Пляж мизантропа

[Летние заметки на полях с линии прибоя]

Солнце бьёт в глаза, как яркий свет лампы на допросе в подвале Лубянки. Галька – не галька, а гипертрофированный скраб для души, вездесущая и агрессивная. Пляж – человеческий муравейник под открытым небом. Чужие дети вопят, как бесы из «Часослова Людовика Святого», вырвавшиеся на волю. Они визжат, как перепиливаемые демоны из «Бестиария любви». Их замки из гальки – жалкая пародия на Вавилон: один пинок – и империя рассыпалась, сопровождаемая перестуком камешков.

Рядом – существо женского пола, намазанное маслом с запахом кокоса и тщетных надежд. Оно читает книгу «Успешный успех». Ирония? Нет, дролерия.

А вон – пара влюбленных. Они целуются так жадно, будто пытаются надуть друг друга, как резиновые мячи, но безуспешно.  Типичные маргинальные гибриды: две головы, четыре ноги, полтора мозга на двоих. 

Как же без семейства с Сияющим Идолом? Дети – агенты хаоса. Один методично закапывает деда. Вторая орёт, пиная ведёрко, как шар судьбы. Их закон – свобода от последствий. Но центр Вселенной – мама [она же «я же мать»]. Цифровая Богоматерь. Её трон – шезлонг. Скипетр – айфон. Это её единственный, настоящий ненаглядный младенец. А дети? То лишь фоновый шум к звуку набегающих волн, ворующих с берега гальку. Дети – помеха в священном ритуале воспитания любимчика. Розовый ноготь тычет в его светящееся личико. Экстатическая гримаса. «Мама! Он меня галькой!». Вой слева. «Мама! Море съело мороженое!». Вопль справа. Мама? Мама ставит лайк котику в костюме единорога. Её маргиналия: замена реальности цифровыми дролери. «Не мешайте, — шепчет её поза. — Я выращиваю иллюзию, что где-то есть реальная жизнь».

И повсюду – кролики. Нет, не кровожадные, как у монахов XIV века, а куда страшнее – курортные. Они пьют коктейли «Пина Колада» и фотографируют себя для запрещённого в России Instagram. Их оружие – селфи-палки. Их доспехи – крем SPF 50. Их «зверство» – громко спорить о качестве пластиковых шезлонгов и прочей ерунде. Средневековый переписчик сгорел бы на солнце от зависти. Эволюция абсурда – из злобного хаоса в гламурный конформизм.

На правильном пляже должна быть полоса белого песка, отгороженная от мира чёрной скалой. Вместо жёсткого солнца – луна в фазе «равнодушие». В воздухе – ни молекулы отдушки крема от загара, но пахнет морской солью и лёгким презрением. 
Единственные обитатели и собеседники – волны. Они громко шепчут: «Humani nihil a me alienum puto» [Ничто человеческое мне не чуждо], только мизантроп знает – они, как и все, лгут. Они просто хотят смыть всех в море. Но добрый дедушка Посейдон каждый бесчисленный раз точно вовремя тянет их за ноги обратно, препятствуя сбыче их мечт.

Чайки – наследники средневековых дролерий. Они воруют чипсы не от голода, а из морских воровских [пиратских] понятий, это принцип. Их крики – пародия на хор ангелов: «Смотрите! Эти двуногие снова несут на береговой алтарь еду в жертву нам, богам помоечных баков!»
 
Зонтик – не наивная попытка уцелеть под палящим солнцем, но умело замаскированная защитная клетка от окружающих. Под ним – стопка книг с закладками и лимонный тоник.

Главное развлечение – наблюдение за туристами через подзорную трубу, свёрнутую из страниц «Мизантропа» Мольера. Каждый их жест – живая карикатура: вот женщина красит ресницы перед купанием, вот мужчина как бы в шутку бьёт надувным мечом по голове ребёнка [латентная философия карательной педагогики]. 

Но истинное украшение пляжа мизантропа – отсутствие людей. Их заменяют символы: 
— Камень в форме сердца [на нём глубокие борозды, в которых читается: «Разбито в 1389 году. Не ремонтировать»]; 
— Бутылка с запиской. В ней – всего два слова: «Спасать? Зачем?»; 
— И, разумеется, кролики. Не гламурные, не из Playboy, а те самые, из средневековых маргиналий. Один точит клыки о гальку, готовясь к прыжку на воображаемого туриста. Другой держит в лапах табличку: «Рай – это другие. Поэтому я – в аду. Привет от монаха-переписчика из 1327 года». 

Идеальный пляж – не место. Это состояние сознания. Где песок – это страницы сожжённой утопии, волны – шёпот циников всех эпох, а зонтик – последний бастион для защиты от мира, который «слишком любит себя, чтобы замечать, что он смешон» (с). 

Финал? Его нет. Потому что мизантроп знает: даже на идеальном пляже рано или поздно появится человек или человечица с bluetooth-колонкой. И тогда дролерии оживут – кролик достанет нож, чайки начнут бомбить его тем, что стало с чипсами, а волны смоют нафиг. Как в XIV веке, как и сегодня, как и всегда: каждый удар волны о камни отбивает ритм этого монолога.

Postscriptum

А ваш идеальный пляж – где он? В Черногории или в средневековом скриптории? Неважно. Главное – успеть нарисовать на песке похабную улитку, пока волна не стёрла и это малое. Ведь мизантропия – последняя честная реакция на мир, где все давно стали маргиналиями на чужой рукописи.