Глава. Серебряные крылья. Черновик

Двенадцатилетняя Клареноре, ещё полусонная, вышла на кухню, потянулась и стала намазывать масло на бутерброды для папы, мамы и себя, точно так же, как когда-то делала это её мама, пятнадцать лет назад, когда жила с родителями.

В этот момент зазвонил телефон, Грета подняла трубку:

— Фрау Мюллер? — голос в трубке был знакомым, хотя и постаревшим. — Герр Штайнер беспокоит. Из Штутгарта.

Грета почувствовала, как что-то сжалось в груди. Пятнадцать лет прошло с тех пор, как они с Эрихом покинули Германию. Пятнадцать лет швейцарской тишины, работы на железной дороге, размеренной жизни среди гор и озер.

— Герр Штайнер, — она села на стул возле телефона. — Какая неожиданность.

— Грета, — старый инженер говорил осторожно, но в его голосе слышалось плохо скрываемое волнение. — Я звоню не просто так. У нас тут... у нас тут есть кое-что, что может вас заинтересовать. Вы помните Рудольфа Уленхаута?

Конечно, помнила. Молодой, талантливый инженер, который был всего на шесть лет старше её. Тот, кто чувствовал машину кончиками пальцев.

— Он создал нечто... необычное. Машину будущего, если хотите. И он очень просил передать именно вам — если у вас найдется время приехать, он был бы счастлив показать свое детище.

Штайнер помолчал, а потом добавил тише:

— Честно говоря, Грета, я думаю, вам действительно стоит это увидеть. Не ради нас, не ради прошлого. Ради того, что вы всегда искали в технике. Приезжайте всей семьёй, у меня есть где вас разместить и что вам показать.

Клареноре подняла голову от завтрака:

— Мама, кто звонит?

— Старый друг, Клари. Из прежней жизни.

Грета и Эрих, находясь в отпуске, с радостью приняли приглашение. Они быстро собрались и на следующий день сели в шестнадцатилетний Mercedes-Benz 260D (W138) — первую и особенную машину Греты, которая верно служила им долгие годы. Пересекая границу, они снова ощутили знакомый дух путешествий, но теперь с большим опытом и новыми надеждами.

Они ехали через восстанавливающийся город молча. Слишком много было сказано разрушенными зданиями, слишком много — новыми, поднимающимися из руин.

Штайнер встретил их около КБ. Постаревший, седой, но всё такой же внимательный и острый. Под семьдесят, но всё ещё с прямой спиной инженера старой школы.

— Kollegin, — сказал он, и в этом слове было столько тепла, что у Греты перехватило дыхание. — Как же хорошо вас видеть.

— Уленхаут теперь главный инженер, — наконец заговорил Штайнер. После войны всё изменилось. Нужны были люди, которые умеют строить не для разрушения, а для жизни.

Завод выглядел почти так же, как пятнадцать лет назад. Но люди... люди были другими. Моложе, но с более серьёзными глазами. Слишком многое пришлось пережить, слишком многое переосмыслить.

Уленхаут ждал их в небольшом ангаре на окраине территории. Сорок семь лет, седые виски, но всё те же живые, умные глаза. Когда он увидел Грету, на его лице появилась та самая улыбка, которую она помнила с тридцать седьмого года.

— Фрау Мюллер, — он подошёл и взял её за руки. — Не представляете, как я рад, что вы приехали. То, что я хочу показать... для этого нужны глаза того, кто понимает не только цифры, но и душу машины.

Он подвёл их к накрытому брезентом силуэту.

— После войны многое пришлось начинать заново. Но иногда конец одного — это возможность начать другое. Лучшее.

Он сдернул брезент.

Грета ахнула.

Перед ними стояла машина, которая казалась пришедшей из будущего. Низкая, обтекаемая, серебристая. Но главное — двери. Те самые двери-крылья, которые поднимались вверх, превращая автомобиль в застывшую в прыжке чайку.

— Mercedes-Benz 300SL, — тихо сказал Уленхаут. — Мы называем их «флюгельтюрен», они похожи на крылья чайки.

— Но как... — Грета обошла машину кругом. — Как вы решили проблему жёсткости? С такими дверями рама должна быть...

— Пространственная трубчатая рама, — Штайнер не удержался от гордости в голосе. — Вес — девятьсот килограммов. А мощность...

— Сто семьдесят пять лошадиных сил, — продолжил Уленхаут. — Но главное не это. Главное — как эта мощность достигается.

Он открыл капот, и Грета увидела то, что заставило её сердце биться быстрее.

— Прямой механический впрыск, — прошептала она. — Как на дизеле. У меня под капотом такой же ТНВД. Но это...

— Бензиновый двигатель с непосредственным впрыском топлива, — кивнул Штайнер. — Рядный топливный насос высокого давления. Представляете, какая точность дозировки? Какая экономичность при такой мощности? Помните Ганса Щеринберга? Это его конструкция.

Уленхаут подошёл к водительской двери:

— Хотите прокатиться? Сначала пассажиром, потом... если захотите... за рулём.

Грета кивнула, не доверяя своему голосу.

Посадка в машину была похожа на ритуал. Уленхаут показал ей, как откидывается руль — единственный способ поместиться в низкой кабине. Словно машина сама помогала водителю стать её частью.

Двигатель завёлся с тихим рокотом, который тут же перешёл в уверенное урчание. И они поехали.

Первые минуты Грета просто наслаждалась ощущениями. Машина была не просто быстрой — она была живой. Каждый поворот руля, каждое нажатие на акселератор отзывались мгновенно, точно, без задержек.

— Теперь ваша очередь, — сказал Уленхаут, когда они остановились на пустой дороге.

Они поменялись местами. Грета села за руль, откинула его, устроилась в кожаном сиденье. Руки легли на руль так естественно, словно эта машина ждала именно её.

И они поехали.

Это было не похоже ни на что из того, что она водила раньше. Гоночные болиды тридцатых были мощными, но грубыми. Эта машина была точна, как хирургический инструмент, и послушна, как продолжение её собственного тела.

На одном из поворотов она почувствовала, как задние колёса начинают терять сцепление. Но вместо паники — только радость. Машина просила её играть, просила танцевать. И Грета танцевала.

Когда они вернулись к ангару, она сидела за рулём ещё несколько минут, не решаясь выйти.

— Ну как? — спросил Уленхаут.

— Это... — Грета искала слова. — Это то, о чём мы мечтали тогда, в тридцатых. Мощность без агрессии. Скорость без безумия. Совершенство без жертв.

Уленхаут позвал Клариноре: прокатись с мамой.
Дочка с горящими глазами забралась на пассажирское место и захлопнула необычную дверь. Грета поехала быстро, но осторожно.

Теперь пора была проехаться Штайнеру. Поскольку машина была двухместной, Грета села на пассажирское место рядом с ним. Старый инженер всё ещё водил уверенно, но осторожно — не пытаясь доказать что-то скоростью, а просто наслаждаясь общением с прекрасным механизмом.

— Знаете, что самое важное? — сказал он, когда они медленно катили по заводской дороге. — Эта машина создана не для войны. Не для рекордов ради рекордов. Она создана для радости. Для людей, которые понимают красоту точности.

Когда они остановились, Штайнер долго сидел за рулём, положив руки на него.

— Вот для чего мы должны были работать всегда, — сказал он тихо. — Не для того, чтобы лететь быстрее к смерти. А для того, чтобы жить красивее и радостнее.

Затем, как будто это было естественным продолжением дня, они взяли полотенца и отправились в баню при заводе. Для Эриха и Греты, воспитанных в духе свободных двадцатых, это было словно глоток свежего воздуха — то, чего им не хватало в годы эмиграции. Возвращение к традициям родины, к простоте и открытому общению принесло ощущение долгожданного облегчения и расслабления.
Клареноре удивила такая свобода нравов — в бане мужчины и женщины могли спокойно общаться, не чувствуя неловкости. Она с интересом воспринимала эти старые немецкие обычаи, унаследованные ещё из прошлого века. Для неё это было не просто новым опытом, но и способом почувствовать свою принадлежность к немецкой культуре. Она любила все, что отличало немецкую культуру и чего она была лишена в Швейцарии. Особенно ей нравился немецкий порядок и аккуратность.
Когда Грета разделась, Штайнер произнес:
- До сих пор, коллега, не могу решить, что меня восхищает больше, ваша красота или ваш ум? И дочь подстать маме.
Эрих на слова Штайнера только улыбнулся.
В бане они говорили тихо, делились воспоминаниями и планами. Разговоры в купальнях были наполнены тёплым доверием и взаимным уважением — как это бывает только среди близких и понимающих друг друга людей.
Настоящая дружба и единство ощущались в каждом движении, каждом взгляде. Это был момент настоящего восстановления — не только тела, но и души.

Вечером, в небольшом ресторанчике рядом с заводом, они сидели, пили шнапс, и  говорили о будущем.

— Эта машина изменит всё, — говорил Уленхаут. — Впрыск, аэродинамика, конструкция рамы... Через десять лет все будут делать автомобили так.

— А двери? — спросила Грета. — Эти крылья чайки?

— А двери — это поэзия, — улыбнулся он. — Не всё в технике должно быть только практично. Иногда красота — это тоже функция.

— Это машина будущего, Клари, — сказала Грета, обнимая дочь. — Машина, которая умеет летать, не отрываясь от земли.

А вечером, когда Клареноре уже спала, они с Эрихом долго и увлеченно говорили о серебряных крыльях, о прямом впрыске, о том, как техника может быть одновременно совершенной и человечной.

Серебряные крылья 300SL остались в её памяти не как воспоминание о прошлом, а как обещание будущего. Будущего, где техника служит жизни, а не смерти. Где скорость — это свобода, а не безумие. Где каждая машина может быть произведением искусства, не переставая быть точным инструментом.

И этого будущего стоило ждать.

На следующее утро Штайнер, Эрих, Грета и Клари поехали на то самое озеро в лесу, где  Эрих впервые предложил Грете быть его женой.