Дневник Заложника

(написано в 2009 году. Перевод на русский автора)

Меня зовут Виктор Скормин. Мне 62 года, я профессор университета, точнее — заслуженный профессор Университета штата Нью-Йорк и директор научно-исследовательского центра. После операции по поводу рака у меня осталась одна почка, которая, по словам моего нефролога доктора Хана из Вестала (штат Нью-Йорк), работает на 30% от своей мощности. У меня гипертония (доктор С. Малкин, Вестал) и диабет (доктор Хауленд из больницы Лурдес), и для поддержания жизнедеятельности я принимаю 6 разных таблеток два раза в день. Полтора года назад мне поставили титановый тазобедренный сустав, и до сих пор у меня проблемы с ходьбой.
Я провожу бессонные ночи в маленьком гостиничном номере в Астане, столице Казахстана, пытаясь избавиться от кошмара, который оказался реальностью. Меня обвиняют в преступлении, которого я не совершал, и жду суда, который, по словам моего адвоката, редко оправдывает, потому что судьи боятся обвинений во взяточничестве. Мой номер в гостинице стоит $300 в день, но, видимо, мне стоит радоваться: я избежал тюрьмы, где можно заразиться СПИДом. Через два дня у меня закончатся лекарства, и тогда проявятся симптомы диабета. Позвольте мне поделиться с вами своим дневником.

12 сентября 2008 года
Я прилетел в Алматы, Казахстан, по приглашению ректора Казахского национального университета имени аль-Фараби, чтобы помочь в создании аспирантуры по американской модели, читать лекции, консультировать студентов и набирать казахстанских студентов в нашу магистратуру.

13 сентября 2008 года
Вечером я участвовал в праздновании 40-летия окончания Казахского политехнического института. Встретил кучу старых друзей, которых не видел как минимум треть века, услышал множество историй о профессиональных успехах, внуках, пенсионных планах и безвременных смертях.

14 сентября 2008 года
Встретился с тремя 62-летними «мальчиками» — моими друзьями с десятилетнего возраста. Они как братья для меня. Мы ели, пили, вспоминали почти забытые истории детства, говорили о родителях, которых уже нет с нами, и пели песни, которые большинство уже забыло.

15–18 сентября 2008 года
Провёл в университете аль-Фараби: общался, преподавал, консультировал, встречался с деканами и проректорами. Многие студенты интересуются обучением за рубежом; деньги больше не проблема: президент Казахстана создал специальный фонд «Болашак», который финансирует почти любого казаха, кто может поступить в западный университет. Сейчас денег больше, чем желающих, но есть условие: квартиры родителей студентов используются как залог. Многие студенты не в восторге от такой сделки.
Ещё одна проблема — язык. В этой части мира английский преподают люди, которые сами им не владеют, поэтому упор делается не на живое общение, а на грамматику. Очень жаль. Я всегда говорю потенциальным абитуриентам нашей магистратуры: все требования есть на сайте, но если вы не можете их прочитать и понять — не подавайте заявку.

19 сентября 2008 года
Весь день провёл в своей Alma Mater — Казахском национальном техническом университете. Я учился здесь 5 лет (1963–68), 3 года был аспирантом (69–71), 3 года — научным сотрудником (72–74) и 4 года — доцентом (75–78). В 1978 году в этом университете мне угрожали и оскорбляли, когда я подал заявление на эмиграцию, зато в 1999 году меня избрали почётным профессором. Как почётный профессор я ежегодно читаю здесь лекцию.
Но этот визит был особенным: мои интернет-лекции по системам автоматического управления переведены на русский и казахский языки, и в октябре 2008 года должна выйти роскошная (хвастливая) 600-страничная книга на трех языках. Издание курирует ректор технического университета. Он заинтересовался публикацией ещё трёх томов, которые охватят все основные курсы, которые я читаю в Бингемтоне с 1986 года.
Когда-то я с гордостью показал моей матери свою книгу «Иммунокомпьютинг» и был ошарашен её вопросом: «Почему твой отец писал толстые книги, а ты написал только одну и такую тонкую?» Кажется, я опоздал с ответом на её сарказм.

20 сентября 2008 года
Я улетел из Алматы в Астану по приглашению ректора Евразийского университета. Моя задача та же: помогать в создании аспирантуры по американской модели, читать лекции, консультировать и набирать студентов.

23–26 сентября 2008 года
Был занят в университете: читал лекции («Адаптивные системы управления»), консультировал, проводил семинары по кибербезопасности. Каждый вечер казахские коллеги приглашали меня на обильные ужины в казахском стиле.
25 сентября я встретился с руководительницей программы «Болашак» — 31-летней бизнес-леди, умной и много путешествовавшей. От неё я узнал, что «Болашак» действительно не ограничивает стоимость обучения — неиспользованные деньги просто возвращаются в бюджет. Главное — рейтинг университета, рейтинг программ, наличие куратора для иностранных студентов, стоимость жизни и уровень преступности. Думаю, Бингемтон очень конкурентоспособен! Мы договорились, что после возвращения я вышлю ей материалы о нашем университете.

27 сентября 2008 года
Заведующий кафедрой, доктор Бисенби (когда-то посещавший Бингемтон), организовал для меня поездку на озеро в 260 км к северу от Астаны. Погода была холодной и свежей. Самое интересное — природная гранитная пирамида идеальной формы, намного больше египетской. Я пошутил, что то, что египтяне строили с огромными затратами, казахи получили бесплатно.

28 сентября 2008 года
Вернулся в Астану и начал собирать вещи. Мой вылет домой был запланирован на 4:30 утра 29 сентября.

29 сентября 2008 года
Именно тогда начался кошмар. Профессор Бисенби и его аспирант отвезли меня в аэропорт Астаны. Мы прибыли в 2:00 ночи. Я зарегистрировался, сдал багаж, оставив при себе дипломат и пиджак. У меня было $14 221 наличными — это выплаты от двух университетов плюс $1000 моих личных денег. При мне были документы, подтверждающие происхождение этих средств и уплату подоходного налога. Обычно половина этой суммы ушла бы на расходы в Казахстане, но деньги я получил в последний день, а все траты покрывал кредитной картой.
Я знал, что в JFK (аеропорт Кеннеди) при вылете не нужно заполнять таможенную декларацию, и в моих недавних поездках (Россия, Казахстан, Чехия) её тоже не требовали. У меня были документы, чётко показывающие, что деньги выплачены университетами с пояснением каждой суммы.
Пройдя контроль безопасности, я направился к паспортному контролю. На полпути человек в местной форме резко направил меня в бокс, и я подчинился. Офицер задал стандартные вопросы: «Ваш паспорт?» Я немного удивился, когда он спросил, есть ли у меня иностранная валюта. Подумал, что это просто человеческое любопытство к «богатым американцам», и ответил: «Да». На вопрос «Сколько?» я сказал: «$3000» (сумма в кошельке).
Меня пригласили в крошечную комнату без окон, чтобы пересчитать деньги. Когда я показал наличные, мне объявили, что я арестован за незаконный оборот денег. Я предложил документы от университетов, подтверждающие законность средств, но это не возымело эффекта. Два человека в гражданском начали медленно пересчитывать купюры и записывать номера всех 144 банкнот — так долго, что мой рейс улетел. Было очевидно, что они ждут взятки, но я не знаком с этой стороной жизни и не предлагал денег. Я был шокирован их готовностью пойти на всё ради моих денег. Позже я узнал, что в этих комнатах нет камер — и это неспроста.
Этот самый страшный момент моей жизни моя память прокручивает каждую ночь. Затем бессонный прокурор, поселившийся в моей голове, обвиняет меня в том, что я не отправил деньги себе через Western Union. Я виню себя за то, что пошёл за толпой и не читал знаки. Но я знал, что только сумасшедший будет провозить через границу легально заработанные деньги. Я также понимаю, что заполнить декларацию было бы легко — у меня были все документы. Это не было неуважением к местным законам — в 2:30 ночи, уставший и сонный, я перепутал таможенный контроль с...
Было ли понятно моим захватчикам, что я перепутал? — Да.
Мог ли человек, направлявший меня в кабинку, спросить, заполнил ли я таможенную декларацию? — Да.
Могли ли таможенники отличить рассеянного университетского профессора от контрабандиста валюты? — Да.
Понимали ли они, что у меня не было причин тайно провозить эти деньги через границу Казахстана? — Да.
Оба следователя по моему «делу» сказали мне, что знают: я невиновен. Но если они закроют дело и отпустят меня, это будет выглядеть так, будто они получили взятку. Так что, помимо синдрома рассеянного профессора, суть моей проблемы — взяточничество. Меня арестовали, чтобы вымогать взятку, и держат здесь, чтобы доказать, что никто взяток не берёт.
Стал ли я слишком стар и утратил чувство, что иду по минному полю? — Да, возможно.

Допрос в крошечной кабинке длился четыре часа. Мне не разрешали выйти в туалет или увидеть профессора Бисенби, который отказался уехать из аэропорта. Потом меня перевели в таможенный офис, а затем вместе с профессором Бисенби отвезли в центральное управление таможенной службы Астаны. Бисенби услышал, как один из людей в штатском сказал: «Надо было остановить это».
В управлении я отвечал на вопросы двух следователей, заполнявших бесконечные формы. В итоге мне объявили, что я подозреваюсь в контрабанде валюты в особо крупном размере, деньги конфискованы, а я буду переведён в тюрьму для дальнейшего расследования. Объяснили: это необходимо, иначе я могу годами прятаться в посольстве США.
К счастью, профессору Бисенби удалось связаться с ректором своего университета, и тот дал письменные личные гарантии моего «надлежащего поведения». Только в 9 вечера нас отпустили, и мы впервые за день поели. Я оказался в маленькой неразумно дорогой гостинице, а мой телефон принимал только входящие звонки. Я нашёл способ связаться с сыном в Баффало (штат Нью-Йорк), и вскоре он позвонил.
Я надеялся, что из нашего посольства появится кто-то важный и спасёт меня. Как наивно! Женщина с азиатским акцентом, представившаяся Еленой, позвонила из консульства, поговорила с моими «захватчиками» и сказала мне, что запросит официальные разъяснения. Но если меня обвиняют в контрабанде валюты, она лишь «проследит, чтобы не нарушались мои права». Ну да, конечно.

30 сентября 2008 года
Для подозреваемого в контрабанде валюты это было бы рутиной: я нанял адвоката — 33-летнюю казашку Ризу, мать двоих детей, дочь и сестру юристов, умную, спокойную и милую. Позже она рассказала, что принадлежит к секте, молящейся «Иешиба Мошиаху» (он же Моисей и Иисус Христос). Говорила о терпении, принятии воли милосердного Бога, важности этого маленького золотого телефона, через который наша молитва доходит до Него.
Она правильно оформила документы, сделала кучу звонков и завалила меня информацией: о пойманных (настоящих) контрабандистах, закулисных сделках казахстанских сильных мира сего и, конечно, о взятках — древнейшем механизме перераспределения богатства, который пронизывает это общество.
Весь день меня тошнило от ощущения падения в пропасть. Я съел только три стаканчика йогурта. Вечером звонили обеспокоенные друзья с обоих концов света. Затем — ещё одна бессонная ночь.

1–3 октября 2008 года
Дьявольская игра продолжалась. Меня повезли на «следственный эксперимент» в аэропорт, где я показывал, как и где шёл в 2:30 ночи в день «преступления». Всё тщательно фотографировали. Потом нарисовали схему моего пути: от лифта к регистрации, от досмотра к тому, что я принял за паспортный контроль. Её должны были подписать несколько человек, включая меня и моего адвоката.
На следующий день меня должны были отправить на психиатрическую и наркологическую экспертизу, но потом объявили, что бумаги оформят без моего присутствия. Видимо, кто-то решил, что с этой стороны я в порядке.
Тем временем моя казахстанская виза истекла, и меня могли арестовать как нелегала. По просьбе адвоката и после звонков из консульства следователи (пожилой и молодой) посадили меня в чью-то роскошную машину и повезли в миграционную полицию продлевать визу. Процедура стоила около $20, и молодой «захватчик» побежал в банк, чтобы заплатить из своего кармана.
Пока мы ждали, пожилой следователь (тоже 62-летний) дружелюбно беседовал со мной: рассказывал о своей жизни, спрашивал о моей… И снова повторил, что я не совершал реального преступления, и прокурор или суд могут просто закрыть дело.

Прерванная связь:
Телефонная линия, связывавшая меня (а может, и всех остальных граждан США в Астане) с американским консульством, вдруг оборвалась. Адвокат предложила навестить консула лично — возможно, она что-то подозревала, но не говорила мне.
Мы приехали к зданию консульства. Я подумал о том что получил свою долю в «великом американском пироге» тридцать лет назад и заплатил за это высокую цену. Поверьте, когда я вошёл, я едва сдержал слёзы.
Консул принял нас почти сразу. Это был относительно молодой человек с умным, образованным лицом. Через пуленепробиваемое стекло я рассказывал ему свою историю, наслаждаясь английским, которым так долго не пользовался. Возможно, он слышал уже слишком много историй о взятках и несправедливости — правдивых и лживых. Но могу сказать одно: он был вдумчив, немного грустен и вежлив. Пообещал следить за моим делом и дал визитку с номером мобильного на случай, если обычная связь снова прервётся.

Новое жильё:
Адвокат нашла мне квартиру за $50 в сутки вместо $300 в гостинице. Квартира была относительно чистой, но с сильным запахом из туалета. Вечером меня навестил старый следователь, предложивший принести бутылку коньяка (я отказался). Он сказал, что бывал в этой квартире раньше — это типичное место для внебрачных встреч, и её можно арендовать вместе с хозяйкой, крепкой 40-летней дамой.
Мы говорили о жизни, и он намекнул, что мне «надо было дать взятку таможеннику», а моей адвокатессе «стоит знать, как подкупить судью».

4 октября 2008 года
Два дня назад мой друг в Алматы рассказал мою историю русскоязычной газете «Экспресс-К». Вскоре мне позвонил журналист, который вместе с фотографом навестил меня. Они сказали, что, по их опыту, вся эта история — попытка вымогательства взятки, а затем — попытка скрыть неудачную попытку.
«Президент Назарбаев читает нашу газету, и несколько голов полетят», — сказали они. Я ответил, что мне всё равно, и чувствую, что моя собственная голова вот-вот свалится: все эти дни я не мог ни есть, ни спать.
Теперь у меня в руках газета с моей крупной фотографией на первой полосе. Я держу пустой контейнер от таблеток, моё лицо выглядит недружелюбным, но следов голодания нет. Статья называется «Декларация зависимости» (игра слов: «Декларация независимости» + отсылка к таможенной декларации).
Текст очень поддерживающий — даже упоминает печально известный фильм «Борат», высмеивающий отсталость и коррупцию в Казахстане. Да, такие ситуации разрушают международный имидж страны. Но взяточников волнует только их личный имидж.
Главный вопрос: поможет ли эта статья освободить меня? Проблема в одном: мне сказали, что у «захватчиков» нет проблем подбросить героин в мой чемодан, а потом полицейская собака легко его найдёт…
Хочу сказать ещё кое-что: мой аспирант из Казахстана Арнур Тохтабаев позвонил мне из Бингемтона, извинился за своих соотечественников и попросил не ненавидеть Казахстан и казахов. Обещаю тебе, Арнур.

5 октября 2008 года
Выходной. Мы с профессором Бисенби совершили самую долгую прогулку с тех пор, как мне поставили титановый сустав. Тёплая осень, что-то вроде нашего «бабьего лета».
Астана когда-то была маленьким провинциальным городком (а то и большой деревней) Акмолинском, потом Хрущёв переименовал её в Целиноград, а теперь нефтяной король Назарбаев назвал её Астаной (столицей). Город красиво построен (и до сих пор строится) по планам японского архитектора, недавно умершего. Здесь гигантские смотровые башни, небоскрёбы, дворцы, бронзовые всадники, пирамида больше чем в Гизе, мосты, река, заключённая в гранит, множество роскошных автомобилей местных богачей.
Я понимаю волю и сверхусилия президента Назарбаева, создавшего этот архитектурный шедевр посреди ниоткуда — вопреки коррупции, лени, воровству и другим грехам, унаследованным от коммунизма и с усилившимся после достижения независимости.
Мы оказались в двухэтажном грузинском ресторане, где меня угостили великолепным ужином с прекрасным грузинским вином за $60 за бутылку. Мой хозяин старался подсластить мой горький опыт. Ненадолго я забыл, что я заложник — возможно, канарейка в золотой клетке.
Мы говорили о политике, старых друзьях, истории, тщательно избегая тем, связанных с моей проблемой — слишком травматичных для нас обоих. Потом — ещё одна бессонная ночь в диалогах с внутренним прокурором.
6 октября 2008 года
Самая обнадёживающая встреча — с прокурором, очень дружелюбным молодым человеком с хорошими манерами и чувством юмора. Он слушал мои аргументы о нелепости моего дела и улыбался моим саркастическим комментариям. Его последний вопрос был о результатах президентских выборов в США.
Я ушёл с облегчением: казалось, дело вот-вот закроют.

7–8 октября 2008 года
Как бы не так. Прокурор утвердил моё уголовное дело и передал его в суд. Это вдохновило меня на стихи:

Не просите канарейку петь,
Ведь в клетке ей весь день сидеть.
Хоть клетка и из золота,
В ней — горе и злоба,
Молитва, крик беззвучный,
Ужас в каждом сне,
Искры надежды в ночи,
Гаснущие в молочном свете дня.
Проснись, Всемогущий, удивись —
Мой разум сходит с орбиты.
Это самая тёмная страница моей жизни
Моё лицо — внутри клетки.
Моё сердце в боли,
Вся моя будущность — в тени,
Дни, что я трачу без толку,
Напоминают о раннем конце.
Всемогущий, я не должен жаловаться,
Меня могли случайно убить.
Я в клетке, но не в цепях,
Под крышей, а не под дождём.
Но я ложно обвинён,
Моя мольба о правде отвергнута,
Моё чувство справедливости растоптано,
Я очень устал и сбит с толку.
Но я открыл, что друзья
Приходят на помощь, когда правда мертва.
И я верю, правда восторжествует,
И кусочек правосудия, холодный и чёрствый,
Всё же будет подан мне в клетке,
И правда займёт сцену,
И тогда я выскажу свой гнев…
За пределами клетки.

(Перевод мой. См. оригинал: http://proza.ru/2023/03/15/1262)

Вечером мне позвонил друг студенческих лет. Он сказал, что его зять, влиятельный бизнесмен, распорядился поселить меня в одной из своих столичных квартир. Вскоре на пороге появился 40-летний мужчина с телом борца и заявил: «Доктор Скормин, я перемещаю вас в чуть лучшее место».
Через полчаса я был в роскошной квартире в небоскрёбе в центре города с видом на президентский дворец. Тёплые мраморные полы, дорогая мебель, современная ванная, кухня и система безопасности. Так я оказался в «золотой клетке» из стихов.

9 октября 2008 года
Мне сказали, что сегодня моё дело передадут в суд, и я должен считать себя везучим: прокурор мог изучать его десять рабочих дней.
Ректор Казахского национального технического университета Досым Сулеев пообещал прилететь из Алматы в Астану, чтобы организовать поддержку.
Сегодня я понял, что местные лекарства, купленные для меня с помощью сына, не работают: ноги отекли, пальцы немеют — так обычно бывает, когда у меня заканчиваются таблетки. Вполне возможно, что мои американские таблетки от диабета ($170 за упаковку) здесь поддельные — сделаны из мела. В этих краях такое обычное дело.

10 октября 2008 года
Первый проректор университета аль-Фараби доктор Мансуров отправил мощное письмо в мою поддержку.
Адвокат сообщила, что суд имеет конституционное право назначить заседание в течение двух месяцев после получения дела.
Женщина из консульства США сказала, что они направят официальный запрос казахстанским властям о моём освобождении по состоянию здоровья. По совету консульства я посетил одну из лучших клиник Астаны для осмотра. Осмотр был смехотворно примитивным: они попросили мой американский диагноз, переписали его на английском и поставили печать.
Когда я спросил, проверят ли они мой сахар, мне сказали спуститься к терапевту и встать в очередь. Очередь была длинной, и я отказался… Я надеялся, что консульство организует моё возвращение домой. Позже выяснилось, что официальный запрос так и не был отправлен.

11 октября 2008 года
Ректор Досым Сулеев, знающий меня со студенческих лет, встретил меня в аэропорту между рейсами и вручил тёплое письмо с описанием моего характера, чувства юмора и вклада в университет и Казахстан. Он летел на курорт.
Симптомы диабета ухудшились.

12 октября 2008 года
День прошёл пусто, но в «золотой клетке» я обнаружил видео диски с 30 часами китайского сериала «Чингисхан» на русском языке. Это было не только познавательно, но и очень показательно: казахи были одним из кочевых племён в армии Чингисхана. Теперь я имею дело с их потомками.

13 октября 2008 года
Объявили, что ЕЁ ЧЕСТЬ, судья Алмагуль Оспановна Есгаулетова назначила заседание суда на 28 октября, после чего будет две недели на апелляцию. Значит, я заперт в Казахстане ещё на месяц!
Я позвонил президенту моего университета Лоис ДеФлер, просил помочь, ссылаясь на здоровье и неработающие лекарства. Она сказала, что поручила университетскому юристу заняться этим. 
Адвокат Риза Нурбаева пообещала встретиться с судьёй и попросить перенести заседание. Я поговорил с Еленой, помощницей консула, и она тоже пообещала обратиться к судье. В итоге новое заседание назначили на 21 октября.
Мне позвонил журналист казахстанской газеты, опубликовавшей статью в мою поддержку. Он был очень удивлён, узнав, что в моём деле нет никакого прогресса, и сказал, что возьмёт интервью у учёных, которые меня знают, и опубликует вторую статью.
Позже в тот же день я получил письмо поддержки от члена Российской академии наук, директора Санкт-Петербургского института информатики и автоматизации генерал-майора Р. Юсупова и главного научного сотрудника института В. Городецкого. Они описали мой вклад в 11-летнее сотрудничество между учёными их института и ВВС США и заверили, что у меня не могло быть преступных намерений.

14 октября 2008 года
Мне позвонили несколько коллег, которых опросили для статьи. Журналист А. Каминский заверил, что его материал, описывающий весь абсурд моей ситуации, выйдет в субботу, 18 октября. Остаток дня я провёл, просматривая бесконечный сериал о Чингисхане и проводя параллели…
Позже я узнал, что юрист университета наконец-то дозвонился до нашего консульства, но сотрудница консульства отказалась с ним разговаривать из-за правил конфиденциальности: мне нужно было дать официальное разрешение на обсуждение моего здоровья с посторонними. Наша политкорректность работает даже в Казахстане!
Поздно вечером мне позвонил мой друг Джим Моронски из США. Во-первых, он связался с офисами конгрессмена Морриса Хинчи и сенатора Шумера, которые пообещали заняться моим делом. Во-вторых, он нашёл способ получить все счета, ожидавшие меня на почте, с моей помощью получил доступ к моему вкладу в банке и оплатил их.

15 октября 2008 года
Это был плохой день. Утром мне позвонил консул и спросил традиционное “How are you?”- «как дела?». Вместо того чтобы перечислить свои проблемы, включая онемение опухших ног, о которых он знал из наших предыдущих разговоров, я ответил: «Неплохо — на твёрдую тройку».
Результат был мгновенным и совершенно неожиданным: офисы конгрессмена Хинчи и сенатора Шумера получили письмо с формулировкой «состояние здоровья доктора Скормина стабильное, его заболевания под контролем». Оба офиса немедленно закрыли моё дело.

16 октября 2008 года
Я провёл день в разговорах с консулом, который признал, что его коллега неправильно истолковал мой ответ, и, будучи дипломатом, принёс изощрённые извинения. Он объяснил, что офисы Хинчи и Шумера на самом деле связывались с юристом моего университета, который, по его словам, «не хотел торопиться».
Я позвонил президенту университета, рассказал о своих проблемах, ухудшении здоровья, невозможности получить лекарства, и меня услышали. Я попросил её связаться с офисом Хиллари Клинтон и попросить помощи. Она пообещала дать указания юристу.
Затем я позвонил юристу университета. Она говорила резко и явно была предвзята ко мне. Нехотя она согласилась поговорить и пообещала «сделать что-то в рамках своих очень ограниченных возможностей».
Я понял, что мне нужно пройти обследование у местных врачей. Консульство посоветовало обратиться в клинику SOS, считающуюся самой современной в Астане. Меня предупредили, что это «очень дорого: только входной взнос — $500». Моё финансовое положение было катастрофическим, но я убедился, что страховка покроет расходы, и записался на приём.

17 октября 2008 года
В клинике SOS меня встретила невысокая худая женщина с грустными, но очень умными глазами. Она представилась на приличном английском как доктор Елена. Несмотря на свою скромную внешность, она заверила меня в своём многолетнем опыте, включая преподавание в медицинской школе.
Её кабинет с современным компьютером был скопирован с американского — такой, где обычно работает медсестра. Даже мусорное ведро имело надпись на английском. Доктор Елена, обрадовавшись, что я говорю по-русски, начала расспрашивать о моём состоянии и заполнять формы.
Когда мои проблемы были зафиксированы, последовал вопрос: «Есть ли у вас наличные для оплаты? Стоимость будет около тысячи долларов». Мою кредитную карту мгновенно отвергли, и доктор Елена сделала как минимум полдюжины звонков начальству, чтобы разрешили мне принести наличные на следующий день. Ответ был однозначен: «Нет денег — нет лечения».
Она смутилась, но сказала, что не может ослушаться: «Каждая перчатка, каждая салфетка учтены, и я не могу позволить вычесть их завышенную стоимость из моей зарплаты в $500».
Мне пришлось сделать столько же звонков. В итоге один из моих казахстанских друзей, заведующий кафедрой системных наук в местном университете, пообещал принести деньги. Доктор Елена снова звонила начальству и получила ответ: «Ничего не делайте, пока деньги не окажутся у вас в руках».
Она покраснела и полтора часа рассказывала МНЕ о жизни в Америке, которая, по её мнению, «настолько материалистична, что она никогда не смогла бы последовать за братом, живущим там семь лет, но воспитывающим дочь «настоящей русской девочкой»».
Похоже, я был единственным пациентом в клинике в первой половине дня.
Наконец деньги прибыли, и я прошёл тщательное обследование, которое доктор Елена провела лично. В кабинете была медсестра — родственница владельца клиники, следившая, чтобы Елена «не потратила лишних салфеток».
Анализы подтвердили мои жалобы: даже мою единственную почку аккуратно пересчитали. Потребовалось время, чтобы перевести уровень сахара в американские единицы. В итоге мои жалобы, история болезни, результаты анализов и рекомендации были напечатаны на приличном английском и подписаны доктором Еленой.
Медсестра вошла, дала счёт, трижды пересчитала деньги, поставила печать поверх подписи Елены и вручила мне документ. В нём был важный вывод: «В интересах пациента как можно скорее вернуться на родину и наблюдаться у своих врачей».
Через час консул прочитал документ и сказал: «Хорошо, теперь я знаю, что делать».
У меня по-прежнему не было настоящих лекарств, и мне становилось хуже, но появилась надежда, что казахстанские власти получат требование консульства и отпустят меня.
Как же я наивен.

18 октября 2008 года
Обещанная статья не вышла. Плохая новость. Друзья сказали, что журналист долго опрашивал учёных, которые единогласно поддержали меня. Также ходила петиция в мою защиту. Я надеялся, что это поможет.
Позже мне позвонил автор статьи и сказал, что публикация отложена из-за технических проблем и выйдет 21 октября.
Сегодня объявили, что суд назначен на 28 октября. Это означало, что с учётом 15-дневного срока после заседания (а оно может затянуться) я вернусь домой только в середине ноября. Если решение обжалуют, я могу застрять здесь навсегда.
Мой адвокат пытался уговорить судью перенести дату, но та ответила: «Мы должны уложиться в два месяца, и мы так делаем». Видимо, консульство тоже звонило. В итоге заседание перенесли на 21 октября, 16:00. Маленькая победа.

19–20 октября 2008 года
Я проснулся поздно с жуткой головной болью и болью в ногах, опухших ниже колен. Чувствительность в ступнях исчезла. Я понял: моя единственная почка объявила забастовку.
Я позвонил доктору Елене и сыну в Баффало, который немедленно связался с моим нефрологом доктором Ханом. Их вердикт был единогласен: «Немедленно вызывайте скорую и ложитесь в больницу, где есть диализ».
Доктор Елена дала мне номер частной скорой — единственной, которая могла доставить меня в «Президентскую больницу», «единственное место с нормальными условиями». По ошибке я позвонил по-русски. Ответ был грубым:
— Кто ты такой и куда звонишь? Ты знаешь, что вызов стоит $200? И с чего ты решил, что тебя положат в Президентскую больницу?
Я запаниковал и закричал по-английски. Они просто бросили трубку.
Я позвонил доктору Елене, и она всё уладила. Вскоре приехала скорая. В ней было два врача: «Энтузиаст», который не знал, что делать, и «Уставший», который знал. Они провели у меня час, несколько раз меряя давление и снимая електро-кардиограмму с совершенно разными результатами, проверяя сахар в крови пять-шесть раз и усредняя противоречивые показания, а также заполняя бесконечные бумаги. Наконец меня повезли в больницу.
Президентская больница оказалась тёплым, чистым, пустым и сонным местом. Мне сказали, что из-за выходных помочь мне никто не сможет, но хорошая палата с душем уже готова, кровать мягкая, еда вкусная, и можно звонить медсестре.
С опухшими ногами и адской головной болью я лёг и уснул. Разбудил запах еды. Концепции «завтрака» и «обеда» здесь не существует: мне принесли то, что напомнило бабушкину кухню 55-летней давности.
Ко мне зашли двое мужчин. Крупный представился заведующим терапевтическим отделением, профессором и директором научного центра. Когда я сказал, что я тоже профессор и директор центра, он перестал снисходительно улыбаться и пошутил:
— Добро пожаловать в Президентскую больницу. Она такая же президентская, как всё остальное в этой стране.
Второй, которого я сначала принял за сотрудника КГБ, оказался отличным урологом. Он провёл УЗИ почки, подробно объясняя каждую деталь на экране. Это было куда информативнее, чем всё, что я видел в США. Стало ясно: фильтрационная способность моей почки близка к нулю.
За следующие 48 часов мне ввели несколько препаратов (два внутривенно), и почка снова заработала, активно напоминая о себе. Врачи подтвердили, что купленные мной лекарства, скорее всего, поддельные, и предложили настоящие.
Отёки спали, головная боль прошла, и утром 21 октября я выписался «против медицинских рекомендаций», пообещав вернуться, если почка снова откажет. Мне выдали трёхдневный запас «настоящих» лекарств.
Два дня лечения обошлись мне в $500 — месячную зарплату доктора Елены.

21 октября 2008 года
День суда. Я успел побриться, принять душ и переодеться. Первая новость дня — статья «Бораты таможни» (напомню, «Борат» — это комедия, высмеивающая казахов и Казахстан). Её можно найти на сайте газеты «Экспресс-К», а английский перевод — на www.bringvictorhome.com.
Здание суда — старинное, недавно отремонтированное. Несмотря на дорогие материалы (полированный гранит, мрамор), качество ремонта ужасно: плитка треснута, стены в трещинах, провода торчат из стен. Ремонтники не подумали о безопасности: этой зимой здесь сломают немало костей.
Секретарь суда — высокая азиатка, одетая как лос-анджелесская проститутка, объявила о входе судьи. Все встали.
Судья — женщина лет пятидесяти с внимательными, сканирующими глазами человека, готового к неожиданностям. Её одежда и манеры выдавали фанатку голливудских фильмов о судах.
Мне разрешили изложить свою версию. Я говорил 10 минут: о рождении в Казахстане, переезде в США, связях с казахстанскими коллегами, звании почётного профессора, участии в образовательных программах, моей уникальной 600-страничной книге на трёх языках (английский, казахский, русский), которая скоро выйдет в продажу.
Я рассказал, как 29 сентября в 2:30 ночи в аэропорту Астаны по ошибке принял таможенный контроль за паспортный и неточно указал сумму при себе. Это произошло из-за усталости, недосыпа и скачка сахара.
— У меня не было преступных намерений: я сразу предъявил документы о происхождении денег. Моя ошибка не могла нанести ущерба Казахстану. Однако с 29 сентября меня задерживают как контрабандиста, отобрали паспорт и заработанные деньги. Всё моё «преступление» — безобидная ошибка, за которую я уже сурово наказан месяцем домашнего ареста.
Прокурор заявил, что, пытаясь провезти «чрезмерно крупную сумму» ($14,221), я «имел преступный умысел нанести ущерб экономике Казахстана» и нарушил закон о контрабанде. У подсудимого хорошая репутация, но закон един для всех.
Он потребовал штраф в $2000 и полную конфискацию денег ($14,221).
Затем должны были допросить свидетелей — таможенников. Но они не явились, и судья перенесла заседание на 29 октября. Моему адвокату удалось уговорить её назначить продолжение на 23 октября.

22 октября 2008 года
Весь день ушёл на попытки обеспечить явку таможенников. Их отсутствие не привело бы к закрытию дела, а задержки работали против меня. Они могли не приходить снова и снова.
Тем временем мне звонили следователи с угрозами: им не понравилась моя цитата во второй статье:
«Я видел в глазах таможенников жажду моих деньг и готовность на всё, чтобы их получить».
Они сочли это «очень несправедливым» и пообещали, что я пожалею. Я ответил, что это моё личное восприятие, и несправедливость была с их стороны. Я им сказал:  Вы уже сделали мне всё плохое, что могли. Хуже не будет.

23 октября 2008 года
Свидетели пришли. Они сказали мало: всё было на видео. Мой адвокат спросил, почему они не соблюдали инструкцию, требующую объяснять пассажирам, что они в зоне таможенного контроля.
Ответ: «Объявление звучало каждые 3–5 минут» (да, но из-за плохой акустики его не было слышно).
Таможенника, направившего меня в кабинку, спросили, почему он не сказал, что это таможня.
— Не помню. Скормин явно заблудился и я помог ему.
Офицер в кабинке, спросивший сначала паспорт, а не декларацию, заявил, что «это и так ясно по форме» (которую я не узнал).
Я спросил:
— Если бы вы меня не остановили, пострадали бы интересы Казахстана?
— Да.
— Каким образом?
— Не знаю.
Судья предложила мне выступить. Я сказал:
— Есть закон, и есть справедливость. Закон — это сфера прокурора, справедливость — ваша. Я надеюсь, что и закон, и справедливость восторжествуют.
Её честь назначила просмотр видео на утро следующего дня. Я услышал смех прокурора:
— Он хочет, чтобы я забыл закон ради справедливости.

24 октября 2008 года
Так как никто не умел пользоваться компьютером, мне пришлось проигрывать запись следственного эксперимента самому. Два диска не показали ничего нового: как я прошёл досмотр, как меня направили в кабинку и т. д. Напомню: в тех самых кабинках, где берут взятки, камер нет.
Судья объявила, что слушания окончены, и через два часа огласит приговор.
Мы пообедали с профессором Бисенби и адвокатом, предположив, что вероятный исход — штраф и возврат денег. Это позволило бы избежать иска с моей стороны (который возможен только в случае оправдания).
Каково же было моё изумление, когда я услышал приговор:
— Виновен в контрабанде валюты в особо крупном размере… Штраф $2000, возмещение судебных издержек $100, конфискация $11,221…
Кроме того, мне предстояло ждать ещё 15 дней, пока приговор вступит в силу.
В последнем слове я сказал:
— Вы понимаете, что, помимо потери всех денег, я провёл месяц под домашним арестом, два дня в больнице и понёс другие расходы?
Её честь ответила: «Спасибо». Суд окончен.

25–26 октября 2008 года
Хотя праздновать было нечего, профессор Бисенби пригласил меня на ужин в свою скромную квартиру. Он сделал интересное замечание:
— 30 лет назад профессура, учёные и особенно академики были уважаемыми и хорошо оплачиваемыми. Их мнение значило для властей. Сейчас их статус низок, зарплаты мизерны, и никто их не слушает — все письма в вашу поддержку проигнорированы.
Затем он рассказал о судебной системе Казахстана, движимой взятками и звонками «сверху», и показал свежий номер газеты «Моя Республика» от 24 октября 2008 года.
Выдержки из статьи «Есть ли справедливость в Казахстане?»
— Суды — самые коррумпированные структуры.
— 61,6% граждан Казахстана хотя бы раз участвовали в коррупции (давали или брали взятки).
— Средний размер взятки в судах: $2092 (в Астане и Алматы — свыше $3000).
— 84% населения считает, что суды работали бы лучше, если бы судьи были честными, а не лучше оплачиваемыми.
— 75% не верят в честность судей.
(Полный текст на сайте www.respublika.kz)

27 октября 2008 года
Ректор Евразийского университета, бывший судья Верховного суда Казахстана, возмутился решением и начал звонить: моей судье, председателю районного суда и другим инстанциям. Он пообещал добиться моего досрочного освобождения.
Проблема была в том, что без оплаты штрафа ($2000) и издержек ($100) я не мог получить обратно свои $3000 и паспорт. Но все мои деньги были конфискованы. Ректор пытался разорвать этот порочный круг.
Ушло два дня на переговоры, которые в итоге провалились.
Что же делать простому казахстанцу без связей в Верховном суде?

30 октября 2008 года
Звонки ректора не прошли даром. Мой адвокат получила вызов от судьи, которая пригласила нас забрать мой паспорт.
Её честь опоздала на 30 минут, пригласила в кабинет и потребовала заявление:
«В связи с ухудшением здоровья я вынужден срочно вернуться в США для лечения. Я не намерен обжаловать решение суда, согласен с ним и прошу вернуть паспорт до вступления приговора в силу».
Я опасался, что это лишит меня права на апелляцию, но адвокат объяснила, что нет — ведь причина медицинская.
Обычно 15-дневный срок истёк бы 10 ноября, и для меня было важно сократить домашний арест на 10 дней.
С улыбкой королевской особы судья вручила мне паспорт и сказала «спасибо», напомнив, что её время дорого.
Пролистав паспорт, я заметил, что виза истекает сегодня, и спросил:
— Ваша честь, не будет ли проблем на границе?
— Я не знаю этих законов. Купите билет, и, надеюсь, вас выпустят.
— Вы объявили меня контрабандистом, а теперь я могу быть арестован за нарушение визового режима. Не напишете записку пограничникам?
— Нет. Вы справитесь и без неё. Спасибо.
Через 30 минут я был в аэропорту, покупая билет домой. Я чувствовал облегчение: вылечу 3 ноября в 6 утра.
Но Казахстан не собирался отпускать меня так легко.
На всякий случай я зашёл в пограничный контроль и спросил, будут ли проблемы с визой.
— О да, — сказал офицер. — С таким паспортом мы вас снимем с рейса моментально. Бегите в миграционную полицию, пока мы вас не арестовали.
(Напомню: Россия, Китай и Казахстан — единственные страны, требующие виз от американцев.)
Я помчался в миграционную полицию — грязное помещение, забитое беженцами с Кавказа и безработными из Средней Азии, готовыми давать взятки.
Через час ожидания моя очередь подошла к окошку. Мне сказали принести пять разных справок с «правильными подписями и печатями» до 17:00, иначе «начальник не успеет рассмотреть до выходных».
Это был замаскированный запрос взятки: был четверг, мой вылет — рано утром в понедельник, и без визы до выходных я терял билет.
Я, мой адвокат и её брат (тоже юрист) совершили невозможное: к 17:00 мы собрали все документы и подали в окошко. Но «начальник» уже ушёл.

31 октября 2008 года
Ночью мне звонили друзья из США, которые 30 лет назад сами годами выбирались из Казахстана. Они были уверены, что меня арестуют за нарушение визового режима, и советовали бежать в посольство США за убежищем.
Я отказался (снова наивный?).
Утром в 5:00 я проснулся от тревоги. В 9:30 мне сказали, что «начальник ещё не пришёл». В 10:30 адвокат сообщила его решение:
— Вы получите визу только после оплаты штрафа в $2000.
Удар ниже пояса: вчера судья согласилась, что штраф вычтут из $3000, которые мне вернут. Вчера я мог попросить сына перевести деньги — это заняло бы 24 часа. Сегодня было поздно.
Очевидно, это было наказание за отказ дать взятку.
$2000 — не большая сумма для коррумпированного судьи или бизнесмена, но для университетских работников это 4–5 месячных зарплат.
Смогу ли я попросить их в долг?
Полдень. Несколько человек собрали свои сбережения, чтобы набрать $2000. Адвокат должна была внести их, когда банк откроется в 14:30. Затем квитанцию нужно отнести в «маленькое окошко», и мой отъезд будет разрешён.
Снова наивность.
Банк за банком отказывались принимать платёж, потому что у меня, Виктора Скормина, нет аналога SSN (кода страхового обеспечения). Четвёртый банк предложил подать заявку на этот номер и ждать неделю.
В 16:30 с помощью консульства платёж всё же приняли. В 16:50 мы попытались подать квитанцию в «окошечко», но оказалось, что её должен заверить судья, вынесшая приговор.
Пограничник согласился ждать нас до 18:00 (возможно, ожидая вознаграждения). В 18:00 мы передали все документы. Нам велели прийти завтра утром.
Позже я дал телефонное интервью журналистке из московской газеты. Она была потрясена моей историей.

1 ноября 2008 года
Хорошие новости! Мне «дали визу», позволяющую уехать. Полдня я заполнял документы, чтобы адвокат могла получить мои $3000 и распределить их.
Затем я заплатил $200 за скорую и $500 за лечение в Президентской больнице.
Вечером профессор Бисенби пригласил меня в ресторан отметить скорый отъезд. Он снова решил проводить меня в аэропорт и лично убедиться, что я улетаю.
— В Казахстане нельзя быть уверенным ни в чём, — сказал он.
Я согласился.

2 ноября 2008 года
Я проснулся в 2:00 от кошмара: мне снилось, что меня снова задерживают в аэропорту. В голове крутились сценарии провокаций со стороны таможни, полиции и КГБ.
Я позвонил Джиму Моронски в Нью-Йорк. Он думал о том же. Я продиктовал ему имена казахов, способных устроить провокацию, в первую очередь — генерала КГБ Карбузова, нынешнего главу таможни, лично ответственного за моё приключение.
(Позже, уже в США, я узнал, что его коллеги предлагали отпустить меня. Его ответ был: «Нет». Упоминать это в Казахстане было бы крайне опасно. Одна интересная деталь: через 10 лет мне донесли что генерал Карбузов сбежал из Казахстана с 10-ю миллионами долларов)
В итоге мы решили, что шансы провокации малы… но осторожность не помешает.
Я принял холодный душ и начал собирать чемодан…

3 ноября 2008 года
Ровно как месяц назад, профессор Бисенби отвёз меня в аэропорт. Было 3:00, холодно. Мы шутили, что, останься я до конца 15-дневного срока, пришлось бы тратиться на зимнюю одежду.
Таможенники узнали меня и смотрели победоносно. Пограничник 20 минут изучал мой паспорт с множеством отметок.
Наконец объявили посадку. Моё сердце бешено колотилось каждый раз, когда в зале появлялся человек в форме.
Только когда самолёт приземлился в Германии, я окончательно расслабился.
Во Франкфурте я провёл три часа в баре, потягивая яблочное вино и наслаждаясь английской речью. Я сказал одному из собутыльников:
— После приключений в Казахстане я готов поцеловать первого таможенника в JFK.
Он предположил, что меня арестуют и там.
Мои аспиранты Арнур и Эндрю ждали меня. По дороге домой звонил Джим Моронски, создавший сайт www.bringvictorhome.com и пробивавший бюрократические препоны на всех уровнях.
Наконец дверь гаража открылась, и мой ротвейлер Кайзер лизнул мне лицо.
Дом, милый дом!
Я, Виктор Скормин, выражаю глубочайшую благодарность всем моим друзьям в Казахстане и США, которые помогли мне пережить это испытание и вернуться домой целым. Обещаю написать о каждом из вас.
Конец.