Бабка Алёна

                Рассказ

     Мою бабушку звали бабкой Алёной. Мама говорит, что меня назвали красивым именем Елена из-за неё. Я первый ребёнок в семье, и мама будто бы из дипломатических побуждений дала мне имя свекрови, в одном городе с которой собиралась жить. Бабка Алёна была своеобразным человеком. Она обладала решительным характером и высоким ростом. Лицом всегда строгая, с сжатыми губами и прямым взглядом. Чтобы был ясен её нрав, приведу один эпизод, свидетелем которого были якобы кто-то из моих родителей. Бабка Алёна купала на общей кухне своего четырёхлетнего внука Сашу и, когда очередь дошла до пяток, он стал не даваться, хохотать и брызгаться. Тогда бабушка распахнула окно и опустила намыленного и обомлевшего внука прямо в сугроб. Потом покорный и молчаливый Сашка был помещён назад в корыто. Поэтому, когда я была ребёнком, мне мамина версия с именем казалась очень правдоподобной, но не оправдавшей себя. Бабка Алёна с королевской небрежностью не замечала совпадения наших имён.
     Отцовская мать сама девочкой была взята из приюта крестьянской семьей Волковых. Её родители не известны, что давало нам с сестрой повод для самых фантастических предположений насчёт нашей родословной. О дедушке, втором мужем бабки, мы почти ничего не знаем, так как он умер задолго до наших рождений в 1943 году и унёс с собой свою фамилию. Место его захоронения неизвестно. Бабка Алёна, видимо, не придавала значения таким вещам как фамилия, имя. Своей настоящей фамилии у неё никогда не было, а имя, Елена Егоровна, ей дал Бог весть кто. Мой отец носит фамилию первого мужа бабушки, не имевшего никакого отношения к его рождению по причине своей ранней смерти. А, может, она уважала и любила первого мужа и оставила его фамилию для остальных детей? Теперь мы этого уже не узнаем, бабка Алёна ничего о себе не рассказывала.
     Иногда её приходилось оставаться за няньку со мной и младшей сестрой до прихода мамы с работы. Это были тяжёлые для нас часы. Бабка, выросшая без ласки в чужой семье, не умела с нами ладить. Любую игру она воспринимала как баловство. Страх и почтение внушались нам огромным бабкиным тапком сорок второго размера, которым она для оснастки хлопала нас по неугомонным попкам. Тапок бабки Алёны был реальнее и ощутимей мифического папиного ремня. К тому же, сразу вспоминался Сашка в сугробе. Робким голосом я спрашивала, когда вернётся мама? Бабка показывала в каком положении должны находится стрелки на будильнике. Я садилась напротив часов и терпеливо ждала нужного времени. Так я научилась узнавать время, постигла цифры и ход стрелок. Наконец, наступал долгожданный миг! Бабка, глядя в окно, говорила, что идёт мать. Напрасно я вглядывалась и искала на дороге маму, увидеть её мне было не дано, потому что бабка отличалась дальнозоркостью, а у меня уже была близорукость.
     Наш дом был расположен на холме. Перед ним, в ложбине, находился центр городка, а дальше, тоже на холме, виднелась Перемиловская высота с церковью и кладбищем. Позднее на этой высоте воздвигли монумент Неизвестному солдату в честь погибших воинов, защитивших Москву с севера в 1941 году. Где бы я потом не жила, красивее и спокойнее вида из окна встречать не приходилось. Из нашего окна был виден пруд и дорога с площади, проходившая мимо него. Там, среди зелёных деревьев, далеко, почти на площади и настигал маму зоркий бабкин взгляд.
Суровая бабка Алёна уважала маму за грамотность и называла моих родителей «учёными». Я пыталась школьницей ей доказать, что никакие они не учёные, а просто учителя, но бабка вносила в это слово более широкий смысл и была права. Сама она умела читать лишь крупные печатные буквы. Уже взрослой я узнала от отца, что его мать продала свой деревенский дом и семья переехала в город для того, чтобы он смог учиться дальше в восьмилетней школе. Так посоветовали деревенские учителя. В результате папа получил высшее образование. Почтение к моим образованным родителям и партийность сына помешали бабушке окрестить нас, внуков, о чём она тайно сожалела.
     Деревенская бабка Алёна была верующей. Помню, с какой насмешкой она рассказывала мне об антирелигиозной лекции в городском клубе. Когда я же по малолетству встала на сторону лектора и стала развивать его мысли, она рассердилась не на шутку на мою бестолковость. В Бога верила глубоко как в само собой разумеющееся, но я не разу не видела её молящейся. А в церковь на горе она ходила незаметно для нас. Мы, дети, даже не знали, что общежитие технической школы, где живём, это бывших дом притча, а рядом за высоким забором макаронной фабрики стоит красивый огромный Троицкий собор конца ХIХ века. Мы видели только старую полуразрушенную колокольню. Наверное, было больно верующей бабушке, родившейся в 1887 году, видеть безбожность и разрушение церковных строений.
Религиозность бабки уживалась с суеверием. Она нередко вспоминала пророчество гадалки, которая ей предсказала «красного петуха» (пожар) и год смерти. Пожар, по утверждению бабушки, был, а с годом смерти гадалка ошиблась – она надолго пережила указанный срок. Просчёт гадалки ничуть не поколебал веры бабки к цыганским словам.
     Бабка Алёна любила своих детей и внуков, но жила независимо от них в интернате для престарелых людей. Когда мне ребёнком случалось навещать её там, я уносила с собой обидное подозрение, что мы ей как чужие, она нас не любит и не хочет с нами жить. А ведь мой отец – её старший сын. Неужели у нас хуже, чем в этом жалком доме? Особую привязанность бабка испытывала к младшему «несчастному» сыну, некогда красивому неглупому самолюбивому человеку, затем спившемуся. Из своей комнаты, полученной от ткацкой фабрики, она ушла жить в интернат, чтобы оставить комнату сыну с двумя детьми. Бабка Алёна всегда болела душой за непутёвого сына, отдавала ему последние гроши. Я была к ней несправедлива, мысленно упрекая за нелюбовь к нашей семье. Она же была гордой и понимала, что её присутствие в нашем тесном доме ляжет дополнительной нагрузкой на мамины плечи, которой надо было и работать, и заботиться о муже, трёх детях.
    Бабка Алёна была общительна, ей нравилось находится среди активных людей. Думаю, трудно было ей ютится в общей комнате интерната с больными и беспомощными старухами. Ни один городской праздник, футбольный матч, демонстрация фильма, лекция не обходились без неё. В пёстрой толпе встречалось масса знакомых и для каждого находилась шутка, приветливое слово. Со взрослыми людьми она была даже артистична: могла смешно и узнаваемо изобразить человека, устроить розыгрыш с самым серьёзным видом. Сама смеялась редко, часто смеялись окружающие. Пословицами, поговорками, образными выражениями с народным юмором, как крупной солью, пересыпала свою речь. К сожалению, моя детская память не удержала ничего из словесного богатства бабки Алёны. Похоже, в далёкой своей молодости она была «бой-бабой», заводилой и насмешницей.
 Бабка Алёна была заметным человеком в городе. Часто её можно видеть на единственной площади, куда стекались разные улицы. Если я пробегала с подругами мимо, бабушка меня обязательно окликала, подзывала к себе и протягивала в большой крестьянской ладони дешевую карамель «подушечки» с начинкой из повидла, обсыпанные сахарной пудрой и какими-то крошками из её кармана. Она сердцем чувствовала праздник (встреча уже праздник!) и одаривала меня, чем могла. Я же, стесняясь её затрапезного вида, старалась не задерживаться рядом. Одета она всегда была в старый плащ, который когда-то (наверное, ещё до моего рождения) был красного цвета, но я его видела уже сильно выгоревшим. Вообще, одежде бабка Алёна, привыкшая к бедности, не придавала никакого значения. Вещи могли годами лежать без употребления, как будто берегла для кого-то или стеснялась их одеть. Голодную трудную жизнь нужно было прожить, чтобы дойти до такой непритязательности в пище и одежде.
 Бабка Алёна в последние годы была старым больным человеком, но никакая погода не могла удержать её в постели. Она ходила по городу, проведывала своих детей и знакомых. Придёт к нам, посидит немного и пойдёт к младшему сыну. Однажды она в своём линялом плаще серьёзно простудилась, но не сразу обратилась в больницу. Там оказалось, что у неё ещё сахарный диабет. Умерла бабка Алёна в больнице на руках моей матери 24 мая 1968 года.
     С тех пор мне не даёт покоя мысль, что я ни разу не навестила бабушку в больнице. С известием о её смерти пришёл страх, что меня не отпустят с классом в поход. Хоронили бабку Алёну по церковному, без музыки. Небольшая траурная процессия тихо двигалась через весь город, в котором прошла её зрелая жизнь. Погода была солнечная по-летнему тёплая. На дороге лежали причудливые тени от деревьев, пахло свежей листвой, мы же несли мёртвые бумажные цветы. Жизнерадостность наступающего лета напомнила о жизнестойкости моей бабушки. При этом беспокоило, что мне не удается заплакать. Откуда эта чёрствость? Не от того ли, что так чудесно на улице и мне только шестнадцать лет?
     Отпевали бабку Алёну в той дальней «игрушечной» церкви на Перемиловской высоте, которая была видна из нашего окна. При прощании родные по одному подходили к гробу. Настала и моя очередь поцеловать её накрытый белым платком лоб. Она лежала строгая и очень одинокая. И тут я заплакала и плачу каждый раз, когда вспоминаю о бабке Алёне.

1978 г.