Спутник Океанская Санаторная

What if God was one of us?
…
Just a stranger on the bus, tryin’ to make his way home?
J. Osborne

- Почему Бог испытывает меня второй раз тем же способом, практически в том же контексте? - спрашиваю я Вселенную в лице моей лучшей подруги Иренко, заклеивая пластырем порез на колене от острых камней в море на станции Санаторной.

Эти летом на мне удивительно много шрамов.

- А это повторяющиеся сценарии, они так и будут с тобой происходить. С этим к психологу нужно, - отвечает она убеждённо, но у меня уже нет сил что-либо анализировать. Меня несёт к фонтану на центральной аллее парка Сергея Лазо, где играет на барабанной установке он.
 
Вернее, обычно в это время он уже два часа как играет, но сегодня сидит и угрюмо ждёт,  когда отговорит свои речёвки бородатый аниматор. "…Вот уже пятнадцать лет агентство ВладФест проводит для вас весёлый фестиваль красок Холи.  Пакетик с краской покупаем в красной палатке за 200 рублей и в 17.15 начинаем шестооооой заброс, который будет виден даже из космоса!.." Два с половиной ребёнка уныло топчутся по асфальту.

Как полюбить ближнего, как себя, но не больше?

Моя ненависть к аниматору с голосом человека симулирующего любовь к детям нарастает с каждой потерянной секундой жизни человечества на этой эфемерной планете, которая могла бы быть окрашена не его дурацкими химикатами, а звуками живого барабана под Кузьмина, "Мираж" и Арбенину. Звуками, искусно извлеченными его пальцами с заскорузлой кожей.

Я тут в третий раз за лето, и теперь знаю, на какой электричке он уезжает домой, в каком помещении парка берет тележку, чтобы привезти барабаны к лавочке. Знаю, что оборудование он оставляет в парке и едет домой с одним пустым черным пластиковым пакетом (значит, вернётся!). Знаю, что переводы можно делать на карту Сбера на имя Ларисы Н. Что девушка, продающая слаймы напротив него, добра, светла и полна христианской любви. Она наливает ему в стаканчик чаю. А я так и не научилась простым человеческим жестам, я могу предложить ему только метафизические размышления.

На прилавке ближе к пляжу женщина продает вязанные крючком игрушки. Едкая пыль с красок холи осыпается на них. «Галя, ну ты не видишь, что ли?!» - бросается к ней крепкий мужик в майке. – «Ты или следи нормально, или собирай всё сейчас».

Я хочу стоять рядом с ним, чтобы быть ближе к Богу. Барабанные палочки в руках вместо рыб. Джинсовая безрукавка вместо хитона.

В центре мироздания, между четырех скамеек у фонтана в парке Лазо, даже в мокром верхе от купальника, прикрытом розовым полотенцем, меня не замечает никто, а я вижу всех.

Дуновением бриза меня относит в сторону барабанов. Et les Mistral gagnants, et les Mistral gagnants. Я уже не боюсь, в моем возрасте уже можно начинать не бояться. Я впервые в жизни инициирую разговор с незнакомым мужчиной на улице, потому что так было решено за меня, а он его поддерживает мгновенно, с лёгкостью человека, который никогда не боялся людей. Который равен со всеми. Я говорю не совсем то, что хочу сказать, мои фразы полны инфантильной банальщины, за которую уши печёт стыд уже в момент произнесения: «вы так хорошо играете, вы один в поле воин, вы уникальный музыкант».

- Я вчера в Тавричанку ездил, денег заработал, народ повеселил.
- Это же далеко.
- Это напротив, - показывает рукой на полуостров Де-Фриз.
- А у вас группа раньше была. Я погуглила. Солист Сергей был.
- С инсультом лежит. Он же читинский сам. Его блатные погнали оттуда.
- … Моя дочь мечтала учиться на ударных. Вообще-то, она хотела на ксилофоне.
- Учиться никогда не поздно.
- Да... Ей 11 только. Как жаль, что эти краски холи не дают Вам сегодня играть.
- Они и завтра тут. А я завтра на дачу поеду. А Вы что, назагорались уже?
- А... мы там, на пляже за площадкой. Будем надеяться Вас услышать.
- Я в шесть начну.

Трусость горьким аптечным порошком растворяется на языке, и я прячусь за "мы", как за невидимую ширму, но увы, ни Иренко, ни моим дочерям не интересен факт его присутствия в этом парке, ни вообще его существования в материальном или духовном пространстве. Кому-то: пожилой алкоголик с колонками, а кому-то: "Спаситель ходил по воде".

Это всё уже было восемнадцать лет назад. Такие же феромоны, те же эндорфины, приправленные адреналином, табаком, низким голосом, кашлем и, в прошлый раз, запахом марихуаны. Я уже писала про руки с темной каймой ногтей, про взгляд побитой собаки, про Иренко-нет-он-не-алкаш-а-человек-с-горьким-прошлым. Про другого человека, с другой профессией, про другую страну, на другом языке. Я не писала, как закончилась эта история, про мою кровь на кафельном полу и трёх дочерей в детской.

Всеми пикселями своего внутреннего Полароида я запоминаю его плечи, его сильные руки (барабанная установка весит около 60 кг, и это еще лайтовый вариант, говорит Яндекс), его обветренное лицо инков, его скулы и светлые прозрачные глаза, длинные седые волосы, его глубокий царапающий горло шерстью тембр, как у Высоцкого или постаревшего, но выжившего Виктора, его впалые щёки, сжатые губы, его отсутствие видимых эмоций, его анти-подобострастие. Шукшинский взгляд из "Калины Красной". Буддистский покой его движений, когда руки не касаются палочек. Как он  всецело живёт свою жизнь, а не наблюдает за чужой. Как он не смотрит, но видит. Как он кивает асоциальной парочке у центральных ворот и подходит к ним поговорить. Как он не просит ничего, не заискивает,  не заигрывает с прохожими. Never ask for what ought to be offered.

Интересно, эта дама в купальнике и голубом парео, вяло выгибающаяся под «Ягоду-малину», это и есть Лариса Н.? Лучше бы она, чем та вторая, без парео и сильно подшофе.

Иренко вслух пытается угадать, действительно ли мужчина в солнцезащитных очках и шортах на боковой аллее, с маленькой девочкой за руку - это ректор ДВФУ. Обычно она видит его только в рубашке, костюме и галстуке. Мы подходим к прилавку с украшениями. А так можно было? Чинно гулять по парку, выбирать серьги из зелёного бисера, торговаться за вязаную капибару, слушать ретро-хиты и есть пломбир?

На первых аккордах "От печали до радости" я сползаю на скамейку и вжимаюсь в выбоину на крашеном дереве  побелевшими костяшками пальцев. Выдыхаю на счёт пять. Говорю, чтобы заглушить пульсацию крови по артериям: конечно-же-это-ректор-наверняка-он, почему-бы-ему-не-быть-тут, это же общественный парк, он имеет полное право гулять, как все жители. В оригинальной аранжировке Антонова есть хоть какие-нибудь инструменты, кроме ударных??

- Ты будешь плакать? - спрашивают мои старшие, которые этим летом в России выучили слово "кринж".

У барабанщиков часто развивается туннельный синдром в запястье. Его кисти мне важнее и дороже рук всех сосудистых хирургов мира вместе взятых, даже тех, что будут оперировать мою аневризму или сшивать проколотое сердце.

Я прошу дочь положить деньги в коробку, собираюсь с силами и в последний раз смотрю на него, не моргая, на выходе из парка к железнодорожной станции. В ответ ловлю мимолетную улыбку Христа, которая будет светить мне дождливым январем на Атлантике.

- А сама ты не осмелилась? – спрашивает Иренко.

А сама я ничтожна и труслива, но я прочту за него сто молитв. Когда хочет Господь кого-нибудь помиловать, то внушает другим желание за него молиться, говорят старцы. А желание такое, что могу дойти пешком до самого Иерусалима. У него мусульманское имя, у него голубые глаза. Это будет самой сладкой молитвой за иноверца, когда-либо произнесенной на Земле.

Его имя похрустывает на моих зубах, как тонкая корка льда под торбазами, как мелкая галька о пивные стёклышки,  как сахар-рафинад под прессом зелёной бутылки, как салат Витаминный с брусникой. Звенит, леденит студёной водой, искрится, словно апельсиновая шипучая карамель.

Подтанцовки больше нет.

- Ушла освежиться в алкомаркет, - иронизирует Иренко.
- Ну почему ты всё переводишь в низкие материи.
- А ты думаешь, она в библиотеку пошла?

Вначале было слово. Оно и останется, даже когда он уже не сможет так лихо вертеть палочками. Когда закончится ВСЁ, когда мир сократится до расстояния от кровати до туалета, а вероятно, до переворота с правого бока на левый с помощью соцработника, когда он будет курить на балконе седьмого этажа под «Авторадио», а я - высматривать этикетки «Доступное Приморье» со скидками на гречку в «Пятерочке», с трудом передвигая ходунки; когда поблекнет внутренний Полароид, а он однажды поблекнет; когда бальзам Дикуля для суставов станет самой ценной вещью в квартире, когда у него останется только Лариса Н. (пожалуйста, Господи, пусть она пребудет с ним до конца), у меня останется это текст.

Было пахнущее тиной море на Санаторной с видом на низководный мост, было пасмурное тёплое небо с проблесками солнца. Был он в джинсовой жилетке, тёрт жизнью, но ещё относительно молод и силён. Был лёгок его шаг и пряма спина. Августовским субботним вечером узбекские торговцы продавали запеченную картошку в форме спирали. По траве скакала белка под стендом «Наш парк – ареал обитания белок» и не реагировала на бросаемые мною кусочки булки с сыром. Шкурка её  лоснилась. Электричка из Раздольного задерживалась на двадцать пять минут. Иренко была в бежевой кепке и бежевых шортах, с Донной Тартт в сумке из джута на плече, и мы обнимались и потом махали друг другу с противоположных платформ, потому что ей во Владивосток, а нам в Уссурийск, а потом дальше и дальше. Над нею возвышались тополя и вязы, а за ними еще были видны барабаны, и расплывчатые взмахи его рук, таких ещё быстрых и живых. Звучал Шатунов, всегда верный выбор в пригородном парке культуры и отдыха, улучшенный тахикардическим ритмом латунных тарелок и моего заячьего сердца.

"Мчаться сквозь листопада
Беззвучную медь..."

- Иренко, спасибо тебе, что ты хороший друг, и заземляешь меня, - шепчу я ей в ухо, силясь разглядеть джинсовый цвет меж ветвей. - Иначе я осталась бы здесь навсегда.

«Мама, ты ведёшь себя странно в это время» - говорят мои дети, у которых плохо с русским.

40 – это новые 23. Я не сплю ночами, в тысячный раз пересматривая на Ютьюбе видеозаписи уличных концертов на Фокина и в переходе на Суханова. Не выходя из дома и соцсетей, можно узнать, что Лариса Н. – вовсе не алкоголичка, а его жена, ухоженная дама за 50 со свежим маникюром, каре блонд и практически без морщин. На даче у них колодец с воротом и сирень. «Я жена ударника Р.», - пишет она с долей хвастовства под комментарием к видео и между делом сообщает, что прикованный к постели солист бывшего квартета оставил ей все свои авторские песни, но петь их некому. Она своего рода импресарио и группа поддержки в одном лице. На одном из видео она стоит с цветущим видом сбоку от барабанной установки, на фоне загорелого затылка мужа в синей летней шляпе (ему идут шляпы) и голубой рубашке, а надпись спецэффектами из программы Paint гласит « мы дарим радость людям».

В сбербансковском терминале в графе "отправить сообщение" с переводом на имя Ларисы Н. я печатаю его имя и одновременно произношу его вслух. Стираю и пишу: "Санаторная 16/08". Стираю, пишу: "Спасибо за музыку" и иду складывать вещи под "Вокзал" Шевчука, повторяя себе: никто не умер, никто же ведь не умер, у него дача и сирень, и следующее лето обязательно настанет, оно не может не настать просто по законам астрономии,  физики и математики. Снег сойдёт, едва выпав. Не успеешь обернуться. Растопишь его силой мысли с расстояния в 12 тысяч километров. Не в первый же раз. Даже загар с его предплечий не успеет сойти. Это просто твой психотип невротика, а настоящие страдания - в хосписе или ПНД. Оно настанет,  и мы все до него доживём, правда? Правда?..

Оставляю в России летние платья, потому что лето - для России.

Господи, мир, созданный Тобою, совершенен. И прошу, помилуй сына Твоего, уличного барабанщика Р. из Владивостока.