Анна голубка. убит Аркадий. Все было по другому. Н

голубка конец

Он стоял у выхода и ждал. Он ждал уже двадцать семь лет. И вот она должна появиться. Он мельком взглянул на себя в зеркало – он увидел, что в пышных «восточных» усах мелькает седина, что в кудрявых, когда-то!, застыло блюдечко лысины, что впали щеки, что слегка выцвели кипящие индийской смолой глаза.  Зато глаза – ныне дальнозоркие, не увидят вблизи её морщин.
Ей – пятьдесят. И ему – пятьдесят. Не страшно!
Какая разница сколько им лет? Ей – всегда тринадцать, и ему тоже. 
Высокая девочка в  тоненьком сером свитерке, обрисовавшем её  маленькие грудки – предтечу расцветающей женственности, остановилась тогда у его двери и спросила:
- Это – Битлы у тебя?
Высокая, невероятно красивая женщина шла ему навстречу. Она была так же прекрасна, как в тот момент, когда он увидел её много лет назад. Нет! Прекраснее!!!  Тогда Она была ершистый подросток, а сейчас его любила взрослая, украшенная мудростью женщина. Рядом с ней журавлем вышагивала модная оглобля – одна из самых популярных манекенщиц Франции. Её приёмная дочь – мулатка с кожей цвета молочного шоколада, с голубыми глазами, что было её главным козырем, с копной пышных волос цвета горького шоколада.
Девочка любила свою мать и гордилась её красотой.
Девочку звали – Александрия.
Александрин.
Сандра.
Сашка.   
Мужчины выворачивали шеи с изумлением глядя на такое…. такое… такое… У девушки не было замороженного лица  супермодели. Она была живая, веселая, …легкая. Не зацикленная на своем успехе. Наверное, потому что её вырастила русская мать.
А  Аня увидела своего долгожданного Сашку, пацана-подростка, томящегося  в зале, с неуклюжим самодельным плакатиком в руках - там целовались голубки - пошлые и трогательные одновременно.
- Нам по пятьдесят, - мелькнуло в голове у Сашки, - как это смешно! Мы потеряли двадцать семь лучших лет! Не унывать, новую жизнь никогда не поздно начать, ведь кто-то из «гениальных» сказал, что «Пятьдесят – это прекрасный возраст. Жаль, что понимаешь это только в шестьдесят». Мы проживем еще много-много лет! И, возможно самых лучших лет, - сказал себе оптимист Санька.
Как бывает только в женских романах, в тот день улетала из аэропорта  Шереметьево Карина. Она увидела своего отца и замерла.  Девочка  с детства привыкла ненавидеть его – мать и дедушка внушали ей эти чувства регулярно. Да и сам он был ГДЕ?  Ни разу, за всё её детство, не повел  ребёнка  в Зоопарк, не угостил мороженным, не поздравил с Новым Годом и не повел на елку в Кремль.   Кличка – «безотцовщина» крепко приклеилась к её коже.  Так же крепко, как и спасительна знаменитая фамилия её деда.
Но теперь она - относительно богата, обеспечена, независима.
Плод, рожденный в нелюбви. Обманом и насилием над волей человека.
Сосуд, куда слили грехи все грешники семьи!
Метр семьдесят пять сантиметров ростом, тонкокостная в отца, изящная. Восточная красота Карины тоже привлекла внимание мужчин. Конечно - типичная арабка, конечно – красавица из «Тысячи и одной ночи».  Странно, что такой родилась при двух бабушках - блондинках.
Но мать научила тому, о чем мечтают миллионы – быть относительно богатой. – «А всё остальное ты купишь, девочка моя».
Не сказала мать одного, что деньги, добытые подлостью – счастья не принесут.
Надо любить, девочка, и в любви рожать детей.  Это – истина. Это снимает любое родовое проклятие. Это разомкнёт цепь гнева. Это – прощение! Но у кого же она могла бы этому научиться? Не у своей же подлой матери? Которая, прожила несчастливую жизнь нелюбимой женщины. …И зачем жила? И живет?
Девушка не знала, что её мать отвергли в детстве. Но она сама об этом знала, знала еще и не доехав до Москвы знала, хоть Сандро и не поставил бывшую женушку в известность. Он быстро пожалел, что сказал об этом «трогательном» родстве своей Голубке, потому что сейчас, пока она осталась равнодушной к этой «мифической» сестре, но пройдет немного времени и любопытство одолеет, а потом и кровь забурлит – сестра, ведь, сестренка…
Но «Запад есть Запад, Восток есть Восток и им не сойтись никогда»! Эти две женщины – близнецы, лежавшие рядышком в одной утробе – уже там разделились. Одна взяла лучшее, а другая худшее.
И обстоятельства жизни не имеют никакого значения. Одна жила с родной матерью в беспробудной нищете и стала высоким человеком, способным на самый высокий духовный подвиг - прощение того, что простить нельзя. Другая в детстве купалась в  деньгах; прапор у солдат и государства крал отчаянно; игрушках, платьицах, родительской нежности.

 Прапор и его жена не чаяли в девочке души. Имела она и няньку, которая подслушав однажды разговор родителей, стала обладательницей их тайны. Однако нянька была женщина добрая и, узнав, что девочка оказалась в детском доме, не поленилась, приехала навестить бывшую воспитанницу и пересказала ей тот тайный разговор и даже сообщила, что её родная мать жива, живет в  столице. Имя долго припоминала – толи Анфиса, толи Раиса, потом вспомнила. Её родная внучка как раз читала роман под названием «Таис Афинская».
    - Таисья, - удовлетворенная своей памятью сказала старушка.
    - А фамилию не помнишь? - Спросила девочка.
     - Ну, это мне легко было запомнить, - засмеялась нянька, блеснув золотым зубом, - фамилия как у тебя.
     - Голубцова? – Девочка онемела от изумления. – Она родственница отца?
     - Не, не Голубцова. Голубева она.
      Девочка опустила глаза и, поклялась себе, что приедет когда-нибудь в столицу нашей Родины. И встретится там с матерью.
      Ничем хорошим та встреча не закончится для Таис. Не будет трогательных встреч, сопливых прощений, и прочей нежизненной галиматьи.
          Потому что в детском доме девочка хлебнула всего до предела. С тринадцати лет её возили в постели к некоторым высокопоставленным чиновникам и крупным ментам и прочим хозяевам жизни.
         Первый аборт сделала в тринадцать с половиной лет, едва менструация началась.  Потом, чтобы не мараться всякий раз с её приплодом, врач детского дома вставил девочке внутрь спиральку.
         Нужно было выжить в этом страшном мире детства. А потом её родненькая мамашка заплатит Марине за все. Перемучается всеми её мучениями. И деньги она заберет у маменьки. Хотя какие там деньги, если та ребенка своего от нищеты отдала. У нищих, сколько бы они  не жили, денег все равно не будет. Но что-то же у неё есть? Московская прописка и жилплощадь, вот что.
         А той сучке, на которую пал мамин выбор, тоже придется заплатить.  Чем это интересно та новорожденная девочка была милее матери её, Марины? Ласковее грудь кусала? Прощения не будет ни той, ни другой.
        Простить? Еще чего! Это пусть прощают те, слабые, бессильные, вечно в слезах.
        Так был сделан выбор – жить душе или умереть, потому что выбор всегда за человеком – это хорошо знали в тех местах, что зовутся концентрационными лагерями. Либо ты – человек, либо – нет.
        Коломбина нашла мать. И совсем уже было решившись показаться ей на глаза, заявиться и сказать со слезой в голосе: – Мол, встречай нежную дочурку, пролей соплей столько, сколько над фильмом «Есения» в нашем детском доме не льют.
      Фильм этот Марина смотрела несколько раз, она его любила и ненавидела одновременно. Там одна сестрица-блондиночка жила в родительском доме и купалась в роскоши и любви, другая, Есения, над судьбой которой и проливались главные слезы, брюнетка, цыганкой заделалась. И жизнь цыганки была несколько хуже жизни во дворце. Цыганка простила, даже жениха сестренке подарила. Потом трогательная встреча, объятия, вселенское прощение.
      А вот это не видели? И Коломбина мысленно сделала похабный жест, обозначающий фаллический символ огромного размера.
      Теперь она знала, что не показавшись сразу же на глаза матери, не найдясь, не дав той продемонстрировать благородство: - Ах, потерянное дитя вернулось, поступила правильно. Это развязало ей руки.
      Да и старик Касадов с квартирой помог.
      Коломбина с удовольствием вспомнила, как став сотрудником отдела кадров самой  могущественной и самой пугающей в СССР конторы, собрала досье на Таисию Голубеву, на Ларису Голубеву и на эту шлюшку – Анну Голубеву.
     Работая во всесильном месте и имея доступ в архивы, как-то поинтересовалась, не было ли каких документов на эту семейку, впрочем без особого ожидания. Но… Но то, что она узнала повергло её в шок.
      Все дороги ведут в Рим! Болталась на крючке КГБ её нежная сестренка, еще как болталась.
      Фотография – так вот ты какая, Анна Таубе. Черная голубка. Мы – сестры, сомнений нет. Да, тогда на свадьбе этого, как его, Кучерова, кажется, Сашка  был пьян, все называл её Голубкой. Потом я удачно уложила его в койку. – Коломбина криво усмехнулась. - Женская мудрость гласит, что мужик - это линолеум, если в первый раз умело его уложить, то потом по нему можно тридцать лет ходить ногами. Кажется правильно уложила тогда его, даже женился. Но… Так и не полюбил, так и не впустил в душу меня, Марину Голубеву, не Голубку, как выяснилось.
      Чем, чем, чем она лучше меня?
      А я полюбила. И сейчас люблю. Смешно – люблю и ненавижу одновременно. Люблю, потому что его секс был самым острым в жизни, самым медовым, незабываемым и никогда больше не попался мне мужик, который бы был мне так приятен и сладок. Ненавижу за то, что не поверил в мои чувства и не ответил на них. Все гонялся за своей хрустальной мечтой.
     Да еще и этот похабный эпизод. Он тогда подумал, что я с его папашей перепихнулась. Дурак!
    Я, конечно, в тот день поехала не на работу, мне дали отгул, а за платьем к Тоньке. Платье привезли из самой Франции и стоило 150 рэ., а ему не сказала, иначе крику бы было не обобраться. Потому что он, как и его жлоб папаша на жен тратится не желали. В крови это у Касадовых! А на Голубку небось вывал бы золотой водопад.
     Дальше все было как в дурном анекдоте: «Муж приехал из командировки».  Вернулась я, прошла в ванную, решила принять сначала душ, а уж потом мерить платье. Слишком оно было шикарное и дорогое, чтобы на несвежее тело его надевать.
      Тут свекр меня и позвал зачем-то к себе в комнату. Ну, я халат набросила, а пуговицы решила не застегивать – старик все равно слепой, ничего не увидит.  Не успела войти к нему, как муженек явился.
      Я пулей выскочила из комнаты Эдварда в этом дурацком, кое-как застегнутом халате. И конечно этот мнительный и ревнивый Сашка расценил мой вид и присутствие утром в папашиной комнате, как измену. Вот дурак! Если бы я тогда с папой переспала, разве бы он женился на старой гниде Раздумовской?  Еще чего!
      Сколько потом не плакала, ни убеждала, ничего не помогло – вбил себе в голову, что я ему изменила, подумать только с родным отцом. А если бы и правда? Мало таких случаев? Пялят молодых невесток еще не старые свекры и будут пялить. Своя-то старая лошадь уже обрыдла. И все спокойно переживают, волну не гонят…
     А этот встал в позу раком. Уперся рогами… Ха-ха-ха… в стену и давай визжать. И Карина не от него, видите ли, но тут он не прав. Его ребенок и только его.
     Не успела оглядеться, как развод подошел. И опять этот дурак размечтался о моей сестре. Чтоб ей гореть на земле, как в аду. Чтоб душе её не было покоя никогда. Но все как у Есении в моей жизни – сестренка и мать отобрала, и жениха. Но я не Есения. С одной глупо конечно получилась, но другая от меня не уйдет.
     Я позвонила матери в тот вечер и представилась. Молчание, я думала сейчас меня отошьет, поднимет на смех, а она стояла каменным гостем. В шоке – нашлась дочка и сама позвонила. Ах, затем последует сцена из Есении – «Мама и обретенная цыганка-дочь».
      Хренов дров.  Встретились на платформе Красный балтиец и постояв немного, попялившись друг на друга, без слез и слюнявых поцелуев, даже без дежурных фраз, я предложила ей погулять в Тимирязьевском парке.
       Она согласилась, наверное, толком и не расслышав моего предложения.
       Гуляли, разговаривали, там белочки с кистиками на ушах из рук берут семечки и орешки, я иногда, во время обеденного перерыва выходила в парк и кормила их, развлекалась. Хотя белки это крысы с пушистыми хвостами.
       Я рассказала Таисии про Карину и та изъявила желание познакомиться с внучкой.  Ну, в общем, я прозондировала почву и поняла, что если надавить на больную совесть, эта кукушка, подбросившая своей яйцо в чужое гнездо, но сейчас испытывающая вину передо мной, пропишет к себе ребенка. Тем более я так красочно описала мою жизнь в детском доме. Опуская конечно всю похабную её часть.
      Почему произошло то, что произошло дальше я не знаю. Я не хотела её убивать. Она мне была нужна!!! Но она сказала слова: - «Моя дочь Анна живет во Франции и замужем за бароном».
      Этих слов было достаточно, чтобы я рассвирепела. Просто пелена кровавого гнева застлала глаза – она, «Дочь Анна Иоановна – Королева Франции» видите ли… А я – детдомовка. Причем нищая. Как справедливо, господа. Вылезли-то мы из одной утробы. И все из-за того, что вот эта женщина выбрала одну дочь любимой, а другую выкинула из своей жизни.
      Но что произошло, то произошло, я не хотела её убивать! Она была мне выгодна! Да, повалила на землю, да била ногами, но так не убивают. А она -вдруг захрипела, стала хватать воздух губами и затихла.
       Жидка оказалась мамаша на расправу. Если бы я после каждого мордобоя умирала, то умерла бы уже сто раз, в детском доме драка - это был праздничный ритуал. А маманя – хоп и с концами… Такой конец встречи не входил в программу.
     В общем, опять меня кинула. Да еще и менты вцепятся, как бульдоги, посадят еще! Не только всю жизнь мне исковеркала, и после смерти нагадит мамуля эта нежная. В общем, еле дотащила до мусорной кучи, и кое-как прикрыла ветками тело. Хорошо, что в электричках был перерыв, а то бы увидели нас люди. Но я её не убивала! Она сама издохла, будем надеяться от угрызений совести. Сердчишко не выдержало слишком большой радости – потерянное дитя вернулось, ну за подлость твою дало пару раз ножкой под ребро, так потерпи, имею право.
     Снова обманула. Пришлось идти жить в маленькую конуру, которую Эдвард путем унижений и жалких просьб выманил у государства.  А легли бы  иначе карты, поселилась в просторной Таисиной квартире, и выкинула бы её за дверь. Быстренько бы уступила жилплощадь в сталинском доме! Две комнаты, кухня – 12 метров! Три метра потолки.
     Слышишь, Таисья, я имею право на эту квартиру точно такое же, как твои дочери Лариса и Анна. Я, Марина Голубева тебе тоже дочь! И умирать ты не имела право, пока меня и внучку в квартиру не прописала. Но ты всегда бежишь…
     Но те твои дочки хорошо устроились. Одна живет как барыня во Франции, барон обеспечивает и жилплощадью и деньгами. Вторая, в смысле первая, старшая… Там в соседней квартире обосновалась…  Тоже сестра? То ни одной, то сразу как в тараканьем гнезде – несколько сестренок. И какие ловкие. Только я отстаю! Но догоню и перегоню! Они не подозревают обо мне, а я их ненавижу. Старшая, хрен с ней, она мне до лампочки, но Нюшке жизнь изгажу. Только как? Она же живет во Франции. Ничего, найду как. Главное, что я владею её тайной – сотрудничала Анюта с КГБ, а замуж вышла под вымышленным именем. А эти два факта будут посильнее Фауста Гете. Живо скандал разрушит, твою баронесса французская, жизнь. Богатую, счастливую и беззаботную.
     А сколько унижений мне пришлось пережить только потому что я и ты близнецы! Один из высших офицеров КГБ, генерал, увидев меня в отделе кадров, остановился как вкопанный столб. Уставился в меня, как сумасшедший маньяк.
      Интересный мужик, только вмятина на голове его сильно портит. А как потом меня пялил. И поняла я, что Аньку пялит. Вот дьяволица! Всех очаровала.