Дорога в Россию. Глава III. Главный из орлов

 
  Дорогие читатели!
 
   Собирая материал для написания книги о братьях Орловых (предварительное название "Птенцы степной орлицы"), наткнулись на сведения о первой известной (императорской!) прививке от оспы в России...
   Профессиональная принадлежность одного из авторов, несомненно, сыграла свою роль в том, что возник этот рассказ. В котором все остальные герои - в том числе, блистательный граф Орлов, сама государыня-матушка Екатерина II, - герои важные, но всё же отступили на второй план!
   А первое место в сердце по крайней мере одного автора занял английский врач, доктор Димсдейл, - как собирательный образ профессионала, которых я знала немало. Умные, добрые, любящие, всепрощающие, слегка помешанные на том, что делают. Готовые ехать на край света, подвергаться опасностям ради людей чужих и своего Дела.
   Это не этническая общность - врачи. Это - профессиональная: людей, имеющих в сердце - Дело, которому служишь...

                Манана Какабадзе. Олег Фурсин.
   



 
    А на том краю Вселенной, в  месте, откуда вызвали доктора, разыгрывалась нешуточная драма изо дня в день, и в описываемый - тоже.
 
    Григорий Орлов мог пройти к государыне в её покои с антресолей Зимнего дворца в любой час, но предпочитал вечер и ночь.
 
   Собственно, он одолел привычно этот короткий путь июньской ночью, напоминавшей вечерние сумерки... и вот уже некоторое время препирался с императрицей, вопреки обычаю предаваться любви или просто лежать, обнявшись, обсуждая прошедший день.
 
   Старинушка(13) настоял на том, чтоб братья Орловы обменивались чуть не каждый день известиями о том, что касалось императрицы и двора.
 
   Посему Владимир (14) послал известие Алехану (15), а там и до Григория(16) долетело. У самого-то престола был он! С него и спрос.
 
   Григорий провёл небольшое расследование. Он потряс до основания существование дам, имевших фрейлинский шифр (17). Он добрался до доктора Шулениуса, лифляндского врача, имевшего опыт оспопрививания.

   - Государыне, самодержице всероссийской, саму себя уродовать, рисковать собой, Великим Князем, это ли не преступно? А ну как закончится плохо?
 
  Григорий Орлов особым, подчеркнутым жестом, положил знамение крестное. Глаза его горели ярко-голубым пламенем, пронизывая императрицу насквозь. Екатерина поёжилась, но не от страха, как можно бы думать, - от удовольствия.
 
   Искренне считая Григория красивейшим мужчиной в своём окружении, да чуть ли не в России целой, - она испытывала удовольствие от agitatio (18), от его искреннего гнева...

   Он  был в её глазах таким - молнией, проблеском Божьим.  Что в постели, что в жизни, когда Григорий вспыхивал, поистине был неотразим. По крайней мере, в её глазах!

   - Да ведь доктор знает своё дело, Гришенька! Не первая я у него. И что такое это “плохо” ?  По мне плохо - как лицо оспинами покроется, и буду я некрасива, даже страшна собою. Ты Петрушу (19) моего вспомни! Всегда не к добру он помянут, да уж вспомни, как затирался да прикрывался! А Лизка (20)! Замуж я её выдала, всё ей простила...  дитя крестила... а смотреть на неё и ныне не желаю... Лицо государыни - лицо государства. Коль страшна, так и недобра, а добра, так насупротив... значит, красива... Разве не так люди считают?
 
   - А коли за смертушкой своей послала, это как? Лутше лица неровного, в щербинках?
   
   - По мне лутше!  Кончина христианская радовать должна, а ты боишься?   
Серебряное блюдо с изображением орла на роге изобилия, из которого сыплются монеты, влетело в стену и было отброшено, покатилось по паркету, звеня...

   - Трусом меня ещё назови! Когда я испугался? Кого? А смерти - твоей, матушка,  да, боюсь! Тебя не станет, меня тоже не станет! Братьев моих!  Сама Россия имперская пошатнется... А ты - шутки шутить!
 
   Довод был весомым. Но самодержица российская позволить Григорию распоясаться могла, конечно, да не в этом случае. Она у себя дома! А он - в гостях, и всё, что он собой представляет,  создано ею, Екатериной. Её благодарностью, её любовью. Но они не безграничны!
   
   Она подскочила с турецкого диванчика, обитого красным бархатом.
 
   - Ты, Гришенька, часом не болен ли, жаром пышешь, посудой кидаешься! Или позвать мне кого, чтоб тебя скрутили? Не перевелись ещё герои в земле русской, не последний ты тут богатырь...

   Постояли, глядя друг на друга, словно пытаясь стереть с лица земли, навсегда, напрочь.
 
   И теперь уж Григорий с гибельной тоской всматривался в глаза государыни. Странные глаза - с голубизной по краю, серые к зрачку, с вкраплениями коричневого. Что за глаза, что за женщина! Глаза - то серые, то глубоко карие, обычно в сумерках. И голубые, когда падает свет, или даже глубоко синие, когда свет ярок. И сама такая: разная.  А цвет её гнева - красный с желтым отливом. Видел Григорий тигрицу в ярости, вот такая Фике, когда в гневе, такие у неё глаза...

   - Пусть меня привьют поначалу, - почти сдаваясь, почти просительно произнёс...

   Императрица пожала плечами, и было в этом жесте нечто презрительное, вновь ранившее его.
 
   - До тебя тысяч шесть людишек только этим доктором привито. Что это доказывает? Что доктор хорош, что оспу предупредить можно. Ясно же уже, не в первый раз...а я - буду первой! А я хочу примером стать. Чтоб императрица на себе произвела прививку. Такое не забывается. Будут говорить - мужественная. Истинно Великая. Мне ЭТО надо, кроме как оспой не болеть. А что Орлов Григорий миру? Что его мужество? Оно ему и так положено. И ничем не интересно...
 
    Не отступит, понял Григорий.  По-своему поступит. И всё равно ей, что ему страшно.
 
    - Я там буду, - сказал. - И если что, не обессудь, государыня, я ему башку-то отверну... Не уйдёт никуда, хоть бы ты сама сорок сороков раз обещала, что уйдёт. У меня не уйдёт, а тебе до того уж и дела не будет... Я ему ничего не обещал!
 
    Она одарила друга жестким взглядом.
 
    - А как тебе-то это поможет?
 
    Помолчали. Григорий отводил глаза. Чувствовал себя проигравшим. Не нравилось, к горлу злоба подступала, но держался.

    - Эх, Гриша... Отпусти меня уже на волю от себя. Я не убегу... Да только и себе цену  знаю. Государыня тут, в этой стране - я. Ты первый мой поданный, это так. Только поданный, Гриша, и приказывать не тебе...

   Орлов молчал, подавленный её словами. Так она не говорила. Никуда от него его императрица не уходила ещё, ни на словах, ни на деле. Неужели? Он вздрогнул, и поспешил опереться о спинку стула. Стул скрипнул.
   - Вот когда мой фельдцейхмейстер (21) говорил, что шуваловские пушки (22) лучше прочих, манёвр с ними хорош, не надо на неприятеля в лоб выходить... да когда рассказывал, что “Единорога” (23) своего как бабу целовал напоследок... я-то не учила. Я поверила.
 
   Почему она не забыла? Оба были пьяны когда-то, и он рассказывал ей... давно. Даже братьям смолчал, чтоб не насмешничали потом.
 
   Только мечтали тогда ещё, что она взойдёт на трон - вдвоём мечтали. Не в том дело, что сейчас помянула, - использовала вроде. А просто нельзя...  никому, особо государыне. Никому себя рассказывать нельзя! Завтра станете чужими, и пожалеете о том, что оголялись. Особенно душою...

   - Не учи и ты меня. Естьлиб была ребёнком каким.
 
      Будто бы не бывала ребёнком, ему ли не знать!
 
   - Государыня-самодержица российская я, Гриша. И ты мне не указ.   От оспы избавлюсь, я так решила. И ничего со мной не станется. Хватит меня виноватить в глупости. От ума дела мои, и не тебе им мешать...
         
    У него оставался один лишь способ её покорить, заставить замолчать. Её слова принижали.
 
   Не давая опомниться ни ей, ни даже себе, - одолел расстояние прыжком, отбросив злосчастный стул далеко назад, схватил в объятия, осыпал поцелуями...

    Справедливости ради, в этом поединке - одолел...

    Был груб и напорист. Оставил след на нежной коже, на груди. Чуть ниже линии платьев, которые носила. Заставил кричать и биться. Наслаждался...
 
   Запомнили оба тот вечер. Она - как первую минуту освобождения от оков. Любовь ведь часто - оковы для женщины, а уж для императрицы! Он - как первую минуту унижения, принятого от неё. Когда знаешь, что не исправить ничего. Сломано...
 


   Продолжение следует...

   
   Авторы приносят извинения за большое количество сносок. Как оказалось, оба любят их с детских лет! Оба утверждают, что ещё в детстве получали из них сведения исторические, иногда больше и глубже, чем в учебниках, которые грешили умолчаниями и искажениями. Если не считать английских и иных переводов (шлите свои замечания, владеющие языком, Гугл-переводы часто грешат стилистическими и прочими ошибками), можно сноски и не читать, смысл не потеряется. А нам - приятно!


   Примечание: "естьлиб", абсолютно безграмотное на наш взгляд, взято из письма Екатерины II, как и "лутше", для приближения к речи той эпохи и собственной государыни речи... Условного приближения, конечно.
   13.“Старинушка” или “Папинька-сударушка” - домашнее прозвище Ивана Григорьевича Орлова, старшего из братьев Орловых.
   14. Граф Влади;мир Григо;рьевич Орло;в (8 (19) июля 1743 — 28 февраля (12 марта) 1831) — младший из знаменитых братьев Орловых, генерал-поручик (1775), директор Академии наук при президенте К. Г. Разумовском.

   15.Алехан - домашнее и дружеское прозвище Алексея Орлова. Граф (с 22 сентября 1762) Алексе;й Григо;рьевич Орло;в-Чесменский (24 сентября [5 октября] 1737, село Люткино Углицкой провинции Санкт-Петербургской губернии — 24 декабря 1807 [5 января 1808], Москва) — русский военный и государственный деятель, сподвижник Екатерины II, младший брат её фаворита Григория Григорьевича Орлова. Генерал-аншеф (1769), лейб-гвардии Преображенского полка подполковник, Кавалергардского корпуса поручик, кавалер российских орденов Святого Андрея Первозванного, Святого Александра Невского и Святого Георгия I класса.
   16.В архиве Петербургской Академии наук сохранился документ, согласно которому императрица в марте 1768 года передала директору этого учреждения Владимиру Орлову письмо немецкого автора и пчеловода Адама Шираха о “чёрной воспе, делаемой пчёлами в Гваделупе”. 

   17.Одним из символов статуса фрейлины стали особые броши с монограммой императрицы. Эти драгоценные шифры не только подчеркивали принадлежность к высшей придворной категории, но и гарантировали определенные привилегии, включая пожизненную пенсию после службы.
   18.  Ажита;ция (лат. agitatio — приведение в движение;  — двигательное беспокойство, нередко протекающее с сильным эмоциональным возбуждением, сопровождаемым чувством тревоги и страха.

   19. Пётр III действительно заболел черной оспой  ещё до прибытия Софии Фредерики Августы Ангальт -Цербской, своей невесты, в Петербург, остался жив, но обезображен, и действительно страдал от осознания  своего уродства.

   20. Елизавета Воронцова, официальная фаворитка Петра III.

   21. Фельдцейхмейстер (нем. Feldzeugmeister, венг. T;borszernagy, сокращение FZM) — воинское звание генерала артиллерии.

   22. Рапортуя о победе над Фридрихом II под Кунерсдорфом, командующий русской армии генерал-аншеф Петр Салтыков извещал императрицу Елизавету, что «наша артиллерия, особливо же из новоинвентованных орудий и шуваловских гаубиц устроенная, великий неприятельской кавалерии и батареям вред причинила…».«Инвентовать», «инвентование» — таким термином русские люди XVIII столетия называли изобретательскую деятельность. «Новоинвентованные» — то есть недавно изобретенные орудия. Гаубицы названы «шуваловскими» по имени Петра Ивановича Шувалова, сподвижника императрицы Елизаветы.

   23. Итог самого удачного эксперимента Шувалова, проведенного в марте 1757 года, сочетал в себе лучшие свойства мортир и пушек. Новорожденное орудие украсили фамильным гербом рода Шуваловых — изображением мифического зверя единорога. Вскоре все орудия этого типа навсегда прозвали «Единорогами» — не только в армейском сленге, но и в официальных документах. Пушки того времени стреляли ядрами или картечью по настильной траектории — параллельно земле или с небольшим возвышением. Для навесной стрельбы с большим углом возвышения, чтобы ядра и разрывные бомбы перелетали поверх крепостных стен и укреплений, использовались короткоствольные мортиры. «Единорог» же стал универсальным оружием: он был короче обычных пушек и длиннее мортир. Но главным его отличием от прежних орудий стала конструкция «зарядной каморы» — канал ствола в казенной задней части орудия завершался конусом. У прежних пушек завершение канала ствола было плоским или полукруглым, а у мортир широкий канал ствола, предназначенный для бомб и ядер, завершался более узким, куда закладывался заряд пороха. Ядро, бомба или жестяной «стакан» с картечью при заряжании в ствол шуваловского «Единорога» упирались в сужающийся конус, плотно запечатывая вышибной заряд пороха. И при выстреле пороховые газы отдавали всю энергию выталкиванию снаряда, тогда как у прежних орудий часть пороховых газов неизбежно прорывалась в зазоры между ядром и стенками ствола, теряя энергию.Это позволило «Единорогам» при более коротком, чем у обычных пушек стволе, стрелять на внушительное для того времени расстояние — до 3 км, а при возвышении ствола на 45° — почти вдвое дальше.  Русская 12-фунтовая пушка образца 1734 года стреляла ядрами весом 5,4 кг и имела массу ствола 112 пудов, а заменивший ее полупудовый «Единорог», стрелявший на ту же дальность более мощными ядрами весом 8 кг, имел ствол почти в четыре раза легче. 
 
 

                ***