Откуда взялся Балабанов - 3

продолжение.
Балабанов  – 1
https://fabulae.ru/prose_b.php?id=167658
Балабанов – 2
https://fabulae.ru/prose_b.php?id=168146

*
У него было сало, у меня яйца. Нажарили глазунью с салом глаз в семь-восемь, на все яйца.
Терпеть не могу яичницу с салом. Но чего не стерпишь ради Пушкина.
Махнули по паре-тройке рюмок с низкого столика, опять сидя рядком на диване,
а мы совпадали глокАми, грамм по тридцать, самое то - и ему, и мне уже не терпелось дорваться до Пушкина.
Взяли книгу. И он стал читать:
- «Старуха не отвечала ни слова.
Герман встал. (до этого он стоял перед Старухой на коленях)
- Старая ведьма! - сказал он, стиснув зубы, - так я ж заставлю тебя отвечать...С этим словом он вынул из кармана пистолет…»
Опустил книгу:
- В этом месте, нежные барышни вскрикнули, старые княгини велели подать  валерьянки, а вся эта братва с бакенбардами и канделябрами – гусары-дворяне, должны были заржать, как лошади и со смеху попадать со стульев.
- Это почему?
- А вон… - он кивнул в сторону открытой двери: там, в углу, у холодильника, сиротливо притаился обгрызанный веник:
- У них пестики были, как тот веник. Только зачем вообще наставлять пистолет на старуху, которую можно соплёй прибить?
- Ну… для пущего драматизма, - согласился я, что пистолет тут не вполне и в тему, - Карты, деньги, ствол – джентельменский набор.
- Да это стёб! Пушкин стебётся над нами, - и запел, подражая Руслановой, «Стёб, да стёп кругом…», театрально обведя комнату полосатой рукой в тельняшке.
Он кстати, вполне сносно пел.
*
С пистолетом разобрались.
Накатили.
- А теперь смотри… - снова стал читать:
- «При виде пистолета графиня во второй раз оказала сильное чувство. Она закивала головою и подняла руку, как бы заслоняясь от выстрела... Потом покатилась навзничь... и осталась недвижима».
И тут надо отмотать плёнку немного назад…
*
…пару дней до того был мастер-класс Александра Митты, кто не помнит – он снял первый в СССР фильм-катастрофу «Экипаж», который посмотрело больше семидесяти миллионов человек, почти четверть населения страны.
Злые языки, правда, утверждали, что никакой он не Митта, а обычный Рабинович, а Митта это псевдоним, означающий еврейские погребальные носилки, на которых раньше носили покойников на кладбище. Как бы там ни было, Митта настаивал, что к текстам русских классиков следует относиться с предельным почтением. В пример привёл Александра Кайдановского и его дипломный фильм на Курсах «Простая смерть» по повести Л.Н.Толстого. (Ленфильм 1985г.)
Главного героя там играл Валерий Приёмыхов.
И был у него там длиннющий, мучительно тяжёлый монолог умирающего человека о жизни, о смерти.
Приёмыхов играл на пределе, на разрыв аорты, но каждый дубль немного путал текст и Кайдановский заставлял его играть заново.
- Ну, подумаешь, два слова местами поменял, смысл-то тот же, - плакался Приёмыхов, - Меня не жалеешь, хоть плёнку пожалей.
Но Кайдановский был неумолим:
- Это Лев Николаич написал. Эти слова священны, их нельзя менять местами, - и хоть  Kodak Кайдановский для фильма купил на свои деньги, переснимали снова и снова, пока Приёмыхов не попал в текст с точностью до запятой.
*
А теперь надо промотать плёнку от общаги вперёд, лет на тридцать:
когда мне довелось снимать фильм об ушедшем уже, после тяжёлой и долгой болезни, актёре Приёмыхове, вдова его сказала:
- Валера говорил: «Я заболел на том фильме. Тот фильм убил меня».
Так Кинематограф пожирает своих детей. Как Сатурн, как древний Змий.
И выбирает самых лучших.
*
И вновь проматываем плёнку назад, до Митты:
как образец противоположного отношения к классике, Митта привёл в пример режиссёра Масленникова, снявшего в перерыве между своими блестящими Холмсами  «Пиковую Даму», (Ленфильм, 1982 год) – в фильме старуха умирает в кресле. И Митта картинно показал, как умерла в кресле Герой Социалистического Труда Народная артистка СССР Елена Николаевна Гоголева.
- А старуха должна упасть! - доказывал Митта, - Вывалиться из кресла. Это Пушкин написал. И это важно – это потом отыграется по сюжету…
А как отыграется он нам и не сказал, падение Пиковой Старухи ассоциативно сбило его на личную историю, как в начале войны, в голодную зиму 41-го, отец его где-то хапнул огромную бочку квашеной капусты. Бочку закатили в их комнатёнку в коммуналке и поставили в углу. Бочка стояла и воняла, но на этой капусте семья и выжила в ту лютую военную зиму.  Родители рано утром уходили на работу и возвращались поздно вечером. А маленького Митту закрывали в комнате на все замки, чтобы голодные соседи не украли капусту. И вот, ближе к весне, когда капусты оставалось уже совсем на дне, родители в очередной раз утром заперли его и ушли. А он решил поесть капустки. В комнате было холодно, не топили, он был в пальтишке и валенках. Взял миску, ложку, залез на табуретку, свесился в бочку, чтобы зачерпнуть капусты и… упал в бочку. И вылезти не может, росту не хватает:
- «Так и простоял в бочке весь день» - с еврейской тоской и трагизмом закончил Митта, словно его загнала туда толпа антисемитов.
- Пизьдит! – тихо махнула рукой, сидевшая рядом будущая сценаристка, - Прочёл где-нибудь и спизьдил, - не все будущие сценаристки в итоге научаются потом писать сценарии, но все будущие сценаристки почему-то быстро и мастерски овладевают матом и шпарят на нём, как сапожницы.
Спи*дел, не спи*дел Митта, но маленький Рабинович в рассоле впечатлил меня больше, чем его кинобадяга «Экипаж», которую 70 миллионов смотрели, потому что нечего было больше смотреть.
- Вот так всякие там дантесы и убивают Пушкина до сих пор, - закончил Митта, (видать у него с Масленниковым были свои тёрки-разборки).
*
Но мы ж с Лёхой не дантесы были какие, мы ж Пушкина ни сами не убьём, ни другим не дадим.
Опять мотаем плёнку чуть вперёд:
общага, водка, яичница с салом, Пушкин:
- «Она (старуха) закивала головою и подняла руку, как бы заслоняясь от выстрела... Потом покатилась навзничь... и осталась недвижима».
Заспорили насчёт «навзничь» - интернета ведь не было, википедии тоже, не проверишь - но сошлись, что старуха упала на спину, лицом вверх.
Он напомнил:
- Старуха сидит «в вольтеровских креслах», - и предложил, - А теперь попробуй с дивана, через подлокотник, «покатиться навзничь».
И в очередной раз я удивился, как он въедливо, пытливо, просто скрупулёзно, ( хоть и с подачи Митты, конечно), вчитывается в каждое слово, в каждое описанное в тексте движение – я бы не заметил, проскочил, в погоне за сюжетом.
*
Справа диван почти упирался в письменный стол, слева в тумбочку, падать было некуда.
Опять махнули.
Отодвинули диван от стены к центру комнаты.
Сообразительный Лёха решил начать опыты с меня, я всё же был чуть спортивнее и половчее.
Я сел на краю дивана и свесился вбок через подлокотник. Изогнувшись, упёрся руками в пол. Центр тяжести тела всё равно оставался на диване, чуть выше задницы. Собравшись с духом, перебросил через подлокотник тело. И криво, но через голову, перекатился и грохнулся на пол. Это был не самый ловкий и не самый изящный, но единственный способ исполнить написанное Пушкиным.
*
Несмотря на выпитое и жгучий интерес к «Пиковой Даме», особого удовольствия мне это не принесло.
Я лежал на полу, Лёха, сморщившись, стоял надо мной:
- Не то ты делаешь. Не правильно упал.
- Ну, упади сам, - поднимаясь, огрызнулся я.
Ещё махнули. Глазунья катастрофически убывала.
*
Прожевав, он вытер рот, сел на диван, свесился набок через подлокотник, упёрся руками в пол, посидел и… и у него не хватило духу перекувыркнуться.
Жалея его, я сказал:
- Старуха просто сползла на пол, да и всё.
Он послушно сел прямо и перебирая ногами по полу, сполз с дивана.
Получилось «плашмя», лицом вверх, но голова осталась на диване, упёртой с согнутой шеей в край  дивана.
- Ну… примерно так, - сказал я.
Он полежал, подумал, но его и это не удовлетворило:
- Написано же - «ПОКАТИЛАСЬ навзничь»,-  не унимался он, - А я просто сполз.
- Ну, вот я и покатился, - напомнил я, показав руками, как «катился».
- Не. В кино такое не покатит, - всё ещё лёжа, намекнул он, что кувырок мой надо повторить.
Падать второй раз мне что-то не хотелось:
- Возьмёшь каскадёрку, - съехидничал я.
*
И тут без стука открылась входная дверь в блок. На пороге стояла большая и круглая, как батискаф на коротких массивных ножках, вездесущая наша сокурсница, вечно возбуждённая любительница всем помогать (по большей части, мальчикам), когда её никто не просит:
- Ой, а чёй-то вы тут, а! – испуганно замерла она в дверях, иллюминаторы батискафа медленно округлились, увидев сдвинутый диван, бутылку, стаканы, лежащего на полу Лёху и меня над ним, размахиваюшего руками.
- Во! - обрадовался я, - Дублёрка пришла! Иди сюда! - позвал я её, -  Сейчас я тебя с дивана как Пиковую Старуху буду скидывать, – не сообразив, что этот центнер с гаком скинуть с дивана будет сложновато. Но я и не собирался, это была шутка.
Батискафиха юмора моего не оценила и несколько секунд посоображав, сказала:
- Дурак! –
и обиженно захлопнула дверь.
*
Но она не ушла. Как оказалось, она стояла под дверь – в батискафе шёл мыслительный процесс и минуту спустя дверь распахнусь вновь:
- Мирза! Завязывай свои штучки! – глядя на меня, выкрикнула батискафиха.
- Да я пошутил! – не успел сказать я, она уже истерично захлопнула дверь.
- Иди, давай! – запоздало погнал её прочь нервный, но обычно вежливый Лёха, - Дочь прокурора… - как выругался он ей вслед – видать, и у него уже с ней были свои счёты.
*
Сели. Ещё накатили.
Думали.
И тут меня озарило:
- Слушай! Старуха ТАК кувыркнуться вообще не могла, понимаешь! Это кувырок через голову, на 360 градусов, а ей 87 лет!
- Да, -  с трудом согласился он, - Старухи так не кувыркаются. Тут акробатка нужна.
Помолчали.
Величавый бронзовый Пушкин на Тверском, как-то слегка накренился на пьедестале.
- А 360 градусов это сколько бутылок? – вдруг задумчиво спросил Лёха.
- Девять, - не менее задумчиво ответил я.
- А у нас одна осталась, - вздохнул он.
И тут я вспомнил о неумолимо надвигающейся сдаче курсовой:
- Да Пушкина, небось, сроки жали, рукопись надо было сдавать, он наспех написал и побежал в редакцию. Это косяк. Обычная небрежность. А он и не заметил.
Лёха медленно и категорично покачал головой:
- У Пушкина - нету косяков.
Страшная тайна старушечьего кувырка нам, ну никак, не открывалась.
*
Тут раздался деликатный, почти мышиный стук в дверь и вошёл мультяшник Миша,
которого мы звали Миха, а за глаза - Тормоз, но так, любя и без яда -
красивый еврей со смугловатым лицом породистого араба.
А Тормоз, потому, что если Миху о чём-нибудь спросить, то пока он думал, как ответить,
можно было успеть сгонять за пивом.
И говорил Миха очень, очень медленно, мучительно медленно.
В руке у него была толстенная, пальца в два толщиной, пачка листов:
- Эта… прибежала… кричит… Мирзоян напился… и Балабанова… мутузит! – как бы оправдываясь, объяснил он, -  Вот… зашёл… посмотреть.
- Посмотреть… - обиженно уточнил Лёха.
- Ну… в смысле… всё ли… в порядке, - выкрутился Миха, - Да я и… не поверил… это хорошо… что у вас… всё в порядке… а зачем.. диван сдвинули?
И ведь не скажешь, что «Пиковую Даму» постигали и репетировали, не поймёт.
- Рубль закатился, - ловко наврал Лёха.
- Нашли?
- Нашли.
- Так давайте… подвинем.
Придвинули диван к стене.
*
- А я вот… тут… сценарий написал… - застенчиво, но как-то подозрительно торжественно объявил Миха, - … послушаете?.. может… чего скажете…
*
У них, у мультиков, тоже была своя мультяшная курсовая, но от толщины его пачки повеяло смертной тоской -
если всё это он будет читать вслух, да ещё в своём темпе, то это до Нового года.
- Садись, - подвинул ему стул Лёха.
Выпить мы ему не предложили, потому что Миха не пил. От слова вообще и никогда.
- Спасибо… я так, - он взялся за спинку стула, другой рукой поднял свою ужасную пачку…
Мы приготовились жить долго…
*
- После титров. Из затемнения… - начал Миха, ( в сценариях пишется «Титры. Из ЗТМ») - Книжные полки…  камера медленно панорамирует… потом наезжает… ну, там, Пушкин… Лермонтов, справочники… опять панорама… учебники, медицинская энциклопедия… а по книжкам… ползёт… книжный червь…
- Кто? – не понял Лёха.
- Книжный червь.
- Книжный червь? – растеряно уточнил я и вспомнил, что Лёха говорил, что он перед Богом червяк.
- Ну, да… - подтвердил Миха, -… ползёт и ест книги…. ползёт, ползёт… книжки поест… останавливается…задумается… и говорит… на камеру, - «Хм, а это умнО!»... и дальше… ползёт… - и Миха опустил свою пачку.
*
…Пауза. Соображаем.
- А дальше? – с нетерпеливым удивлением спросил Лёха.
- А… всё… - виновато развёл руками Миха,- … в затемнение, (в сценариях пишется «В ЗТМ». Конец фильма )… пошли титры.
- Всё? – с облегчением уточнил я, всё ещё не веря, что чтение закончилось.
- Всё, - подтвердил Миха, - Ну как?… нормально?
*
Пауза.
- Краткость сестра таланта, - выкрутился Лёха.
А на меня наползла пелена мнительности: «Может он издевается над нами? Батискафиха траванула, что мы тут изучаем Пушкина, с диванов падаем и он пришёл и прикалывается…» - но тут я вовремя вспомнил, как Пушкин с Далем ползли по книжным полкам и жить стало легче.
- Пушкина убери. Поставь Карла Маркса, - посоветовал Лёха.
- А что?... это … очень… хорошая идея, - согласился Миха и тут же засомневался, - Но это уже… политика… пропустят ли?
( Напомню: 1987 год, на 1 мая и 7 ноября вся страна ещё ходила под портретами бородатого Маркса)
- Ну, ты ж не ругаешь, - успокоил его Лёха, - Червяк же говорит «это умно». Это никакая не антисоветчина.
Ну и я ж тоже должен был что-то сказать:
- А червяк этот книжный, он как выглядит – это человечек, или гусеница?
- А это… я ещё… пока… не разработал этот образ... ну ладно…. пойду я… приходите… мне плиточный чай… зелёный… из Киргизии привезли… если на молоке заварить…с бараньи жиром… торкает не по–детски… - и он вежливо удалился.
*
Чаёк этот, то ли киргизский, то ли бурятский, на молоке мы потом несколько раз пивнули, правда без бараньего жира, просто с маслом - торкнуло и торкало, действительно не по-детски. Всех. Кроме Михи. 
А червяка этого на экране мы так и не увидели.
*
Первая закончилась чуть позже холодной глазуньи.
Достали Лёхино сало и открыли вторую.
Водка, сало, чёрный хлеб – под Пушкина – что может быть киногеничнее!
Я сидел на диване, Лёха на стуле в центре комнаты и тряс ногой.
Молчали. После Михи Тормоза.
Мне уже стало казаться, что мы готовы заниматься чем угодно, лишь бы не делать курсовую.
- Я понял… - вдруг сказал Лёха, глядя своими чёрными глазами куницы в какую-то пушкинскую даль.
- Что?
- Это не старуха.
- Что не старуха?
- Это не старуха кувыркалась.
- А кто?... книжный червь? – пошутил я.
Но Лёха юмора не заметил:
- Вот ты - сам падал?
- Сам, а кто же? – не понял я.
- Сам кувыркнулся и сам упал… и я сам упал… а старуха не сама.
- Что значит – не сама?
Он молчал и тряс ногой:
- Черти…
- Что - черти?
- Черти её крутят. Черти скинули её с кресла.
*
Опять надо мотать плёнку вперёд:
когда много позже я смотрел его чёрную комедию «Жмурки»,
сцену в морге, (вторая сцена по фильму), где вбегают три братка-бандита в масках
и морговый санитар стреляет и убивает двух из них,
они подпрыгивают, задрав ноги, как черти-клоуны и грохаются спиной об пол –
я тут же вспомнил тот вечер в общаге, как мы падали с дивана –
это был стиль Старухи-ведьмы из пушкинской «Пиковой Дамы».
Но когда мой четырнадцатилетний сын, с которым мы вместе смотрели, в конце фильма спросил:
- Пап, а где тут комедия? -
я ответить не сумел. 
*
И снова общага:
- Черти её крутят. Черти скинули Старуху с кресла.
Ну… что тут скажешь?
Когда не знаешь, что сказать, надо говорить медленно –
авось в процессе что-нибудь да и придёт в голову.
И начал я говорить, как Миха Тормоз:
- Мысль… конечно… интересная…
Но Лёха меня перебил:
- Помнишь жопу Босха у Паолы?..
*
… мотаем плёнку назад:
в том месяце начались лекции по истории искусств великолепной Паолы Дмитриевны Волковой.
Это были даже не лекции, а целые спектакли: она не просто объясняла и толковала смысл картин великих художников, она оживляла их персонажей, рассказывала их истории, размышляла. Из этих спектаклей потом вырастет цикл её телепередач «Мост над бездной» на телеканале «Культура» и серия книг.
Она, как жрица, строила нам мост над бездной. Мост в землю обетованную. Мост  в небеса. Сама же - шла впереди по тонкой проволоке, нет, лезвию бритвы, голыми ступнями над самой что ни на есть настоящей бездной.
На одной из лекций был Босх. Она толковала его образы и показывала фрагменты картин.
Один из них: крупно – голая откляченная задница с дудочкой в заднем проходе.
( это не я придумал, это Босх нарисовал)
- Ро-н-ролл мёртв, а я ещё нет, - прошептал на ухо сидевший рядом Лёха.
Было смешно, но я не понял:
- А причём тут рок-н-ролл? – имея в виду Гребенщикова.
- Прикинь – музыка из жопы!
*
И снова общага:
выпили. Не помню, за Босха, или нет, но выпили.
Но всё равно жопа Босха с «Пиковой Дамой» у меня не смонтировалась:
- Ну и причём тут Босх?
- А я догадался, зачем Пушкин заставил старуху пердеть и обгадиться.
- Эпатаж.
- И да, и не совсем. Старуха перепугалась: ночь, незнакомец с пистолетом – испугаешься тут - она и дунула! А Пушкин-то русский!
- А причём тут русский?
- А притом. Русский человек, с крестом, со страху взмаливается: Господи, помоги! А Старуха – пердит.
- Ты сам сказал - со страху. На то она и старуха.
- Нет. Нет никаких трёх карт! Это игры мертвецов с чертями! Или чертей с мертвецами. Они все там мертвецы: Старуха, мудак этот Герман, мечтал разбогатеть и черти тут же нашептали ему стать любовником столетней старухи и выведать тайну трёх карт, которой нет. Дура эта, Лизавета Ивановна, которой черти шепчут: хочешь замуж - снимай панталоны! И она зовёт совсем незнакомого человека в свою девичью спаленку. Черти в «Пиковой Даме» - невидимые персонажи. А Старуха и вовсе ведьма – черти её из кресла выкидывают, как куклу. А раз там черти, значит должно вонять, как в аду. Поэтому Пушкин так детально и описывает её раздевание, поэтому она и пускает газы. Пердёжь - это её молитва. Молитва прямой кишкой. Как у Босха. Музыка из задницы. Музыка ада. А потом она ещё и обгадилась. Ад уже воняет по полной! А эти братцы Чайковские сочинили певчую шнягу с канделябрами и балами. «Что наша жизнь?- игра!» А правильно, по Пушкину: «Что наша жизнь? – пердёжь!». Это цинично, это мрачно, но это Пушкин!
*
И я задумался: а ведь, действительно, в «Пиковой Даме» нет ни одного положительного персонажа:
- Так Пушкин-то – сам, выходит, чёрт?
Теперь задумался Лёха:
-  Черти о чертях не пишут, - и теперь пришёл его черёд говорить, как Миха Тормоз, - Пушкин… конечно, был не ангел… И циник, и бл*дун, и картёжник, и мрачный фаталист… Но у него был талант. У него был дар… И он талант свой не просрал – вон, сколько написал – до сих пор читают… А талант ни мертвецам, ни чертям не даётся. Талант даётся только достойному человеку… И положительный персонаж в «Пиковой Даме» есть - это автор. Сам Пушкин положительный персонаж! Вот в чём фишак Пушкина.
За это, конечно выпили.
*
И тут нас ждал ещё один сюрприз, о котором предупреждал Митта:
мёртвая Старуха, «перевернувшись» из вольтеровского кресла, лежит на полу, Герман с пистолетом поднимается наверх, в комнату к Лизавете Ивановне, потом спускается вниз, а Старуха уже… сидит в кресле.
- Да косяк это! – безнадёжно махнул я рукой, - Лоханул Алексансеич! И не заметил.
- Да нету у Пушкина косяков! Тогда б это был не Пушкин.
-  Ну, а что тогда? Черти посадили?
- Да черти... Но Это для того, чтобы мы с тобой через сто лет сидели и спорили.
И вовсе он имел в виду не себя и не меня, а пытливых Читателей.
*
Вот бы посмеялся Александр Сергеевич над двумя ду… студентами, падающими с дивана в поисках точности движения его Пиковой Старухи.
Но рюмаху с нами, хочется верить, пропустить бы не отказался.
Под Лёхино сало с чёрным хлебом.
Но сало кончилось, вторую допивать не стали, разбрелись спать.
*
          Мчатся тучи, вьются тучи;
          Невидимкою луна
          Освещает снег летучий;
          Мутно небо, ночь мутна.
          Мчатся бесы рой за роем
          В беспредельной вышине,
          Визгом жалобным и воем
          Надрывая сердце мне...

*
Не отношу себя к поклонникам фильмов Балабанова, хотя все они разные и все их я смотрел с интересом. Но тогда, за тем  кругло-квадратном столом, на гневное восклицание критикессы «откуда взялся этот Балабанов», я вдруг не сдержался и решил не дать в обиду былое студенческое братство, тем более в адрес ушедшего человека и начал рассказывать эту историю, разумеется, сильно укоротив её, разумеется, опуская не принятые в обществе слова и нивелируя физиологию.
Все слушали, скорее не соглашаясь, но с интересом. Думаю, потому что сами толком не знали «Пиковой дамы».
- Ну и зачем вы всю эту чушь и похабщину на нас тут вывалили? –  гневно-брезгливо в очередной раз и уже в последний, оборвала меня критикесса, которая со своими сухими когтистыми руками – курьими лапками уже стала мерещиться мне пушкинской Старухой.
- Вы ж спросили, откуда взялся «этот Балабанов», я вам постарался ответить: мне думается, что Балабанов взялся из Пушкина. Из настоящего Пушкина.
И тут поднялся такой гвалт, что я, пожалуй, на этом и закончу.
*
P.S.
Самое странное в этой истории…
Забыл я это уже всё. Давно уж забыл.
Но самое странное, что на одном из литсайтиков, где нет читателей, а все сплошь писатели и где я тихо графоманю себе помаленьку: никого не троллю, на быловствоо стараюсь не отвечать, хоть и не всегда у меня это получается - пару недель назад объявился совершенно незнакомый мне человек и в комментариях к одному из моих опусов, ни к Пушкину, ни к его «Пиковой Даме» отношения абсолютно не имеющему, почему-то стал объяснять, что Старуха не могла так упасть, как написано у Пушкина, «перевернувшись».
А уж когда он стал доказывать, что «оказав сильное чувство», это вовсе не мимика, а Старуха пу…  и обо… ну вы поняли, чего повторяться.
И тут я словил очередную в моей жизни дежа вюшку и вспомнил, что почти сорок лет назад это уже было.