Патент Остапа Бендера Глава 5

Вернувшись с моря в середине сентября, загорелая и морально окрепшая, я знала, что впереди у меня еще десять дней отдыха и покоя.
И заповедная территория на Ордынке, пропуск на которую мне выписан старомодным человеком по имени Борис Арнольдович.
Я поехала на Ордынку, поставила машину вблизи двора и медленно пошла к храму Радости всех скорбящих. Вошла в храм, он был полупуст и гулок.
Обошла его стены, вглядываясь в лики святых. Подошла к  добродушной женщине со стертым лицом, в простеньком платочке. Она дружелюбно смотрела на меня из-за конторки со свечками, ладанками и прочей неведомой мне церковной мишурой.
«Мне нужно заказать молебен за здравие и за упокой, вы поможете?» - спросила я.
«Конечно, милая,- кротко сказала женщина и протянула мне две бумажки с крестиком. - Сюда пишите, кому за упокой, сюда - кому за здравие.»
Я старательно вывела имя  мамы в заупокойной бумажке. В заздравной первым делом обозначила бабушку, затем Петьку, затем Бориса Арнольдовича. В последнюю очередь - себя.
 Мне нужно было много сил на ближайшее время. Невероятно много сил. Я верила, что теперь они  меня точно не покинут.
Заплатила деньги улыбчивой женщине.
Взяла свечку и подошла к образу Николая Угодника. Молиться я не умела.
- Сделай так, чтобы все плохое в моей жизни осталось позади, ты ведь можешь! Очень тебя прошу, помоги мне! Что тебе стоит мне помочь? Мои желания просты и понятны: я, как любая баба, хочу счастья. Достатка, покоя, тепла! Разве  грех - этого хотеть? Во всяком случае, я не лукавлю! Нет-нет-нет! Я абсолютна искренна! Я очень хочу, чтобы бабушка под старость лет пожила, как человек, чтобы Петька не был обижен…Ну, что в этом такого? Хочу, хочу, хочу, помоги же мне!
Этот страстный монолог трудно было назвать молитвой. Но мне казалось, что меня слышат.
Вышла я из храма благостная, какая не была уже давно.
Сунула денег замусоленному бродяжке, он расцвел и осенял меня крестами и благодарным бормотанием, пока я не скрылась за воротами на улице.
Я долго бродила по Ордынке, сосредоточенно глядя под ноги, разглядывая  асфальт в трещинах и мутные стекла в окнах первых этажей.
Что надеялась я в них увидеть, какую неведомую для меня жизнь, я и сама не знала…
Наконец, подошла к подъезду Бориса Арнольдовича. Потянула на себя дверь. Старый, медленный, как английский кэб, лифт с лязгом спустился, я открыла решетчатую дверь, шагнула на просевший подо мной  пол, захлопнула тяжелую створку  и медленно вознеслась на четвертый этаж. Дом молчал.
Сентябрьский покой заглядывал в высокие окна подъезда, трепеща желтой осиновой листвой.
Дом был прекрасен в своей немой строгости. Настоящий московский дом. Величавый красавец .
С дрожью в руках я достала связку ключей.
Так страшно было подносить чужие ключи к замочной скважине, тревожно и волнительно отпирать непривычный механизм замка, с колотящимся сердцем стоять в прихожей, где пахнет незнакомой  жизнью, неведомой мне, девчонке со Щелковского шоссе.
Тишина была вязкой, расслабляющей, я почти успокоилась.
 Сняла туфли, положила сумку на тумбочку возле двери и, не выпуская из рук ключи, пошла по комнатам. Их было три.
Гостиная с добротной мебелью, тяжелые гардины, напольные часы с медным маятником, беззвучно болтающимся за резным стеклом лакированного футляра.
Кабинет с роялем, превосходной библиотекой и стереофоническим проигрывателем новейшей системы. Конечно, японским. Набор винилов в открытой стойке.
 Пластинки от раритетных, старинных, до современных в глянцевых дорогих конвертах. Вдоль стены уютная кушетка - диванчик. В углу кабинета велотренажер с кнопочным дисплеем.
На секунду всплыла в памяти Валерина мальчишеская  комната с гантелями и скакалкой в углу. Всплыла - и тут же стерлась в сознании.
Третьей по счету была спальня. В ней большая, просто - таки, монаршья кровать с резной спинкой черного дерева. Атласное покрывало с жемчужным отливом. Две пальмы в кадках, как часовые в изголовье кровати. Над кроватью висело элегантное распятие.
Подойдя ближе, я увидела, что это светильник и лампа в нем - сердце Христа. Туалетный столик с зеркалом, флаконы духов несчетно, пуховки, броши, веера…
«Людочка, на пустячки для вашего гардероба…» - вспомнила я слова моего аккомпаниатора в первую рабочую субботу в «России».
О, он умел разглядеть и расслышать в женщине ее неизменные потребности и удовлетворить их!  Наверно, важнее этого не было ничего. По крайней мере, для меня.
Я, словно воровка, на минуточку проникшая в чужую квартиру, не дыша присела на краешек пуфа у туалетного столика.
Стала вспоминать все свои романы. Почему-то в тишине этого дома память заработала в режиме форсаж, выдавая один за другим  забытые эпизоды прошлого.
Вот первые месяцы жизни с Толькой.
Бесконечные объятия, прикосновения, рукопожатия, поцелуи…
Цветы по праздникам, семейная копилка «на Москвича», пирожковая недалеко от училища, где мы лакомились пирогами с капустой и повидлом. Коробочка духов «Climat» в знак примирения после ссоры…
Вот снабженец из «Гвоздики», дающий денег на жизнь и везущий на Азовское море, куда он за год до этого возил своих дочерей…
Трубадур, умеющий обнимать так, что все на свете забываешь, и не подаривший мне за все время совместного житья ни одного цветочка, ни одной шоколадки…
Валера, мальчик -золотые руки, одевающий в волнении  белую рубашку на свидание и угощающий  яичницей из сковородки на кухне…
Что они могли мне дать?
Мне, жаждущей вырваться из плена  коммуналки; мне, желающей показать своему забывчивому отцу, чего я стою в этой жизни; мне, страстно жаждущей доказать бабушке, что она не зря меня тянула из последних сил; мне, ненавидящей исполнять в «Гвоздике» бессмертный хит про листья желтые за пятерку?
Я внимательно поглядела на себя в зеркало. На меня смотрела  девица, смуглая, решительная  и готовая на все.
Я взяла из шкатулки у зеркала нитку жемчуга, приложила к загорелой шее. Из другой шкатулки достала несколько перстней, унизала пальцы.
Теперь из зеркала на меня глянула молодая  тридцатилетняя дама.
Пожалуй, эта дама могла бы украсить собою рекламные буклеты модного дома  Коко Шанель.
И этой даме, пожалуй, был совсем не страшен  призрак обитательницы квартиры, стоящей  за ее спиной и глядящей из-за плеча в перспективу зеркального стекла.
Дама из рекламного буклета Коко Шанель здесь и сейчас встретилась с золотой антилопой и не собиралась выдавать ее коварному радже.
Страх меня покинул совершенно.
Я уверенней села на призеркальный пуф и дерзко уставилась в зеркало. Призрак за спиной помаячил и исчез окончательно.
Через полгода Эдуард расторгнет наш брак. И я буду свободной. И заповедная территория с молчаливым исполином - домом станет для меня своей.
Но это весной будущего года.
Пока я  ставлю «Опель» подальше от соседских окон и веду молчаливую войну с Фаиной, продолжаю отказывать себе во многом и считаю дни до наступления лучшей участи.

В начале октября я возобновила свою работу в «России».
Борис Арнольдович вернулся из Калифорнии. Мы встретились, натянуто улыбаясь, и немного стеснялись друг друга какое-то время.
В первый рабочий день, перед началом программы, я протянула ему на ладони ключи, переставшие мне казаться колючими и холодными железками.
К слову сказать, в квартире на Ордынке я была еще дважды. И меня не охватывала оторопь, как в первый мой приход в пустую квартиру.
Я больше ничего не трогала, не исследовала содержимое шкафов и не вглядывалась в фотографии.
 Я просто полной грудью вдыхала воздух отдельного жилья, которое никто никогда не делил с соседями и смотрела во двор из окна четвертого этажа…
Оказывается, к этому не так легко привыкнуть, когда всю жизнь прожил в коммуналке.

Аккомпаниатор взял с моей ладони ключи, взглянул вопросительно.
Я пожала плечами: « Не довелось. Некогда было, сожалею…Да и без хозяина, знаете ли, неловко…»
Он помрачнел и, когда брал первые аккорды на рояле, пальцы его слегка подрагивали.
Мы отпели свой вечер и я повезла его домой.
«Давайте, поднимемся?» - полувопросительно предложил Борис Арнольдович. Я помедлила чуточку, заглушила мотор и молча кивнула.
Мы поднялись в квартиру.
Борис Арнольдович взял меня за плечи и, придерживая перед собой, повел в гостиную. Усадил за большой овальный стол, стоящий посередине.
Сам сел напротив.
-Людочка, расскажите мне, как вы тут…без меня?
Я снова пожала плечами и загадочно улыбнулась.
Сегодня мне совсем не хотелось ничего рассказывать, я наговорилась еще весною на Тверской.
- Я скучал без вас, девочка…
- Понимаю.
- Что-то настроение у вас такое невеселое, Людочка?
- Так, осень…
- А помните, вы собирались по приезде рассказать мне про Черное море в сквере у Пушкина?
- Да, помню. Поедем, если хотите…Но, мне кажется, вам бы лучше отдохнуть с дороги. Вы, наверно, никак не привыкнете к смене времени? У вас сегодня за роялем руки дрожали.
- Людочка, это жестоко! Напоминать старику о том, что он старик!
- Я не хотела обидеть вас, поверьте, Борис Арнольдович! Я просто чуточку отвыкла от вас. Вот, все вернется на круги своя и поедем к Пушкину!
- Знаете, Людочка, я очень привязан к вам, несмотря на все наши разницы…Я понял это там, в Сан-Диего. И меня тянуло обратно, в Москву. Тянуло к вам. И…и  я привез вам подарок!
Он поднялся из-за стола и пошел в кабинет.
Вернулся  с круглой коробкой, поставил в центр стола, снял глянцевую крышку: «Вот, к вашему черному платью…»
В коробке лежала серебристая  лиса с пышным хвостом и золотой застежкой на замшевой подкладке.
 Подарок был роскошный. Еще один привет от Коко Шанель.
«Спасибо, милый мой коллега,- сказала я, нерешительно поглаживая пышный мех.- Завтра я непременно одену ее.»
Собираясь уезжать, я помедлила в коридоре и уткнулась лбом в плечо аккомпаниатора: «Я не привезла вам подарка, простите! Но я безумно благодарна вам за ваше внимание. Вы способны сделать женщину счастливой. Наверно, вашей жене можно было бы позавидовать при жизни.»
«Не надо никому завидовать. Тем более, женщине из прошлого…Я свободен и готов принадлежать вам. Слышите ли вы меня, девочка? Я весь ваш, Людочка! Только прикажите.» - Борис Арнольдович мягко отстранил меня от себя и долго глядел мне в глаза.
Больше говорить  было нечего. Я молча выбежала из квартиры и понеслась вниз по лестнице, как Золушка с бала. Эмоции распирали меня, мне надо было двигаться, суетиться, перемещаться в пространстве.
В этот вечер я долго колесила по Москве, петляла по улицам и только за полночь повернула к дому.

Последующие за этим  полгода прошли для меня, как во сне.
Я не ощущала себя в полной мере собой,  у меня под ногами горела земля.
Я не помню, с каким успехом ходил в детский сад Петька.
 Я не помню, жаловалась ли на здоровье бабушка.
Я не помню, строила ли свои козни Фаина.
Я помню только, что каждый календарный месяц приближал меня к развязке с Эдуардом.
Каждый музыкальный вечер в гостиничном салоне  и каждодневные проводы Бориса Арнольдовича к дому на Ордынке, делали осязаемо ближе время моей свободы от всего прежнего.
Я исхудала, лицо заострилось, на нем видны были только глаза.
«Людочка, вы не заболели? - спросил меня в один из вечеров аккомпаниатор.- Вы все худеете и худеете!»
«Мне и в самом деле нехорошо, - кивнула я. - Я устала и жду - не дождусь, когда освобожусь от сегодняшних моих обязательств.»
«О чем вы?» - испуганно спросил старик.
- Я о том, что сейчас  мне должно принести  средства к жизни. Жалею, что пошла на поводу у Вениамина.  Это оказалось очень тяжким для меня испытанием. Знать бы, что…что мы с вами найдем  друг друга, я бы не согласилась  на этот рискованный шаг. С фиктивным браком.
«Веня - племянник моей покойной жены…- жалобно сказал Борис Арнольдович. - Хваткий мальчик.»
Вот, оказывается,  откуда ноги растут! Вот откуда взялась «Россия» с ее музыкальным салоном и умелым музыкантом!
-А знаете, Борис Арнольдович, это даже хорошо!
- Что хорошо?
- В том смысле, хорошо, что у меня все было трудно и плохо! Тут появился, словно палочка - выручалочка, Веня и нашел для меня этот выход. Без этого я бы не узнала вас. Или…или он, Веня,  для вас нашел выход?
Меня вдруг осенило - Шушкевич не зря старался ! Для себя, любимого!
 Еще бы -тетушка с Ордынки, братец в Калифорнии, тетушкин супруг -маститый музыкант. Как и сам Веня, некоторым образом…Это открывает ему большие возможности. Например, поездка с гастролями…
А что, сейчас, в перестройку, это пара пустяков, если правильно повести дело! Стоп. А, может, он хотел  моими руками жар загрести? Подсунуть под бок старичку, жена которого вот-вот прикажет долго жить, молодую певичку, исполняющую русский шансон в ресторане,  а дальше могут быть любые варианты! С Вениной -то фантазией!
Но Веня не объявлялся, как в воду канул!
 И я пока не вспоминала Веню. Не до него было.
Эдуарда я видела еще трижды: он приезжал в Москву со своей подружкой встречать новый год и засветился у нас, в «России»; затем под восьмое марта он привез мне часть денег и остаток должен был передать при разводе.
Всякий раз по приезде, он бывал у нас, появлялся с шумом, с подарками, ставил в коридоре коробки с покупками, громко пел, хохотал за столом, непременно заходил к Фаине с кусочком торта на тарелочке, чем купил ее окончательно.
Подарки затем увозились в Одессу, но антураж,  при котором муж-внешторговец возвращался к жене из дальних командировок, срабатывал беспроигрышно. К этому моменту Эдуард уже был прописан в нашей квартире.
Меня грела еще та мысль, что если Трубадур  каким-то образом общается с соседкой, он узнает от нее, что страдала я после разлуки с ним недолго.

Все случилось в нужный срок, юрист подстраховал советом о последовательности бракоразводных действий, получив свою купюру.
Наш развод мы отмечали весело и шумно в коммуналке на Щелковском, только Фаина за своей стенкой не знала истинной цели застолья; думала, очередной командировке конец.
А это был конец моего плена!
И начало свободы, которая открывала для меня жизнь с чистого листа.
Деньги за сделку были получены в полном объеме и положены на книжку.

В тот день, когда мы с Эдуардом дружески пожали друг другу руки, я задержалась после работы в зале.
Борис Арнольдович складывал ноты в стопки.
Я переоделась, подошла к нему сзади. Крепко обняла и прижалась щекой к спине. Он замер. Стоял, не шелохнувшись.
«Борис Арнольдович, все,- сказала я прямо в спину.- Хочу отпраздновать с вами мое освобождение. Давайте выпьем вина! Повод есть. Я его очень долго ждала…»
Аккомпаниатор не обернулся ко мне, только кивнул беззвучно. Я поняла, что он плачет.
Мы поехали на Ордынку. У меня в багажнике была бутылка вина, конфеты, фрукты…
Все это я перенесла на овальный стол в гостиной.
 Борис Арнольдович не помогал мне. Предоставил право хозяйничать. Боже, он не представлял себе, как мне этого хотелось!
Сам сидел  у стола, улыбался, помалкивал.
Я подняла бокал. Чокнулась с моим визави. Засмеялась счастливо.
- Вот. Завтра, тринадцатого апреля, мне исполняется тридцать. Самой не верится. Тридцать лет! Заранее не отмечают, но я не могу ждать до завтра! Пусть для всех это будет завтра, а для нас с вами уже сегодня!
- Людочка!?
- Ну, что?
- И вы молчали? Вы жестокая девочка!
- Просто я ждала этот час слишком долго. Как бы мне хотелось, чтобы в канун этого дня со мной были мама и папа!  Но  сложилось иначе … И я хочу отпраздновать с вами! Вы дороги мне, вы - мой! Хочу, чтобы вы знали об этом.
- Людочка…
- Не говорите мне ничего! Сегодня мой день. Я сама все скажу.  Мне от вас ничего не надо, не подумайте, прошу вас, плохого! У меня теперь есть деньги. Я смогу устроить свою жизнь так, как захочу.  У меня нет никакой корысти по отношению к вам, это правда. Я только хочу быть с вами, чтобы работать, петь, слушать ваши советы…Гулять по Тверской…
- Этого достаточно лишь старикам. Молодым нужно гораздо больше!
- Мне больше не о чем мечтать. Хочу только, чтоб бабушка жила подольше и сын вырос приличным человеком…
- Мы поговорим об этом после. Сейчас трудно решиться, слишком непростой разговор мы затеяли. Завтра, если прикажете…
- Да. Завтра, значит, завтра.  А сейчас поеду!
- Куда  ж вы поедете? За руль вам нельзя. Оставайтесь.
- Ах да, я не подумала! Но ведь сегодня это для меня такая мелочь! Такси возьму! Машина пусть тут стоит, завтра приеду, подхвачу вас. Отметим, как положено юбилей отмечать, в ресторане.
- С кем, Людочка?
- Только с близкими. Других мне не надо. Вы, бабушка, сын. И я. Хотите?
- Хочу. Очень! Не уезжайте сегодня, прошу вас. Останьтесь, Людочка!
- Завтра, Борис Арнольдович, все-все завтра! Обещаю. Сейчас я должна побыть с собой наедине. Слишком много перемен.
- Я понимаю. Тогда, с богом!
Я вышла и без лифта стала спускаться вниз. Не могла его ждать.
Погладила «Опель» по боку: «Ты остаешься до завтра. Веди себя прилично, чтоб мне не было за тебя стыдно. Обживайся на новом месте. Пока!»

Следующий день был счастливым и легким. Все исполнялось, как по щучьему велению.
Днем я разоделась, превратив себя в красотку немого кино, глаза подвела, перебросила через плечо лису.
Платье узкого силуэта было куплено, конечно, у Шушкевича. Еще год назад.
Бабушка тоже была во всем новом, Петька - красавчик, под стать ретро-маме сегодня был одет в белоснежную курточку с матросским отложным воротничком.  Ни дать, ни взять, последний царевич династии Романовых.
По телефону я заказала столик на четверых в ресторане «Хрустальный» и на такси мы отправились на Ордынку за Борисом Арнольдовичем.
«Мам, мы куда?» -  спрашивал довольный Петька. Он молотил ногами по переднему креслу и теребил лису за хвост.
«Мы, Петенька, к дяде Боре, с которым я работаю,- отвечала я, полуобернувшись к сыну. - Смотри, будь там молодцом, не болтай глупости и не спрашивай лишнего!»

«Мам, какой же это дядя? - выпалил Петька первым делом, увидя Бориса Арнольдовича и мигом забыв про свое обещание.  - Это ведь дедушка!»
Бабушка залилась краской и ткнула болтливого Петьку костяшками пальцев в шею.
«Дедушка, конечно, - кивнул смущенный Борис Арнольдович. - Могу сразу, хоть сейчас, сделаться твоим дедушкой! Хочешь?»
«А! Значит, бабушкиным мужем!» - сказал сообразительный Петька.
Всем стало неловко . Бабушка готова была придушить болтуна Петьку.
«Н-нет, Петя, - замялся Борис Арнольдович. - Бабушке хватает забот с тобой, зачем ей еще и муж? Просто буду твоим дедушкой!  У меня уже были два мальчика. Но они  выросли…А ты еще маленький -тебе дедушка нужнее.»
Я вздохнула облегченно и мы поехали в «Хрустальный».
Петька и бабушка сидели сзади и я видела в зеркало, как мучительно стеснялась бабушка. Борис Арнольдович тоже захотел сесть сзади и в зеркале на лобовом я ловила его любовный взгляд.
Петька же, напротив, чувствовал себя, как рыба в воде, сидя между двумя стариками, словно и впрямь они всегда были ему бабушкой и дедушкой, болтал всю дорогу и щипал за хвост многострадальную лису.
Ему нравилось, что я веселая. Слишком редко в последнее время он видел меня такой.
Приехав и расположившись за столиком, я сделала воистину королевский заказ. Сразу несколько  поводов одним разом мы должны были отпраздновать.
 Мы выпили по бокалу шампанского и, пока ждали салатов, разговор был о пустяках. Когда появилась закуска, я подняла тост.
«За мои тридцать лет, - сказала я с бравадой.-  За бабушку мою, Дарью Федоровну, заменившую мне папу, маму и отца моему ребенку! Благодаря ей, я прожила первые свои три десятка лет. Следующие три десятка хочу посвятить ее счастью, благополучию и радости. Живи, бабуля, до ста!
За мальчика Петю, который иногда  очень радует маму, а иногда очень огорчает, как все дети его возраста. За моего большого друга, рядом с которым я хочу быть  следующие три десятка лет. Или больше. Видите, как тесно мои годы связаны со всеми вами! Поэтому будем неразлучны! Ура! И спасибо, что вы со мной, мои любимые!»
Петька ничего не понимал, но чувствовал, что всем хорошо, вертелся и хохотал. Долго он не мог усидеть и вскоре полез под стол. Потом убежал смотреть рыбок в ресторанном аквариуме.
Бабушка умильно улыбалась и, как все старые люди, не могла сдержать слез.
Буквально каждая фраза, каждый поворот в разговоре вызывал у нее влагу под морщинистыми веками.
«Людочка - одна у меня кровиночка, - сказала бабушка, вдруг отбросив свою стыдливость. - Вот помру, а как она? Как Петечка? Одна думка про них -днем и ночью…»
«А я на что? - Борис Арнольдович заглянул бабушке в глаза.- Вот, Дарья Федоровна, я - немолодой человек… Цену людям и чувствам знаю. Бог послал мне Людочку. И я ее никому не уступлю. Во-первых, у меня есть достойные условия для жизни, которые я могу ей предложить. Во-вторых, мы занимаемся одним делом. Делом любимым, которому не следует изменять. В- третьих, я могу возить ее к морю каждый год. Вернее, к океану. Ее и Петю. Что вы на это скажете?»
Бабушка заморгала часто - часто. Махнула рукой, отпила глоток шампанского.
«Что скажу? Что же я скажу? - повторяла без конца бабушка. - А вот что скажу: если вы готовы взять на себя заботы о моей девочке, я каждый день буду ходить в церковь и ставить там пудовые свечи за ваше здоровье и благополучие!»
Бабушка закрылась сморщенной ладошкой и все повторяла: «Что же я еще скажу?»
Петька кричал: «Мама! Смотри! Эта полосатая рыба гоняет ту, красную! Видишь, видишь, опять напала! Да у них настоящая войнушка!»
Борис Арнольдович тихо сказал: «Вот и благословили нас…Через годочек, соблюдя все приличия, можно  и  отношения оформить. В Сан-Диего. А пока паспорт на выезд сделать, на это много времени уйдет.»
А я, отпивая шампанское, думала: «Господи, годочек…Еще год! И как меня хватит? Хватит, твою мать! Должно хватить. Всех, всех сделаю, немного терпения…»

За этот, как сказал мой нынешний покровитель, «годочек», я сумела  многое: обновила репертуар, подготовив новую сольную программу, в которой перепевала Вертинского, так ценимого семьей Бориса Арнольдовича, и Петра Лещенко, Изабеллу Юрьеву и Аллу Баянову; оформила загранпаспорт, отправила бабушку в сердечный санаторий, совершила обмен с доплатой, на которую ушли деньги, полученные от Эдуарда.
Этот маневр удался особо блистательно.
В Городском  бюро обмена, что в Банном переулке,я  разместила  платное объявление об обмене двух комнат в общей квартире с одной порядочной и покладистой соседкой. Плюс достойная доплата и переезд за мой счет на двухкомнатную отдельную квартиру.
Нашлось, к моему удивлению,  немало желающих.
Быстрее всех объявился  бесшабашный алкоголик, для которого обмен с посулом большой доплаты и одинокой соседкой, был авантюрным  приключением.
Я расписала достоинства нашего жилья и выгоды от соседства с Фаиной так привлекательно, что по рукам ударили очень быстро.
Тем более, алкоголик на первый взгляд не вызывал опасений и вид имел вполне безобидный.
 Его двухкомнатная квартира, которую из-за пристрастия к зеленому змию ему трудно было содержать и оплачивать, находилась в районе Птичьего рынка. И в очень плачевном состоянии. Но меня это не испугало.
Не Ордынка, конечно, но свое первое отдельное жилье и, к тому же, вблизи от центра. За это стоило отдать приличные деньги.
А пойдут ли они в дело или будут пропиты, меня уже не волновало. Пусть теперь над этим бьется Фаина, поделом ей!

Переезд состоялся, пока бабушка отдыхала в санатории.
С переездом помог Валера Даньшин.
 Я старалась как можно меньше обращаться с бытовыми проблемами к Борису Арнольдовичу, тем более, он не очень-то и подходил для решения подобных проблем.
Он блистательно делал свое дело на сцене и обдумывал перспективу нашей поездки в Сан-Диего и возможность показать меня там.
Конечно, в кругах эмигрантов из России. Связи у него были.
 И, как все немолодые люди, счетчик времени для которых работает иначе, чем у молодых, обдумывал все до мелочей.
Валера же был безумно рад, что мне понадобилась его помощь и, бросив все дела, прилетел ко мне по первому зову.
История с обменом приняла реальные очертания, в отличие от того злосчастного дня, когда я спасалась у Валеры от прихода моего Трубадура, сочинив  про обмен на пустом месте.
Приехав впервые на Большую Калитниковскую и войдя в квартиру, оставленную алкоголиком, Валера присвистнул: «Ничего себе…Поле чудес! Люда, тут грести и грести! Не один, заметь, месяц…»
Мне показалось, что Валера рад этому обстоятельству.
«Ну, ты же мне поможешь?» - спросила я жалобно.
Валера молча прошелся по квартире, переступая через хлам, который счастливый обладатель двух комнат на Щелковской и впридачу толстухи Фаины, не удосужился лично перетаскать на помойку.
 Мой вопрос повис в воздухе. Я осталась стоять, где стояла, прислонившись к дверному косяку входной двери, где было почище.
Услышала, что Валера двигает остатки мебели на кухне и под нос себе  матерится, что за ним  не замечалось раньше.
Через пару минут зайдя в кухню, я увидела, что он успел собрать хлам в одну кучу, весь перемазался и не оставляет при моем появлении намерений вышвырнуть все одним махом.
«Валера, у нас ровно две недели. - сказала я вкрадчиво. - Дальше из санатория возвращается бабушка и здесь все должно быть готово.»
Валера посмотрел на меня диким взглядом.
«А ремонт?» - спросил он.
«И ремонт тоже, - кивнула я. - Все в этот срок.»

Валера остался в квартире на Большой Калитниковской.
Я для виду подвигала мебель, поскладывала в кучу старье. Но на мне был светлый костюм, на который через час стало жалко смотреть.
Валера вошел в раж и не сразу заметил это. Потом кинул на меня взгляд и сказал: «Стоп. Проваливай отсюда. Я тут сам, без тебя…Глянь, на кого ты похожа стала!»
Зеркала в квартире не было, пришлось достать из сумки карманное и заглянуть на себя. Я ойкнула и кинулась в ванную. Умыла лицо и, перешагивая через барахло, подошла к Валере.
«Валера, - сказала я, - надо рабочую одежду… И есть уже хочется. Давай, оставим это на сегодня? Завтра я заеду за тобой, да?»
«Куда ж ты теперь? Здесь оставаться нельзя,- сказал Валера с тревогой. - У меня сестра сейчас дома и племянник. Им не объяснить, кто ты для меня!»
Я махнула рукой: «Да не думай ты про меня! Я к подруге на дачу! У нее пока поживу. И Петька там…Только давай, поужинаем где-нибудь?  С меня причитается…Не спорь! Я, наконец, достигла желаемого. Сама себе не верю, что буду теперь жить в отдельной квартире! Согласись, это надо обмыть!»
Валера не стал спорить. Я довезла нас до ресторана «Закарпатские узоры», благо, до него было рукой подать.
Валера сидел и стеснялся, что у него после уборки в моей новой квартире грязные ногти. Он старался спрятать руки под стол.
- Валера?
- Что?
- Может, хватит ежиться? Мы с тобой близкие люди и ты мог бы не стесняться меня. Тем более, после того, что ты для меня сегодня сделал…
- Господи, да что уж я такого сделал?
- Ты не представляешь, что это для меня значит! Сейчас мы закажем лучшего вина, и шашлык, и что еще? Ты что любишь? Я ведь даже не знаю, что ты любишь!
- Да все равно, неважно, что!
 - Нет, важно! Важно!
- Важно другое: давай думать, как справляться с задачей, которая есть. Две недели на все про все…
- Минус сегодняшний день.
- Да. Минус день.
- Валера, мне не на кого надеяться…
- Да знаю я! Не говори лишнего. Я постараюсь успеть. Завтра тебе придется за мной заехать и отвезти меня пораньше, прямо с утра туда, на квартиру…Я возьму раскладушку и буду оставаться там на ночь. Больше успею.
- Валер, я тоже буду на подхвате. Буду мусор на помойку таскать, обои сдеру… Обед сготовлю… Для ремонта все куплю…
- Договорились. До утра обдумаю, что и как, чтоб скорее и наверняка.

Каждый день последующих двух недель начинался одинаково: я неслась за стройматериалами, затем к Валере, который облачившись в старую тельняшку и немыслимо рваные джинсы,  неистово сбивал плитку в ванной, сдирал обои и совал в мешки для мусора.
В квартире, как в каменоломне, стояла стеной  известковая пыль, ее каждый вечер надо было отмывать и это стало моей обязанностью.
Как и приготовление завтрака, обеда, ужина.
Валера работал без пауз и что он ел и пил в моменты моего отсутствия, я могла только догадываться.
Приехав и повозившись в кухне с едой,  я  насильно усаживала его на табурет к застеленному газетой столу и кормила на весь день впрок.
После чего Валера прислонялся усталой спиной к пыльной стене, прикрывал глаза припухшими от недосыпания веками и бурчал: «Ну, вот что ты наделала? Какая теперь работа? Только спать после таких обедов…»
Я вставала и запускала пальцы в его замусоренные штукатуркой волосы, от этих прикосновений Валера мотал головой  и отталкивал меня от себя: «Езжай, пой! У тебя работа. Ты должна хорошо выглядеть. До завтра я без тебя обойдусь.»

Работа по ремонту продвигалась ходко и это радовало мою душу.
Только было боязно, надолго ли хватит моего помощника?
Он к ночи обдумывал план работы следующего дня и список того необходимого, что я должна была с утра купить и завезти ему днем, до «России».
А у меня к вечеру  должен был сохраняться свежий вид для пения с Борисом Арнольдовичем, которого я подвозила после работы на Ордынку, оставаясь ночевать в его кабинете на диванчике.
Это было непривычно и я считала дни до переезда в новое жилье.
Неделю мы с Валерой продержались молодцом. Вернее, он продержался, как боец, в одиночку сдерживающий натиск врага.
Оставалась еще неделя.
За три дня он сумел подготовить стены и потолок к покраске и оклейке обоями. Пол решено было отциклевать, так как паркет был еще вполне приличен.
В то время уже в ходу были пейджеры и я сделала Валере такой подарок, чтобы все время быть с ним на связи.
Ближе к полуночи мне шло от Валеры сообщение  на пейджер: что купить, где купить, в каком количестве.
Оно заставало меня в кабинете квартиры на Ордынке.
Пейджер пищал, в ответ на его писк слышались тихие шаги Бориса Арнольдовича, он стучался в кабинет своей собственной квартиры и в ответ на мое «Да?», тихо заглядывал: «Людочка, вы не спите? Как там ваши рабочие? Они достаточно надежны? Не надуют?»
«Надежней не бывает, - думала я о Валере, который в этот поздний час белил потолки, а вслух говорила,- Ничего, нормально…Мне их порекомендовали, я могу им доверять.»
«Хотите, я подъеду с вами  туда? Посмотрю, проконтролирую? Напрасно вы все сами! Очень хочу быть полезным…» - говорил Борис Арнольдович, глядя с состраданием в мои усталые глаза.
«Еще не хватало!» - думала я и представляла, как Борис Арнольдович приезжает со мной в квартиру к Птичьему рынку и, принимая Валеру за работягу - шабашника, дает ему советы, что сделать и как.
«Ну, смотрите, Людочка, не стесняйтесь, - заключал вечерний ритуал беседы Борис Арнольдович и задерживался у дверей, надеясь, что я скажу что -нибудь еще; не дождавшись, произносил одну и ту же фразу, - Спокойной ночи, сладких вам снов…»

Когда Валера отциклевал полы, побелил потолки и наклеил обои, еще оставалось впереди пару дней до приезда бабушки. Они тоже были расписаны поминутно - сантехника, электрика, мебель, всякие мелочи…
Я диву давалась, наблюдая за  Валерой, как один человек мог в такой короткий срок сделать все без помощников - откуда столько умения в одних руках?
В последний вечер, перед приездом бабушки прибыл новый мебельный гарнитур в ее комнату и мы с Валерой сняли пленку с велюрового дивана.
В головах дивана встал торшер, осветивший угол комнаты мягким светом.
В ногах дивана примостили кресло - кровать для Петьки, который прекрасно проводил эти дни у подруги Маринки.
Себе я отвела гостиную. Зная, что вся квартира теперь моя, я не искала уютного уголка для себя лично.
Я окинула взглядом новую комнату, в которой и следа от проживания прежнего жильца не наблюдалось, улыбнулась и, откинув тюлевую занавеску, только что повешенную Валерой, подумала: «Все, как у Шушкевича…Только лучше. Потому, что свое. Ай да, Люда! Зачет. Нет, «отлично»!»
Я позвонила на Ордынку, сказав Борису Арнольдовичу, что первый раз заночую в новой квартире, так как  рано утром мне ехать за бабушкой.
Накрыла праздничный ужин с вином и приготовилась благодарить Валеру так, как он сам захочет.
Валера плескался в новой ванной, вода там текла и текла, а я уже устала ждать, пока мой помощник выйдет из ванной и все бродила по квартире, наслаждаясь чистотой и глянцем новых вещей.
Наконец, Валера появился.
Зашел в кухню, улыбнулся, глядя на стол, который ломился от яств из Елисеевского. Сел к столу, прилепился к нему бочком, сложил на коленях руки. Я обратила внимание, что костяшки пальцев темнеют закровенелой коркой.
«Плитку сбивал…» - подумала я сочувственно. Взяла Валеру за руку, погладила.
«Сейчас, Валера, я подлечу тебя, у меня крем хороший с собой…» - я поднялась и ушла рыться в сумке.
Когда вернулась, Валера спал у стола, положив голову на руки со ссадинами.
Я решила не трогать Валеру, так он был измучен.
Словом, новоселье не задалось.
Я ушла и легла на новый бабушкин диван.
Проснулась среди ночи от тихого шуршания: Валера, не дыша, подлег мне под бок. Я притиснулась  к стенке и снова провалилась в сон.
Утром я впервые ощутила, как сладостно  воскресать из того блаженного сонного состояния покоя, когда ты знаешь, что ты у себя дома и в квартире нет никаких соседей, ты спишь на новом диване и вообще, открывается чистый лист в твоей жизни.
Валера пребывал в полнейшем анабиозе и я, проснувшись окончательно, испугалась, смогу ли я его поднять до своего отъезда.
Я тихонько выпросталась из-под одеяла и пошла на кухню, где на столе громоздились несъеденные яства, предназначенные для романтического ужина.
«Господи, спасибо! Спасибо за то, что ты помог мне выбраться сюда, - сказала я в сторону окна, за которым разгоралось румяное  утро. - Наверное, больше не о чем было бы мечтать! Но это не про меня. Еще не все желания я осуществила. Это только начало…»
«С кем ты разговариваешь?» - спросил Валера, подойдя ко мне сзади и уткнувшись мне в шею носом.
- С богом.  Он сейчас слышит меня. И отвечает мне.
- И что он говорит тебе?
- Что мне очень повезло: у меня есть замечательный друг по имени Валера. Что я должна обнять его крепко - накрепко и молиться на него.

 Я встретила бабушку и привезла ее в наш новый дом.
Радость ее была неописуема, она все время принималась плакать, висла на мне, крепко обнимая. Ходила по квартире, как по музею, всплескивала сухонькими ладошками, восторгалась…
«Неужели сама все, деточка?» - спрашивала наивно бабушка.
- С божьей помощью, бабуль, с божьей помощью…
- А Борис Арнольдович чего ж?
- Борис Арнольдович, бабуль, в порядке. Я живу у него.
- С ним?
- У него в квартире, бабуль.
- Ну и слава богу, слава богу…

Петька тоже был рад новой квартире. А самая большая радость для него была в близости Птичьего рынка.
Когда мы впервые поехали с ним в гости на Ордынку, он взахлеб рассказывал дедушке Борису Арнольдовичу, как ходит с бабулей на Птичий рынок и какие там щенки, котята и енот в клетке.
Устав от своих вдохновенных рассказов, он  открыл крышку рояля, побухал по клавишам и полез под рояль  играть в пограничников, которые сидели в засаде.
Это была любимая Петькина игра - забиться куда- нибудь в угол и выслеживать шпионов.
Глядя на него, я с горечью думала, как это мне напоминает, в который раз, его непутевого отца и его бесконечные байки о службе на границе.

«Ну, Людочка, - подошел ко мне Борис Арнольдович, убедившись, что Петьке не до нас, - давайте думать, как нам дальше? Теперь, когда вы будете жить так, как мечталось вам раньше,  не  буду ли я  отправлен в отставку?»
«Как бы не так, - мысленно возразила я, а вслух сказала, - Нет, Борис Арнольдович, нет, дорогой! Вы еще ох, как годны к строевой и боевой, рано вам в отставку! Я не отпущу вас!»
«Тогда у меня для вас подарок, - сказал, просияв, Борис Арнольдович и вынул из жилетного кармана маленький футлярчик. - Примерьте.»
Я открыла коробочку, в ней сидело и сверкало бриллиантовым глазком колечко, похожее на те, что при жизни носила Коко Шанель.
Я медлила, разглядывая кольцо, тогда Борис Арнольдович достал его из бархатного гнезда коробочки и одел мне на палец.
«Какое колечко блестящее! - сказал Петька, бог знает, когда и как успевший вылезти из своей засады и вклинившийся между нами.- Мам, ты самая красивая!» (Продолжение следует)