Два билета в счастье

Два билета в счастье.

Низкий, вибрирующий гул общедомового утилизатора в жилом блоке «Гамма-7» вырвал Василия Ларина из неглубокой, тревожной дрёмы. Это был звук нового дня, неотличимого от предыдущего. Скоро по системе вентиляции поползёт привычный кисловатый запах переработанной биомассы — запах их жизни. Он открыл глаза.

Взгляд уперся в серую, испещренную микротрещинами поверхность. Еще один день. День неотличимый от сотен, тысяч предыдущих. День, который нужно просто пережить, перетерпеть, как хроническую боль.

Мужчина поморщился, чувствуя, как ноет спина. Наследие старой травмы на производстве и неудобной откидной койки, которая уже давно требовала замены пружинного блока. Но на это, как и на многое другое, вечно не хватало юнитов.

Потолок ячейки три на три метра нависал так низко, что, казалось, давил на грудь. Василий был мужчиной крепкого телосложения, но годы изнурительной физической работы и скудного питания сточили его. Тёмные волосы с ранней сединой на висках были коротко острижены, а на его осунувшемся лице, под густыми бровями, залегли глубокие морщины. Ему было всего сорок, но выглядел он на десять лет старше.

Рядом, отвернувшись к стене, спала Лика. Даже во сне её поза выражала хрупкость и напряжение. Когда-то её красота была яркой, живой; теперь она стала призрачной, словно выцветшая голограмма. Тонкие черты лица заострились. Под большими серыми глазами залегли тёмные тени, а в уголках губ затаилась горечь, которую не мог скрыть даже сон. Она вздрагивала от каждого громкого звука за стеной — вечного нейрошума гигантского города.

Василий осторожно сполз с откидной койки, стараясь не издать ни звука. Пространство было роскошью. Один неверный шаг — и можно было задеть сложенный обеденный стол, вмонтированный в стену, или единственную на семью зарядную станцию для датападов.

Сонный голос донёсся с верхнего яруса, где в своём спальном коконе спала Люся:

— Пап, уже утро?

— Утро, котёнок. Спускайся. Завтрак почти готов.

Его одиннадцатилетняя дочь была копией их обоих: от него ей достались тёмные волосы и упрямый подбородок, а от матери — большие, серьёзные серые глаза, в которых, однако, ещё плясали искорки детского любопытства. Она была худенькой и быстрой. Её энергия казалась чудом в этом удушающем мире.

С верхнего яруса раздался шорох, и через мгновение оттуда свесилась голова Люси. Её волосы были спутаны, а на щеке отпечатался узор от подушки. Она ловко, как обезьянка, соскользнула вниз, уже держа в руках свой датапад.

— Па, а сегодня в школе новый модуль по древней фауне. Заценил бы ты, какие там пикчи!

Она плюхнулась на единственный складной стул, придвинув его к столу, и ткнула пальцем в экран.

— Вот, смотри, это типа «кошка». Прикинь, древние их дома держали! Она, короче, такая… пушистая, и типа мур-мур делает.

Василий мельком взглянул на яркую, сгенерированную нейросетью картинку существа с зелеными глазами и полосатой шерстью.

— Это хищник, Люся. Маленький, но хищник. И да, их держали дома. Говорят, они ловили мышей.

— Мышей? А это кто? Типа крыс, только мелкие? Блин, кринж какой-то. А вот это «корова»!

На экране появилось изображение крупного рогатого животного на фоне неправдоподобно зеленого луга.

— Она, типа, траву жевала и молоко давала. То самое, которое у нас в пакетах «Молоко-Стандарт»? Только настоящее?

— Да, Люся, настоящее, — вздохнула Лика, которая уже стояла у синтезатора рядом с Василием.

Она мягко провела рукой по волосам дочери.

— И трава была настоящая, и деревья.

— Деревья? — быстро перелистнула картинки Люся. — А, вот! Зеленые такие, да? Которые воздух чистят? У нас же только эти… УФ-фермы фиолетовые. А это что за синяя фигня огромная?

На экране плескалось бескрайнее синее пространство с белыми барашками волн.

— Это море, дочка, — тихо сказал Василий. — Огромный водоём с солёной водой. Там когда-то плавали рыбы, киты…

— Вау! Прям как в той старой игре «Океанские Хроники»? Только там всё радиоактивное было. А тут чистое? И рыбы не мутанты? Па, мам, а почему мы всего этого никогда не видели? Это же… это же круто! Почему всё так стало?

Василий и Лика переглянулись. Что ответить ребенку, который знает о природе только по картинкам из датапада и рассказам из прошлого, звучащим как сказки?

— Так получилось, солнышко, — снова погладила Люсю по голове мать. — Мир изменился. Людей стало очень много.

— Двадцать миллиардов, — пробубнила Люся, цитируя инфосводку. — Это же капец сколько. Но всё равно, как-то… неправильно это всё. Не по-честному.

Пока Василий нажимал кнопки на панели пищевого синтезатора, из которого в три миски поползла стандартная серая биопаста с усиленным витаминным комплексом «Омега-3». Сегодня была среда, день «рыбного» ароматизатора. «Умная стена» напротив кровати ожила, транслируя утренний инфопоток от госкорпорации «ГлобКом».

«06:00. Доброе утро, граждане Единого Мирового Правительства! Сводка новостей за 12 июля 2233 года. Уровень загрязнения воздуха в секторе Евразия, Центр: оранжевый. Концентрация СО; — 987 ppm. Ожидаются кислотные осадки в восточных субсекторах. Рекомендуется использование респираторов класса FFP3 и защитных зонтов с полимерным покрытием. Температура за бортом жилых блоков: +34°C. Температура на открытых территориях: +48°C».

Диктор с идеальной улыбкой и безупречно уложенными волосами цвета платины вещал на фоне голограмм цветущих садов, которые никто из них в реальности не видел уже несколько поколений.

«Демографический отдел ЕМП сообщает: численность населения Земли достигла отметки в двадцать миллиардов триста миллионов человек. В связи с этим напоминаем о программе „Ответственное Родительство“, и бонусах за добровольную стерилизацию после рождения первого ребенка. Помните, каждый новый гражданин, это дополнительная нагрузка на экосистему и ресурсы планеты!»

Затем пошли новости из регионов.

«В Африканском мегакластере пятые сутки не утихают беспорядки, вызванные критическим дефицитом питьевой воды и продовольствия. Силы Корпуса Безопасности применяют нелетальные методы для усмирения толпы. Зафиксированы случаи применения звукового оружия „Сирена“ и седативных аэрозолей. Ситуация оценивается как напряженная, но контролируемая».

На стене мелькнули кадры: ревущая толпа с самодельными плакатами «Воды! Еды!», летящие камни, бронированные автозаки Корпуса Безопасности и патрульные дроны, распыляющие желтоватый газ.

— Опять бунтуют, — пробормотал Василий, ставя миски на стол. — Будто это что-то изменит. Им бы пахать, как мы, а не горло драть.

— Их можно понять, — тихо сказала Лика, которая стояла за его спиной, поправляя растрепавшиеся волосы. — Без воды… это ад. Мы хотя бы по карточкам получаем свою норму.

Она потёрла ладонью лицо, словно стирая остатки сна или тяжелые мысли.

— Без воды мы все загнемся, — отрезал он резче, чем хотел. — И те, кто бунтует, и те, кто молча пашет. Вопрос времени и цены.

Новостная лента сменилась.

«Корпорация „Аква-Корп“ информирует о плановом повышении тарифов на очищенную воду на 7% в связи с необходимостью модернизации глубинных геотермальных насосов и систем многоступенчатой фильтрации класса „Аква-Прим“. „Аква-Корп“ — мы заботимся о вашем будущем, капля за каплей!»

Голос диктора сочился фальшивой заботой.

— Заботятся они, — хмыкнул Василий. — Выжимают последнее. Скоро за воздух платить будем отдельно от коммуналки. Помяни мое слово.

— Па, ну это уже токсик-ток, — заметила Люся, ковыряя пасту ложкой. — Хотя препод по социологии говорил, что в некоторых элитных биокуполах воздух реально продают по фракциям: «горный», «морской», «лесной». Типа, ароматерапия для богатых.

— Вот видишь, — кивнул Василий. — Скоро и до нас дойдет.

Следующий сюжет:

«Экологический мониторинг: Тихоокеанский мусорный континент, известный как „Великое пластиковое пятно Омега“, достиг рекордных размеров, его площадь превысила территорию бывшего Австралийского континента. Ученые предупреждают о необратимых последствиях для остатков морской биосферы. Корпорация „Полимер-Ресайкл“ обещает запустить новый флот автономных сборщиков мусора, но признает, что это лишь капля в море».

На экране показали удручающие кадры. Бескрайнее поле пластиковых отходов, колышущееся на волнах.

— Я видела стрим, где эко-активисты пытались там что-то чистить, — сказала Люся. — Их потом Корпус Безопасности разогнал. Сказали, несанкционированная деятельность. Типа, только корпорациям можно.

— Конечно, только корпорациям, — усмехнулся отец. — Они же на этом гранты получают.

Последним сюжетом была реклама. На экране возникли залитые мягким светом пространства лунной колонии «Селена-Прайм». Счастливые, красивые люди в элегантных светлых одеждах гуляли по паркам под огромным куполом, сквозь который была видна Земля, голубой шарик в черноте космоса. Они ели настоящие фрукты из ваз, смеялись. Дети играли на изумрудных лужайках. Голос за кадром, бархатный и убеждающий:

«Устали от перенаселения, грязного воздуха и вечной борьбы за ресурсы? „Селена-Прайм“, ваш оазис спокойствия и роскоши на Луне! Апартаменты с панорамным видом на Землю, персональные биогенераторы свежих продуктов, доступ к эксклюзивным развлекательным центрам. Инвестируйте в свое будущее, инвестируйте в „Селену-Прайм“! Первоначальный взнос, от пяти миллионов юнитов. Возможна корпоративная ипотека для топ-менеджеров».

Следом шла более доступная реклама:

«„Луна-Парк Резорт“, незабываемый уикенд в низкой гравитации! Почувствуй себя космонавтом! Прыжки на три метра, лунное сафари на роверах, ресторан „Звездная пыль“ с синтезированными деликатесами. Путевки от 50 000 юнитов! „Луна-Парк Резорт“, отдохни от всего земного!»

Василий с отвращением выключил стену. Контраст между этой глянцевой ложью и их серой пастой в мисках, их тесной ячейкой и безрадостным будущим был физически болезненным.

— Когда-нибудь, — мечтательно протянула Люся, — я накоплю юнитов и слетаю в «Луна-Парк». Попрыгаю там.

Дальнейший завтрак прошёл в молчании. Затем начались сборы. Василий и Люся надели стандартную одежду из переработанного фиброволокна, защёлкнули на лицах респираторы.

— У меня сегодня может быть небольшая подработка, — сказала Лика, отводя взгляд. — Перевод старых текстов для исторического музея. Могу задержаться.

Мужчина замер, поправляя пряжку респиратора.

«Небольшая подработка».

Эти слова уже несколько месяцев звучали в их доме, как тихий, но настойчивый сигнал тревоги. Лика всегда отводила взгляд, когда говорила о ней. Перевод старых текстов… Каких текстов? Для кого? В мире, где нейросети «ЛингвоКорп» переводили любой язык, любой диалект, любой древний манускрипт за доли секунды с точностью 99.9%, ручной труд переводчика был атавизмом, почти насмешкой. Кто мог платить за такую работу? И почему Лика, его Лика, которая когда-то работала младшим архивариусом в городском дата-хранилище, пока их не сократили из-за «оптимизации штата», вдруг нашла такое странное применение своим навыкам?

Подозрения, липкие и неприятные, как паутина в темном углу, давно шевелились в его душе. Он гнал их, стыдился их. Но они возвращались снова и снова, особенно когда супруга приносила домой «лишние» юниты. Не то чтобы большие деньги, но достаточные для покупки улучшенного образовательного модуля для Люси, или редкого куска синтетического мяса «Экстра-Вкус».

Он видел, как меняется её лицо, когда она возвращалась с этих самых «подработок». Уставшее, опустошенное, с какой-то новой, незнакомой ему тенью в глазах. Будто она оставляла часть себя там, откуда приходила.

Ему хотелось спросить. Тысячу раз хотелось. Прижать её к стене и потребовать правды. Но страх сковывал язык. Страх услышать то, что разрушит остатки их семьи, их хрупкого, выстроенного на компромиссах и молчании мира. Страх потерять её окончательно. И он молчал, ненавидя себя за эту трусость, за это молчаливое соучастие в чем-то, чего он не понимал, но инстинктивно боялся.

— Опять? — спросил Василий, и в его голосе проскользнуло подозрение, которое он тут же задавил. — Ладно. Будь осторожна.

Супруг поцеловал жену в щёку. Её кожа была холодной, а в глазах плескалась такая тоска, что ему стало не по себе.

* *

Дорога на работу была настоящим ежедневным испытанием. Василий спустился на лифте на нижний уровень и погрузился в гудящий человеческий океан.

Улица встретила его привычным ревом и смрадом. Многоуровневые транспортные артерии переплетались над головой, отбрасывая на нижние ярусы дрожащие тени. Каждые несколько минут с оглушительным свистом проносились экспрессы для «белых воротничков» из верхних секторов, оставляя за собой лишь горячий след озона. Внизу, на уровне Василия, тек нескончаемый людской поток.

Люди одевались преимущественно в стандартную униформу из серо-коричневого фиброволокна. Практично, дешево, износостойко. Различия были лишь в степени поношенности одежды и качестве респираторов. У кого-то они были новыми, с блестящими клапанами и датчиками чистоты воздуха, у других, старыми, залатанными, с пожелтевшими фильтрами. Лица скрыты масками, но глаза выдавали всё: усталость, апатию, затаенный страх или тупую покорность. Редкие проблески яркой одежды или дорогих аксессуаров, дата-очков с функцией дополненной реальности, стильных сумок с логотипами корпораций, лишь подчеркивали общую серость и нищету.

Вдоль стен небоскребов-ульев, покрытых копотью и граффити неизвестных кибер-художников, тянулись вертикальные фермы, ряды контейнеров с чахлой зеленью, в основном салатом и быстрорастущими водорослями, освещённые тусклым фиолетовым светом УФ-ламп. Этого было отчаянно мало для миллиардов ртов, но создавало иллюзию заботы о продовольственной безопасности.

Воздух казался плотным, насыщенным миазмами. К запаху раскаленного пластика, озона от маглев-линий и гниющей органики из протекающих мусоропроводов, примешивался едкий химический смрад от промышленных зон, расположенных на окраинах сектора. Время от времени с верхних ярусов капала грязная вода, оставляя на асфальтобетоне радужные разводы.

Огромные голографические рекламы вспыхивали и гасли на стенах зданий, навязывая товары и услуги. «Синте-Кофе „Энерджайзер“, начни свой день правильно!», «Кредит „Доступный“ от ГлобБанка. Осуществи мечту сегодня!», «Нейро-успокоительное „Релакс-Плюс“. Забудь о стрессе! Одобрено МинЗдравом ЕМП».

Василий шел, лавируя в толпе, стараясь никого не задевать. До его ушей долетали обрывки разговоров:

— …опять норматив по выработке подняли, сволочи…

— Запись к пульмонологу только через три месяца, а у малой кашель не проходит…

— …мой опять провалил тест на профпригодность в ТехноКорп, теперь только в утилизаторы…

— …где достать фильтры для воды подешевле? Эти официальные цены, просто грабеж…

— слыхали, на «Титан-Майнинг» опять авария, говорят, много погибших, но в новостях молчок…

— …мой старик совсем плох, хоспис стоит как крыло от космолета, придется отключать от жизнеобеспечения…

Каждый такой обрывок был маленьким уколом, напоминанием о том, в каком мире они живут. Мире, где человеческая жизнь стоила дешевле нового фильтра для респиратора.

Он с трудом протиснулся в переполненный вагон общественного маглева. Поезд, скользящий по магнитной подушке, был единственным доступным способом добраться до промзоны, где находился его утилизационный комплекс. Внутри вагона стояла невыносимая духота. Тела прижимались друг к другу так плотно, что нельзя было пошевелиться. Сквозь фильтры респираторов слышалось тяжелое дыхание, кашель, приглушенная ругань, плач уставших детей. Запах немытых тел, дешевого дезинфектора и перегретой синтетики, смешивался в тошнотворный коктейль.

Василий ухватился за поручень, стараясь сохранить равновесие. Он закрыл глаза, пытаясь абстрагироваться от окружающей действительности, но это было невозможно. Каждый толчок, каждый вздох соседа отдавался в его теле. Он думал о Люсе, о её вопросах про кошек и море. Как объяснить ей, почему мир стал таким? Почему они вынуждены жить в этой бетонной коробке, дышать отравленным воздухом и есть безвкусную пасту? Виноваты ли в этом предыдущие поколения, которые бездумно потребляли ресурсы планеты? Или нынешние правители, корпорации, которые выжимают из людей и Земли последние соки? А может, виноваты они сами, своей покорностью, своим молчанием?

Внезапно поезд резко затормозил, сбросив скорость. Раздался скрежет, и состав замер посреди эстакады, нависшей над одним из нижних ярусов города. Пассажиры недовольно загудели. Кто-то выругался.

— Внимание, — прохрипел динамик в потолке вагона. — Движение по линии «Гамма-Дельта» временно приостановлено из-за несанкционированной массовой акции протеста на площади Свободы. Ожидаемое время задержки, тридцать минут. Сохраняйте спокойствие. Корпус Безопасности уже работает на месте.

«Тридцать минут! — мысленно выругался Василий. — Это значит, минимум час. Опоздание, штраф, косые взгляды начальства».

Он прижался к стеклу. Внизу, на площади, которую отсюда было видно как на ладони, творился настоящий хаос. Сотни, если не тысячи людей, в основном оборванные и отчаявшиеся жители самых нижних, трущобных ярусов, перекрыли движение транспорта. Они скандировали какие-то лозунги, которые отсюда было не разобрать, но и так было ясно: «Еды! Воды! Работы! Справедливости!».

В ответ с неба, жужжа двигателями, спикировали тяжелые полицейские дроны Корпуса Безопасности, похожие на гигантских хищных насекомых. Раздались глухие хлопки, похожие на выстрелы из газовых гранатометов. Из сопел дронов ударили густые струи желтовато-зеленого пара. Очевидно, усыпляющий или слезоточивый газ. Люди в толпе начали кашлять, хвататься за горло, тереть глаза. Некоторые падали на землю, другие пытались бежать. Началась паника, давка. С верхних ярусов за происходящим безучастно наблюдали немногочисленные прохожие.

Василий смотрел на это с тупым, почти животным безразличием, смешанным с подспудной, застарелой злостью. Он злился и на этих несчастных, из-за которых он теперь опоздает на работу и, возможно, лишится части своей мизерной зарплаты. Злился на их бессмысленную, обреченную на провал попытку что-то изменить. Злился на Корпус Безопасности с их дронами и газом. Злился на тех, кто сидел наверху, в своих чистых кабинетах и кондиционированных квартирах, и довел этих людей до такого отчаяния. Злился на себя за то, что стоит здесь, в этом душном вагоне, и просто смотрит, не в силах ничего сделать, ничего изменить.

«Будьте вы все прокляты, — подумал он с неожиданной для себя яростью. — И те, кто бунтует, и те, кто подавляет, и те, кто молчит».

Через час поезд, наконец, тронулся. Площадь внизу была уже почти пуста. Лишь несколько бронированных машин коммунальных служб смывали с асфальтобетона остатки крови и неподвижные тела, которые грузили в автозаки, как мешки с мусором.

Цех встретил его привычным гулом работающих механизмов, запахом перегретого масла, гниющей органики и химических реагентов. Огромные прессы сжимали тонны мусора, конвейеры уносили отсортированные фракции в перерабатывающие реакторы. Здесь, на несколько уровней ниже жилых секторов, располагалось одно из многих «чрев» города, комплекс по утилизации отходов «Гефест-3». Работа была грязной, тяжелой и вредной, но за нее платили чуть больше, чем за неквалифицированный труд на поверхности, и это держало Василия здесь уже пятнадцать лет.

Он переоделся в защитный комбинезон, проверил датчики на респираторе и прошел в операторскую, чтобы отметиться у мастера смены, угрюмого пожилого мужчины по прозвищу Седой, который, казалось, сросся со своим пультом управления.

— Ларин, опять опоздал! — буркнул тот, не отрываясь от мониторов. — Из-за этих бузотеров на Свободе весь график к чертям. Минус десять процентов от дневной нормы, понял?

— Понял, — глухо ответил мужчина, чувствуя, как внутри закипает злость.

Десять процентов, это ощутимый удар по бюджету.

— Иди на свой участок, третий коллектор опять барахлит. И фильтры на сепараторе проверь, жалуются на превышение токсинов на выходе.

Василий кивнул и направился вглубь цеха. Его напарник, Кир, уже возился у забитого коллектора. Тот был моложе Василия лет на десять, тощий, но жилистый, с вечно воспаленными от испарений глазами и циничной усмешкой на лице.

— Здорово, страдалец, — прохрипел товарищ, выпрямляясь и вытирая пот со лба рукавом комбинезона. — Седой уже наехал? Слыхал новость дня? Говорят, со следующего месяца налог на воздух введут. Официально. Типа, за «пользование атмосферными ресурсами повышенной очистки в черте города».

Василий напрягся. Такие слухи ползли по городу постоянно, но обычно оказывались «утками» корпоративных СМИ для проверки реакции населения. Схавают или нет?

— Ерунда, — буркнул он, надевая защитные перчатки. — Корпоративная страшилка, чтобы мы заткнулись и радовались тому, что есть.

— Может, и страшилка, — не унимался Кир, ковыряя гаечным ключом ржавый вентиль. — А Венька из второго блока говорит, что это не так. У него кум в мэрии каким-то мелким клерком сидит, бумаги видел. Говорит, уже и тарифы рассчитали. За каждый кубометр вдыхаемого воздуха будем платить. Как тебе такое, а? Скоро дышать разучимся, чтобы сэкономить.

— Меньше слушай Веньку, — отмахнулся Ларин, хотя неприятный холодок пробежал по спине. — Он в прошлый раз предсказывал нашествие гигантских тараканов из канализации.

К ним подошел еще один техник, пожилой и сутулый Петрович из соседней бригады.

— Тараканы, это ещё что, — встрял он в разговор, тяжело дыша. — Вот то, что нам пайки опять урезали по калорийности, это факт. Вчерашняя биопаста вообще на вкус как мокрая картонка была. А на этикетке написано «повышенное содержание протеина». Врут и не краснеют.

— А запчасти? — подхватил Кир. — Насос на третьей линии скоро крякнет, уже неделю заявку на замену подаем, а в ответ, «ждите, на складе нет». Скоро всё тут развалится к херам собачьим, а мы будем голыми руками дерьмо разгребать.

— Говорят, ИИ-оптимизатор новый внедряют, — мрачно добавил Петрович. — «Прометей-7». Анализирует эффективность каждого работника. Тех, кто не дотягивает до норматива, под сокращение. Или на переобучение на более низкооплачиваемую должность. Мой сосед так с оператора дронов до упаковщика мусорных брикетов докатился.

— А слыхали, теперь за несанкционированную модификацию личного респиратора, штраф в тысячу юнитов или общественные работы?

Кир сплюнул на пол.

— Типа, нефиг улучшать то, что корпорация тебе выдала. Дыши дерьмом и плати.

Василий с силой закрутил вентиль на коллекторе. Образ Лики, её бледное лицо и уставшие глаза, встал перед ним. Следом появилась Люся, её любопытные глаза, её вопросы о мире, которого она никогда не видела. Налог на воздух… Если это правда, то как они будут жить? Как он сможет обеспечить хотя бы этот минимум, эту серую, безрадостную, но все же жизнь для своей семьи?

* *

Лика вышла из дома через час после ухода мужа. В общественном туалете она сменила свою простую домашнюю одежду на облегающее платье, которое подчёркивало её всё ещё изящную фигуру. На лицо она нанесла макияж, скрывший усталость и создавший маску безразличной уверенности.

Дорога в «Дельту-4» заняла почти час. Лика смотрела в окно электробуса на проплывающие мимо однообразные жилые блоки, на серые толпы людей, спешащих по своим делам. Здесь, в более престижном секторе, улицы были чище, голографическая реклама ярче и дороже, а люди выглядели чуть менее изможденными. Но суть оставалась той же. Гигантский человеческий муравейник, существующий по законам выживания.

Она думала об Артуре. Он был не похож на других её «клиентов». Те были грубы, торопливы, видели в ней лишь объект для удовлетворения своих потребностей. Он же был… другим. Вежливым, почти застенчивым. Он всегда предлагал ей чай или синте-кофе, расспрашивал о её дне, о Люсе. Он платил немного щедрее, и это позволяло ей хоть как-то сводить концы с концами. Покупать дочери не самые дешевые образовательные программы, иногда даже радовать её каким-нибудь лакомством вроде синтетического мороженого с «натуральным» фруктовым вкусом.

Но каждый раз, идя к нему, она чувствовала себя грязной, униженной. Она продавала не только свое тело, но и свое время, свое внимание, частичку своей души. Она изменяла Василию. Да, их отношения давно уже не были прежними, страсть ушла, осталась лишь привычка и общая усталость от жизни. Но Василий был её мужем, отцом её ребенка. Человеком, которого она когда-то любила так сильно, что готова была пойти за ним на край света. А теперь… теперь она шла на встречу с другим мужчиной, чтобы заработать на то, чтобы её семья не умерла с голоду. Ирония судьбы была жестокой и беспощадной.

Блок «Дельта-4» встретил её относительной тишиной и более чистым воздухом. Здесь даже росли какие-то карликовые деревца в кадках у подъездов, жалкое подобие настоящей природы, но всё же лучше, чем голый бетон «Гаммы-7». Квартира Артура находилась на пятнадцатом этаже, и из его окон открывался вид на соседние небоскребы и узкую полоску серого неба.

Мужчина встретил её на пороге своей двухкомнатной ячейки. Здесь было чисто, просторно, по сравнению с их конурой. Пахло синтетическим ароматом «альпийской свежести». Артур был одет в домашний комбинезон из мягкой ткани. Его седеющие волосы были аккуратно зачесаны, а в добрых карих глазах светилась искренняя радость при её появлении.

— Здравствуй, Лика. Проходи. Я заварил твой любимый травяной сбор «Спокойствие».

Он никогда не был груб. Он платил щедро. И это было хуже всего. Его вежливость, его почти нежное, заботливое отношение делали её занятие ещё более унизительным и мучительным. Она была для него не просто телом на час, а чем-то большим, объектом его тихой, невысказанной привязанности, и это пугало и смущало её одновременно.

Они сидели на широком диване в гостиной, пили чай и разговаривали. О погоде, о новостях, о какой-то новой популярной голографической игре. Мужчина рассказывал о своей работе в энергокорпорации, о проблемах с термоядерным реактором на городской электростанции, о бюрократии и некомпетентности начальства. Лика слушала, кивала, иногда вставляла какие-то общие фразы. Она чувствовала себя актрисой, играющей роль понимающей и заинтересованной собеседницы.

Потом они переместились в спальню. Она сняла платье, оставшись в нижнем белье. Руки Артура нежно коснулись её кожи, потом поползли выше, за спину, расстёгивая лифчик. Всё ещё полные груди смотрелись возбуждающе. Трусики упали к ногам. Лика хотела прикрыться, но осталась неподвижной.

— Ты прекрасна, — прошептал мужчина, проводя у неё между ног пальцем, погружая его внутрь.

Всё прошло как обычно, быстро, почти механически. Лика старалась отключить свои мысли, свое сознание, превратиться в бесчувственную куклу. Но это плохо получалось. Каждое прикосновение Артура отзывалось в ней не физическим удовольствием, а душевной болью.

Когда всё было кончено и на её анонимный счёт через защищенный канал упала привычная сумма в юнитах, он не отпустил её, как обычно. Он притянул её к себе, обнял и стал тихо гладить по волосам.

— Лика, — прошептал он ей на ухо, и его голос дрожал. — Побудь ещё. Поговори со мной. Пожалуйста.

Она осталась лежать рядом с ним, напряженная, как струна. Он продолжал поглаживать её волосы, плечи, и в его прикосновениях не было похоти, только какая-то отчаянная нежность и тоска.

— Ты такая красивая, — шептал он. — Такая хрупкая, нежная. Этот мир… он не должен был так с тобой поступить. Ты заслуживаешь лучшего. Гораздо лучшего.

Женщина молчала, боясь пошевелиться, боясь спугнуть это странное, хрупкое мгновение.

— Я не хочу, чтобы ты этим занималась, — тихо произнёс он после долгой паузы, и в его голосе прозвучала решимость. — Ты заслуживаешь уважения, заботы, нормальной жизни. Твоя дочь… Она тоже заслуживает лучшего.

Лика замерла. Воздух, казалось, перестал поступать в лёгкие.

— Что ты хочешь сказать, Артур? — едва слышно прошептала она.

Он повернулся к ней, заглянув в глаза. Его взгляд был серьезным, полным какой-то отчаянной надежды.

— Выходи за меня, Лика.

Она вздрогнула, как от удара.

— Что? Ты… ты серьезно?

— Абсолютно серьезно, — твердо сказал он, всё так же глядя ей в глаза.

В них не было и тени похоти или насмешки, только бесконечная, всепоглощающая тоска и робкая надежда.

— Я не смогу купить тебе виллу в «Элизиуме», или апартаменты на «Селене-Прайм». Я не олигарх. Но я смогу дать тебе и твоей дочери нормальную, достойную жизнь. У нас будет эта ячейка, она достаточно просторная для троих. Настоящая, не синтезированная еда. Хотя бы два-три раза в неделю. У меня есть доступ к корпоративным спецраспределителям. Чистая вода без ограничений. Люся сможет поступить в хорошую частную академию, получить качественное образование, а не тот суррогат, который дают в муниципальных школах. Тебе не придётся больше… вот так. Не придется унижаться, рисковать, продавать себя.

Перед её мысленным взором пронеслись соблазнительные картины. Люся ест сочное, настоящее яблоко, а не безвкусный яблочный ароматизатор. Она пьёт чистую воду, не думая о каждом глотке. Они живут в квартире, где можно разойтись, не задевая друг друга плечами, где у Люси будет своя комната. Никакого страха перед завтрашним днём, перед счетами за воду. Никакого унижения, никакого стыда. Никакого страха подхватить «Серую гниль» или другую заразу от случайного клиента.

Искушение было чудовищным, почти непреодолимым. Она уже готова была кивнуть, сказать «да», ухватиться за этот спасательный круг.

Но тут она вспомнила Василия. Вспомнила не того измученного, озлобленного, вечно уставшего мужчину, которым он стал сейчас, а того молодого, сильного, уверенного в себе парня, которого она полюбила двадцать лет назад. Его заразительный смех, его крепкие объятия, то, как он смотрел на неё с любовью и обожанием, как он обещал, что они всё преодолеют вместе, что их любовь свернет горы.

Они поженились по любви, в том мире, который ещё не до конца сошёл с ума, который ещё оставлял надежду на будущее. Могла ли она предать это? Предать его? Даже ради спасения себя и дочери. Даже ради такой соблазнительной, почти нереальной перспективы нормальной жизни.

— Мне… — проговорила она пересохшими губами, чувствуя, как сердце колотится в груди, готовое выпрыгнуть. — Я… Артур, я не знаю… Это так неожиданно…

— Подожди, — торопливо перебил её мужчина, заметив смятение. — Не спеши с ответом. Я понимаю, что это… это серьезный шаг. Я тебя не тороплю. Подумай. Хорошо подумай. Взвесь всё. И скажешь мне свой ответ. Не сегодня. Завтра, или послезавтра, или когда будешь готова. Я буду ждать.

Лика вышла от Артура как в тумане. Его слова, его предложение оглушили её, перевернули всё с ног на голову. Нормальная жизнь… Это словосочетание звучало как музыка, как забытая мелодия из прошлой, счастливой сказки. Не думать о каждом юните, не вздрагивать от каждого уведомления о повышении тарифов, не видеть в глазах дочери немой вопрос: «Мама, а мы сегодня будем есть что-нибудь вкусное?».

Она шла по улицам «Дельты-4», не замечая ничего вокруг. В голове крутились мысли, одна мучительнее другой. Артур… он был добр, он был одинок, он, кажется, действительно испытывал к ней какие-то чувства. Он предлагал ей не просто деньги, он предлагал ей убежище, защиту, будущее для Люси. Разве она имела право отказываться от этого ради… чего? Ради призрачной верности человеку, который давно уже стал для неё чужим? Ради воспоминаний о любви, которая умерла под гнетом нищеты и безысходности?

Но Василий… Он являлся частью её жизни, её прошлого. Он был отцом Люси. Да, он стал замкнутым, озлобленным, но разве не она сама отчасти виновата в этом? Разве не её «подработки» отравляли их отношения, сеяли в его душе подозрения и недоверие? Сможет ли она просто уйти, бросить его одного в этой безжалостной мясорубке жизни? Сможет ли она смотреть в глаза дочери, зная, что лишила её отца, пусть и неидеального, но всё же родного?

«Что такое верность, когда твой ребёнок голоден и лишен будущего?» — этот вопрос бился в её мозгу, как набатный колокол.

А что такое любовь? То, что было у них с Василием двадцать лет назад? Или то тихое, отчаянное чувство, которое она видела в глазах Артура?

Она не знала ответа. Она чувствовала себя загнанной в угол, перед невозможным выбором. Любое решение казалось ей предательством, или себя, или Василия, или Люси.

Дорога домой, в их тесную, душную ячейку в «Гамме-7», показалась ей бесконечно долгой. Контраст между относительным благополучием «Дельты-4» и убожеством их района был особенно разительным. Здесь всё кричало о безнадежности, о том, что никакого будущего у них нет. И предложение, такое нереальное, такое соблазнительное, звучало в её ушах всё настойчивее.

Женщина обслужила ещё двух клиентов в этот день. Механически, бездушно, ненавидя себя с каждой секундой. Заработанных юнитов хватит, чтобы оплатить счета и купить разрешение на недельную норму воды. Вечером она стояла в длинной очереди у распределительного пункта «Аква-Корп», где вооружённый охранник следил за тем, чтобы никто не набрал ни капли сверх положенного.

Дорога домой в переполненном маглеве была пыткой. Она чувствовала себя грязной, запятнанной. Ей казалось, что все смотрят на неё и знают, где она была и что делала. Женщина боялась смотреть в глаза мужу. Но перед ней стояло лицо Люси. Ради неё. Только ради неё.

* *

Вечером, когда Люся уже спала в своем коконе на верхнем ярусе, тихонько посапывая, Василий и Лика находились друг с другом. Они лежали рядом, плечом к плечу, в нескольких сантиметрах друг от друга, но между ними, казалось, пролегала огромная, холодная пропасть. Каждый думал о своем, погруженный в свои тревоги и сомнения.

Василий смотрел в низкий потолок, на котором плясали отсветы от неоновых вывесок с улицы. Мысли о возможном налоге на воздух, о вечных проблемах на работе, о туманном будущем дочери не давали ему покоя. Он чувствовал рядом дыхание Лики, её тепло, но не решался прикоснуться к ней, обнять. Что-то неуловимо изменилось в ней за сегодняшний день, она стала еще более отстраненной, замкнутой. Он боялся, что любое его неосторожное слово или движение разрушит ту хрупкую иллюзию семьи, которая у них еще оставалась. Одиночество давило на него, несмотря на то, что он был не один.

Лика лежала с закрытыми глазами, но не спала. Слова Артура, его предложение, его взгляд, всё это стояло перед её глазами. Она пыталась представить себе ту, другую жизнь, которую он ей предлагал. Жизнь без страха, без унижения, без вечной борьбы за выживание. Жизнь, в которой Люся могла бы получить всё то, чего она была лишена сейчас. Но рядом лежал Василий, её муж, человек, с которым она прожила почти половину своей жизни. Человек, которого она когда-то любила. Могла ли она просто перечеркнуть всё это? Предать его? Она чувствовала себя бесконечно одинокой в своих метаниях, в своей неспособности принять решение.

Тишины в их жилом блоке не было никогда. Тонкие стены не спасали от шума соседей. Справа, за стеной, громко работал инфо-экран. Соседи смотрели какое-то развлекательное шоу. Доносился смех и аплодисменты. Слева плакал ребенок, и его мать устало, монотонно пыталась его успокоить. Сверху кто-то двигал мебель, раздавался скрип и глухие удары. Иногда доносились обрывки ругани, приглушенная музыка, скрип кровати. Весь этот многоголосый, хаотичный шум сливался в единый гул, звук гигантского человеческого улья, в котором каждый был одинок в своей крошечной ячейке, но при этом лишен даже иллюзии уединения.

Василий повернулся на бок, спиной к Лике. Лика тихо вздохнула и тоже отвернулась к стене. Они лежали так, разделенные не только несколькими сантиметрами пространства, но и стеной невысказанных обид, страхов и неразрешимых дилемм. Два одиноких человека в одной постели, в одном тонущем мире. А за окном равнодушно светил искусственный свет мегаполиса, и новый, такой же безрадостный день уже стоял на пороге, точно такой же, как вчера, как и позавчера.

* * *

Ночь прошла в тяжелой, давящей тишине, нарушаемой лишь прерывистым дыханием спящей Люси. Василий почти не сомкнул глаз. Подозрения, словно черви, точили его изнутри, не давая покоя. Он ворочался на узкой койке, стараясь не разбудить Лику, лежавшую рядом холодным, отстраненным телом. Ее лицо в тусклом свете казалось незнакомым, чужим. Он даже протянул руку и осторожно потрогал жену, не резиновая ли она на самом деле?

Утром, когда будильник на датападе пропищал свою монотонную трель, Василий уже был на ногах, хотя чувствовал себя разбитым, словно всю ночь таскал мешки с мусором.

Лика, как обычно, молча приготовила синтетическую пасту из насекомых. Люся капризничала, ковыряя безвкусную массу ложкой.

— Мам, а почему у нас нет настоящих яблок? — спросила она, глядя на картинку в своем датападе. — Таких, как в книжке. Красных.

— Потому что они очень дорогие, милая, — устало улыбнулась Лика. — И их почти не осталось.

Василий смотрел на жену. Ее глаза были обведены темными кругами, на лице застыла маска безразличия. Он вспомнил, как раньше они сияли, когда она смеялась его шуткам, когда они мечтали о будущем. Где все это теперь? Погребено под тоннами серой пыли этого умирающего мира.

— Ты сегодня дома? — поинтересовалась супруга.

— Работаю в ночь, — коротко ответил муж.

Когда в следующий момент Лика сказала, что ей нужно уйти «по делам», сердце Василия болезненно сжалось. Он знал, что это означало. Или почти знал.

«Переводы», — мелькнуло в голове.

Официальная версия для Люси. Для него. Ложь. Он больше не мог этого выносить. Только на прошлой неделе он нашел на её счёте несколько десятков юнитов. Больше, чем он зарабатывал за два дня. Она сказала, что это «премия». Премия за что? Его работа заключалась в починке, ее, в обработке данных. Никто из них никогда не получал премий. Только стандартный, нищенский оклад.

Ему хотелось спросить. Тысячу раз хотелось. Прижать её к стене, встряхнуть за эти хрупкие плечи, которые он когда-то так любил обнимать, и закричать:

— Что происходит, Лика? Куда ты ходишь? Что ты делаешь такого, что возвращаешься с мертвыми глазами и деньгами. и

Но он молчал. Страх. Да, именно страх сковывал его язык. Страх услышать правду, которая могла оказаться страшнее любых его догадок. Страх разрушить тот хрупкий мирок, который они с таким трудом пытались сохранить для Люси. Страх, что если он надавит, Лика сломается окончательно, и тогда рухнет всё. И он останется один на один с этой безжалостной реальностью и с ответственностью за дочь, которую он любил больше жизни, но которой, как ему казалось, он не мог дать ничего, кроме своей молчаливой боли и вечной усталости.

— Просто будь осторожна, — наконец выдавил он.

Голос прозвучал глухо и отчужденно даже для него самого. Он не смотрел на неё, сосредоточенно затягивая ремешки респиратора. Маска скрывала его лицо, но не могла скрыть дрожь в пальцах.

Супруга кивнула, тоже не поднимая глаз. Руки теребили край дешевого синтетического платья.

— Я всегда осторожна, Вась. Ты же знаешь.

Ложь. Они оба это знали. В их мире осторожность была роскошью, а не гарантией.

— Я скоро. А ты пока не отведёшь дочку? Сегодня у неё воскресные занятия в нашем корпусе.

— Конечно.

Проводив Люсю в образовательный модуль, тесную комнатушку в этом же здании, где десяток детей тупо пялились в экраны под присмотром усталой, равнодушной воспитательницы, Василий не пошел обратно домой.

Модуль представлял собой еще одно проявление эффективности Системы. Дети с ранних лет погружались в стандартизированные программы, лишенные живого общения, игр, воображения. Люся сидела там, маленькая, сосредоточенная. Её лицо освещалось холодным светом экрана. Что она узнает о мире? Только то, что разрешено. Никаких яблок, никакого чистого воздуха, никаких мечтаний, кроме тех, что запрограммированы. Чтобы, как говорится, не соблазнять тем, чего нет.

Мужчина задержался у двери модуля, глядя на дочь. В ней была его последняя надежда. Ради нее он должен был знать. Он должен был либо развеять свои подозрения, либо подтвердить их и понять, как жить дальше.

После, он притаился за углом их жилого блока, стараясь слиться с серой стеной. Район «Гамма-7» был лабиринтом одинаковых, угрюмых высоток, соединенных переходами и небольшими площадями. Утренний поток людей, таких же, как он, серых, усталых, бредущих на свои нищенские работы, создавал шумный фон, но никто не обращал друг на друга внимания. Каждый был поглощен своим собственным адом.

Василий чувствовал себя последним негодяем, шпионящим за собственной благоверной. Сердце колотилось так, что, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. Ладони вспотели. В горле пересохло. Но, тем не менее, мужчина ждал.

Минут через пятнадцать появилась Лика. Она вышла из подъезда их блока, ссутулившись в своем сером комбинезоне, ничем не выделяясь из толпы. Но Василий видел напряжение в ее плечах, нервный взгляд, которым жена огляделась по сторонам, словно опасаясь чего-то.

Она быстро шмыгнула в подъезд общественного санитарного блока, расположенного неподалеку. Это было еще одно стандартное, казенное здание. Место, где люди могли за два юнита привести себя в относительный порядок перед работой, принять нормированный душ или воспользоваться уборной. Внутри всегда пахло хлоркой и сыростью.

Василий, стараясь оставаться незамеченным в утренней толчее спешащих на работу людей, последовал за ней, держась на расстоянии. Он видел, как она вошла в одну из кабинок, предназначенных для личной гигиены. Дверь за ней закрылась с тихим щелчком.

«Интересно, что она там делает?»

Он ждал, терзаемый самыми различными догадками. Минуты тянулись. Наконец, дверь кабинки открылась, и из нее вышла… Совсем не его Лика. Вернее, это была она, но совершенно другая. На ней сидело облегающее платье глубокого винного цвета, подчеркивающее изгибы ее все еще стройной фигуры. Платье, которого он никогда раньше не видел. Яркий макияж на лице, подчеркнутые глаза, чувственные губы, превратил его измученную жену в роковую красавицу.

Василий замер, пораженный. Он не видел ее такой… такой желанной, такой чужой… уже много лет. Острая, почти физическая боль ревности пронзила его. Кто подарил ей это платье? Для кого она так нарядилась?

Лика снова огляделась и уверенной походкой направилась к выходу из санитарного блока, виляя соблазнительно бёдрами. Мужчина, стараясь не потерять её из вида, двинулся за ней.

«Куда она? К кому она?»

Супруга шла быстро, почти не глядя по сторонам, словно точно знала, куда направляется. Ее путь лежал в один из более престижных жилых секторов, «Бета-3», где обитали мелкие клерки корпораций и удачливые дельцы. Место, куда ему, простому работяге с «Гаммы-7», путь был заказан без специального пропуска. Но Лика, видимо, знала, как обойти посты охраны, или у нее был свой пропуск.

Она вошла в один из высотных блоков, отделанных тусклым, но все же более качественным материалом, чем их серая высотка. Василий затаился за мусорной кучей, наблюдая.

Он простоял там почти час, не чувствуя ни утреннего холода, ни вони, исходящей от мусора, краем глаза наблюдая за копошащимися крысами, которые совсем не боялись человека. Через тридцать минут Лика вышла из подъезда. Она поправила рыжие волосы. На ее лице находилась странная смесь усталости и… чего-то еще. Облегчения? Или отвращения?

Жена не пошла домой. Вместо этого она направилась к другому блоку, чуть поодаль. И снова вошла внутрь.

«Еще один клиент», — с горечью подумал Василий.

Все его сомнения, все его надежды, что он ошибается, рухнули в одночасье. Лика торговала собой. Его жена. Мать его дочери.

Ярость вскипела в нем, горячая, слепая. Он хотел ворваться туда, в этот дом, вытащить ее за волосы оттуда, кричать, бить… Но что-то остановило его. Какая-то ледяная мысль, пронзившая раскаленный мозг.

А что потом? Скандал? Развод? И что дальше? Они останутся без этих денег. Тех самых денег, которые, как это ни мерзко звучало, помогали им выживать. Деньги, на которые Люся получала чуть лучшую еду, чем стандартная пайка. На которые, кстати, мать покупала дочери редкие витамины.

Он почувствовал, как силы покидают его. Ярость сменилась тупой, ноющей болью и всепоглощающим чувством бессилия. Он был просто винтиком в этой гигантской машине, пожирающей человеческие жизни. И Лика тоже. Она просто нашла свой способ выжить. Способ, который убивал его морально, но, возможно, спасал их всех.

Мужчина развернулся и побрел прочь, не разбирая дороги, вновь ощущая сильную головную боль, которая терзала его в последнее время. Он не пошел сразу на работу. До неё ещё порядочное время. Поэтому он зашел в ближайшую забегаловку, где разливали дешевый синтетический алкоголь, от которого воняло химией.

Мужчина пил стакан за стаканом, пытаясь заглушить боль, но она лишь становилась острее, смешиваясь с горечью пойла.

Когда он, шатаясь, вернулся в их ячейку, супруга уже была дома. Она возилась с Люсей, помогая ей с каким-то учебным заданием на датападе. Увидев его, она нахмурилась.

— Ты где был? И почему от тебя так несет?

Ее голос был холоден, как лед.

— Тебе ведь на работу скоро!

Василий ничего не ответил. Он просто прошел в угол, где стояла их койка, и рухнул на нее. Он не мог смотреть ей в глаза. Не мог ничего сказать. Слова застревали в горле, душа разрывалась на части.

Мужчина лежал, уставившись в серый потолок, а перед глазами проносились картины прошлого.

Вот они, совсем молодые, стоят в регистрационной камере, немного испуганные, но счастливые. Вот их первая ночь в этой крошечной ячейке, которая тогда казалась им почти дворцом, потому что они были вместе. Вот Лика, измученная, но с сияющими глазами, протягивает ему крошечный сверток, Люсю. Их дочь. Надежда на будущее.

Как все это могло так закончиться? Где они свернули не туда? Или никакого другого пути и не было в этом проклятом мире?

Боль. Она была повсюду. В воздухе, которым он дышал, в еде, которую ел, в молчании, которое повисло между ним и женой. Он не мог сказать ей, что все знает. Не хотел разрушать ту хрупкую иллюзию семьи, которая у них еще оставалась. Эту единственную ниточку, связывавшую брак. Он молча принял это. Принял ее жертву, ее унижение, потому что знал, он не может дать ей и дочери лучшей доли. Он сам был частью этой безысходности.

* *

Следующие несколько дней прошли как в тумане. Василий ходил на работу механически, выполняя свои обязанности на утилизационном комплексе, а вечером ложился рядом с женой, вставая утром, похожий на зомби, молчаливый, недовольный.

— Ты не отведёшь сегодня дочку на учёбу?

— А ты почему не можешь? — поинтересовался Василий с подозрением.

В его мозгу рисовались жуткие картины, где его супруга, обнажённая, находилась в объятиях другого. Их тела извивались, напряжённые, потные, а из горла вырывался стон наслаждения.

— Сегодня, может быть, получится взять разрешение на дополнительную воду, — ответила супруга, складывая тарелки. — Вторник. Обычно в этот день её могут выдать малоимущим. Если что-то останется, конечно. Таких много, как мы.

— Ну…

— Тебе же все равно по пути. Ваш путь пролегает на одной линии.

— Хорошо.

Мужчина осмотрел жену. Вроде бы не было похоже, что она собиралась к очередным клиентам. Может действительно выдавали разрешение на дополнительную воду.

Дочка, уже готовая, топталась у выхода, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Её детский респиратор с нарисованными смешными рожицами, которые Лика когда-то нанесла стойким маркером, чтобы хоть как-то скрасить эту унылую необходимость, выглядел почти кощунственно на фоне общей серости.

— Пап, ну ты скоро? Я на первый урок опоздаю! Сегодня контрольная по биоэтике корпораций, препод сказал, кто опоздает, минус балл к социальному рейтингу модуля!

Василий глубоко вздохнул, пытаясь отогнать тяжелые мысли. Дочь. Ради неё. Всё ради неё.

— Идём, котенок, идём.

Он коротко взглянул на жену. В её глазах на мгновение мелькнула такая тоска, что у него защемило сердце. Он хотел что-то сказать, может быть, даже обнять, но момент был упущен. Дверь ячейки со скрипом отъехала в сторону, выпуская их в гулкий, тускло освещенный коридор жилого блока.

Запах переработанной биомассы здесь был еще сильнее, смешиваясь с ароматами тысяч других жизней, таких же спрессованных и обезличенных. Коридор был забит людьми. Рабочие в одинаковых серых комбинезонах, спешащие на утренние смены, матери с маленькими детьми, бредущие в распределители детского питания, старики, медленно ковыляющие в медпункт за своей порцией стимуляторов, продлевающих их бесполезное существование. Низкий потолок давил, флуоресцентные лампы тускло мерцали, отбрасывая на стены дрожащие тени. Воздух был тяжелым и спертым, несмотря на гудение вентиляции.

— Пап, а правда, что раньше в таких коридорах дети на роликах катались? — спросила Люся, когда они влились в общий поток, движущийся к лифтовым шахтам.

Ей приходилось почти бежать, чтобы не отстать от широкого шага отца. Два рыжих хвостика весело подпрыгивали на затылке.

— Правда, — кивнул Василий, машинально придерживая дочь за плечо, чтобы её не снесла толпа. — И на велосипедах. И просто бегали, играли в догонялки.

Он помнил рассказы своего деда, который еще застал остатки «старого мира». Рассказы о просторных квартирах, зеленых дворах, о том, как дети часами пропадали на улице без всякого надзора. Сейчас это звучало как фантастика. Их жилой блок «Гамма-7» был одним из сотен таких же муравейников, где на каждом квадратном метре экономили, а детство проходило в четырех стенах ячейки или в строго регламентированных «игровых зонах» под неусыпным оком камер наблюдения.

— Круто… — наморщила носик под респиратором Люся. — А почему сейчас нельзя? Места мало?

— И места мало, и воздух… Сама знаешь какой, — кивнул на свой респиратор мужчина. — Да и опасно стало. Мир изменился, котенок.

— Опять мир изменился, — вздохнула дочка. — Мне иногда кажется, что он только и делает, что меняется. И всегда не в лучшую сторону.

Отец промолчал. Да и что он мог ответить? Что она права? Что с каждым годом их мир действительно становился всё теснее, всё душнее, всё безнадёжнее? Раньше люди, такие как его дед, с восторгом смотрели в будущее, мечтали о летающих машинах и контактах с инопланетянами. Теперь же все, о чем мог мечтать Василий и миллионы таких же, как он, это вернуться в прошлое. В тот самый «старый мир», где можно было дышать без респиратора и пить воду свободно из-под крана. Но машина времени еще не была изобретена, а если бы и была, корпорации продавали бы билеты в прошлое по цене, равной ВВП небольшой страны.

Они приблизились к лифтовой платформе. Огромная площадка, рассчитанная на сотню человек, уже была забита. Люди стояли плотно, плечом к плечу, стараясь не встречаться взглядами. Угрюмые, усталые лица, скрытые респираторами. Каждый погружен в свои мысли, в свои проблемы. Лифт перемещался между уровнями с оглушительным скрежетом и вибрацией, от которой, казалось, вот-вот рассыплются пломбы в зубах.

— Держись крепче, — сказал Василий, когда платформа дернулась и начала медленный спуск в транспортные тоннели нижних уровней.

Девочка ухватилась за его руку. Маленькая ладошка в тонкой перчатке была холодной.

— Пап, а ты не боишься, ну, что всё станет ещё хуже? — спросила она тихо, почти шепотом, чтобы не услышали соседи по платформе.

Василий посмотрел на макушку её головы. Седые пряди в его волосах появились не только от тяжелой работы.

— Боюсь, котёнок. Каждый день боюсь. Но страх, плохой советчик. Главное, не сдаваться. Идти вперед, что бы ни случилось. Поняла?

— Поняла, — так же тихо ответила она, но в её голосе не было уверенности.

Наконец, лифт с очередным скрежетом остановился на уровне «Транспорт-Зюд-3». Двери с шипением разъехались, выпуская толпу на платформу маглева. Здесь гул стоял еще сильнее: рев прибывающих и отбывающих поездов, объявления диспетчеров, сливающиеся в неразборчивый шум, крики зазывал из дешевых закусочных, предлагающих «энергетические батончики из насекомых, или «кофеиновый концентрат двойной крепости». Воздух был пропитан запахом озона, перегретого металла и чего-то кислого, вероятно, отходов из ближайшей промзоны.

— Нам на третью линию, — сказал Василий, проталкиваясь сквозь толпу. — Наш экспресс отходит через пять минут. Не отставай.

Они протиснулись к указателю «Линия 3, Образовательный Кластер „Знание-Альфа“ / Промзона „Титан-Запад“». У турникетов уже скопилась очередь. Василий приложил свой идентификационный чип, вшитый в запястье, к сканеру. Зеленый огонек. Затем чип Люси. Тоже зеленый. Социальный рейтинг у них пока был в норме, позволяя пользоваться общественным транспортом без ограничений. Но любая провинность, любой штраф, любое «нелояльное поведение» могло опустить их рейтинг до желтого или, не дай бог, красного уровня, что означало бы серьезные проблемы: от запрета на пользование определенными услугами до принудительных «исправительных работ».

— Пап, смотри! — дернула его за рукав дочка, показывая на большое голографическое панно на противоположной стене.

Там транслировалась реклама новейшей модели персонального дрона-помощника «Бади-5000». Блестящий, обтекаемой формы дрон летал вокруг улыбающейся семьи в просторной, залитой светом квартире. Подавал им напитки, играл с детьми, следил за безопасностью. Голос за кадром обещал «надежного друга и незаменимого помощника в вашем доме».

— Хочу такого, — мечтательно сказала Люся.

— Такой стоит как оплата нашей ячейки за три года, — хмыкнул Василий. — И то, если питаться одной биопастой. Забудь, котенок. Это не для нас.

Он видел, как погрустнели её глаза. И снова это знакомое, едкое чувство бессилия и вины ударило его под дых, вышибая воздух из легких. Он был отцом, он должен был давать своему ребенку всё лучшее, открывать перед ней мир, полный возможностей. А вместо этого он мог лишь говорить: «забудь» и «это не для нас». Он был мужчиной, главой семьи, но не мог защитить свою жену от унижения, от необходимости продавать себя, чтобы в их ячейке была еда, а у дочери, хорошее оброзование.

«И Лика… — с внезапной, обжигающей ясностью подумал он. — Именно из-за этого. Из-за моего бессилия она и занимается этим. Потому что я — ничтожество. Неудачник, который не может обеспечить свою семью. Она делает то, что должна, чтобы мы выжили. А я… я только и могу, что ревновать и злиться, вместо того, чтобы что-то изменить».

Эта мысль была острее любого лезвия. Она вскрывала его самооценку, обнажая горькую правду, от которой он так долго пытался спрятаться за усталостью и раздражением.

Подошел их поезд, длинная серая гусеница на магнитной ленте, состоящая из десятка таких же серых, обшарпанных вагонов. Двери с шипением открылись, и толпа хлынула внутрь. Василий успел втолкнуть Люсю в вагон и втиснуться сам, прежде чем двери закрылись, едва не прищемив ему ногу. Внутри было душно и тесно. Люди стояли, сидели, прижавшись друг к другу, как сельди в бочке. Пахло потом, дешевыми дезинфекторами.

Перед ним двое мужчин тихо разговаривали, а за его спиной, какая-то крупная женщина, буквально вдавилась в него своими огромными грудями, источая резкий неприятный запах пота.

— Доедешь нормально? — спросил Василий, перекрикивая шум.

Ему нужно было выходить через три остановки, в промзоне. Люсе ехать дальше, до образовательного кластера.

— Ага, — кивнула дочка, стараясь удержаться на ногах, когда поезд резко дернулся и понесся по тоннелю. — У меня сегодня еще презентация по «Альтернативным источникам энергии в условиях коллапсирующей биосферы». Буду рассказывать про термоядерный синтез на гелии-3 с Луны.

— Молодец, — попытался улыбнуться под респиратором отец. — Может, ты и придумаешь, как нам всем отсюда выбраться.

— Может, — пожала плечами Люся. — Если «ГлобКом» разрешит.

Поезд несся по темным тоннелям, лишь изредка освещаемым тусклыми лампами. За грязными, исцарапанными окнами ничего не было видно, кроме мелькающих кабелей и бетонных стен. Монотонный гул и качка убаюкивали, но уснуть в такой тесноте было невозможно. Василий смотрел на свою дочь. Она стояла, вцепившись в нижний поручень, и смотрела куда-то вдаль невидящим взглядом. О чем она думала? О своих «кошках» и «коровах» из датапада? О Луна-Парке? Или о том, что её ждет в этой жизни?

Он вспомнил себя в её возрасте. Да, тогда тоже было несладко. Экологический кризис уже вовсю бушевал, ресурсов не хватало, города задыхались от смога. Но у них еще была надежда. Были мечты. Они верили, что наука, технологии, здравый смысл, победят. Что их поколение сможет всё исправить.

А что теперь? Теперь осталась только тупая, изматывающая борьба за выживание. И надежда… надежда превратилась в горькую усмешку на потрескавшихся губах.

— Моя остановка, — сказал Василий, когда поезд начал замедлять ход. — Будь умницей. Вечером увидимся.

— Пока, пап, — помахала ему рукой дочка.

Он с трудом протиснулся к выходу. Двери открылись, и его обдало волной горячего, пропитанного химикатами воздуха. Добро пожаловать в промзону «Титан-Запад». Его личный ад на ближайшие двенадцать часов.

Он вышел на платформу и обернулся. Поезд уже набирал скорость, унося Люсю дальше, в её мир, мир иллюзий, созданных образовательной системой «ГлобКома», мир, где еще можно было мечтать о термоядерном синтезе и полетах на Луну. А он остался здесь, в мире суровой реальности, где нужно было просто вкалывать, чтобы заработать на очередную порцию биопасты и оплатить счета за воду, которую они употребляют.

Василий поправил респиратор и зашагал к своей работе. Как раз перед проходной уже выстроилась очередь. Сканеры сетчатки глаза, дактилоскопия, проверка личного идентификатора. Всё строго, всё под контролем. Шаг влево, шаг вправо, и ты уже «неблагонадежный элемент».

— Ларин, Василий Алексеевич, 4-й разряд, цех № 7, — безэмоционально произнес голос из динамика, когда подошла его очередь.

Турникет щелкнул, пропуская его внутрь. Еще один день начался. День, который нужно просто пережить.

* *

Карты были старые, засаленные, с истертыми до белизны углами. Колода, пережившая, наверное, не один десяток рук. В маленькой общей комнате отдыха, пропахшей вонью от работающих очистителей и синтетическим ароматизатором «Горная свежесть», три фигуры склонились над шатким столиком. Тусклый свет единственной лампы отбрасывал на их лица глубокие тени.

— Бью, — хрипло бросил Кир, шлепая картой по столу.

Лицо его, широкое и обычно добродушное, сейчас было сосредоточенным.

— Лева, твой ход. Не спи.

Молодой Лева, парень лет двадцати, с еще не сошедшим юношеским пушком на щеках, вздрогнул и торопливо сбросил карту. Он был здесь новичком. Работал всего полгода, и все еще смотрел на Василия и Кира с восхищением, как на ветеранов этого ада.

— А я вот что слышал, — снова заговорил Кир, тасуя отбой. — Говорят, «Гелиос-Индастриз» новую программу запускает. Упрощенная релокация на Марс для квалифицированных техников. Представляете?

Лева тут же оживился, и его глаза загорелись.

— Правда? Я видел рекламу! Там… там такие города под куполами! Небо всегда голубое, ну, фильтры специальные. И сады! Настоящие деревья, трава, не то что наши гидропонные парки. И закаты, говорят, там не красные, как у нас от смога, а какие-то сине-фиолетовые. Красота!

— Именно! — подхватил Кир, воодушевленный поддержкой. — А вода? Чистейшая, из полярных ледников. Пей — не хочу. Никаких тебе разрешений на дополнительный литр, никаких счетчиков. Еда, генетически чистая, без белковой пасты и порошковых концентратов. Они там, говорят, мясо выращивают в биореакторах, от настоящего не отличишь. И главное — простор! Никаких тебе ячеек «Гамма», где соседей через стенку слышно, как они трахаются. Каждой семье, свой модуль, с панорамным окном на марсианский пейзаж.

Лева мечтательно вздохнул.

— Вот бы накопить юнитов и рвануть туда. Начать все с нуля. Там, наверное, и дышится по-другому. И люди другие, не такие злые и уставшие. Найти себе подругу…

Василий, до этого молча наблюдавший за игрой и разговором, криво усмехнулся и сбросил своего короля.

— Мечтатели. Вы эту рекламу видели? Для нас с вами?

Кир нахмурился.

— Ну, а для кого? Сказано же, для квалифицированных специалистов. Мы чем не специалисты? Пашем тут, как проклятые.

— Мы — расходный материал, дружище, — спокойно ответил Василий, и в его голосе прозвучала застарелая, въевшаяся горечь. — Ты читал условия этой «упрощенной релокации» мелким шрифтом? Контракт на пятьдесят лет без права возвращения. Полная лояльность корпорации. Твои дети автоматически становятся собственностью «Гелиос-Индастриз» и обязаны отработать на благо колонии. Это не переезд в рай, это пожизненное рабство в красивой обертке.

Лева сник.

— Но… там же показывают счастливых людей…

— Они показывают то, что ты хочешь, видеть парень.

Василий посмотрел на него почти с отцовской жалостью.

— Они показывают улыбки, но не показывают цену этих улыбок. Ты думаешь, корпорация строит рай из чистого альтруизма? Им нужны рабочие руки, чтобы выкачивать с Марса гелий-3 и редкоземельные металлы. И они нашли отличный способ, как заманить туда отчаявшихся дураков с умирающей Земли. Продать им мечту.

Наступила тишина. Кир задумчиво теребил в руках карты. Его энтузиазм угас. Лева смотрел в одну точку, и в его глазах медленно тонула хрупкая надежда.

— Раньше люди мечтали заглянуть в будущее, увидеть, что там, — вдруг тихо сказал Василий, глядя не на собеседников, а куда-то сквозь тонкую стену их коморки. — А сейчас все хотят только одного — вернуться обратно в прошлое. До всего этого… До корпораций, до отравленного воздуха, до войн за ресурсы. Туда, где небо было просто небом, а не рекламным экраном.

Он тяжело вздохнул и поднялся из-за стола.

— Ладно, мой перерыв окончен. Доигрывайте без меня.

— Ты все-таки не прав, дружище, — покачал головой товарищ. — На Марсе рай.

— Может быть. Только в этот рай пускают далеко не каждого. Голодранцам, как мы, там делать нечего.

Он вышел, оставив Кира и Леву в звенящей тишине, наедине с их засаленными картами с голыми девками и разбитой мечтой о фиолетовых закатах на Марсе. Мечтой, которая, как и все хорошее в их мире, оказалась лишь еще одним продуктом на продажу, который они не могли себе позволить.

Седой по-прежнему рычал на него, Кир пытался завести разговоры о последних новостях или слухах, но Василий почти не реагировал. Он был погружен в свои мысли, в свою боль. Образ Лики в том винном платье, с ярким макияжем и рыжими распущенными волосами, не выходил у него из головы. Он видел ее такой красивой, желанной, чужой, и это разрывало его на части.

Ночью он лежал рядом с ней, чувствуя ее тепло, но между ними была пропасть. Он больше не пытался прикоснуться к ней. Какой в этом смысл? Она отдавала свое тело другим, чтобы прокормить семью. А он… он не мог даже этого.

Отчаяние росло с каждым днем, как раковая опухоль. Он должен был что-то сделать. Что-то изменить. Но что? Закатывать истерики? Глупо. Бунтовать? Бессмысленно. Система была слишком сильна, слишком всеобъемлюща. Убежать? Куда? Везде тот же ад, только с другими декорациями.

Во время обеденного перерыва на работе, когда Кир в очередной раз пытался втянуть его в разговор о новом налоге на утилизацию личных отходов, который собирались ввести корпорации, Василию в голову пришла шальная мысль. Склад. На их утилизационном комплексе был склад, где хранились особо ценные компоненты, извлеченные из переработанного мусора. Редкие металлы, исправные микросхемы, элементы питания. Все это могло пойти на черный рынок, и стоило немалых юнитов.

Если бы он смог что-то оттуда вынести… Это были бы деньги. Возможно, достаточные, чтобы Лике не пришлось больше…

Он представил, как перечисляет ей юниты, как на ее лице появляется удивление, а потом, может быть, даже благодарность, гордость за него.

Мысль эта была опасной, как оголенный провод. Но она давала призрачную надежду.

Весь остаток дня Василий обдумывал этот план. Он знал расположение камер, графики обхода охраны. Риск был огромен. Если его поймают. Это не просто увольнение. Это каторга. Шахты под землёй, откуда не возвращаются. И тогда Лика и Люся уж точно останутся совсем одни, без всякой поддержки.

Вечером, когда смена закончилась, он задержался. Сказал Киру, что нужно проверить один из конвейеров. Сердце бешено колотилось. Он прокрался к складу. Дверь была защищена кодовым замком и сканером сетчатки. Но он знал старый трюк. Иногда система давала сбой, и если правильно подобрать время…

Мужчина стоял перед дверью. Рука мелко дрожала, когда он тянулся к панели. И вдруг он остановился. Перед его мысленным взором возникла Люся. Ее испуганные глаза, когда его уведут охранники, в случае неудачи. Лика, оставшаяся одна, без всякой надежды.

«Сколько я смогу украсть? — подумал он. — На неделю? На месяц? А потом? Риск слишком велик. Это не решит ничего».

-

***

Он отошел от двери склада, и адреналин, бурливший в крови, схлынул, оставив после себя тошнотворную слабость. Голова снова закружилась, на этот раз сильнее, чем обычно. Тусклые лампы цеха на мгновение показались ослепительными вспышками, а шум механизмов превратился в низкий, давящий на уши гул. Василий прислонился к холодной бетонной стене, пытаясь унять дрожь в коленях и восстановить дыхание.

Это продолжалось уже несколько месяцев. Приступы внезапной слабости, головокружение, короткие провалы в памяти, когда он на секунду забывал, что делает. Иногда во рту появлялся странный металлический привкус. Он списывал все на хроническую усталость, на отвратительный воздух, на биопасту, которой они питались. Каждый рабочий в их секторе жаловался на что-то подобное. Это была норма. Норма медленного угасания.

Но в глубине души, в том темном уголке сознания, куда он боялся заглядывать, Василий знал — это не просто усталость. Это было что-то другое. Что-то чужеродное, растущее внутри него.

Он дождался, пока приступ отступит, и, пошатываясь, направился в самый дальний и тихий угол цеха. Туда, где не было камер, в старую, выведенную из эксплуатации раздевалку. Там, в ржавом шкафчике под грудой ветоши, он прятал свою самую страшную тайну. Небольшой, размером с ладонь, прибор. Ручной анализатор «Диагност-3 М». Черный рынок был наводнен такими штуками. Дешевая, нелегальная поделка, которая, тем не менее, давала отчаявшимся беднякам шанс узнать правду, не обращаясь в корпоративные медцентры, где один только визит стоил месячной зарплаты.

Дрожащими руками Василий достал анализатор. Прибор был из потертого пластика, с маленьким, исцарапанным экраном. Он вынул из кармана одноразовый стерильный картридж, который купил на прошлой неделе, потратив деньги, отложенные на новые фильтры для респиратора Люси. Встроенным в корпус анализатора стилетом он проколол подушечку большого пальца. Выступила капля темной, почти черной крови. Он прижал палец к заборному окошку картриджа, вставил его в прибор и нажал кнопку «Старт».

Анализатор тихо зажужжал. На экранчике побежали строки символов. Василий замер, перестав дышать. Он делал этот тест уже в третий раз за месяц, каждый раз надеясь на ошибку, на сбой дешевой электроники. Но результат был неизменным.

Через минуту жужжание прекратилось. На экране замерли несколько строк.

`> СКАНИРОВАНИЕ ЗАВЕРШЕНО.`

`> ОБНАРУЖЕНЫ АТИПИЧНЫЕ ГЛИАЛЬНЫЕ КЛЕТКИ.`

`> УРОВЕНЬ ОНКОМАРКЕРОВ: КРИТИЧЕСКИЙ.`

`> ПРЕДПОЛОЖИТЕЛЬНЫЙ ДИАГНОЗ: ГЛИОБЛАСТОМА.`

`> РЕКОМЕНДАЦИЯ: МРТ ГОЛОВНОГО МОЗГА С КОНТРАСТИРОВАНИЕМ.`

Глиобластома. Рак мозга.

Василий тупо смотрел на светящиеся буквы. Приговор. Он знал, что такие болезни лечатся. Для тех, кто живет наверху, в сияющих башнях корпораций. Нейрохирургические боты, таргетная генная терапия, наномедикаменты, все это существовало. Но не для него. Для него рекомендация «МРТ» звучала как злая насмешка судьбы. Это было так же реально, как полететь на Юпитер на личном шаттле. Для таких, как он, существовал только один протокол лечения, стандартный набор обезболивающих, а затем быстрая утилизация тела, чтобы не занимало место.

Он прикинул в уме. Судя по скорости, с которой нарастали симптомы, ему оставалось не больше шести месяцев. Может, восемь. А потом начнутся страшные боли, потеря контроля над телом, безумие. Он станет обузой. Овощем, на которого Лике и Люсе придется смотреть, пока он не сгниет заживо.

Ему захотелось завыть. Разбить этот проклятый прибор о стену, разбить себе голову. Горечь и отчаяние затопили его, вытесняя все остальные чувства. Он умрет. Скоро. И оставит после себя только долги и двух несчастных, беззащитных женщин в этом безжалостном мире.

Нет. Он не скажет им. Никогда. Это будет его тайна. Его последний крест. Он не позволит им видеть его унизительное угасание. Но что он может им оставить? Что может сделать мужчина, у которого отняли не только будущее, но и настоящее?

Воровство казалось теперь детской забавой. Украсть несколько микросхем? Это продлит их агонию на месяц. Бессмысленно. Нужен был другой план. Радикальный. Окончательный. Решение, которое он сможет принять, пока его мозг еще подчиняется ему. Решение, которое превратит его уход из проклятия в… дар.

***

Он отступил от двери. План был безумным. Отчаянным, но глупым.

«Глупо. Просто глупо. Да и какой из меня вор? Я просто неудачник, который ничего не может поделать. Не может обеспечить свою семью».

Эта мысль билась в его черепе, как пойманная птица.

«Я не вор… Совсем не вор».

Василий долго сидел на перевернутом ящике в темном углу цеха, не обращая внимания на гул работающих механизмов. Кир пару раз подходил, спрашивал, все ли в порядке. Василий только отмахивался, мол, не мешай. Он не мог уйти, не мог вернуться домой. Что его там ждало? Молчаливый укор в глазах жены? Невысказанные вопросы? Очередная ночь, полная подозрений и самоуничижения, пока она лежит рядом, а он представляет ее в чужих объятиях?

Он снова и снова прокручивал в голове свою жизнь. Серые будни, безвкусная еда, отравленный воздух, вечное безденежье, унижение дома. И впереди, до самого конца, такая же безрадостная, беспросветная пустота. Он не видел выхода. Совсем. Любой путь вел в тупик. Работа до изнеможения, лишь отсрочка голода. Бунт, верная смерть и позор для семьи. Воровство — риск, который он не мог себе позволить. Что оставалось?

В этом мире его жизнь, жизнь простого рабочего Василия Ларина, не стоила ничего. Но его тело… его органы… они имели цену. И в этот момент, в гулком полумраке цеха, эта мысль перестала быть чем-то абстрактным и страшным. Она стала решением. Единственным выходом. Способом в последний раз что-то сделать для тех, кого он любил. Превратить свое бесполезное существование в реальную, осязаемую ценность.

Внезапно он поднялся. В его глазах была странная, холодная решимость. Он прошел через цех, мимо удивленного Кира, и направился к выходу.

— Ларин, ты куда намылился? — раздался за спиной рык Седого, высунувшегося из своей каморки. — Твоя смена еще не закончена! Вернись на место!

Василий даже не обернулся.

— Я ухожу, — сказал он ровным, лишенным всяких эмоций голосом.

— Что?! — побагровел седой. — Уходишь? Да я тебя уволю по статье, волчий билет выпишу! Ты нигде больше работу не найдешь, понял, отброс?! Твоя жена пойдёт на панель…

Василий молча вышел за ворота утилизационного комплекса. Крики Седого еще долго доносились ему вслед, но он их уже не слышал, странно улыбаясь.

Мужчина не пошел домой. Он спустился на самый нижний уровень города, где воздух был особенно тяжелым и пахло отчаянием и гнилью. Это место называли «Поддонком», и именно здесь, в лабиринте узких, плохо освещенных коридоров, можно было найти все, что было запрещено наверху. И здесь же находился «Биоресурсный терминал 'Забвение'». Мрачное заведение с неброской вывеской. Место, где отчаявшиеся люди могли продать то единственное, что у них еще оставалось. Свои органы. Или себя целиком.

Василий вошел внутрь. Помещение было стерильно чистым, что резко контрастировало с грязью снаружи. За стойкой из матового стекла сидела женщина в белоснежном комбинезоне. Ее лицо было лишено всяких эмоций, словно маска.

— Чем могу помочь?

Голос молодой особы был таким же стерильным, как и обстановка.

— Я… я хочу…

Василий сглотнул. Слова давались с трудом.

— Я хочу продать себя. Полностью.

Девушка даже не моргнула.

— Понимаю. Заполните, пожалуйста, форму.

Она кивнула на терминал, стоявший рядом.

— Внимательно ознакомьтесь со всеми пунктами. Решение должно быть добровольным и осознанным.

Мужчина подошел к терминалу. На экране высветилась длинная анкета: имя, возраст, группа крови, история болезней, сканирование сетчатки и отпечатков пальцев для подтверждения личности. Затем пошли пункты, от которых по спине пробегал холодок. Согласие на полную и необратимую утилизацию биоматериала. Отказ от любых претензий со стороны родственников или третьих лиц. Пункт о том, что компенсация является финальной и полной оплатой за предоставленный «ресурс».

Ларин заполнял графу за графой. Руки слегка дрожали. Добровольным и осознанным… Да, это было его решение. Единственное, которое он мог принять в этом мире, не оставившем ему других вариантов. Осознавал ли он? О, да. Он как никогда ясно осознавал, что обменивает свое серое, полное тихого отчаяния будущее на шанс для своей дочери.

Мужчина коснулся экрана, продолжая заполнять форму. Чувства притупились. Осталась только усталость и странное, ледяное спокойствие. Это конец пути. Конец борьбы. Возможно, там, в «Забвении», он наконец найдет покой. А они… Они получат свой шанс. Маленький, купленный такой ценой, но чёртов шанс. Последний подарок от сломленного человека.

После заполнения формы его провели в небольшой кабинет, где его быстро, но тщательно обследовали. Автоматизированные манипуляторы взяли анализы, просканировали внутренние органы. Никто не задавал вопросов. Никто не смотрел ему в глаза. Он был уже не человеком, а объектом, товаром на оценке. Через час его вызвали снова.

— Поздравляю вас, — сказала та же бесстрастная девушка, глядя на экран своего планшета. — Ваши внутренние органы признаны годными для трансплантации категории «А». Несмотря на, скажем так, неидеальные условия проживания, они в удовлетворительном состоянии. Сердце, почки, печень, легкие… даже роговица глаз. Все представляет коммерческий интерес. Конечно, с поправкой на текущую экологическую обстановку. Но главное, без мутации, что повышает цену.

«Поздравляю, — эхом отозвалось в голове Василия. — С чем? С тем, что он еще достаточно здоров, чтобы его разобрали на запчасти?»

Ларина провели в другую комнату, которую назвали «предоперационной палатой ожидания». Это была небольшая, очень светлая комната с удобным креслом и экраном на стене.

— У вас есть час, — сказала девушка. — Можете связаться с близкими, если желаете. Или просто отдохнуть. Корпорация ценит осознанность выбора своих доноров.

«Отдохнуть, — мысленно усмехнулся он. — Скоро я буду отдыхать вечность».

Она вышла, оставив его одного. Василий сел в кресло. Достал из кармана свой датапад. На экране сменялись фотографии. Люся, смеющаяся, с двумя выпавшими передними зубами. Лика, еще молодая, улыбающаяся ему на фоне какого-то сооружения много лет назад. Они втроем. Редкий снимок, сделанный на автоматическую камеру в голографическом парке.

Слезы медленно потекли по его щекам. Он не плакал так давно, что почти забыл, каково это. Он смотрел на их лица и понимал, как сильно, отчаянно сильно он их любит. Любит Лику, несмотря ни на что, несмотря на боль и обиду. Любит Люсю, свое маленькое солнышко в этом сером, безрадостном мире. И ради них он сейчас здесь.

Дверь открылась, и вошли двое мужчин в строгих деловых костюмах. Один, постарше, с холодными глазами, представился юристом корпорации. Другой, помоложе, финансовым представителем.

— Василий Алексеевич, — начал юрист официальным, лишенным интонаций голосом, — вы подтверждаете свое добровольное согласие на процедуру полной эксплантации органов в пользу Биоресурсного терминала «Забвение»? Вы понимаете, что процедура необратима и приведет к вашей биологической смерти?

— Да, — твердо сказал Василий. — Подтверждаю.

— Хорошо. Пожалуйста, укажите реквизиты счета, на который будет переведена компенсация. Согласно договору, она выплачивается авансом за пять минут до начала процедуры.

Василий продиктовал номер счета Лики. Финансовый представитель что-то быстро набрал на своем портативном устройстве.

— Перевод осуществлен, — пробормотал он. — Сумма…

Он назвал цифру, от которой у Василия перехватило дыхание. Это было целое состояние по его меркам. Он бы и за десять жизней столько не заработал на своем заводе. Для какого-нибудь корпоративного босса это, наверное, были сущие пустяки. Стоимость одной безделушки. Но для Лики и Люси… это была жизнь. Другая жизнь.

«По крайней мере, — подумал Василий с горьким удовлетворением, — Лике больше не придется… А Люся… Люся сможет пить чистую воду и есть нормальную еду. Может быть, даже увидит настоящее дерево или цветок».

— Все формальности улажены, — сказал юрист, убирая свой планшет. — Мы ценим ваше сотрудничество. Готовы?

Ларин утвердительно кивнул.

Его провели в следующее помещение, операционную. Яркий свет, блеск никелированной стали, стерильный запах. Мужчину уложили на стол. Подошел человек в медицинском комбинезоне с инъектором в руке.

— Сейчас вам введут анестетик, — сказал он спокойным, почти ласковым голосом. — Вы ничего не почувствуете. Просто уснете.

Василий смотрел в белый потолок. Вот и все. Конец. Больше он никогда не увидит Лику, не обнимет Люсю. Но он сделал для них все, что мог. Все, что было в его силах в этом проклятом мире. И мужчина прекрасно понимал, что его поступок, не подвиг, а признание поражения.

Он почувствовал легкий укол в руку. Холод начал медленно разливаться по венам.

«Я люблю вас», — мысленно прошептал он.

И закрыл глаза.

* *

Лика сидела на краю койки в их тесной ячейке. Люся спала рядом, уткнувшись носом в старую, застиранную игрушку. В комнате было душно, несмотря на работающий на пределе очиститель воздуха. Женщина снова и снова прокручивала в голове разговор с Артуром. Его предложение выйти за него замуж. Он был старше, не слишком привлекателен, но богат. По крайней мере, по ее меркам. Он мог дать ей и Люсе то, о чем Василий не мог и мечтать. Просторную квартиру в безопасном секторе, более качественную еду, доступ к немного лучшей медицине, образование для Люси.

«Это ради дочери, — твердила она себе. — Только ради нее».

Но как сказать об этом Василию? Он и без того в последнее время ходил хмурый. Она видела, как он страдает, хоть он и молчал. Разобьет ли это ему сердце окончательно? Или он воспримет это с холодным равнодушием, как еще одно доказательство их окончательного разрыва? Что с ним будет тогда? Он совсем один…

Терзания были невыносимы. Она чувствовала себя предательницей. Но разве не большим предательством было бы обречь Люсю на ту же беспросветную нищету, в которой они прозябали?

В этот момент ее персональное устройство, лежавшее рядом, издало тихий сигнал. Уведомление. Лика взяла его, ожидая увидеть очередное рекламное сообщение или напоминание об оплате коммунальных услуг. Но то, что она увидела на экране, заставило ее замереть.

Огромная, просто немыслимая сумма денег поступила на ее счет. Сумма, которую она никогда в жизни не видела. Ее руки задрожали. Откуда? Кто?

Затем она заметила название отправителя: «Биоресурсный терминал 'Забвение'».

Сердце Лики рухнуло куда-то в пропасть, в область живота, оставив после себя ледяную пустоту.

— Господи…

«Забвение»… Она знала, что это за место. Слухи о нем ходили по городу, страшные, как ночные кошмары. Место, куда люди шли, чтобы продать последнее, что у них было.

«Василий…»

Проблема, сказать ему или нет, остаться с ним или уйти к Артуру, отпала сама собой. Его больше не было.

Из ее глаз хлынули слезы. Они катились по щекам, падая на тонкое одеяло. Она закрыла рот рукой, чтобы не закричать, не разбудить Люсю.

Два невозвратных билета третьего класса на шаттл «Аврора-12», следующий по маршруту «Земля, Орбитальная станция „Врата“ — Марс, Колония „Новый Эдем“». На имена Лики и Люси Лариных. Рейс через три стандартных недели. В стоимость билета был включен начальный пакет обустройства и гражданства корпорации «Гелиос-Индастриз».

Марс. Тот самый Марс, о котором они когда-то шептались с Василием по ночам, в самом начале их совместной жизни, когда еще верили в мечты. Тот самый рай из рекламы, в который так хотели попасть многие.

И теперь он купил им билет в эту красивую ловушку. Ценой собственной жизни.

— Мамочка, ты чего плачешь? — проснулась Люся и теперь испуганно смотрела на нее широко раскрытыми глазами.

Лика ничего не могла сказать. Она лишь крепко прижала дочь к себе, уткнувшись лицом в ее волосы, пахнущие детством и синтетическим шампунем. Как объяснить ей, что папы больше нет? Что он отдал свою жизнь, чтобы они могли жить? Как объяснить, что теперь они должны улететь с этой планеты, оставив его здесь, в безымянной могиле?

Она гладила дочку по спине, и слезы продолжали течь. И сквозь горе, сквозь шок и отчаяние, к ней пришло запоздалое, мучительное осознание. Она любила его. Любила Василия. Всем сердцем. Его молчаливого, сломленного, но такого родного мужа. И поняла это только сейчас, когда потеряла его навсегда.

Он ушел, оставив ей этот подарок. Эти кровавые деньги. Эти два билета в позолоченную клетку. И она полетит. Ради Люси. Ради него. Она будет улыбаться дочери под искусственным голубым небом Марса, есть генетически-чистую еду и смотреть на фиолетовые закаты, и каждый миг ее новой, «счастливой» жизни будет отравлен памятью о том, кем и чем за нее было заплачено.

Это была трагедия не только их семьи. Это была трагедия всего человечества, дошедшего до точки, где жизнь одного человека стала лишь товаром, а мечта о звездах — способом сбежать из одного ада в другой, более комфортабельный. Василий не купил им свободу. Он купил им иллюзию. И в этом пустом, холодном мире это был самый дорогой и самый бесполезный подарок из всех.

   Июнь 2025