Времена года

Марк увидел ее в парке, когда золотая осень кружила в воздухе листья, как сгорающие письма. И первая мысль, точная и странная: Она похожа на осень. На яркую, яркую осень. Не просто на время года. На самую его суть. На это буйство рыжих, багряных, медовых красок в ее волосах, в легком шарфе, в смелых мазках ее макияжа. Она сидела на скамейке у воды, и под опавшими кленовыми листьями журчал ручей – негромкий, настойчивый аккомпанемент к ее задумчивости. Он подумал, что любовь должна приходить так же неожиданно и нежно, как бабье лето – внезапным теплом после первых холодов. И всегда отражаться в глазах – и особенно во взгляде, ясном и глубоком, как лесное озерцо, оставаясь вечно молодым и зеленым в глубине.

Вторая их встреча случилась зимой. И он снова поймал себя на этом сравнении. Она похожа на зиму. Но не на суровую, а на ту, когда первый снег опускается на город пушистыми хлопьями – белыми ежиками, нежно укрывающими землю. В ее движениях была та же мягкая, обволакивающая нега, та же чистота линий. Когда она смеялась, морозный воздух казался теплее. Он смотрел, как снежинки кружат в свете фонарей, и чувствовал, как паутинка этого нежного чувства, легче снежинок, опускается на него, и накрывает его тихим, умиротворяющим покоем. Чувствовалась какая - то невыносимая нега – хотелось застыть в этом моменте вечно.

А весной она расцвела. И Марк наконец-то решился заговорить. Незнакомку звали Анна, и теперь она была похожа на весну. Не ту робкую, подснежниками пробивающуюся, а уверенную, полную сил. При ней все вокруг оживало – и он сам, и его мысли, и даже старые идеи обретали новые ростки. Она не боялась гроз. Напротив, встречала их с открытым лицом, точно зная, что после грозы останется чистота и волшебная свежесть. И гроза, утихомирившись, уходила вместе с дождем – таким же легким и свободным, как сама Анна в моменты безудержной радости.

Но истинной ее стихией, он понял это позже, было лето. Она была похожа на знойный летний полдень, на беспечность долгих световых дней. Когда она обнимала его, это было как погружение в теплые морские волны – беспечно, без оглядки. В ее объятиях была сила солнца, а он чувствовал себя солнечным зайчиком, пойманным в ее ладони – маленьким, теплым, абсолютно беззащитным и счастливым. И в этом счастье не было страха. Было лишь знание: сейчас он растает в ее тепле, растворится до капельки света, чтобы проникнуть в нее, стать частью ее сути. Чтобы изнутри, сокровенно, постигнуть главную загадку – как в одном человеке могут так гармонично, так естественно жить все четыре времени года, каждое являя новую грань непостижимой, вечно прекрасной души.

… Марк стоял, завороженный, наблюдая, как она смеется, слегка запрокинув голову. Ветка кустовой розы, небрежно сжатая в ее пальцах, роняла мелкие лиловые лепесточки на подол легкого платья цвета спелой вишни. Лето? Осень? В ее глазах, отражавших сочную зелень парка и бездонную синеву неба, мерцала вечная молодость весеннего леса. А в его собственной груди, над чувством трепетного восторга, тихо ложился пушистый снег покоя – та самая зимняя нега.

Анна заметила его взгляд, повернулась, и солнечный зайчик скользнул по ее щеке.
— О чем задумался? — спросила она, и в ее голосе зазвенели весенние ручьи.

Он сделал шаг ближе, чувствуя, как привычные стены осторожности тают под летним зноем ее присутствия.
— О временах года, — признался он, чуть хрипловатым голосом от нахлынувшего чувства. — О том, что они все – внутри тебя.

Она улыбнулась.
— И какое же сейчас? — в ее вопросе была легкая игра, вызов.

Марк ответил не сразу. Взял ее руку, ту, что не держала розочку. Пальцы были теплыми, живыми. Он поднес ее к своим губам, чувствуя под ними тонкую кожу, биение крови у запястья – настойчивое, как журчание того самого ручья под осенними листьями.
— Сейчас, — прошептал он, глядя ей прямо в глаза, где смешивались все оттенки ее души, — сейчас то самое лето. Когда свобода кажется не страхом, а даром. Когда хочется раствориться, как солнечный зайчик в теплых ладонях.

Он видел, как расширяются ее зрачки, ловя его слова. Видел, как легкая дрожь пробегает по ее руке.
— Раствориться? — она произнесла это слово тихо, как будто проверяя его на вкус.

— Чтобы проникнуть, — он еще ближе притянул ее руку к себе, почти прижав ее ладонь к своему сердцу. — В самую сердцевину твоей загадки. Не разгадать. Прочувствовать. Изнутри.

Она не отняла руку. Ее взгляд смягчился, потерял игривость, наполнившись теплой, летней глубиной. В этом взгляде не было ответа. Был мостик, перекинутый через все четыре сезона его чувств, через все метафоры, прямо к сути. К тому невыразимому, что связывало их сильнее любых слов о зиме, весне, лете или осени.

И когда ее пальцы нежно сомкнулись на его ладони, а губы коснулись его виска, как легчайшая снежинка зимнего утра, он понял: ловить счастье не нужно. Оно уже здесь. Оно – в этом вечном, сменяющем друг друга круговороте ее сущности, в которой он, наконец, перестал быть наблюдателем, а стал участником. Соавтором их собственной, неповторимой погоды. И в этом соавторстве, в этом прикосновении, начинался новый сезон – сезон их общего, вечно меняющегося, но бесконечно родного лета, зимы, весны и осени, сплавленных воедино.