Под пальмой!

Он рос в тени высокой пальмы, среди кольца камней, словно заключённый в узкую клетку. Мир папоротника был мал, но в этом малом заключалась вся его вселенная: камень, земля, редкие капли росы, лучи солнца, что пробивались сквозь листву в определённые часы.

Кто-то мог бы сказать: «Ему повезло». Ведь у него было место, была тень, была жизнь. Но сам папоротник не чувствовал счастья. Его сердце билось странным ритмом — ритмом тоски. Он слишком часто смотрел вверх, и это было его проклятием.

Там, над ним, текло небо. Не одно и то же — а бесконечно изменчивое. Белые облака плыли ввысь, меняя очертания, растворяясь и рождаясь вновь. Ветер гнал их легко, играючи, и папоротник вглядывался в них с болью.

Он шептал:
— Возьмите меня с собой…

Но облака не отвечали. Они были равнодушны, как равнодушна сама вечность к тем, кто привязан к земле.

И всё же в его жизни были чудеса. Иногда к нему прилетали две бабочки. Они неслись над травами, скользили по ветру, зависали в танце. Их движения были похожи на дыхание неба, на песню, сотканную из света. Они кружили низко, почти касаясь его листьев, и в эти мгновения папоротник забывал про всё.

«Вот она, свобода», — думал он.
«Вот оно, то, ради чего стоит жить».

Бабочки были его откровением. Они показывали, что можно жить иначе: легко, без корней, без камней. Они были как два цветка без земли, как воплощение мечты.

Но каждый раз они взмывали ввысь и исчезали в облаках. А он оставался. Корни держали его крепко. Камни вокруг были как стражники, охраняющие тюрьму. Земля, что давала ему жизнь, была одновременно и тем, что не давало уйти.

И тогда начинался внутренний спор.
«Я создан лететь».
«Нет, ты создан расти».
«Я хочу увидеть свет».
«Твоя участь — тень».

Дни текли. Время шло.
Сначала он верил: всё ещё впереди.
Потом — что надо подождать, «ещё не время».
А дальше — что уже поздно.

Солнце стало жестче. Дожди стали реже. Листья его начали терять силу. Сначала едва заметно — чуть меньше зелени, чуть больше усталости. Но с каждым новым утром он всё яснее понимал: жизнь уходит.

И однажды тонкая паутина легла на его стебли. Лёгкая, почти невесомая сеть. Но для него это был знак. Он понял: теперь всё. Его листья спутаны, его крылья связаны.

И в тот момент пришло страшное знание:
он прожил жизнь в мечте, но не в поступке.

Это и есть правда о человеке.
Мы все — папоротники.
Мы все начинаем с жаждой неба. В юности мы шепчем: «я буду другим», мы смотрим на бабочек — свои мечты — и верим: всё возможно. Но проходят годы, и вокруг нас складывается каменный круг. Работа, обязательства, привычки, страхи. Кажется — вот ещё чуть-чуть, и я вырвусь, но время проходит, и вдруг мы понимаем: корни вросли глубоко.

И однажды паутина лет ложится на нас. Лёгкая, но безжалостная. Она связывает руки, спутывает крылья. И мы понимаем: теперь уж точно не взлететь.

Папоротник умер, глядя в небо. Даже последние его листья были направлены вверх. Он не перестал мечтать, даже когда уже не мог дышать. Его взгляд застыл в той вышине, где всё ещё летали две бабочки — вечные, неутомимые, как символ недосягаемой свободы.

А его история осталась предупреждением.
Для каждого.

— Человек, — говорит папоротник, — ты думаешь, что у тебя есть время. Ты думаешь: завтра, потом, чуть позже. Но завтра превращается в годы, а потом — в паутину. И если ты не решишься рвать свои корни, пока они ещё не стали цепями, ты останешься здесь, как я: в тени, среди камней.

И тот, кто услышит его голос, должен спросить себя:
А что держит меня? Корни ли это? Камни? Или страх, который я называю «моей судьбой»?

Свобода не даётся. Её вырывают.
Она всегда стоит жертвы: разорванных корней, боли отрывов, страха шагнуть в пустоту. Но если не сделать этого, жизнь пройдёт, как прошла у папоротника: с мечтой о небе — и с глазами, которые так и не увидели свет.

Потому что трагедия не в том, что мы умираем.
А в том, что многие так и не успевают взлететь.