Herva dos gatos

Неожиданное продолжение (с дополнением) ЛФС от  24 сентября 2023 г.

Сцена 1.
Чья-то гостиная. Чай остыл. Печенье странной формы выглядит подозрительно. Марина и Лена сидят, глядя на дверь, куда ушли мужчины. Звук захлопнувшейся входной двери.

Лена:
(Морщась)
"Herva dos gatos"... Ты уверена, что это не диагноз? У меня после их ухода в висках начало стучать: "Гульда, Кейдж*... тишина...". Как будто словарь философских терминов упал в миксер для коктейлей.

Марина:
(Поднося холодную чашку ко лбу)
Диагноз? Скорее, пароль. Помнишь тот "Клуб любителей кошачьего барокко", о котором шептались в прошлом году? Говорили, они собираются в подвале бывшего зоомагазина и читают Борхеса вслух... кошкам. "Herva dos gatos" – возможно, их девиз. Или название их манифеста. "Трава для котов"? "Кошачья сущность"? Андрей явно туда заглядывал. Его последний монолог... Это же чистый лоток с наполнителем из деконструированной реальности.

Лена:
Если это трава, то явно галлюциногенная. Ты представляешь Сашу, слушающего Шопенгауэра в звуконепроницаемой могиле? Он скорее в яму с бетоном упадет, чем "волю мира" услышит. А этот их Северный полюс... Боюсь спросить, что они там "слышали". Ледниковый период в собственных синапсах?

Тишина. Потом – слабый, но отчетливый звук: "МЯУ". За окном. Еще одно МЯУ, ближе.

Марина:
(Вздрагивая)
Слышала? Или это моя "внутрислуховая трансмутация тишины" дала сбой? Опять этот... акустический фантом.

Лена:
(Подходит к окну, отодвигает занавеску)
Фантом? Посмотри-ка. Самый что ни на есть материальный. Рыжий. С глазами как два кусочка зеленого нефильтрованного абсента. И смотрит прямо сюда. Как будто... ждет продолжения.

Рыжий кот сидит на подоконнике снаружи, упираясь лапой в стекло. Его взгляд кажется неестественно осмысленным.

Марина:
(Присоединяясь к Лене)
Боже... Ты не находишь? Он... он ужасно похож на того "живого Будду", которого Андрею "рисовала память" на ночной улице! Только с ушами. И хвостом. И без пропасти... Гаутама в рыжем меху? Или Джон Кейдж, материализовавшийся в форме, доступной нашему ограниченному восприятию? "4'33'' мяуканья...

Лена:
Не смейся. Мне страшно. Что если это... он? Арт? Глеб? Фома? Блаженный Слава? Реинкарнировавший через "беззвучную комнату" в пушистый оксюморон? "Говорящее молчание" с когтями?

Кот мяукает громче, настойчивее. Стучит лапой по стеклу.

Марина:
Он требует входа! Или... текста? Может, он пришел за продолжением? За "Пылью Бытия" Андрея? Или за объяснением фразы "Herva dos gatos"? Кстати, Андрей забыл здесь свою папку с сырыми главами... (Указывает на забытую стопку листов на столе рядом с пустой).

Лена:
(Отступая от окна)
Ни за что! Не впускай его! Представь, что он начнет комментировать! "Мяу... то есть... ваша имманентная благодарность настоящему страдает антропоцентризмом... Мрррр... нерастворимая актуальность места очевидно подменена фетишизацией кошачьего лотка..." Или, что хуже, он просто ляжет на папку и заснет, похоронив "Пыль Бытия" под своей теплой, мурчащей, абсолютно презренной обыденностью!

Кот продолжает стучать. Звук становится ритмичным, почти навязчивым. ТУК-ТУК-ТУК. Пауза. ТУК-ТУК-ТУК.

Марина:
(Закрывая уши)
Это невыносимо! Его тишина... она ЗВЕНИТ! Как предсказал Арт! Звенит когтями по стеклу! Надо что-то делать! Может, прочитать ему кусочек? Успокоить словесной... пылью бытия?

Лена:
(Лихорадочно хватая папку Андрея)
 Хорошая мысль! Бросим ему кость... то есть, метафору! (Листает наугад, находит страницу, начинает читать с пафосом, обращаясь к коту за окном)
"...И тогда пространство между диваном и шкафом сжалось, превратившись в точку сингулярности бытового небытия. В ней пульсировал забытый носок одного цвета, излучая фоновое излучение тоски по парности. Я попытался его схватить, но рука прошла сквозь ткань пространства-времени, уперевшись в липкую паутину прошлогодних решений... Мягкая пыль запомненных взглядов осела мне на ладонь, как пепел сгоревшей возможности... А за спиной..."

(Марина внезапно резко распахивает окно. Холодный воздух врывается в комнату. Кот, потеряв опору, чуть не падает внутрь, но ловко цепляется когтями за раму. Он смотрит на женщин с немым укором.)

Марина:
(Торжествующе)
Поймана! Не точка сингулярности, а конкретная кошачья особь! Нуте-с теперь, мистер "Herva dos gatos", объяснитесь! Вы посланник? Критик? Или просто голодный сфинкс с соседней помойки?

Кот, игнорируя ее, одним прыжком оказывается на столе. Он обходит чашки, обнюхивает странное печенье, брезгливо морщится (если это возможно для кота). Его взгляд падает на открытую папку. Он тыкается носом в строку: "...пыль запомненных взглядов...". Затем поднимает голову и издает долгое, пронзительное, совершенно неинтеллектуальное: МЯЯЯЯУУУУУ!
Он смахивает лапой чашку Андрея на пол. Фарфор бьется с жалобным звоном. Кот спрыгивает со стола и величественно направляется к забытому мужчинами дивану, оставляя на страницах "Пыли Бытия" отчетливые мокрые следы от лап.

Лена:
(Шепотом, глядя на следы)
Вот она... Нерастворимая актуальность места... В виде кошачьих отпечатков на сыром тексте. "Herva dos gatos" в действии. Теперь понятно. Это не девиз. Это... инструкция по эксплуатации реальности. Или диагноз. Нам всем.

Кот устраивается на диване, сворачивается клубком и закрывает глаза. Начинает мурлыкать. Звук громкий, вибрирующий, абсолютно материальный, заполняющий комнату, вытесняя всю "пыль бытия", "тишину" и "имманентную благодарность". Женщины смотрят на него, потом друг на друга.

Марина:
(Тихо)
Брависсимо. Это один из лучших финалов в истории нашей гостиной. И самый... пушистый. Заварим новый чай? Кажется, теперь у нас есть слушатель. И критик. С когтями.

Затемнение. Или просто – громкое мяуканье.


Сцена 2.
Та же комната. Кот мурлычет на диване. Разбитая чашка на полу. Марина и Лена стоят в оцепенении. Внезапно в углу комнаты, где тень от книжного шкафа ложится особенно густо, ВОЗНИКАЕТ ЗЕБРА. Не целиком. Сначала — только голова. Как будто просунулась сквозь стену из другого измерения. Ее черно-белые полосы кажутся неестественно яркими в тусклом свете гостиной.

Зебра:
(Тихо, с легким ржанием в голосе)
Мяу?.. Это вы про "пыль бытия"? И "точку сингулярности носка"? Я застряла в ней. Между "есть" и "не есть". Точнее, между "полосато" и "абсолютно полосато". Вы не видели Сашу? Он обещал... чередовать.

Лена:
(Задыхаясь, указывает на зебру)
Ты... ты видишь ЭТО? Или это "внутризрительный коллаж" от холодного чая? Полосатый призрак недописанного абзаца? "Небинарная реальность", материализовавшаяся по ошибке?!

Марина:
(Прищуривается, изучая зебру)
Вижу. И слышу. Ржание с подтекстом. Это не призрак, Лен. Это... метафизический оксюморон на ножках! Черное и белое, слитые воедино, но отчаянно борющиеся за превосходство каждой полосы! Воплощенный дуализм! Шопенгауэр в звериной шкуре! Или... (вдруг озаряется) это же тот самый "другой мир" Андрея! Тот, который "пугающий и грязный, каким он мог бы оказаться"! Он пришел за объяснением! Или за овсом?!

Кот:
(На диване, не открывая глаз, но уши дергаются в сторону зебры)
Мрррррррр... (звук явно неодобрительный, почти шипящий).

Зебра:
(Печально качает головой, полосы сливаются в серую рябь)
Овёс?.. Овэс растворился в имманентной благодарности настоящему. Осталась только... нерастворимая актуальность голода. Вы не читали дальше? Про "Длинный диван в салоне «Титаника»"? Я там должна была быть! В сцене с ледяной сталью в глазах! Но вместо меня влез этот... (брезгливо косясь на кота) ...рыжий парадокс с хвостом. "Herva dos gatos" украла мою реплику!

Лена:
(Шатаясь, хватается за спинку стула)
Реплику?! Ты хочешь сказать, что Андрей... выписал зебру на "Титаник"? Рядом с Крэзи в дымчатых очках?! Но... но это же... гениально в своем безумии! Полосатый контрапункт к ледяной стали! Визуализация шизофрении момента! "Аллеz! Забирайся скорей!" – это ж явно к тебе! На место рядом с буддой в рыжем меху!

Марина:
(Подходит к зебре, осторожно тянется рукой, но не решается коснуться)
Подожди... Если ты из текста, то почему застряла в "точке сингулярности носка"? Андрей же читал про "Титаник" в самом начале! Ты должна была появиться там! Это же нарушение хронологии! Коллапс сюжетной линии! Или... (голос становится торжественным) это и есть тот самый "феномен сна", о котором болтал Саша? Ты – сонная камера, принявшая звериный облик? Или смертная камера в полоску?!

Зебра:
(Горько ржёт)
Хронология? Милая, я же зебра! Я вне времени! Я – живая диаграмма деконструкции! Каждая моя полоса – это отдельная временная линия, спрессованная в мгновение визуального шума! Я застряла не в носке, я застряла в промежутке между "начали читать" и "дочитали до конца". В этом проклятом вопросе: "Дальше читать?"! Это черная дыра для неудавшихся метафор! И теперь... (ее голос начинает расплываться вместе с контурами) ...я растворяюсь. В пыли. В бытии. В невыносимой обыденности вашего чаепития без овса. Передайте Андрею... он забыл самое главное...

Лена:
(Отчаянно)
Что?! Что он забыл?!

Зебра:
(Уже почти призрачная, только полосы еще мерцают)
Что герой... никогда не был... полосатым. Что Кутузов – не мать Наполеона! И это... главный... парад... (Исчезает. На полу, где была ее голова, остается лишь небольшая кучка... черно-белой полосатой пыли).

Марина:
(Молча смотрит на полосатый прах, потом на следы кошачьих лап на рукописи и на мурлыкающего кота)
...докс. Главный парадокс. "Быть всегда WANTED", но никогда не быть полосатым в глазах собственного создателя. Имманентная трагедия зебры в трехмерном пространстве текста. "Herva dos gatos" победила. Рыжий оксюморон похоронил черно-белый дуализм под своим мурлыканьем.

Кот:
(Открывает один глаз, смотрит на место, где была зебра, и издает короткое, победное)
Мррр-мяу. (Закрывает глаз и мурлыкает громче).

Лена:
(Подходит к полосатой пыли, осторожно тычет пальцем)
Нерастворимая... актуальность... места... Теперь еще и полосатая. (Вдруг резко встает). Всё! Я больше не могу! Ни котов из текста, ни зебр из точки сингулярности носка! Ни "имманентной благодарности"! Я пойду... буду мыть чашки! Обычные чашки! В обычной воде! Без метафизики! (Быстро собирает осколки разбитой чашки и уходит на кухню, громко хлопнув дверью).

Марина:
(Оставшись одна с котом и полосатой пылью, берет папку Андрея. Листы испачканы кошачьими следами. Она открывает ее на случайной странице, читает про себя, потом смотрит на кота)
"...и тогда скорость настолько высока, что человек успевает прожить несколько жизней. Наверно, поэтому некоторые люди способны видеть то, чего нет..." (Она смотрит на полосатую пыль). И зебры, мистер Кейдж? И зебры? (Пауза. Кот мурлычет). Брависсимо, Андрей. Брависсимо. Это был один из лучших... ветеринарных... феноменологических... рассказов. (Аккуратно кладет папку рядом со спящим котом). Держи. Твоя "Пыль Бытия". И зебры. Деконструируй на здоровье. (Уходит следом за Леной, оставляя дверь на кухню приоткрытой. Из кухни доносится ЗВОН ПОСУДЫ – громкий, материальный, лишенный всякой метафизики).

Кот спит на диване. На полу – полосатая пыль. На столе – испачканная лапами папка. Звон посуды. Мурлыканье. Абсолютно полосатая тишина. Где-то там, в точке сингулярности носка, возможно, томится еще один неудавшийся персонаж... Может быть, утконос?


ПЫЛЬ БЫТИЯ

Бар «Залитый кот» был не самым худшим пристанищем, которое он знал. Дым сигарет «Пэлл Мэлл» смешивался с запахом дешевого виски и влажных пальто. Чак сидел в углу, закинув ногу на стул, и пялился в стакан, как будто на дне можно было разглядеть не ответы, а хотя бы более интересные вопросы. Съемки с Феррери вымотали его. Все эти примадонны в черном трико с их «искюсством». Он чувствовал себя старым, потрепанным ковром, по которому прошлись грязными ботинками.
Дверь открылась, впустив клубящуюся белую пелену уличного тумана. Вместе с ней вошла она.
Не женщина — явление. Длинное пальто цвета воронова крыла, шёлковый шарф, лицо, не улыбающееся, но обещающее улыбку. Она несла с собой не запах, а ауру — дорогих духов, секса и холодной парижской уверенности. Она замерла на пороге, сканируя помещение взглядом опытного охотника, оценивающего дичь, которая и не подозревает, что уже добыча.
Бармен, тряпка в руке замерла на полпути к стакану, выдохнул: «Чёрт возьми…»
Чак фыркнул. «Ещё одна. Заблудилась по дороге на коктейль к Хёрсту. Сейчас попросит мохито и сядет на табурет, боясь запачкать шёлк о барную стойку».
Но она не попросила мохито. Она скользнула к стойке, движения её были плавными, как у змеи.
— Коньяк, — её голос был низким, с лёгким акцентом; он резал воздух, как струна виолончели. — Без льда.
Она повернулась спиной к бармену и обвела взглядом комнату. Её взгляд скользнул по пьяницам, заикам, неудачникам и на секунду зацепился за него. За угрюмую глыбу в помятом костюме, излучавшую волны чистейшего, неразбавленного презрения.
И она улыбнулась. Не снисходительно, а с интересом. С тем же интересом, с каким энтомолог рассматривает редкого, ядовитого жука.
Она взяла бокал, медленно пересекла комнату и остановилась у его стола.
— Выпьете со мной? — спросила она. Вопрос не был предложением. Это был вызов.
Чак поднял глаза. Они у него были как у старого пса, который слишком много видел и уже ничему не удивлялся.
— Деньги кончились? Или муж бьёт? Ищешь, кого удивить своими фокусами? — прохрипел он, жестом указав на свободный стул. — Садись. Место свободно. Как и моя голова.
Она села, не сводя с него глаз. Её пальцы обвили ножку бокала.
— Меня зовут Эммануэль.
— Меня зовут «оставь меня в покое». Но все зовут меня Чак.
Она сделала глоток, её губы слегка коснулись края бокала.
— Вы писатель. Я читала. Про дренажные канавы, про драки, про женщин, которые пахнут дешевым вином и отчаянием.
— А ты продаешь сказки для богатых сук, которым наскучили их мужья и шубы. Про то, как трахнуться с негром под пальмами и найти нирвану.
Она рассмеялась. Звук был непривычно искренним для этого места.
— Мы оба продаем фантазии, Чак. Просто ваши покупатели носят рваные ботинки, а мои — каблуки от Диора. Разница лишь в цене обложки. И в запахе.
Он впервые пригляделся. За гламуром и уверенностью он уловил что-то. Не усталость, а скорее… холодное, безжалостное любопытство. Острый скальпель, который она применяла ко всему миру, включая себя.
— Зачем ты здесь? В этом дерьмовом баре? Не хватает острых ощущений? Хочешь, чтобы какая-нибудь пьянь нарисовала тебе синяк под глазом для коллекции?
— Я ищу настоящего, — сказала она просто. — А вы, кажется, один из немногих, кто даже не пытается притворяться. Вы — как гвоздь, торчащий из пола. Все об него спотыкаются, но никто не решается выдернуть. Это… мощно.
Он допил свой виски и жестом приказал бармену принести ещё.
— Настоящее? — он хрипло рассмеялся. — Настоящее — это когда я просыпаюсь в три ночи и меня рвёт желчью. Настоящее — это одиночество, которое скребет дверь, как бродячий кот. Ты продаешь им розовое дерьмо, а я продаю им зеркало. Они не хотят смотреть ни на то, ни на другое. Они просто хотят, чтобы их развлекли перед сном.
Она слушала, не перебивая. Её взгляд был тяжёлым.
— Секс — это тоже зеркало, — тихо сказала она. — Самого честного человека он обнажает до костей. Вы показываете грязь снаружи. Я показываю грязь внутри. Мы копаем в одной шахте, просто с разных концов.
Они молча пили несколько минут. Два мифа, два монстра из разных сказок, нашедшие друг в друге не родственную душу, а достойного противника в игре, правила которой знали только они.
— Ну что, — он раздавил окурок в пепельнице, — ты получила своё «настоящее»? Увидела, как пахнет пропитанная вином тоска? Можешь идти и писать об этом в своей следующей книжке для золушек.
Она медленно встала. На её лице не было ни разочарования, ни победы. Было лишь понимание.
— Вы ошибаетесь, Чак. Я пришла не за тем, чтобы взять. Я пришла отдать дань уважения. Другому королю. Королю крыс, дерущихся в подвале.
Она положила на стол сложенную купюру — за его выпивку. Развернулась и пошла к выходу, её силуэт растворился в тумане так же внезапно, как и появился.
Он посмотрел на деньги, потом на дверь. И крикнул бармену:
— Ещё. И налей себе. Со сдачи.
Чак снова остался один. Но воздух в баре изменился. Запах её духов ещё висел, смешиваясь с дымом и перегаром, как насмешка. Как доказательство того, что даже в самой грязной дренажной канаве может на мгновение отразиться самая невероятная, самая недосягаемая звезда.
И он, чёрт побери, почти ей поверил. Почти... И стряхнул пыль.


Давайте представим еще одну сцену. Скажем, Париж, 1950-е. Литературный вечер в салоне какого-нибудь издателя. Воздух пропитан духами, коньяком и интеллектуальным тщеславием.
Входит N. Безупречный костюм, галстук-бабочка, холодные, цепкие глаза энтомолога, высматривающего не ошибки в произношении, а слабины в душах собравшихся. Он держится с легкой, почти королевской снисходительностью. Он здесь не для общения, он здесь для коллекционирования впечатлений, курьезных человеческих экземпляров для будущих книг. Его речь — идеальна, выточена, каждое слово — это выбор, каждый афоризм — ловушка.
В углу, уже изрядно нагрузившись, сидит S. Он не одет — он закутан в мятый пиджак, который, кажется, хранит в себе запахи всех больниц и трущоб Парижа. Его поза выражает одно: глубочайшее, физиологическое презрение ко всему этому блеску. Он наблюдает за всем с усмешкой хищного, больного зверя. Он здесь не по своей воле — его, вероятно, затащил издатель, суля аванс.
Их взгляды встречаются. Один — изучающий, другой — разоблачающий.

ГОСПОДИН N:
(приближаясь с бокалом шампанского, с ледяной вежливостью)
Месье S… «Первый блеф». Любопытнейшее чтение. Ваш нисходящий полёт по канализационным трубам человеческой души. Почти что дантовский, но лишённый божественной комедии. Один лишь… смрад.

ГОСПОДИН S:
(хрипло хихикает, не предлагая сесть)
А, коллекционер бабочек! Пришёл посмотреть на говняного мотылька? Ваше «Чудо» я пытался проглотить. Изящно, б…дь. Слюняво. Как будто жрёшь кремовый торт в перчатках. Ни одной по-настоящему грязной мысли, ни одного вшивого подлинного чувства. Одна сплошная красивая словесная блевотина.

ГОСПОДИН N:
 (брови чуть приподняты, уголок рта дрогнул в подобии улыбки):
Грязь, дорогой мой, — это отсутствие мастерства. Вульгарность — это недомыслие, выставленное напоказ. Вы копошитесь в ней, как свинья в трюфелях, надеясь отыскать жемчужину. Но находите лишь то, что ищете: собственные экскременты. Я же предпочитаю препарировать бабочку под лупой, чтобы увидеть божественную геометрию её крыльев, а не считать паразитов у неё в брюшке.

ГОСПОДИН S:
(привстаёт, его лицо искажается гримасой ярости и восторга одновременно)
Божественную? Ха! Вы боитесь жизни, аристократишка! Она кусается, воняет, срёт и умирает в муках! А вы делаете из неё засушенный цветочек для гербария! Ваша «Эллa» — это же самое! Вы взяли грязный, дикий, животный позыв и завернули его в кружевной платочек из словес! Сделали из педофила эстета! Это лицемерие! Вы не смеетесь над ужасом, как я, вы его прихорашиваете! Вы — сутенёр страдания!

ГОСПОДИН N:
(холоден, как лёд. Он делает маленький глоток шампанского)
Вы путаете танец с танцором, месье. Я описываю не преступление, а сознание преступника. И делаю это алмазным резцом, а не лопатой уборщика нечистот. Ваша «Изнанка ночи» — это всего лишь детский сад отчаяния. Вы кричите на площади о том, что жизнь говно. Это банально. Я же показываю, как даже в самом развращённом сознании может родиться шедевр тоски, способный затмить своей чудовищной красотой всю вашу убогую, нарочитую «правду». (Он помолчал, наслаждаясь эффектом).  Вы — диагност. Я — хирург. Вы констатируете гангрену. Я препарирую её, чтобы показать изумительную, сложную структуру разложения. Вы просто падаете в яму. Я изучаю её архитектуру.

Господин S замирает. В его глазах на мгновение мелькает не злость, а что-то вроде уважения садиста к достойной жертве. Он понимает, что этот холодный русский аристократ — такой же циник и мизантроп, как и он. Просто их методы диаметрально противоположны.
— Идите к чёрту, — хрипит он беззлобно, отворачиваясь и наливая себе вина. — Идите к чёрту со всей вашей… архитектурой. Тоже мне… пылесос!
Русский с лёгким кивком разворачивается и уходит. Он улыбается. Он получил то, за чем пришёл: не общение, а подтверждение своей теории. Он встретил идеального антипода, живое подтверждение того, от чего он бежит и что презирает. Это была прекрасная охота. Он поймал не бабочку, а большую, ядовитую муху, изучил её и отпустил.
Они не обменялись ни одним тёплым словом. Но это была одна из самых честных встреч в их жизни. Взаимное отражение в кривом зеркале гения. Два способа сказать «нет» всему миру. Один — через тошноту и крик. Другой — через ледяное, безупречное эстетическое превосходство.
О, это идеальный, просто божественный диссонанс. Такая беседа — это не просто встреча двух писателей. Это столкновение двух планет, вращающихся вокруг разных солнц, сделанных из разной материи.

------------------
* "Мне кажется, не стоит так сильно подражать Гульде. Можно чередовать его с Кейджем, например. Или даже с Варезом" (Самый немой роман в мире).