Малуша. Невенчанная княгиня

Долгие осенние сумерки опускались на княжий терем. В гриднице, где в медных шандалах догорали свечи, воздух густел от запахов медовухи и воска. Малуша, прижимая к груди серебряный кубок с целебным питьем, осторожно ступала по старым половицам. Среднего роста, с темными волосами, заплетенными в тугую косу, она двигалась легко и грациозно. Большие серые глаза с золотистыми искорками делали ее лицо не просто красивым, а игривым и живым.

Несмотря на возраст, Княгиня Ольга сохранила властный взгляд и твердый голос. Перед ненастьем хворь ломила ее кости, и госпожа потребовала снадобье из кореньев малины и зверобоя.

Ветер гулял за стенами терема, шевелил соломенные крыши, и где-то далеко, за частоколом, выла собака.

Малуша уже хотела повернуть в покои госпожи, но вдруг перед ней возникла знакомая высокая фигура.

— Не спится, робичица? — раздался низкий голос.

Святослав стоял, опершись плечом о дубовый косяк. Простая холщовая сорочка, перехваченная кожаным поясом, никаких гривен на шее — только верный меч у бедра, в обтянутых сафьяном ножнах. Таким она любила его больше всего — без княжеских побрякушек и лукавого притворства.

— Княгине питье несу, господин, — опустила глаза девушка, чувствуя его пристальный взор.

— Матушка спит?

— Только что на ложе возлегла.

Святослав шагнул ближе, и свет от ее свечи дрогнул, осветив его голову с длинным чубом и густыми усами. Он не был похож на других княжичей, что пировали в гридницах, слушая гусляров. От него пахло дымом и конем — как и подобает воину, проводившему большую часть жизни в седле.

— Ты дрожишь… — сказал Святослав и его рука, шершавая от стремян, клинков, коснулась ее запястья.

— Темно уже…

— Ложь. Ты не из робких. Видала кровь, видала смерть. Чего же боишься?

Она не ответила. И не боялась. Но сердце ее затрепетало, как пойманная птица в кулаке охотника — отчаянно, беспомощно, безумно!

Он знал ее историю — знал, что она дочь Мала Любчанина, купца из Любека. Ольга, еще ребенком взяла осиротевшую девочку в служанки.

Но Святослав смотрел на нее не как на ключницу. В его глазах читалось то, что заставляло по ночам просыпаться в поту, вспоминая его пристальный взгляд.

— Ты не такая, как другие, — сказал он тихо.

Она не успела ответить — из покоев донесся кашель Ольги. Малуша отшатнулась, но князь не отпустил ее руку.

— Придешь сегодня? — спросил он твердо.

И она, коря себя за слабость, кивнула.

Так началась их тайная любовь — украденные мгновения в полумраке его покоев, куда она пробиралась тайными ходами; поцелуи в лесу, где на ковре из трав, он впервые назвал ее «светом очей своих», а она, смеясь поправила ему чуб, растрепавшийся в пылу страсти. В саду, где цвели груши, он вплетал полевые цветы в ее волосы и шептал, что ни одна княжна не сравнится с ее красотой.

Но самыми дорогими были ночи в старой баньке у реки. В жарком парном воздухе, когда в печи потрескивали поленья, он обнимал так крепко, будто хотел навсегда пригвоздить к себе. Его руки скользили по ее телу с бережной нежностью, а горячее дыхание обжигало шею, когда шептал на ухо слова, от которых учащалось биение пульса. Как будто перед ним была не ключница, а княжна заморская.

В часы его рассказов о своих походах – о том, как рубился с хазарами у стен Саркела, как гнал войска до самого Итиля – она чувствовала себя не рабыней, а равной.

— Ясенька, – прошептала она однажды, прижимаясь к его груди и ощущая, как стучит сердце под ее ладонью. – А почему тебе... не взять меня в жены?

Святослав сжал ее руку – так крепко, что она почувствовала, как заныли пальцы. Его взгляд вспыхнул словно угли в очаге. Голос прозвучал низко и хрипло, и каждое слово обожгло как капли раскаленного воска:

— Малуша, не по нраву мне ложь, как не по нраву трус на рати. Жениться на тебе не могу – не потому что не хочу. А потому что не вольны мы с тобой в этом. Ты — прислуга матери, а я — Игорев сын. И хоть ты мне милее всех, но княгиней тебя не признают ни дружина, ни вече. Зашепчутся крамольники: «Смотрите, князь на рабе женился! Я мог бы взять тебя в жены – да кто мне запретит? Но не в том моя правда. Я в седле живу, в дыму битв, а не в тереме на подушках. Мне бы твоих речей да твоих рук ласки хватило – а княгиня мне не надобна. И ещё… — Он замолчал, и глаза его стали темнее черного неба — такими бездонными и печальными, что у нее внутри все сжалось, будто птица, почуявшая приближение зимы. — Если б я тебя венчальной фатой одел, завтра же византийцы шептаться станут: «Смотрите, варвар на холопке женился!» А мне с ними еще воевать. И с печенегами. И с хазарами. Не могу я дать им повод зубы скалить над русским князем.

Он резко отпустил ее руку, подошел к окну и прошептал:

— Вот когда все земли от Переяславца до Киева под одним мечом будут, вот тогда, может…

Малуша вдруг рассмеялась — горько, по-волчьи:

— Значит, так и будем: ты с мечом, а я во тьме?

Святослав обернулся. В глазах вспыхнуло что-то яростное, почти безумное.

— Нет. Будет у нас сын. И будет он князем. Клянусь тебе Перуном и Велесом. Пусть даже мир восстанет — но кровь моя в нем возьмет свое. Я сказал матери, что ты люба мне…

Она не выдержала – стремительно рванулась к нему, обвила руками его шею и, встав на цыпочки, жадно прижалась губами к его устам. В этом поцелуе было все – невысказанная боль, прощение и смесь отчаяния, страсти… Все, что превращало рабыню в царицу, а воина – в покорного пленника.

А потом пришла весна, и он уехал. Дружина ждала у ворот, кони ржали, бряцало оружие. Князь обернулся лишь раз:

— Вернусь и женюсь! — сказал он на прощанье.

Но не вернулся.

Когда Ольга узнала, что ключница носит ребенка Святослава, гнев был страшен. Старая княгиня не могла допустить, чтобы ее сын, наследник, смешал кровь с рабыней, безродной дочерью купца.

— В село! — приказала она. — Чтобы и духу ее здесь не было!

Малушу отправили в Будутино, подальше от княжьего двора. Там, в душной полутьме крестьянской избы, на соломе, она и родила мальчика. Бабка повитуха, перерезав пуповину, прошептала:

— Крепкий… Будет воином.

— Назову Владимиром, — ответила Малуша, глядя в синие глаза младенца. — Владеющий миром.

Владимир рос – дикий, ярый, с глазами отца и упрямством матери. Он не знал родительской ласки, но в его жилах текла кровь воинов и князей. Когда Ольга, скрепя сердце, забрала мальчика в Киев, Малуша на прощание сняла с шеи деревянный оберег – тот самый, что когда-то вырезал для нее Святослав. «Пусть хранит тебя, как хранил меня», — прошептала она, завязывая его на шее сына, и тайком сунула в его ручонку горсть родной земли.

Через годы он прогонит из Киева старшего брата Ярополка, и станет великим князем Киевским.

А еще позже, когда седой и дряхлый он будет стоять на холме глядя, как народ крестится в водах Днепра, кто-то спросит: почему он выбрал веру Христову?

Владимир задумается и вспомнит слова священника: «Во Христе нет ни раба, ни свободного». Вспомнит рассказы о том, как отец перед смертью прошептал «Малуша», а мать в последний миг назвала имя «Святослав»… Их любовь была грехом для мира, но не для Бога. Пусть же новая вера станет искуплением для всех, кто любит вопреки.

Князь снова посмотрит на реку. И вдалеке, ему покажется, что там стоят двое — высокий воин в доспехах и женщина в простом платье. Святослав и ключница. С красивым именем Малуша.