне давно стали медведями. И пахнут медведями – шерстью, лесом и голодом.

Ржевский наблюдал за официантом с татуировкой «Al Capone» на шее. От молодого человека исходил терпкий запах пота, дешёвого одеколона и чего-то химически-сладковатого: 
— «Ваши руки дрожат. То ли от страха, то ли от кокаина? Его здесь носят в воздухе, как пыльцу.» 
Официант улыбнулся, запах его дыхания – кофе и недавнего бутерброда с беконом луком: 
— «От любви, сэр. К деньгам клиентов. Они пахнут так... возбуждающе. Кожаными кошельками, монетным металлом и надеждой.«

Глава III: Прогулка в закат, или Реквием по надежде
Николай и Ольга вышли на набережную. Солнце тонуло в Гудзоне, окрашивая воду в цвет вишнёвого варенья его детства – варенья, которое пахло медным тазом, жарой печи и липовым цветом, аромат, теперь смешанный с запахом речной тины, мазута и чужих берегов.

— «Вы знаете», – Ольга взяла его под руку, выпустив новую волну своих духов, теперь смешанных с вечерней прохладой и едва уловимым запахом дорожной пыли на её шали, – «я продала имения... Купила билет в Аргентину.» Папка с билетом пахла свежей типографской краской и казённой бумагой. 
— «Зачем? »– Николай смотрел на огни Манхэттена, несущие запах горячего асфальта, выхлопных газов и бесконечной стройки. «– Империи рушатся везде. Аргентина пахнет кожей и степью, но под ней – тот же прах. »
—« Чтобы начать с чистого листа. Хотя бы в туалете, где пахнет только хлоркой и надеждой на гигиену.»

Она коснулась его руки. Он почувствовал не только шелк чулок, но и сквозь него: 
- Дрожь одиночества, пахнущую холодным потом и пустотой. 
- Шёлк чулок– запах новой нейлоновой нити, чуждый и искусственный. 
- И привкус грядущего расстрела – острый, как пороховая гарь, смешанный с запахом влажной земли и ржавого металла.

Глава IV: Флирт у киоска, или Философия сосисок
Ржевский прислонился к киоску «Dirty Frank’s». Воздух здесь был густым бульоном из запахов: пережаренного жира, горчицы, лука, пота продавщицы и дешёвого кетчупа. Дейзи, продавщица с глазами как два сплющенных доллара, поливала сосиски горчицей; от неё исходил коктейль из сигаретного дыма, дешёвых духов с запахом леденцов и чего-то простого, теплого, как дрожжевое тесто: 
— «Хочешь с перцем, солдат?» Перец здесь пахнет пылью континентов.
— «Жизнь и так остра, красавица,» – Он достал фляжку, выпустив в воздух резкий дух французского Парадиза. – «Но для тебя – без перца. Твой запах и так бьёт в нос – сосисками и надеждой на завтрашний день.»

Она засмеялась, показывая белые зубы; её смех пахнул жвачкой и кофе: 
— «Ты похож на моего бывшего. Он тоже вечно пьяный и грустный. От него пахло дешёвым виски и неудачами.»
— «Я не пьян. Я – консервирован. Как ваши хот-доги. Запах вечного ожидания в рассоле из сомнений.»

Дейзи протянула сосиску, завернутую в промокающую салфетку: 
— «Бесплатно. Ты напомнил мне, что русские – это те же клоуны. Только с трагедией внутри. А трагедия пахнет старыми книгами, порохом и... чем-то очень далёким, как снег.» 
Сосиска в его руке источала жар, запах дешёвой свинины, тмина и безысходности.

Эпилог: Когда гаснет неон
«Кадиллак», теперь пропахший ещё и морем, солью и чужими телами, увозил их в порт. Николай молча смотрел на исчезающий силуэт Статуи Свободы. От неё, даже на расстоянии, казалось, веяло холодом меди и пустых обещаний. 
— «Она машет нам, Ржевский?»
— «Нет, Ваше Высочество. Это вор машет вашим бумажником. Он пахнет кожей ящерицы и чужим потом.»

Ольга осталась на причале, её фигура растворялась в запахах порта: рыбы, смолы, угля и тысяч людей. В руке – билет в Буэнос-Айрес, пахнущий новой тоской. На прощанье она подарила Николаю заколку для галстука в виде двуглавого орла. От неё пахло холодным металлом, полировочной пастой и тщетностью: 
— «Носите. Чтобы не забывать, какая гиря у вас на шее. Она пахнет историей, и этот запах не отмыть.»

Ржевский развернул салфетку от хот-дога. Она была пропитана жиром, горчицей и сладковатым потом Дейзи. Там был номер телефона и надпись: 
«Когда вернёшься – звони. Моя тележка всегда твоя. Она будет пахнуть так же. Дейзи»

P.S.

Закат в Гудзоне. 
Запах меди, соли, тлена...
Орёл в кармане – не птица.

Запах сосисок,
Девушка. Золотой телец блестит. 
А в душе – запах снега.

P.P.S. Записи на обороте последней страницы:

«...Она спросила меня сегодня вечером, на причале, пахнущем гниющими водорослями и ржавчиной: «Помнишь запах Матильды?» Как не помнить. Запах Матильды... Это был целый собор. Тяжёлые, пьянящие духи французского дома, смешанные с пудрой, которая пахла, как облако – ничего не значащим и неземным. В них чувствовались дорогие масла, цветы из оранжерей, что никогда не знали настоящего солнца, и подложка – запах её тела, ухоженного, как редкий экспонат: дорогое мыло, молоко для ванн, легкая испарина от волнения перед балом. Чистая, почти стерильная роскошь. Аромат Империи в её бальном закате – красивый, но лишённый корней, как срезанные орхидеи. Он витал в воздухе, но не жил в нём. А Ольга... Ольга пахнет по-другому. Её духи – это тайна. На поверхности – роза, но старая, чуть подвядшая, с горчинкой. Пудра, но не та, что из коробочки, а та, что впитала пот страха в тюремной камере – там, где она отсидела одну из своих «шалостей». Сандал, но не священный, а как от старой мебели в проданном имении – пыльный, тёплый, с нотами воска и забвения. И под всем этим... под всем этим – запах женщины. Настоящей. Пот, соль кожи, что не скроешь никакими духами, тёплая кровь под тонкой кожей на запястье. Запах жизни, которая была прожита не в оранжерее, а в дождь и грязь.
Запах страсти, которая может быть опасной, как миндаль цианистый в её любимом десерте. Матильда пахла иллюзией. Ольга пахнет правдой. Горькой, сложной, опасной правдой. И в этом запахе – вся пропасть между тем, что мы потеряли, и тем, что нам осталось... Или дано? » (N.)

«...Дейзи дала мне свою сосиску. Горячая, жирная, вонючая по-американски. Запах дешёвого мяса неизвестного происхождения, щедро сдобренный химическим дымком «жидкого огня», что они тут льют на гриль. Горчица – кисло-сладкая, как их улыбки. Кетчуп – приторный, как их мечты. Это запах свободы? Свободы от совести, от корней, от прошлого? Он бьёт в нос, как пощечина. Помню запах сосисок в ... Дымок берёзовых поленьев в пекарне на углу. Грубый, честный запах свинины, чеснока, чёрного перца горошком. Пахло домом, пусть и холодным. Пахло сытостью, за которую заплачено потом. В Аргентине... я еще не был, но Ники говорил. Там пахнет говядиной. Настоящей. Кровью и травой пампасов. Дымом от костров гаучо. Просто и мощно. Как удар кулаком. А Бавария... Ах, Бавария! Белые сосиски, вайсвурст... Запах нежности. Телятина, петрушка, лимон, майоран. Пар от них – как дыхание ангела. Подают с горчицей сладкой, как поцелуй, и с кислой капустой, пахнущей тмином и осенним дождём. Это запах покоя. Запах земли, которая никуда не денется. Запах, которого у нас больше нет. И который, боюсь, никогда уже не будет. Дейзи дала мне свою сосиску. Я съел её. Она пахла будущим. Пустым и жирным. Как этот проклятый порт. »(Запись Ржевского)

«Мы отплываем. За кормой гаснут не только огни небоскрёбов, но и запахи этого города – копоти, амбиций, жареного мяса. В кармане – орёл, пахнущий холодным металлом и пылью архивов. В ноздрях – стойкий шлейф дешёвых сосисок и горчицы. Свобода, говорите? Да. Вот её точный запах. Горький. Жирный. Остающийся на пальцах» (Последняя запись в блокноте).