Коан Безымянного Пружина, Дождь и Недвижение

Квартира Безымянного дышала застарелым табачным духом, пылью временных петель и влажной кошачьей шерстью. Воздух висел густым сиропом, как чайная заварка третьего дня, пропитанная ароматом тления нереализованных понедельников. На стене — потрескавшийся гипсокартон, карта забытых империй, где границы прочерчены трещинами отсыревшей штукатурки. Розетка искрила тихой синей аритмией под грузом тройника, от которого тянулись провода — пуповины к цифровым мертвецам: умирающему ноутбуку, вечно питающему мёртвый пауэрбанк-зомби, и зарядке для Nokia 3310 — кирпича эпохи "до", пережившего падения с пятого этажа, стирку в джинсах и три апокалипсиса в виде смены тарифов.
Безымянный лежал на диване — артефакте эпохи "Ожидания светлого будущего". Пружины, уставшие держать мироздание, прогнулись в геометрию личного ада. Одна из них — стальная змея, прорвавшая барьер протёртого до трухи дерматина — неумолимо впивалась ему под лопатку. Не больно. Напоминающе. Как дзенский посох учителя, тычущий в спину ленивого ученика: "Проснись! Или смирись!" Он не шевелился. Принял пружину. Как принимают дождь за окном.
За окном — Октябрь. Не золотой, лирический. Свинцово-серый, практический. Дождь моросил — не плакал, не лил, а именно моросил. Мелкой, назойливой сеткой, затянувшей стёкла слепой акварелью. Время — восемь утра по циферблату, но вечность по внутренним часам вечного безвременья. Будильник молчал. Он умер года два назад, и Безымянный не хоронил его, оставив как мемориал напрасным надеждам и невыплаченным кредитам сна.
Кот Будда спал на подоконнике. Свернувшись в рыжий шар из шерсти, тишины и абсолютного неведения о сансаре. Его бока мерно поднимались и опускались. Хвост, как маятник остановившегося времени, свисал вниз. Иногда кончик его вздрагивал — ловил отголоски мышиных снов в стенах. Он был. Полностью. Без остатка. Его дхарма заключалась в этом подоконнике, тёплой батарее и доступе к миске с "Вискасом". Просветлённее некуда. Живой коан в меху.
Безымянный смотрел в потолок. Там, в углу, расползалось мокрое пятно. Формой напоминало то ли карту Австралии, то ли демона в профиль, пожирающего гипсокартон. С потолка медленно, с достоинством падала капля. Раз в десять секунд. Тюк. В консервную банку из-под тушёнки, поставленную на пол. Тюк. Ритм медитации. Метроном распада. Он считал капли. Досчитал до ста восьми. Начал сначала. Дышал ровно. Вдох — запах сырости, старого дерматина и кошачьего туалета. Выдох — "Ом Мани Падме ***". Беззвучно. Губами.
Nokia задрожала на краю дивана. Её вибрация сотрясала пыль, как малое землетрясение в царстве безвременья. Мелодия — "Nokia Tune" — прорезала густой воздух кристальной, неумолимой простотой, напоминая о временах, когда интернет был диковинкой, а не кислородной маской системы.
Безымянный досчитал до двадцати семи. Капля "тюк". "Тюк". Телефон не умолкал. Его звонок был настойчив, как стук в дверь коллектора, который знает, что ты дома и дышишь за дверью. Он протянул руку. Движение было медленным, как движение тектонических плит под тяжестью мировой скорби. Пальцы обхватили прорезиненный корпус "кирпича". Нажал зелёную трубку. Приложил к уху. Холодный пластик холодил кожу.
– Здравствуйте! — голос из трубки ударил по барабанным перепонкам. Слишком громкий. Слишком радостный. Слишком... пластиковый. Как ароматизатор "натуральная клубника" в йогурте из порошка. — Это Мария, ваш персональный менеджер по счастью от "Вечных Сетей"! У нас для вас потрясающая новость! Вы стали счастливым обладателем эксклюзивного предложения!
Речь лилась. Гладкая, отполированная, как галька в горле рекламного ручья. Слова: "беспрецедентная скидка", "гигабайты счастья", "цифровая свобода без границ", "мир у ваших ног за символические 199 рублей в месяц!". Воздух в квартире сгущался от этой словесной патоки. Запах старой пыли и влажной шерсти вдруг показался раем чистоты и честности.
Безымянный слушал. Молча. Глаза снова смотрели в потолок. На демона-Австралию. Капля "тюк". Он втянул носом воздух. Пахло старым дерматином дивана и тлением обещаний.
– ...просто представьте: никаких лимитов, только ваши желания и безграничные возможности! — Голос Марии взлетел на пик искусственного восторга, словно она только что увидела единорога, раздающего промокоды в офисе провайдера.
Пауза. Не для ответа. Для смены дыхания перед новым заходом в атаку на беззащитное ухо.
– Как я могу к вам обращаться? — спросила Мария, стараясь вложить в голос тепло хорошо финансируемой эскортницы.
Безымянный провёл языком по сухим губам. Голос его прополз по проводам, как ржавая змея по бетону пустыря, оставляя след яда:
— Мария.
— Да? — оживление в голосе. Крючок зацепил?
— Мария, вас нет.
Затем Безымянный сбросил звонок. Щелчок прозвучал громче, чем падающая капля. Тишина хлынула обратно, как вода в пробоину. Он встал с дивана, пружина взвыла на прощание. Достал из холодильника бутылку дешёвого пива, холодного, как космос, и банку шпрот, пропитанных маслом забвения. Насыпал в миску Коту Будде свежий "Вискас" — дхарму в гранулах. Позавтракал шпротами на чёрном хлебе, жевал медленно, ощущая текстуру мелких костей — хрупкость бытия.
Надел старую куртку — кожу, сросшуюся с дорожной грязью и машинным маслом. Спустился к Honda Gyro Canopy. Дёрнул кик-стартер. Древний мотор взревел сиплым кашлем свободы, выплюнул клуб сизого дыма — приветствие миру иллюзий. И направился к офису "Вечных Сетей".
Здание возвышалось стеклянным термитником. Гладкое, холодное, отражающее серое небо и спешащие тени. Рабочий день только начинался. Офисный планктон спешил занять отведённые ему аквариумы. Рыбы в костюмах и юбках. Лица — маски утренней усталости поверх вечернего отчаяния. Они гордо несли бейджики — стигматы системы, электронные клейма рабов цифрового поля. Кредитные повозки заполняли парковку — блестящие саркофаги на колёсах.
Безымянный сел на лавочку напротив входа. Лавочка железная, холодная, мокрая от дождя. Он устроился поудобнее, как отшельник на камне для созерцания. Не двигался. Просто смотрел.
Поток вливался в стеклянные двери. Мужчины с галстуками-удавками, лица, выглаженные утюгом беспросветности. Женщины в туфлях-гробках, шаг отмеренный, экономичный, как движение конвейера. Молодые, с искрой амбиций в глазах, ещё не погасшей под дождём копипасты. Старые, с плечами, согнутыми под грузом ипотек и детских садов.
Чем дольше он смотрел, тем отчётливее видел. Видел не людей. Автоматов. Биороботов, запрограммированных на цикл: дом-пробка-офис-пробка-дом-сон. Гордость бейджиком была гордостью раба за номер на ошейнике. Серьёзность лиц — маской, скрывающей вакуум смысла. Спешка — бегством от тишины внутри, где скрежетала та самая пружина под лопаткой души.
В обеденный перерыв он купил шаурму в ближайшем киоске. Тёплую, жирную, настоящую. Жевал её медленно, ощущая вкус мяса и соуса, и наблюдал через окна столовой на втором этаже. Офисный планктон "Вечных сетей" поглощал что-то безвкусное из пластовых мисок, запивая из пластиковых стаканов. Механически. Без удовольствия. Без осознания. (Как кот ест "Вискас", только без просветления), — подумал Безымянный. Кот Будда хотя бы наслаждался каждым гранулом своего рабства.
Дождь не прекращался. Он промок до нитки. Холод проникал под куртку, сливаясь с холодом наблюдаемой реальности. Но странное дело — чем больше он сидел, чем больше видел этой серой, безымянной реки рабства, тем теплее становилось внутри. Тем шире расплывалась улыбка на его обветренном лице. Так весело ему не было давно.
Вечер. Серые сумерки сливались с серыми лицами. Сотрудники "Вечных Сетей" выплёскивались из стеклянных дверей. Поток превращался в ручейки, растекающиеся по парковке и остановкам. Лица не изменились. Те же маски усталости, только вечернего образца. Взгляд пустой, устремлённый сквозь реальность, в пробку, ужин, телевизор, сон. Автоматизм движения к офисным "Мерседесам" и клеткам общественного транспорта был гипнотическим, жутким в своей естественности. Они шли. Просто шли. Без мысли. Без чувства. Без "Ом".
Безымянный сидел. Пока не погасли все окна в здании-термитнике. Осталась лишь одинокая лампочка в каморке охранника. Сквозь полуприкрытые жалюзи было видно, как охранник смотрит что-то про политику на смартфоне. Лицо искажено немым криком в адрес говорящей головы в телефоне. Ещё один пленник. В другой клетке, но того же зверинца.
Безымянный встал. Промокший. Замёрзший. Но счастливый. Счастливый ясностью увиденного абсурда. Счастливый свободой быть мокрым и холодным на этой лавочке, а не сухим и тёплым в стеклянной клетке с бейджиком. Он достал из кофра Gyro баллончик с белой краской. Подошёл к гладкой, безликой стене офиса, отражавшей теперь только мрак и блики фонарей.
Поднял руку. Нажал на клапан.
Шипение краски слилось с шипением дождя. Белые буквы поползли по серому бетону, как откровение по скрижалям современного Вавилона. Чёткие. Неумолимые. Без орнамента. Просто ФАКТ:
БЕЗЫСХОДНОСТЬ
Безымянный отступил на шаг. Рассмотрел работу. Доволен. Краска стекала тонкими белыми слезами под дождём, но слова держались. "БЕЗЫСХОДНОСТЬ". Не "Вы мертвы внутри". Не "Проснитесь!". "БЕЗЫСХОДНОСТЬ". Констатация. Точка невозврата, проставленная на стене их собственной жизни.
Он развернулся. Взгромоздился на седло Gyro. Дёрнул кик-стартер. Мотор взревел — не просто звук, а победный клич над тишиной их немоты, над комфортом их клеток. Дал газу. Gyro рванула вперёд, брызги грязной воды летели из-под колёс, как слёзы системы. Он растворился в свинцово-серых сумерках Октября, оставив за собой только запах выхлопа, влажный холод и белые слова на стене, светящиеся во тьме, как приговор, который каждый прочитает сам.
А утром, когда первые рыбы в костюмах потянулись к стеклянным дверям "Вечных Сетей", они увидели. Увидели белую надпись. "БЕЗЫСХОДНОСТЬ". Кто-то фыркнул: "Вандалы!" Кто-то сморщился: "Бред!" Кто-то поспешил внутрь, не глядя, боясь опоздать на утреннюю планёрку рабства. Но один, молодой ещё парень с тенью прежних амбиций в глазах, замер. Он смотрел на эти слова. Смотрел долго. Потом вдруг провёл рукой по лицу, как бы снимая невидимые шоры. Повернулся. Не пошёл в офис. Пошёл прочь. Куда? ХЗ. Но ушёл. Настоящим шагом. Не тем, автоматным.
Безымянный где-то ехал по мокрому асфальту. Чинил чей-то сломавшийся холодильник. Шептал "Ом Мани Падме ***". И, возможно, улыбался. Коан Пружины, Дождя и Недвижения был завершён. Сансара капала в банку. Кот Будда спал. А стена говорила.