Рана

Дуло 9-миллимитрового «Норинко» с пламенем выплюнуло пулю - разорвав в клочья несколько мышц, она уперлась в кость правого бедра облезлой немецкой овчарки. Смахнув пот, сипло и часто дыша, начальник питомника убрал пистолет, отрывистыми китайскими ругательствами отчитал кинолога и приказал очистить питомник от лежащей собаки и асфальт – от крови.

Глядя на беспомощное тельце в багровой луже, казалось, никаких средств для усыпления уже не понадобится.

Кинолог молчал, только щеки дрожали. Эмоции сложным ориентальным клубком (точнее, - пружиной) сплетались в его сердце.


Если у твоей дочки белоснежный померанский шпиц – уже не возьмешь на дожитие старую овчарку. Особенно, если ты кинолог Народной полиции Китая, работаешь в паре с престарелым овчаристым «миксом», кобелём по кличке «Ми-ло», и живешь в Шанхае, городе ароматных белых магнолий, выразительных железобетонных небоскребов, вроде «открывашки», и столь же железобетонного закона «одна семья – одна собака».

Два сослуживца: Ми-ло и его напарник-кинолог, китаец средних лет с высокими щеками, - вместе отработали больше дюжины нелёгких полицейских лет. Последний год кинолог как мог прятал возраст своего друга. Подкрашивал хной седину на былой красно-подпалой морде, лечил каплями чёрно-смоляную шерсть на спине, теперь старчески-шелудивую. Пёс ослеп на левый глаз и при ходьбе голову держал набекрень, глядя вперед подслеповатым, но сносно-годным правым глазом. От этого выражение не по-овчарочьи изящной морды – было серьезным и немного грустным. Добавим, что аккуратные ярко-рыжие лапы местами утратили шерсть, и обнажённая кожа алопеций потемнела и покрылась ожогами под жёстким солнцем, поэтому вид пса становился все более инопланетным.

Начальник питомника (грузный и вечно потный от лишнего веса) не сильно утруждался регулярными проверками, но раз после новогодних гуляний Юаньсяоцзе, в особенно тяжёлом самочувствии, увидев деликатно ступающего на тонких обожженных лапах Ми-ло (с неизменной мордочкой набок, как по команде «Равняйсь!»), на секунду задумался, а потом, кивнув себе, с кряхтением вынул из кобуры табельный «Норинко»…


- Как же плохо он поступил! Из-за него ты потерял лицо, - то ли расстроенно, то ли сердито сказала мама кинолога, когда он вечером зашёл к ней. Она была маленькой смуглой китаяночкой с выразительными морщинками (словно расходящиеся щёточки) возле глаз.

Оба сидели на уютной кухоньке. Над столом висели красные фонарики, ещё не убранные после праздника. Мама в гайване густо заваривала Маофэн.

- Ма, у меня больше не лицо, а сердце страдает. Очень жалко Ми-ло. Столько лет работаю, а такой пёс – впервые. Каждый взгляд понимает. И спокойный, и умный, будто не собака вовсе, - кинолог расстроенно замолчал. Взял пиалу с горячим чаем, но тут же поставил её обратно и безнадежно махнул рукой. - Его точно усыпят, а если в медчасти препарата не будет – убьют током на ближайшей звероферме.

- Со студенческих лет в СССР остались знакомые, они в русской полиции сейчас. В Синьхуа читала, там есть приюты для отставных собак из питомника. Напишу и узнаю.

- Ма! да кто же возьмет Ми-ло? Он глухой, кривой и облезлый!

- Сделай так, чтобы захотели взять! Говори – контузия на задании, всё скоро пройдет. Расспрашивают? Скажи - гостайна, нельзя раскрывать. Новый паспорт ему сделай (на соседней улице есть хорошая немецкая ветклиника). Пусть возраст укажут молодой, ну, - года три. За деньги - чего не сделают! – щеточки около глаз почти слились в полоску от ободряющей материнской улыбки.

Кинолог задумался, наконец взял пиалу и сделал маленький глоток терпкого зеленого чая.


Спустя несколько месяцев для Ми-ло имелся билет на рейс Пудун-Шереметьево, а на ТаоБао была куплена удобная контейнер-клетка из серого пластика с поилкой (поилка отвалилась по дороге в аэропорт). Те месяцы пёс провел в немецкой клинике: извлекли пулю из бедра (без наложения швов, конечно, - огнестрельные раны не зашивают), подняли на лапы стероидами - не ради бодрости трёхлетнего зверя, а чтобы зверь перенёс хоть бы девятичасовой перелёт в багажном отсеке лайнера.

Все расходы оплатил сам кинолог. Жалование у полицейских подходящее, но даже по китайским меркам все расходы влетели «в юанечку». Но оно стоило того! Щёки кинолога украшал победный румянец.


Огромный «Боинг» после долгого разбега, почти на кромке взлётной полосы, тяжело оторвался от земли и, вобрав шасси в крылья, медленно, с неистовым многоголосным гулом, перемешанным с керосиновым запахом, начал подъём в сумеречное (но ещё горячее от дневного зноя) шанхайское небо в направлении густого кровавого заката. Вместе с ним летела старая полицейская овчарка, с глубокой открытой раной, напитанная стероидами вплоть до поломок всех систем собачьего тела. Шума двигателей не слышала и слабо разбирала глазами что происходило вокруг. И, главное, она продолжала преданно служить своему хозяину.


* * *

25 июля
«Отвратительная музыка у будильника! Мои кошмары неотделимы от неё. Половина второго ночи. Глаза режет от недосыпа. Босиком по холодному ламинату иду к террасе. Нащупываю фонарик и спускаюсь во двор. Там в вольере молча и неподвижно лежит кто-то, из-за кого моя жизнь изменилась самым неожиданным образом. И так каждую ночь. Устал, впору уже дневник забросить.»

Герман закрыл текстовый файл и опустил крышку ноутбука. Подошёл к дивану и залез под скомканное одеяло, не расправляя его.


Месяц назад Герман с Варварой взяли из приюта немецкую овчарку. Когда-то это была полицейская собака, причем, по причудам судьбы, из Китая, а точнее из Шанхая. Возраст – три года. Уже не щенок и до старости далеко. Радостно встретили пса в подмосковном аэропорту, выпустили из клетки-переноски и повезли в свой загородный дом.

Подстриженный зеленый газон, брусчатые дорожки огибают клумбы с сиреневыми душистыми флоксами и нежными, с прожилками, лилиями, аккуратно рассажены раскидистые садовые деревья на просторном участке. Теперь тут появилась и собака!

Радость даже не омрачилась тем, что на бедре пса зияла рана (надо ежедневно обрабатывать), ожогами на теле и странно повернутой головой. Даже гордились собой – взяли контуженную собаку! Обязательно выходим его!

Хотя на овчарку он был похож не больше, чем на ирландского сеттера, но и это не вызвало огорчения супругов.

- Выше ватерлинии – овчарка, ниже ватерлинии – сеттер, - шутил Герман.

По ветпаспорту – кличка «Ми-ло», кобель. Сразу переиначили – прозвали «Миленьким».

Сомнений не было – он был выдрессированным патрульным псом – как приклеенный ходил на прогулках у левой ноги. (Герману очень нравилась мысль, что он стал хозяином целой полицейской собаки. Как всякий человек, сам не обременённый сильной волей, – он любил атрибуты волевых и целеустремлённых людей и профессий.)


10 июля
«Вторую неделю гуляем с Миленьким утром и вечером. На прогулках ходим медленно. Миленький с трудом переступает лапами, часто останавливается, будто извиняется взглядом и просит подождать. И, вот странность, – до сих пор не издал ни звука. Молчит, когда прихожу кормить, когда видит на улице сородичей и даже когда, обрабатывая рану, мы на полдесятка сантиметров засовываем в нее (и больно проворачиваем внутри) всякие хирургические снасти с йодным раствором. Может он немой от рождения или из-за контузии?»


Несколько месяцев назад потеряв связь с хозяином, Ми-ло отчаялся кого-то ждать и звать. Никто его не слушал, не смотрел в глаза, не разговаривал с ним. Мир Ми-ло захлопнулся для всех внешних.

Поначалу Ми-ло не придавал значения этому новому человеку. Правда, день за днем наблюдал с удивлением, как «этот» - приходит к нему, гладит, улыбается и что-то говорит.

Задремав днем, просыпался оттого, что чувствовал его запах, а человечья рука поглаживала его морду. Этот запах со временем даже стал его успокаивать.

Пёс понимал, новый сослуживец (по-другому Ми-ло его не воспринимал), пытается ему помочь. А помощь требовалась все чаще.


19 июля
«Пёс сильно устаёт на прогулках. Стал падать. Заваливается на бок, приминая высокую придорожную траву. Понимает, что сплоховал, пытается поскорей исправиться, поднимается на передние лапы, шею тянет вперёд – и падает вновь. А вчера – с подстилки перестал вставать. Поднимаю его руками – дальше сам лапами переступает. Иногда ходит под себя. Варвара запретила мне заносить Миленького в дом. Теперь ночует в вольере.»


Ми-ло видел, что лапы перестают слушаться. Сначала недоумевал, а потом смирился, как уже привык смиряться со всеми невзгодами, которые приходили одно за другим. Сначала отказали задние лапы, потом – и передние.

Однажды знойным днем сослуживец уложил Ми-ло на подстилке в тени, но солнце быстро пробежало по безоблачному небосводу и вот, полуденные лучи оказались прямо над Ми-ло и стали жечь его больную кожу и рану, зияющей краснотой открытого мяса, мокрую от сукровицы и гноя. Становилось все труднее. Пёс терпел. В Шанхае, кроме своего напарника-хозяина, он никого не звал. Как быть сейчас? Наконец солнце стало палить совсем невыносимо. И тут как тяжесть спала с собачей души – тот, кто нужен ему – он здесь! Надо просто позвать. Звать того, кто всегда рядом с ним. Звать ХОЗЯИНА! Ми-ло поднял морду кверху и первый раз за последние полгода расправил лёгкие и по-старчески хрипло и высоко залаял!


26 июля
«Миленький начал гавкать! Как мы рады! Стресс прошёл, наконец меня признал хозяином! Варвара даже немного заревновала.»


27 июля
«Миленький почти не двигается – только запястья передних лап работают и немного – шея. А еще – появились боли в позвоночнике. Не может повернуться. Лежит на боку, как положу. Беру на руки – громко скулит.»


28 июля
«Сегодня, поднимал Миленького – от боли пытался мне руку укусить. Я руки не убрал, а когда вернул пса на подстилку – подсунул эту руку под нос: «На, кусай! Что же ты?». Он виновато отвернулся.»


29 июля
«Вчера ездили по ветеринарам. Все руками разводят. В стационарах мест для крупных собак не хватает. (Что, не ходит? – точно не берем – у нас женщины работают, - кто носить будет?) А взглянув в ветпаспорт, качают головами – у вас по всем биологическим показателям очень старая собака – выбросьте ваш паспорт с липовой датой рождения!

Варвару эта новость огорчила (Нечестно!).»


Варвара энергична, с короткой стрижкой, носик с развернутыми в стороны широкими ноздрями делает ее лицом милым и немного кошачьим. Знакомые и родственники считают их с Германом удачной парой. Еще бы! Уже и детей вырастили – вместе четверть века! Он – медлительный и высокий. Вечная кровавая трещинка на нижней губе с сухими струпьями. На моложавом лице неуместно, как актерский грим, смотрится короткая и круглая седая борода.


Кто знает, может, супруги с собакой постепенно приладились бы друг ко другу и одолели все испытания, только произошло ещё одно событие.

У Германа случился отпуск, и они с Варварой отправились за сотню-другую километров повидаться с родителями – на дачу к ним. Миленького оставлять не с кем – взяли с собой.

Родители и другие родственники, увидев собаку, сочувствовали. Кто-то утирал слезу. Потом, когда успокаивались, – тихонько интересовались у Германа, не пора ли усыпить (а кто поделикатнее, говорили – «отпустить») собачку?

Вечером к Герману подошла Варвара.
- Вижу, как ты измотался. Глядя на тебя, думаю, Миленького будет правильнее усыпить. Никогда бы не предложила, но мне тебя жалко!


30 июля
«Кто я, чтобы решать, кому жить, а кому умереть? Не случайность же, что от меня зависит судьба живой души. Ну и что, что это собака! Убить любое существо – грех.

Хотя, сколько ещё я смогу выдержать? Тяжёлая она. Овчарка. Без малого под тридцать килограммов живого веса. А мне по пять раз в день поднимать и выносить его на траву! Измотался, вздрагивая просыпаться или от будильника, или от сиплого лая, и ложиться позже всех в доме. И это всё беспрерывно, без выходных!

Но я же сам по десять раз в день подхожу к нему и глажу по бархатной красно-рыжей с сединой морде, чешу за ушком, говорю ласковые слова, которых он не слышит. А он – закрывает глаза и замирает. Вдыхаю приятно-вонючий запах от подушек лап. Люблю пса и до боли жалею. Даже, когда перестилаю пелёнки, тяжёлые, напитанные мочой, с резким запахом. И чем безнадёжнее дела, тем больше мне его жалко.

Но что ему до моих чувств? Ведь собака не моя, по большому счету. Взял из приюта. Ну, не может она всего за месяц МОЕЙ собакой стать! Ещё укусить норовит, когда я её неловко поднимаю.

С другой стороны – и в приют не вернёшь. Там говорят: «Мы старых собак даже не лечим – отпускаем». Какой страшный смысл кроется за этим мягким: «отпускаем»!

При этом понимаю, - они реалисты, и мои родственники – реалисты. Да и мне предлагают реалистом стать. Вообще, какое я право имею их осуждать! Чем я сейчас занимаюсь? Хвалю себя – вот я, такой добренький и славненький, а они черствые и злые! Но не такой ли и я? Я первый мечтаю избавиться от забот и усыпить пса.

А если взглянуть на ситуацию собачьими глазами? Кто у неё есть в этом мире? Был когда-то хозяин, кинолог какой-нибудь. Служила ему верой и правдой. Но однажды всё изменилось. Напарника нет и в помине. Она старая, полуслепая, глухая и обездвиженная. Лежит на подстилке передо мной, и кроме меня у неё никого нет в этом мире. А я стою над ней и себя жалею. Какой я разнесчастный и усталый. Тьфу!

Не знаю. Не понимаю, что делать. Не уверен, что сил хватит.

Как же быть?

Нельзя падать духом. Да, надо крепиться. Сдаваться нельзя!»


По иронии судьбы, на другой день в гости приехали Варварины родственники. Их на «БМВ» привез Варварин дядя, Анатолий, – белокурый пенсионер, с розовым, как у младенца, цветом лица.

Несколько человек сгрудились вокруг подстилки. Миленький лежал на левом боку без движения, только, приподняв голову, взгляд переводил с одного на другого.

Дядя Анатолий первый оторвался от созерцания и, оглядев всех, без обиняков спросил:

- Нет двустволочки поблизости? Можно бы сразу вопрос закрыть. Одним махом прекратим все мучения.

- Что вы, откуда двустволка! – ответили ему.

- У меня была похожая история, - продолжил дядя негромко (как человек, привыкший к тому, что его слушают). – И я свой вопрос решил. Главное – не очеловечивать собаку!

Тут все наперебой заговорили. Каждый вспомнил, как у них или у знакомых были случаи усыпления. Сразу же нашлась и хорошая ветеринарная клиника поблизости и телефоны. В общем, вопрос был решен.

Герман сомнамбулически слушал разговор. И будто был зачарован самой естественностью возникшего решения, и уже сам удивлялся, зачем так долго размышлял и сомневался. Вспомнив, про свой дневник, где написал себе обещание «крепиться» - отмахнулся: «Что за ерунда!». Потом даже по-деловому попросил у Варвары помощи, чтобы она созвонилась с ветклиникой.

Через пару часов Миленький на своей неизменной подстилке ехал в багажнике «Тигуана» по направлению к ветклинике.

- Прости, брат, – как бы понемногу отходя от былого наваждения, пробормотал Герман, выгружая собаку на затоптанный пыльный газон возле угрюмого, цвета засохшей грязи, корпуса клиники.

- Пить хочешь? – он налил в миску воды и поднес под мордочку пса. Миленький из вежливости два или три раза, сделав язык ложечкой, обмакнул его в миску, потом отвел голову в сторону.

- Остановись! – будто кто сказал над ухом Германа. Герман мысленно отмахнулся: «Опять глупости начинаются». Сгреб Миленького в охапку и решительно понёс в приёмную. Варвара осталась ждать в машине. Странным образом сразу нашлась свободная операционная комната, как бы мимоходом заглянула темноволосая девушка с готовым шприцем и быстро вколола что-то в бедро собаки, прямо рядом с сочащейся раной.

- Что это? – поднял глаза на неё Герман.

- Снотворное. Если будет блевать – подложите вот это, - она привычным жестом подтолкнула ему в руки белую эмалированную кювету, изогнутую полумесяцем. – Я ухожу. Как снотворное подействует – уже врач подойдет. Вы пока сходите в кассу, оплатите.

- Ещё не поздно забрать его домой! Наркоз – это ещё не смерть! – резанула мысль. Герман пожал плечами: «Чушь какая-то, я же всё решил».

Миленький, приподнял голову, слеповатыми глазками пытался оглядеть комнату с бесцветными мрачными стенами. Вопросительно посмотрел на Германа: «Хозяин, зачем мы здесь?». Было заметно, что ему становится все труднее понимать, что происходит, но он из последних сил пытается держаться.

Герман поймал взгляд Миленького, прочитал в нём вопрос.

- Главное, не очеловечивать собаку! – одёрнул себя.


Ми-ло было очень неуютно на гладком и холодном операционном столе. Тонкая одноразовая пелёнка мало чем помогала. Первые минуты он был озадачен тем, что происходит, но постепенно успокоился. Хозяин рядом и следит за ситуацией. Значит, ему не о чем беспокоиться, всё будет в порядке. Непреодолимо, почти насильно, стало клонить ко сну. Он уснул, стал подергивать лапами и облезлым кончиком хвоста. Снилось, как они с хозяином патрулируют праздничное шествие по Нанкин-роад во время Чуньцзе. Пестрая толпа ликует на улице, над ней на бамбуковых палках плывет длинное многометровое красно-оранжевое тело бумажного дракона.

Дракон извивался, взлетал к дымному небу и приникал вниз. Пряно-сладкие запахи пропитали ночной воздух. Красочная уличная подсветка ручьями переливалась от малинового к голубому, а от голубого – к неоновому, - в такт барабанных ударов. Тук, тук, тук-тук-тук! Вспышки фейерверков перекрашивали дома то в красно-фиолетовый, то в ярко-изумрудный. Только глаза дракона не менялись – всегда были желтыми, не мигали и почему-то постоянно смотрели в сторону улицы, где шли полицейские.

Когда процессия дошла до перекрестка у храма Цзинъань, дракон, в очередной раз взмыв к небу, вдруг оторвался от толпы и с высоты обрушился всем своим телом прямо на пса с хозяином. Пасть дракона распахнулась и повернулась к хозяину. Ми-ло бросился на защиту. Ярко-огненная драконья пасть дохнула химическим смрадом, хищно раздвинулись до блеска белые клыки. Кто-то начал больно выгрызать сердце Ми-ло. Старый пёс в ответ стал неистово кусать дракона своими редкими коричневыми зубами. Рычал и кусал, куда только мог дотянуться. Как же сильно мешал его неуклюжий непослушный позвоночник! Теперь скользкое змеиное тело обвило каждый его позвонок, а тысячи мелких змей вползли внутрь Ми-ло и стали остро жалить все уголки собачьего тельца. Всякий их укус был как горячая пуля. Постепенно укусов стало меньше – все реже и реже вонзались они в тело и почти беззвучно, с глухим звуком: тук-тук, тук-тук… тук… Сердце Ми-ло остановилось. Схватка с врагом продолжалась ещё мгновенье. Мило чувствовал запах хозяина и знал, что он рядом. Значит всё будет хорошо. Вместе они победят дракона.

Наступила темнота.


- Вены старые и вялые, пришлось сделать укол в сердце, - негромко сказала женщина-врач в помятом салатовом халате и бросила пустой пластиковый шприц в мусорное ведро.

- Да, так лучше. Без долгих мучений, - ответил Герман, не узнавая своего голоса, и отвернулся к окну. За окном жёсткие июльские солнечные лучи пронизывали деревья, усыпанные обожжённой листвой. Во рту появился солёный привкус. – Что может быть хуже долгих мучений, - сглотнув, добавил он и, стараясь смотреть прямо перед собой, вышел из операционной.


* * *

Герман и Варвара ехали из ветклиники молча. Герман механически нажимал педали, не вполне понимая, что делает. «Тигуан» медленно катился по улицам. Иногда сзади раздавались раздраженные гудки.

- Почему ты ненавидишь меня?

После затяжного молчания голос Варвары звучал напряженно и немного агрессивно: короткая разминка перед нападением.

- С чего ты взяла, что ненавижу? – неохотно и негромко отреагировал Герман. - Просто не хочется говорить.

- Со всеми нормально разговариваешь, а я – злейший враг, - голос зазвенел, в нём послышались слёзы.

- И враги человеку домашние его, – пробормотал Герман и включил поворотник на очередном перекрестке.

- Не мямли, говори громко! – почти крикнула Варвара. – Ты всегда делаешь по-своему, выкручиваешь мне руки. Каждый год что-то затеваешь. Всей семье нервы измотал!

- Варя, ты права, - Герман послушно заговорил громче. - Но не до конца. Пусть я пытаюсь делать по-своему, ладно! Только до сих пор у меня не получалось.

- Чего же тебе не дали сделать? – не удержалась Варвара от язвительного тона.

- Нужен убедительный пример? Помнишь моё волонтерство в пандемию? Когда я ходил в пятьдесят вторую больницу и катал больничные тележки из зеленой зоны в красную. На другой месяц должны были перевести в красную зону к лежачим больным. Вспомни, как ты велела мне съехать (семью заразишь!) – и я снял себе квартиру. А потом позвонил папа и сказал, чтобы я всё прекратил. Я выполнил его просьбу - и до сих пор жалею! Разве я сделал как хотел?

Герман выехал на трассу, с облегчением включил круиз-контроль. Низко зарычав и зашипев турбиной, отбрасывая назад дорогу, машина стала стремительно набирать скорость.

Варвара сощурилась и посмотрела на Германа, будто прицеливаясь.

- Не надо было вообще ничего затевать! И с собакой тоже. Ты измотался. Я всё видела – мне было просто жаль тебя!

- Может и измотался, - Герман замолчал и грустно усмехнулся, - только больше не от собаки, а от забот с домом и тридцатью сотками. От того, что живу жизнью, которую все, кроме меня, считают правильной и благополучной. Будто время течет мимо меня, а я – лишь наблюдатель. Да, так! Вероятно, поэтому всегда времени и не хватает.

- Почему у тебя хватает времени и любви на овчарку, а на семью, на жену – не хватает! Почему так, Гера? Ведь ты и ночью к собаке вставал. А когда я тебя попросила перевести его из дома в вольер, - ты лег спать на полу в вольере!

- Я пробовал оставить его одного, а он от стресса выдрал шерсть из хвоста. Прихожу утром, а весь хвост – в крови! Значит, он переживал так, как мы представить не можем!


Чёрный внедорожник свернул с трассы и скоро въезжал, поскрипывая амортизаторами, под длинный арочный навес вдоль двухэтажного дома из гладкого кирпича. Варвара сразу вышла из машины, сухо хлопнула дверью.

Кучными облаками спустились пасмурные сумерки. Дождь начал частить. Поднялся ветер, стал потряхивать деревья. Герман заглушил двигатель, выпустил из рук ремень (убежавший наверх) и сидел неподвижно в полумраке салона. Давно нестриженная трава газона то чуть пригибалась к земле, то выпрямлялась обратно, будто невидимо борясь с кем. Сквозь не отмытое лобовое стекло Герман перевел взгляд на пустой вольер с открытой дверцей. Дверца сиротливо покачивалась на ветру.

- Что же я наделал! Что наделал! – начал он тихо повторять, водя руками по голове и комкая волосы. Потом, сжав зубы и кулаки так, что жилы выступили на запястьях, начал протяжно стонать, скорее – хрипло мычать, раскачиваясь взад и вперед. Словно обезумел. И мычание больше походило на звериный вой, только со сжатой до спазма челюстью, и еще – на плач глухонемого, который не заботится о том, какие звуки издает.


Ночь прошла для Германа непривычно. Никто не звал лаем, не звонил будильник спозаранку для выгула. Было неуютно. Он несколько раз просыпался, видя перед собой подслеповатый собачий взгляд на фоне стального медицинского стола. А под утро ему приснилось, что, они в машине возвращаются вместе из клиники. Как же он радовался! Но открыв глаза понял, что это лишь сон. Дождь за открытым окном прекратился, звуки капель редко отстукивали по эмали подоконника. Притихший ветерок вносил с улицы запах свежей сырости. Было около пяти утра, но уснуть Герман уже не смог. Откинув одеяло, сел на постели, поднял взгляд на икеевский шкаф напротив. На высоте шкафа, под самым потолком лежал рифлёный пластиковый чемодан тёмно-серого цвета.


Через пару часов, уже в уличной одежде, он спускался со второго этажа по полированным деревянным ступенькам.

Снизу доносился аромат вареного кофе. Услышав шаги, Варвара приветливо крикнула из кухни:

- Гера, доброе утро! Прости, я вчера накричала на тебя! Как ты?.. - последнюю фразу она не успела договорить, увидев чемодан в руке Германа. Изменилась в лице: растерялась, но овладев собой, выпрямилась и стала серьезной. – Что случилось? Хочешь уйти? Ты меня разлюбил и хочешь развестись? – уже прохладным тоном продолжила она.

- Давно хотел снять комнату в городе, тридцать пять километров отсюда. Ждал один вариант, потом сомневался. Когда появилась собака – почистил заявки. Но почему-то вчера вечером мне позвонили и сказали, что комната свободна, - он помолчал немного и продолжил. - Я не отказываюсь от твоих забот – буду иногда приезжать и помогать с участком, а зимой – со снегом. Дом, машина – все твоё. Только жить твоей жизнью я не могу, - голос Германа звучал как бы виновато, но непреклонно.

- Ты считаешь нормальным так поступать? Пожил в своё удовольствие, а теперь бежишь! – у Варвары выступил слезы, она вытерла глаза тиснёной салфеткой, машинально её скомкала и положила в карман.

- Разве я крепостной, твоя собственность, чтобы распоряжаться мной? Или, вот, возьми…

Он заметил, что Варвара хочет возразить, поэтому повысил голос и продолжил:

- …вот, возьми, к примеру, нашу убитую собаку, – она ведь была нашей собственностью? А ей лучше, чтобы мы не владели ей! Может и мне, лучше, чтобы ты не владела мной? Чтобы и мне…

- Мы ее у-сы-пили, а не убили. Есть разница! И это было ТВОЁ решение! – перебила Варвара.

- Нет. Убили. Смерть – она и есть смерть, с каким бы гарниром ни подавалась! Да, я убил! Я будто пропитался семейным духом наших домов, этими мыслями, что убить друга – это разумно и гуманно!

- Ты сам убил собаку, а теперь – убиваешь меня! – закричала Варвара, голос сорвался, она расплакалась навзрыд.

Герман продолжал стоять перед ней молча, не выпуская из рук чемодана, только нахмурился и по бычьи наклонил голову.

Прошло несколько минут. Рыдания стихли, Варвара лишь всхлипывала, вытирая слезы, и сморкалась в белые салфетки, выдергивая их из пачки. Настенные часы на кухне отщелкивали секунды.

- Варя, прости! – наконец негромко произнес Герман, - я на самом деле не понимаю, ради чего здесь живу. Мучаюсь и мучаю тебя. Есть сильные и цельные люди. Ведь знаю – я не цельный, а поломанный какой-то! Только не хочу новых поломок. Бывает, что события вскрывают суть вещей. Как маркер. Вот служебная собака – жила и служила, даже в самый момент смерти, она не сомневалась, что всё вокруг нее правильно. Но я-то знаю, что неправильно! Вот и хочу исправить. Чтобы живая душа не зря умерла. Не знаю, понимаешь ли меня?

Варвара молчала. Слезы, перегоняя друг друга, скатывались по щекам. Укоризненно, в упор смотрела она на Германа, как учительница смотрит на неисправимого, упрямого двоечника, и только качала головой.


Герман, не оглядываясь, шёл с вещами по узкой тропинке вдоль железнодорожных путей в сторону ближайшей подмосковной платформы. Шпалы под рельсами давно заменили на светлые бетонные, а старые, деревянные и потемневшие, по-прежнему лежали, аккуратно сложенные, рядом и забористо, как в детстве, пахли креозотом. «Вот где повстречалось прошлое и настоящее!» - подумалось ему.

Утреннее солнце стало подогревать мокрый луг вокруг, и в воздух поднялась медовая влажность. Светящийся кружок на высоком железнодорожном светофоре переполз под соседний козырёк, сменив цвет с алого на изумрудный. Вдали засвистела электричка. Герман перекинул чемодан в другую руку и зашагал быстрее. Конечно, его новая рана будет саднить (желваки волнами заходили от одной мысли) – ничего не поправишь, но настоящее двигалось навстречу и надо было что-то с этим делать.

Герман шёл размашистым шагом, и с какой-то отчаянной и радостной решимостью. Словно взведенная пружина распрямилась. Как если бы кто ждал, пока он поймет что-то очень важное, и вот, это случилось. Как будто он принялся за дело, которое долго откладывал (и это очень тяготило). И теперь, как только решился, – в жизни, наконец, всё окажется на своих местах.