Каргопольские мамонты

В школьные годы все каникулы я старался проводить в маленьком древнем городке под названием Каргополь. Оттуда родом был мой отец, там жила моя любимая бабушка и родственники, к которым мы ходили в гости и дружили со сверстниками. Но самое главное было то, что Каргополь стоит на берегу реки Онеги, берущей начало из озера Лаче (которое сейчас, почему-то, называют Лача). Для нас - мальчишек, это было самое лучшее место на земле. Бабушка жила неподалеку от реки и летом, когда нас с младшим братом отправляли к ней на отдых - из реки мы не вылезали. Кроме нас, к бабушке на каникулы приезжали два наших двоюродных брата из Северодвинска: Сашка (мой ровесник) и младший - Серёга. Сейчас я с трудом понимаю, как она управлялась с такой оравой, так как бабушка ещё и работала в каком-то общежитии Каргопольского училища. То, что она принимала нас почти на всё лето: воспитывала, кормила и героически заботилась – говорит о многом. Рядом с её домом, на улице Болотникова и Ленина, жили наши друзья с которыми мы сдружились ещё в младших классах - сразу и на всю жизнь. Нынешних детей много ругают за то, что они постоянно зависают в своих гаджетах, но глядя сейчас на приезжающих к каргопольским друзьям внуков – я вижу, что им практически не с кем играть и общаться. То ли детей стало в семьях меньше, то ли растёт такое необщительное поколение и, сравнивая их детство с нашим – вижу как всё изменилось.

Река была нашей главной точкой притяжения. Купаться мы начинали в начале, в крайнем случае – середине мая и продолжали до осени. Помню, как хвастались друг перед другом:
– а я сегодня пятнадцать раз искупался - а я двадцать! - и это была чистая правда. Метрах в тридцати, вдоль берега, тянулся ряд неокорённых брёвен, скреплённых между собой цепями, так называемые «боны» – служившие защитой от отбившихся из плотов брёвен, которые тащили по реке буксирные катера при сплаве леса. Доплыв до них - мы отдыхали, а потом плыли дальше или, забравшись на эти скользкие, крутящиеся стволы – ныряли с них. Помню, что первый раз я переплыл Онегу после шестого класса, в 13 лет и, на обратном пути, еле-еле доплыв до бон, вцепившись  трясущимися руками в сучковатое бревно – потом страшно гордился и хвастался  своим «подвигом» перед пацанами. Вечерами, в младших классах, наша компания из 10 -15 человек, с самодельными деревянными удочками, собиралась у городского пляжа, где мы с берега ловили мелкую рыбёшку, а общий улов делили на трёх - четырёх человек, чтобы хватило им на уху, а следующим вечером пойманную рыбу, в порядке очереди, получали другие. С мостиков и пристани, самодельными раколовками, ловили раков, которых тогда водилось очень много. Выезжали и на рыбалку в озеро: сначала с родителями, а подрастая – уже самостоятельно, дружной компанией: с ночёвками в избушках, или просто на берегу у костра. Сети мы не ставили, но продольники по 250 - 800 крючков, снарядить которые требовалось много терпения, времени и труда – на рыбалку брали. Чтобы только накопать червей для их наживки - приходилось обходить ближайшие свинарники и коровники, а потом долго насаживать  крючки, собираясь компанией у кого - нибудь во дворе. А после рыбалки ещё надо было очистить их от остатков червей, аккуратно вставляя крючки в прорези на специальных дощечках, распутать шнуры и поводки для просушки. Но рыбы привозили довольно много, и разделив её на всех, гордо несли по домам, внося свой вклад в семейную продовольственную программу.

В юности у нас добавилась ещё одна, не менее важная для нас, точка притяжения. На берегу реки Онеги, рядом с городским пляжем, находилась  единственная в городе танцплощадка, под народным названием – «сковородка». Она манила нас - подростков, как мотыльков на свет: возможностью познакомиться с девчонками, потанцевать быстрые и особенно - медленные танцы (медляки, как их называли), послушать модную музыку из колонок вокально - инструментального ансамбля, и прочей юношеской романтикой: проводами девушек после танцев до дома, в дальние районы города, где можно было огрести тумаков от живущих там, и считающих себя хозяевами улицы, парней. Выяснения отношений после этих стычек – тоже проходили на танцплощадке и около неё, и бывали довольно бурными. Наш троюродный брат, старше нас на три года, и его друзья-одноклассники - в обиду нас старались не давать, но бывало, что и перепадало. Чтобы попасть на танцы – требовались деньги на покупку билетов, хотя и небольшие, но их всегда не хватало и мы пытались проникнуть на танцплощадку бесплатно: перепрыгивая через  металлическое ограждение со стороны реки, или через вход, когда женщина - контролёр отвлекалась на что-то. Один раз меня всё-таки поймали дежурившие в тот вечер на площадке дружинники, и с «позором» вывели под смех парней и девушек. Поэтому, проходить на танцы с билетом было надёжнее. Стали появляться и другие расходы: шикануть, достав из кармана пачку «импортных» болгарских сигарет с фильтром, и  небрежно прикурить сигарету у всех на виду - чувствуя себя при этом взрослым и «крутым», а потом – сплёвывать горечь, не ощущая никакого удовольствия. На берегу, рядом с пристанью, напротив старой каменной бани, работал пивной павильон, где пенилось пиво каргопольского пивзавода, шли взрослые мужские беседы, и как же нам было не заглянуть туда, не посмотреть, что там делается и не постоять, иногда, у столика за поллитровой кружкой пива с друзьями. Да и бензин для лодочных моторов покупать было нужно, хотя он в те годы был намного дешевле чем сейчас.

И мы стали искать подработки. Пятнадцатилетним пацанам найти работу было непросто, но мы разгружали машины на складах, кололи и укладывали дрова – то, что умели делать, так как жили все с печным отоплением и, когда появлялась такая работа – никогда от неё не отказывались.
Однажды, проходя мимо Введенской церкви, где находится каргопольский музей – я увидел, что у её стены, со стороны площади, навалено много нерасколотых дров и зная, что у бабушки трудится там знакомая, попросил её выяснить, не нужны ли музею крепкие ребята (то есть мы), для расколки и укладки этих дров, так как зима уже не за горами. Бабушка не подвела и, хотя на эту работу претендовали и другие желающие - на следующий день мы с ребятами осматривали «фронт» работ, получали рабочие рукавицы и  один колун, принадлежащий музею не в качестве экспоната. Выяснили сумму нашего будущего заработка и, после обеда, прихватив свой инструмент - приступили к работе.

В стене Введенской церкви, со стороны Христорождественского собора, есть три входа в её полуподвальное помещение, где тогда находился музейный запасник, с хранившимися там невыставленными экспонатами, и всякий хлам не представляющий особой ценности для музея. Крайний проём слева сейчас заложен - там обычная дверь в сувенирную лавку, а тогда это был широкий, закруглённый вверху, проём с толстыми деревянными воротинами, навешенными на кованные металлические петли и закрытый на огромный висячий замок. Но когда, из любопытства, мы попробовали эти двери потянуть на себя – между ними образовалась щель, в которую с трудом, но можно было пролезть человеку худощавого телосложения. Из всех троих, по габаритам подходил только я, поэтому мне и досталось такое опасное и интересное дело – проникнуть в это помещение и узнать, какие тайны там хранятся! Надо сказать, что музей всегда привлекал нас своими  артефактами и экспонатами - там было выставлено старинное оружие: шпаги и сабли, кремнёвые пистолеты (был даже один шестиствольный) и ружья, посуда и мебель, одежда и обувь –  царских ещё времён. Был и зал посвящённый древним людям - стоянки которых, по берегам реки Онеги и озера Лаче, периодически раскапывали археологические экспедиции. Мы сами, причаливая к берегу сварить уху, иногда находили в небольших ямах, оставшихся от этих раскопок, каменные наконечники стрел и черепки от глиняной посуды, которые долго потом валялись в бабушкином сарае. В этом зале были выставлены и бивни мамонта, привлекавшие внимание многих посетителей музея, но которые, однажды, из этой коллекции почему-то убрали. В музее было ещё много интересных и таинственных экспонатов, а вокруг него – легенд и слухов, которые периодически всплывали в наших мальчишеских разговорах. Якобы, один из директоров каргопольского музея обнаружил подземный ход в Христорождественский собор, нашёл и продал за границу очень ценные иконы - но попался и, получив большой срок - сидит в тюрьме. А другой директор: то ли тоже проворовавшись, то ли из-за несчастной любви - застрелился из шестиствольного пистолета, хранившегося в музее... но возможно, это был один и тот же человек! Когда в 1972 году мы посмотрели художественный фильм про шпионов «Меченый атом», где упоминалось про икону: «вывезенную из города Каргополя, Архангельской области» за границу - мы окончательно поверили, что «дыма без огня» не бывает. Так что, возможность проникнуть в святая святых – музейные «закрома» и увидеть, что там хранится - заводила нас не по детски.

И на очередном перекуре, я туда забрался.
В помещении было темно и страшно. Свет попадал в помещение только через узкие бойницы в толстых кирпичных стенах. Они мало что освещали, но давали хоть какое-то направление, чтобы не заблудится. Я обо что-то споткнулся, чуть не упал, но устояв на ногах двинулся вдоль стены дальше, касаясь её левой рукой. Под ноги попадались какие-то ящики, дверные полотна, пыльный сундук, закрытый на старый навесной замок. Луч из бойницы осветил деревянные сани и ещё что-то, что я толком  не разглядел. Без фонаря сокровищ здесь было не найти, а в нашем домашнем фонарике, как назло, сели батарейки, и попытки достать новые (которые тогда являлись большим дефицитом), успехом ещё не увенчались. Уже подходя ближе к выходу я снова за что-то зацепился, споткнулся и вдруг увидел, что из под лежащих у самой стены старых досок выглядывает... бивень мамонта! Не веря своим глазам я нагнулся и, потрогав его рукой – убедился, что это мне не мерещится. Что такое бивни мамонта для пацана запоем читавшего приключенческие романы Генри Хаггарда и Уилбура Смита про искателей сокровищ, авантюристов и браконьеров добывающих в Африке слоновую кость и рога носорога? А бивни слона и бивни мамонта - в чём собственно разница? – мамонт немного постарше, на несколько тысяч лет, да шерстью оброс во времена ледникового периода – а остальное всё одинаково: хобот, уши и бивни такие же. И когда я выбрался на свет божий и рассказал об этой находке друзьям, у них тоже загорелись глаза и мы решили нарубить немного мамонтовой кости от этих, никому в сущности не нужных бивней, чтобы делать рукоятки для ножей, мундштуки или ещё что - нибудь подобное.  Серёга, у которого отец работал плотником, и острых топоров дома было как гуталина на гуталиновой фабрике, пообещал прихватить один из них завтра с собой, а нам с Сашкой, надо было найти к завтрашнему дню батарейки, или одолжить у кого-нибудь исправный  фонарик.   

Ночью мне снился мамонт.
Я бежал по мощёному крупным булыжником Октябрьскому проспекту, а мамонт гнался за мной, громко стуча копытами и высекая ими искры из дорожных камней. Его хобот был задран вверх и он, как в пионерский горн, трубил в него на всю округу. Длинная коричневая шерсть свисала  спутанными грязными клочьями, а большие уши двигались вперёд и назад, помогая ему набирать скорость. Левый бивень белого цвета, с желтоватым налётом - был закручен вверх как отрезанное кольцо огромной пружины, а на небольшом обрубке правого - виднелись следы от топора. Собираясь свернуть на улицу Болотникова, я затормозил и потеряв скорость, подпустил его слишком близко. Во дворе углового дома, с белой мемориальной табличкой на стене, в котором я хотел спрятаться от разъярённого зверя – стояла бабушка и, погрозив мне пальцем, укоризненно сказала:
– эх Женька, Женька, сколько раз говорила тебе
– не шкодничай, много неприятностей наживёшь!
В это время мамонт меня догнал и, схватив хоботом за ворот рубашки - подкинул высоко вверх. Падая на его широкую спину я попытался схватиться за длинную шерсть на боках, чтобы не соскользнуть под ноги разъярённого животного, которыми он растоптал бы меня в лепешку, но неожиданно почувствовал, что шерсть почему-то пушистая, мягкая и очень короткая.  Изо всех сил, пытаясь уцепиться за неё пальцами – я вдруг услышал как мамонт издал громкое «мяу!» и проснувшись, увидел рядом ошеломлённые глаза нашего кота Мурзика, за чью шерсть я и пытался удержаться, чтобы не свалиться. Тот забрался ко мне ночью, и  спокойно спал рядом совершенно не ожидая нападения. Он укоризненно посмотрел на меня, а потом спрыгнул с дивана и ушел спать на кухню.

Фонарик мы с Сашкой выпросили у одной из тётушек - пообещав вернуть в целости и сохранности. Серёга принёс острый как бритва топор и продемонстрировал нам его остроту, проведя газетой по лезвию и отрезав полоску бумаги. Я снова проскользнул в щель между воротинами, оторвав пуговицу на рубашке, и луч фонарика осветил помещение. Положив фонарь на какой-то грязный стол, я вытащил бивни из под груды досок, и с силой ударил топором по одному из них. Топор, отрубив только маленький кусочек, отскочил и я врезал сильнее. Несмотря на сильные удары – дело шло плохо. После нескольких попыток у меня в карманах лежало только 5-6 кусочков мамонтовой кости, размером меньше трёх сантиметров и, когда мы их разглядели - поняли, что ничего из них не сделать. Самым  неожиданным было, что под тонким внешним слоем находилась пористая, как губка, внутренность обычной кости,. Вдобавок к этому – на лезвии топора появились такие зазубрины, что Серёга чуть не прослезился, представив будущую реакцию отца. Но посовещавшись, после обеда мы решили предпринять новую попытку, и проверить на прочность второй бивень.   

Ну рассказывай, что ты там делал? – спросил меня отец, который в тот день  неожиданно приехал в Каргополь.
– где? – «прикинувшись шлангом» ответил я вопросом на вопрос.
– Ладно, поставим вопрос по другому...что ты делал сегодня в подвале музея, да ещё и с топором в руках?... только честно и без вранья!
– рубил бивень мамонта! – опустив глаза, и глядя на свернувшегося в клубок на стуле кота Мурзика, честно ответил я. Надо было видеть батино лицо при этом ответе. Но он взял себя в руки, и немного помолчав - снова спросил:
– а можно поинтересоваться – для чего ты это делал?... ты испытываешь ненависть к мамонтам? они тебе сделали что-то плохое? – в его глазах  плясали смешинки.
– Нет, мы хотели рукоятки ножей и мундштуки из мамонтовой кости делать – немного воспрянув духом, сказал я. Опять долгая пауза.
– милицию вызывали?... вас допрашивали? – наконец спросил отец, отвернувшись к окну и, как я теперь понимаю, пытаясь сдержать смех.
– нет....- а почему?...
- не знаю, директор не видел, что я бивни рубил: когда ворота открывать стали, я успел их за доски задвинуть и вышел на встречу – ответил я, вспоминая как «эмоционально» отреагировали на моё появление из темноты с топором в руке зашедшие в подвал, по каким-то своим делам, директор музея с сотрудницей. А на последующие расспросы: что я там делал и с какой целью забрался в подвал с топором – я твёрдо стоял на версии своего «глупого любопытства», что было правдой.
– ладно, поедешь со мной в Няндому – подвёл батя итог своих размышлений:
- отправим тебя в понедельник в Плесецкую, к тётушке с дядюшкой...там музея нет, грибов наросло видимо-невидимо - делом хоть займёшься. Хотя... – он опять помолчал и задумчиво произнёс: – космодром рядом...  надеюсь ракеты там лучше охраняют, чем музей и ты, со своими дружками, до них не доберёшься! Но предупредить надо! 
– охрану предупредить? – испуганно спросил я:
- дядю Аркадия, а то вы у него «пионерку» (так называли маленькую ж.д. дрезину с двигателем от мотоцикла) уже угоняли, вот и пусть присмотрит получше за тобой.
- А Сашка? ... Сашка с нами поедет - на поезд посажу и отправлю в Северодвинск – там родители встретят и пусть сами подводные лодки от него берегут.
Через много лет батя признался, какой выдержки потребовала от него эта история. Хотя чем-то и помогла – так как он и приезжал тогда за нами, готовясь к нашему нытью и уговорам, чтобы не увозили из Каргополя до конца каникул. А тут он и меры принял и увёз в наказание.            

Прошло много лет. Гуляя однажды по Каргополю после длительного отсутствия - я вспоминал своё счастливое детство, родственников и друзей, живущих здесь, и разъехавшихся по всему свету и, проходя мимо Введенской церкви, зашел в находящийся на своём месте каргопольский  краеведческий музей, решив посмотреть, что изменилось с тех пор и снова окунуться в атмосферу дореволюционного, провинциального городка. Не спеша обойдя по кругу его небольшие, но такие уютные залы, где выставлены многие знакомые мне с детства экспонаты, я улыбнулся, вспомнив ту давнюю историю и спросил у сотрудницы, где сейчас находятся бивни мамонта, которые когда-то были выставлены здесь? Девушка очень удивилась - она никогда не слышала о таких экспонатах и посоветовала зайти в кабинет директора и узнать об этом у неё. В кабинете находилась умудрённая опытом женщина, поздоровавшись с которой - я рассказал эту историю и задал мучивший меня вопрос об этих таинственных бивнях, которые в детстве видел выставленными в одном из залов музея, а найдя их в подвале чуть не получил большие неприятности. Мария Ивановна (назовём её так) задумалась и вдруг, весело засмеявшись, сказала:
– поняла теперь о чём Вы говорите!
 И поведала историю, которую я попытаюсь рассказать здесь своими словами: возможно и перепутав что-то в связи с прошедшим временем, так что заранее извините, если найдёте неточности.
 
В 1933 году каргопольский музей из Крестовоздвиженской церкви, которая сильно пострадала в результате пожара, был перемещен во Введенскую церковь, где проводились выставки, выставлялись коллекции и которая многие годы была единственным зданием музея. Менялись директора и сотрудники (некоторые из них были репрессированы), и никто уже не помнил (не сохранились документы) откуда взялись эти бивни, выставлявшиеся в коллекции найденных на стоянках древних людей в каргопольском районе: наряду с наконечниками стрел, копий, черепками от глиняной посуды, каменными топорами и дубинками. Бивни мамонта, да ещё такой сохранности, были редкими экспонатами в музеях Архангельской области и ими очень гордились - до того момента, когда кто-то из сотрудников очередной экспедиции, или просто зашедший в музей учёный - не определили, что эти «бивни мамонта» – вовсе не бивни мамонта, а рёбра кита и каким ветром их занесло в древний Каргополь - история умалчивает. После этого выяснения и убрали их в подвал, где и лежат они, возможно, до сих пор! Тогда понятно мне стало почему в нарубленных кусочках «мамонтовой кости» оказалась пористая серая сердцевина, и из неё не только рукоятку, но даже мундштук было не сделать. Но по заслугам получили мы не зря - не надо портить чужое имущество и лезть туда, куда тебя не просят.

Но всё-таки обидно, что нет теперь в каргопольском музее такого классного экспоната как бивни мамонта, доказывающие на сто процентов,  что водились мамонты на каргопольской земле, бродили в древности эти гиганты по берегам реки Онеги.
И даже герб древнего города Каргополя мог бы выглядеть по другому: не «баран с золотыми рогами, лежащий на золотых головнях..» как сейчас, а допустим - «мамонт с белыми могучими бивнями, пасущийся у реки, несущей свои воды в Белое море..» ! Чем плохо? - но не сложилось, а жаль!