Фото на память

  Идочке исполнилось восемь месяцев. Я только-только начинала возвращаться к жизни после адских родов, где, слава Богу, нас с ней всё-таки вытащили с того света — по частям, но живыми. Две недели моя дочка напоминала героиню из грустного анекдота: синюшная, как баклажан в декабре. Но молоко матери — сила. Я поила её, умывала ей лицо — по совету доброй нянечки из пятого тбилисского роддома. Уж точно, хуже не будет.
Когда я принесла её домой, моя черновицкая свекровь (пусть ей там будет тихо, спокойно и без зеркал), бросила на меня взгляд, в котором смешались подозрение, ужас и... научный интерес. Потом, будто мимоходом, но с точностью гильотины, спросила:
— А негры в вашем роду были?
Я замерла с пелёнкой в руке. Хотелось крикнуть: «Окстись!» У неё самой была внешность, как у прекрасной принцессы из мультика про африканский космос: губы — манго, нос — как будто для боксёра делали, волосы — буйное буйство кудрей. Единственное, что выдавало европейские корни — цвет кожи с оттенком жирного борща.
Через недельки две Идочка стала цветущей, розовощёкой, глазки — серо-голубые, прямо как из дореволюционного альбома. Ну да ладно... Я ведь совсем о другом хотела.
Беременность была тяжёлой. Токсикоз — круглосуточный, без перерыва на обед и сон. Все твердили: «Ты должна есть! Ты убьёшь ребёнка, если не будешь!» Я ела. Грузила себя, как товарный вагон. Результат — +25 кг, метаболизм в отключке, в зеркале — раскормленная версия меня.
   И вот родственники из-за границы, снабжающие нас детским дефицитом, попросили семейное фото. Ну, как отказать? А я фотографии не люблю. С детства. Считаю, что на них я — смесь лягушки и телеграфного столба. Соседка наша, Зойка, бывшая эскортница (в народе — «всё включено»), вышедшая замуж за дядю Шалву — актёра метр с кепкой из театра  Грибоедова, посоветовала своего парикмахера с Плехановской:
— Только молчи. Он обидчивый. Сам всё видит. Мужик — истинный дизайнер волос.
Я послушалась. Он посмотрел на меня долго и с оттенком трагедии в глазах сказал:
— У вас незаурядная внешность. Но вот беда… светлые волосы глушат зелень ваших глаз.
  И пока я пыталась понять, о чём он, на мои волосы уже легла чёрная воронья краска. Я повторяла Зойкино мантру: «Не лезь. Он знает». Но когда в зеркале появилась чёрная ворона с лицом измученной бледной поганки — я заплакала. От души. Он пообещал всё исправить. Через три-четыре месяца. Прямо как новую жизнь наладить.
  Дома был фарс. Муж ржал до слёз, свекровь ахнула, Ромка удрал в ванную. Зойка принесла парик из своих запасов эпохи «Экскорт сити». Приняла беду на себя, чувствуя ответственность. Я носила его, как шапку-невидимку, надеясь не встречаться с зеркалами по пути.
   Настал назначенный день фотосессии. Фотограф прибыл. Я стояла в парике, как в карнавальном наказании. Сынуля с ангельским лицом, дочка — как с рекламного плаката, муж — натуральный голливуд. А рядом — я, с печальной миной, распухшим носом, в парике цвета «безысходность».
  Это фото я прятала, как компромат. И вот однажды  оно всплыло, сын решил выложить его в сеть. Гордый, мол, «это моя семья!» Мать моя женщина… Там я — как олицетворение послеродовой депрессии в парике...
  Это — история одной расчудесной фотографии. Или, если честно — моего великого поражения в битве за красоту.