И скупой заплатил

— Ли-да, Ли-да, вставай. Лида!
Лида с трудом разомкнула глаза. Телефон истерично вибрировал на тумбочке, мать нависала над кроватью, как мост.
— А? Я куда-то опоздала?
— Тебе с утра кто-то названивает, все названивает и названивает! Скоро это бж-ж нам все винтики повыкручивает! Вставай!
Похожая на сахарницу с двумя ручками, мама вышла из комнаты, заставленной книгами и забросанной бумагой. Лида потянулась к непрерывно жужжащему телефону и одним глазом, с трудом разглядела имя звонящего:
— Чего ты хочешь в воскресенье, Паш? — спросила она, прикрыв оба века.
— Лид, Саныч умер.
Лида согнулась в прямой угол.
— В смысле? Мы же переписывались вчера по поводу комиссии. Ему же всего за сорок! Это розыгрыш какой-то?
— Лида, он застрелился вчера вечером. Соседи услышали выстрелы и вызвали полицию.
Сама того не замечая, Лида встала с постели и начала топтаться то по ковру, то по бумагам.
— Колючий случай! Его застрелили?
Паша вздохнул. Лида жевала пальцы.
— Нет, сам. Никого не было. Больше пока ничего не знаю. Наберу потом.
Не успел Паша сбросить, в комнату зашла мама и, увидев Лиду, немного согнулась. Лида стояла ровно в центре комнаты и глядела сквозь экран мобильника и ладонь, на котором телефон лежал.
— Мам, Шефа нет… через две недели защита… как?
Паша перезвонил под вечер. Два огнестрельных: грудная клетка и висок.
— Есть три новости: две хорошие и одна плохая.
— Начни с плохой.
— Я тебя не спрашивал. Первая хорошая новость: он оставил записку. Плохая новость: в ней нет ничего о мотивах. Вторая хорошая новость: как твой научрук, он оставил тебе все научные материалы в домашней библиотеке, так что ты можешь их забрать.
Лида взревела подстреленным животным:
— Как мой научрук он мог бы выпилиться через три, сука, недели!
В понедельник кафедра гудела от новостей и сплетен. Внеплановое заседание по поводу защиты Лидиной диссертации вылилось в неакадемические споры о покойном профессоре и его поступке. Кто-то из женщин постарше роптал: «Какой молоденький еще был!», помоложе — кривились: «Мутный тип, судился из-за алиментов!» Лидия удивлялась: «Какие такие алименты?» Профессор Павлов отвергал брак, и эта принципиальная позиция импонировала Лиде: брак мешает карьере. Она мечтала повторить его научный путь и стать кандидатом юридических наук в 27, а доктором — в 38.
— Что же мне с вами делать? — Вздыхал декан, глядя на Лиду.
С похоронами тянули неделю. Опытный Паша, уже доцент, тоже птенец Саныча, уговаривал Лиду еще до прощания съездить домой к Шефу и посмотреть, не оставил ли он что-то действительно важное для защиты. Лида уже почти согласилась, но, узнав, что ехать придется аж в Домодедово, еще три дня отказывалась. В противостоянии победила тревожная лихорадка, сопровождающая всяческие важные события.
Только пятьдесят минут они тряслись в электричке от Павелецкого вокзала до Домодедово, а от станции до места назначения долго дожидались маршрутки. «Самолетом все-таки было бы быстрее, раз уж мы в Домодедово, а?» — предположила Лида.
Константин Александрович жил в со вкусом обставленной, довольно скромной для практикующего адвоката с регалиями, чистой и светлой евродвушке. Лида окинула взглядом коридор, ведущий в кухню, совмещенную с гостиной и, разглядев на стыке пола коричневые следы крови, не стала туда идти.
В спальне был оборудован кабинет. Среди книжных шкафов кровать и шкаф для одежды выглядели неуместно и словно сами этого стеснялись, как первокурсники при академиках. Лида включила свет и стала разглядывать: ну, понятно, право такое, право другое, римское право, история права, правовые семьи, гражданский кодекс, уголовный кодекс, семейное право, нотариат, юриспруденция в литературе, юриспруденция на театральных подмостках, латино-русский словарь, экономика, социология, история Отечественной войны 1812 года, «Столкновение цивилизаций» Хантингтона, «Это было в Лионе» Паулины Матье… Паулины Матье?
Лида не помнила времен, когда не знала Паулину: она дружила с Лидиной мамой еще с поэтического кружка во Дворце пионеров, куда в свои 13 лет приносила блестящие переводы Бодлера, Верлена, Аполлинера и Превера. Мама говорила про подругу, что она родилась не там, где должна была. Лида считала Паулину редким праздником, которого ждешь, а он быстро проносится, оставляя тебя ждать месяцы и годы. Сама по себе солнце, она приезжала из-за границы, привозила импортные игрушки, шмотки, обувь, вина. Лида помнила ее звонки: Поля всегда приглашала их туда, где жила. Лиде было 10, когда Паулина обосновалась в Провансе, купив дом в Марселе на свой первый крупный писательский гонорар.
Лида пальцем потянула твердый корешок, и книга, плотно прижатая другими, с трудом вышла из шеренги. С этой повестью Поля дебютировала восемнадцать лет назад, когда заканчивала учебу в Лионе, и Лида зачитала аналогичный экземпляр до дыр. Обложка распахнулась без хруста, и в голубых петельках на первом форзаце Лида узнала почерк: «Дорогому Косте с лучшими пожеланиями на писательском поприще. С восхищением и французским поцелуем от автора». Поля подписалась годом выпуска книги.
Лида потянулась к полке, где стояли и другие, самые остроумные ее книги, но уже без подписей: «Гаргантюа и Пантагрюэль мертвы», «Дуэль Вийона и Дрюона», «Мясо англичане принимают в дар», и та самая, на гонорар с которой она купила дом в Марселе — «Не бойся меня», подписанная уже более строгим почерком: «Косте на память о встрече в Москве» и внизу год, когда она ездила в мировой тур. Но откуда у него столько Полиных книг? Почему они так интимно подписаны?
Это значит… а что это, черт побери, значит?



— Это значит, что литературная дружба с Францией сложилась в России благодаря Наполеону. — Смех прокатился по амфитеатру и выплеснулся как из перевернутого кверху пузом динамика. — Спасибо за ваши вопросы, до скорых встреч!
Под звонкий всплеск аплодисментов Паулина встала и отвесила публике реверанс. Мгновенно к столику с ее книжками выстроилась очередь подписать книгу и поболтать с писательницей. Лиду всегда смущал этот момент неловкого ожидания в сторонке. Когда между людьми уже появился просвет, Лида заглянула в дыру и встретилась глазами с Полей почти мгновенно.
— Лида! — воскликнула она восторженно. — Сейчас, две минуты, я закончу.
Лида продолжила в ожидании колупать сапогами идеально гладкий белый пол с легкими разводами снежной грязи, пока не заметила Паулину, поднимающуюся из-за столика.
— Как я рада тебя видеть! — Паулина сжала Лиду в объятиях. — А где мама?
— Она в командировке в Питере, просила передать тебе огромный привет и поцелуй.
— Так если она в Питере, то мы с ней сможем увидеться там. Я лечу туда сегодня.
— Скоро? У тебя много времени?
Сквозь отсвет ярких ламп Паулина разглядела на циферблате серебряных наручных часов время.
— В восемь часов. Ты как сама? Защитила диссертацию?
— С горем пополам, да. Мой научрук застрелился за две недели до защиты.
Смуглое лицо Паулины побледнело.
— Ужас… Не могу представить, что тебе пришлось пережить…
— Именно об этом я хотела с тобой поговорить. Его звали Константин Александрович Павлов.
Глаза Поли совершенно потухли, она приблизилась к Лиде и тихо, прогоркло протараторила:
— Обсудим за чашкой кофе. Я знаю одно место. Только предупрежу менеджера.
Через четверть часа они уже сидели в полупустом, несмотря на выходной день в центре столицы, чёрном кафе с редкими струями желтого света, льющимися отдельно на каждый стол. Только после того, как дамам принесли кофе, Паулина начала свой рассказ — с вопроса:
— Откуда ты знаешь, что мы были знакомы?
— Я нашла «Это было в Лионе», когда разбирала его книжные полки. Еще и «Гаргантюа и Пантагрюэль…», «Дуэль…», «Англичан», и «Не бойся…», — Лида сокращала названия так, как это делала сама Поля.
Паулина неопределенно хмыкнула, сложив руки перед собой. Непринужденно разминая локти, она коснулась взглядом края соседнего стола, провела словно кончиками пальцев по пенке капучино и остановилась на перечнице.
— Застрелился… ну точно Костя Треплев. Мы познакомились лет двадцать назад, еще перед моим отъездом в Лион, значит, прошло уже почти двадцать два года. Я заканчивала лингвистический, Лион был еще писан вилами по воде. Я грезила Высшими литературными курсами в Литинституте, как и Костя. Он тогда только пошел в аспирантуру, активно публиковал научные работы, метил в кандидаты. Так мы и познакомились на форуме, где студенты и абитуриенты обсуждали поступление и вообще учебные будни.
Он заинтересовался моей фамилией: оказалось, сам владел базовым французским. Мы перешли в аську — помнишь такую? — и несколько дней переписывались. Он признавался, что выбрал юриспруденцию лишь из практических соображений, чтобы затем посвятить себя творчеству, не испытывая нужды. Писал мне, как любит умных женщин, просил, чтобы прислала свои работы, и в каждом слове я видела заинтересованность — я уже тогда не могла ошибаться в словах. Молодые и беззаботные, договорились, что встретимся погулять и переспим. В назначенный день мы встретились на Воробьевых горах и долго гуляли. Был апрель, тепло и сухо, мы обсуждали его зарубежные стажировки, французскую историю и литературу, профессиональные амбиции. Я, разумеется, даже не намекала на Лион — боялась спугнуть судьбу.
Косте было тогда всего 24, но он стеснялся своих седеющих висков и выбривал их, оставляя темно-русый чуб. Из-за того, что к его высокому росту и вполне притягательной внешности прилагалась жуткая картавость, а букву «л» он менял на четкую «в», он выглядел даже немного смешным, особенно на контрасте с серьезностью и строгой одеждой.
Мы поехали к нему домой на электричке, куда-то за аэропорт, а потом еще минут пятнадцать тряслись на «Газели». Всю дорогу он говорил: посмотришь, как ко мне ехать, вдруг тебе больше не захочется. Оказалось, он сам, своими силами, купил эту квартиру несколько месяцев назад. Она была еще не совсем обставлена, телевизор висел на голой стене.
У дома взяли красное, колбасу, пирожные. Он включил кассету Джо Дассена. Сели за стол, стали пить и разговаривать. Говорили мы совсем недолго: о его происхождении — он родился на Северном Кавказе, о каких-то странных девушках, что у него были. И разговор, как ожидалось, переменил плоскость.
Целуя меня, он шептал: «Какая ты нежная, Полечка». Со мной прежде и после не случалось такого, что я отдалась бы человеку, первый раз увидев его лично, после недели знакомства. Мне противно подпускать к себе незнакомца, но в первый и в последний раз я ощущала, что уже знаю человека.
Проснулись рано. Спешили каждый по своим делам, но успели еще разок переспать. Обратной дорогой я касалась его руки, и он не отстранялся.
И, естественно, переписки сошли на нет. Я пыталась поддерживать связь, но по односложным ответам все стало понятно. Я написала что-то в духе: «Я так понимаю, все кончено». Его ответ до сих пор помню дословно: «Ох, Паулина, сколько драмы в твоих словах! Если хочешь, можем и повторить как-нибудь». Отчего-то я очень разозлилась и уже не помню, что именно ответила, на что он прислал: «Ну мы же останемся друзьями? Будем обмениваться важными новостями и информацией». Получила ли я от него какую-то важную информацию или новость? Ни. Од. Ной. А их было много.
Через несколько месяцев я все-таки улетела в Лион и провела там три года. Появился ЖЖ, я стала вести блог о своих буднях, подписалась на Костин журнал, а он, кстати, на мой.  А новостей все не было, да и я стала жить совсем другой жизнью.
Мне не хотелось расставаться с Лионом, но я страшно соскучилась по жизни в Москве. На фоне переживаний я и начала писать «Это было в Лионе», как сублимация. Не помогло, и я вернулась в Москву, пожить прежней жизнью и подумать, чего я еще хочу. Выложила какой-то незатейливый пост про серую ветку Московского метро, и вдруг Костя прислал под ним анимашку-сердечко.
Я и подумала: все выросли, уж за три года-то. Да и я не прочь «повторить как-нибудь», как он и предлагал. В журнале у него был закреплен пост о выходе монографии. Я пролистала ниже: несколько месяцев как он защитил диссертацию.
Я написала в аське: «Привет! А я тоже думала о тебе недавно». Он ответил: «Правда, и я о тебе думал». В переписке он заваливал меня комплиментами. Я поздравила его со степенью и сообщила, что я снова в Москве. Прежде чем я успела предложить встретиться, он сам заговорил о том, чтобы увидеться и пообщаться. Так и договорились поболтать за кружкой пива.
Мы увиделись на Чистых прудах. Была суббота, Костя приехал из института: он тогда читал лекции первокурсникам, а по будням активно практиковал. Седеющие виски он пытался побороть краской черного цвета и длиной — к моменту нашей встречи он не стригся полгода или около того. Когда я потом увидела «Гарри Поттера», а там Рикман играл Северуса Снейпа, это был точно Костя в то время. 
Мы выпили по три кружки пива — он, само собой, угостил меня. Костя подарил мне свою монографию и подписал: «Дорогой Паулине Львовне с добрыми пожеланиями». Я подарила ему свеженькую «Однажды в Лионе» и подписала немного откровеннее.
Говорили о политике: он удивил меня своим максимализмом, радикальными суждениями о том, что такое правизна, и презрительно высказывался о «левачестве». Совсем как подросток, и это еще тогда! Я не стала с ним спорить. Простые радости жизни он называл мещанством. Пару раз он сказал, как восхищается моими суждениями, как любит разговаривать с интеллектуальными женщинами и какие красивые у меня волосы, и мне казалось, что все идет хорошо.
Костя шлифанул пиво порцией фиш-энд-чипс и предложил разъезжаться по домам. «Если ты, конечно, не хочешь чего-то еще», — отозвалась я. «Ну я только за, если тебя не испугает срач и полное отсутствие еды. Я запланировал мещанские дела, то есть уборку, на завтра». Мы шли до вокзала, смеялись и курили. От станции мы взяли такси, у дома купили пиво и кексы.
Он поставил на диске какую-то попсятину и переоделся. Квартира преобразилась: появились шторы, кофейный столик, телевизор стоял уже в специальной нише с полками и шкафами. Мы сели на диван. То брались за руки, то подсаживались поближе. Порой он качал головой, риторически восклицая: «Зачем же ты уехала оттуда». Время от времени дотрагивался до моих бедер, а мои ладони лежали на его коленях.
Вдруг он выдал: «Ты не обидишься, если у нас сегодня ничего не будет?» Я не очень поняла, так и спросила: «В смысле?» Он ответил: «Вечно вы, женщины, делаете вид, что не понимаете. Нет, ты пойми, я не дед, мне всего 27, я просто очень, очень устал. Давай в другой раз».
Мы попивали пиво, снова обсуждали политику, права женщин. Он сказал, что оставил идею поступать на ВЛК, потому что фактически он сейчас пишет книги, разве что только они научные. Мы поболтали по-французски, и он решил показать мне свои тетради с языковых курсов. Залезая в полку над телевизором, он выдал:
— Когда выйдешь за меня замуж, будешь знать, где лежат все мои рукописи.
Я уже не верила таким словам, но не смогла не взбудоражиться, хотя бы от возмущения.
Было заметно, что он захмелел от усталости и сбросил весь хитин. Он шептал мне в шею, прикрыв глаза: «Как же мне хорошо с тобой… Я словно дома. В моих мещанских буднях так не хватает кого-то, кто создает атмосферу». Мы поцеловались и решили идти спать. Затем снова поцеловались, и он обнял меня: «Как же мне хорошо!»
Костя настоял на том, чтобы я спала обнаженной, ласкал и хвалил мою грудь, проверил рукой, прости, что у меня в трусах, но сексом мы так и не занялись. Мы легли в обнимку, я стала гладить его длинные волосы, он мурлыкал мне на ухо, шепча: «Откуда ты все это знаешь?» В полудреме притягивал к себе поближе и крепко-крепко обнимал меня.
Но к полудню мне нужно было ехать в Москву на встречу с издателем, и для Костиного выходного я поднялась довольно рано. Он умолял меня никуда не ехать, остаться и ним в постели, но я не хотела упускать, как оказалось позднее, сделку всей своей жизни. Я предложила встретиться на следующих выходных, и он согласился.
На Косте вырастал новый хитин. В возобновившемся возгласе «Зачем же ты уехала оттуда» мне стало слышаться уже: «Вали-ка ты обратно!» Он заварил нам кофе, мы вскрыли вчерашние кексы, и Костя затянул шарманку о своей адвокатской практике, а большая часть его дел — разводы. Пять дней в неделю ему приходится работать с истицами, жаждущими «оттяпать у мужа побольше денег и имущества, а у того уже забирать нечего».
Мы допили кофе, я посмотрела на часы и предложила еще немного поваляться. Он продолжил рассуждать о меркантильности женщин: «Вот они все до тридцати свободные, независимые, спят со всеми подряд, строят карьеру, а потом в тридцать лет все охристианиваются, рожают детей, а потом подают на развод: загребают себе квартиры, машины, выбивают максимальные алименты. Кому они делают этим лучше? Мужчины разоряются, дети ненавидят отцов».
Меня возмутило это приравнивание. Значит, это касается и меня? Меня, коренную москвичку со своей квартирой? Я поставлю выше любви и самоуважения жалкую квартирку в Домодедово?
Через какое-то время, прочитав Костину монографию, я стала предлагать ему свои связи, чтобы продвигать книги. Возможностей было миллиард, чтобы из брежневки в Подмосковье летать из аэропорта под боком в Ниццу на дачу. Мы собирались встретиться, чтобы обсудить перспективы, заодно он бы передал мне вторую монографию, но в последний момент он находил какие-то предлоги, чтобы сорвать встречу. Снова стиль его ответов становился все более сдержанным, пока через месяц я не поставила вопрос ребром. Костя оборвал все почти что прежним «Буду рад обмениваться важными новостями и информацией». Он написал: «Я не против приятельско-дружеского взаимодействия и поддержания контактов. Но любовно-чувственный сюжет невозможен. Я просто не испытываю необходимые для этого эмоции».
Последний раз я видела Костю десять лет спустя, когда приезжала в Москву на презентацию уже глубоко беременная Сашей. Кажется, это было с «Англичанами». Он подошел ко мне, весь как молью покусанный, молча протянул мне «Не бойся…», которую я написала про нас. Я так же молча подписала книгу. Мы даже взглядами не пересеклись. Насколько я понимаю, примерно в это время и началась вся эта канитель с судами. До меня дошли слухи, что очередная такая же поклонница литературы родила от него ребенка, сначала просто умоляла взять ее замуж, потом рассвирепела и подала иск об установлении отцовства, съела этим все его накопления. И вот как бездарно он все оборвал.
А тем утром я уехала от Кости на встречу, благодаря которой у меня теперь есть все. Это был заказ на вторую книгу и переводы обеих моих книг на французский. С этого гонорара я и купила дом в Марселе, а все остальное ты уже знаешь. Теперь у меня дача в Лос-Анжелесе, или наоборот, потому что в Голливуде как раз приходится работать.
Я давно убедилась, что какие-то истории приносят нам счастье совершенно непредсказуемыми путями. Ожидаешь одного, а в цепи оказывается гораздо больше звеньев. Кажется, уже и не дождешься желаемого, а потом р-раз! — и ценишь полученное гораздо больше, чем мог бы, если бы не проходил проверку временем. А какие-то истории случаются с нами как уроки: для того, чтобы чему-то научиться и сдать жизненный экзамен. Вот Костенька не сдал.
Поля заказала водки. Помянули Костеньку. Водка была пресная, как вода.