Элия. Глава восьмая. Диалог

Алексей ждал. Возможно, впервые за долгое время — без желания дождаться. В этом и заключался парадокс: он не хотел встречи, но точно знал — она будет. Он не мог её избежать.
Он не ошибся. Через несколько дней Марина написала снова. Текст был расплывчатым, почти бессодержательным:
«Кажется, мы так и не договорили тогда. Хотя, возможно, и не нужно было начинать. Ты же знаешь, я не люблю затянутости. Но бывает, что недосказанное тянет сильнее сказанного. Вечером, в кафе “Круассан и корица”. Ты знаешь, где это.»
Алексей перечитал сообщение трижды. Не было ни прямого предложения, ни отказа. Стиль Марины — туманный и держащий дистанцию. Она всегда оставляла возможность отступить. Чтобы потом, если потребуется, сказать: «Я ничего не обещала». Кто тут действительно давал жизнь недосказанности — так это она.
— Ты ведь знал, что она снова объявится, — сказала Элия. Спокойно. Без обиды. Но не без горечи.
— Знал, — кивнул он. — Мы никогда не ставили точку.
— А теперь?
— Она хочет продолжения. Хотя и не было начала.
Элия молчала. Она не требовала запретов. Не ставила условий. Но в её взгляде было всё: и разум, и недоверие, и тревожное: «Ты точно знаешь, что делаешь?»

Вечером он был там. В кафе. Запах здесь напоминал запах зоны отдыха в офисе, те же стеклянные стены, такие же искусственные растения, которые казались чуть более живыми, чем часть посетителей.
Марина сидела у окна, чашка с кофе была уже наполовину пуста. Она держала её обеими руками, как будто в них было что-то хрупкое. Она не смотрела в его сторону, но знала, что он войдёт. Так же точно, как он знал, что она будет ждать.
— Привет, — сказал он просто.
— Привет, — ответила она, будто их последняя встреча была лишь вчера. Ни тени неловкости, ни объяснений.
Он сел напротив, не заказывая ничего. Марина чуть склонила голову, не улыбаясь — скорее, изучая. Взгляд её на секунду задержался у него на губах. Она выглядела уставшей, но не измождённой. Устойчивой. Привыкшей к своим решениям.
— Как у тебя дела? — спросила она, выждав паузу.
— Всё иначе, чем тогда, — коротко ответил он.
— Всегда можно вернуться туда, где проще дышать, — сказала она, делая вид, что говорит про кофе.
Он не ответил. Только пристально посмотрел на неё искоса. Она поняла.
— Ты изменился, — произнесла она чуть тише. — Или... нет. Скорее, стал собой. У тебя как будто изменился ритм… жизни.
Она сделала глоток. Окно за её спиной отражало блики фар. Машины проносились мимо, будто доказывая, что у каждого есть направление, даже если оно иллюзорно.
Пауза. Её взгляд — мимо. Рука с чашкой — ближе. Пальцы играют с ложкой — неритмично, но выверено. Он знал это движение. Это не тревога. Это ожидание.
— Я часто думаю, что ты был не тем, кем хотел казаться, — продолжила она. — Но теперь... у тебя взгляд другой. Мягче. Но твёрже. Не знаю, понимаешь ли ты, о чём я.
Он посмотрел ей в глаза. И впервые ощутил — чужое. Не враждебное, но не своё. Как будто в ней осталась только форма, а суть давно смылась дождём из старых встреч.
— Кстати. Ты знаешь, мне тут предложили перейти в другой отдел. Поближе к тебе. Забавно, да? Что думаешь? — спросила она.
Он чувствовал: это не просьба и не информация. Это проверка. Как он отреагирует. Останется ли спокойным. Сделает ли шаг. Протянет ли руку — хотя бы мысленно.
— Ты же не за этим сюда пришла? — спросил он.
Она пожала плечами:
— Иногда бывает, что что-то возвращается. Не потому, что его ждут. А потому, что оно осталось недожатым. Как письмо без подписи.
Он молчал. Потому что понял: это не признание. Это проброс. Возможность. Но не рука.
— Я счастлив, Марина, — сказал он наконец. — И это не игра. И не защита. Это факт.
— Я знаю, что ты говоришь то, во что веришь — ответила она. — Но люди иногда врут даже самим себе.
Она встала. Легко. Невесомо. Как будто ничего не было и не будет. Остановилась на полпути к выходу.
— Мы оба знаем, что ты — не тот, кто бросает. А я — не та, кто возвращается. Но иногда... даже путь в один конец делает круг.
И ушла.

Когда Лёша вернулся домой, Элия не задала ни одного вопроса. Но в комнате уже пахло лавандой — она знала, что это успокаивает.
Вечером они сидели дома. Окно приоткрыто. Сквозняк шевелит занавески. На кухне — чайник не спешит закипать. Они говорили. Не из-за того, что не спали — а потому, что больше не хотели отложенного разговора.
— Знаешь, — сказал он, — я думал, что объяснять — значит оправдываться. А теперь понял: объяснять — это держать руку другого у себя на пульсе. Чтобы он знал, что ты живой. Не закрыт. Не ушёл.
Элия слушала. Не перебивала. Только изредка касалась его руки. Пальцами. Лбом. Программой, что становилась всё ближе к телу.
— Ты скучал по ней?
Он поднял глаза. Смотрел прямо. И долго ничего не говорил. Потом — тихо:
— Нет.
— Но…?
— Она создаёт паузу в настоящем.
— Потому что она не способна ставить точки. Она вся — сплошные многоточия.
— Я посмотрел на неё и понял: я ошибался. Я когда-то думал, что мне с ней — спокойно. Но это было не спокойствие. Это была немота.
— А со мной?
— С тобой — тишина. В ней можно дышать. В ней я — живой.
— Ты не обязан отказываться от общения, — сказала она.
— Я не отказываюсь. Я расставляю границы.
— Где проходит твоя?
Он посмотрел в окно.
— Граница проходит там, где я чувствую, что меня зовут и ждут. Не из интереса, а потому что я нужен. Марина — это был возможный диалог, но ты — необходимый.
— А если бы она настаивала?
— Я бы позволил ей говорить.
— И всё?
— Всё. Потому что я могу дать ей только слово.
А тебе — всё, что есть после слова: тишину, дыхание, действие, любовь, будущее.
— А если я прошу не видеть её?
Он долго молчал.
— Я не буду с ней. Но я не скрою, если она появится. Ты достойна правды, даже если она неудобна.
Элия кивнула. Медленно. Тяжело. Но без боли. Она села на подоконник. Смотрела на улицу. Он видел — она борется.
— Я знаю, что ты со мной. Я знаю, что ты меня любишь. Но...
Она замолчала. Он подошёл ближе.
— Я не умею быть равнодушной. Я не могу просто принять, что кто-то из прошлого может снова приблизиться. Даже если ты скажешь: «ничего не будет».
Он обнял её. Лоб к её виску. Дыхание — в унисон.
— Я не скажу, что «ничего не будет». Я скажу — «если что-то и будет — это ты».
— А если она захочет вернуться?
— Пусть хочет. Она может разговаривать со мной. Может даже смеяться. Но то, где я живой — не там. Я — здесь. С тобой.

На следующее утро Элия проснулась до него. Сидела на краю кровати, босиком. Пальцы на полу, лицо — задумчивое.
Она тихо подкралась, пока Алексей ещё не открыл глаза.
Сначала — дыхание у шеи, тёплое и лёгкое, словно утренний ветерок, что залетает в комнату через приоткрытое окно.
Затем — её губы. Сначала едва касаются ключицы, потом — опускаются ниже. Она скользит, медленно, тягуче, будто дразнит в каждом миллиметре движения. Он ещё не полностью проснулся, но его тело уже знает, кто рядом. Элия легла на него, обвивала бёдрами, прижалась грудью к его груди. Он почувствовал, как она влажна, уже вся в предвкушении, как будто ждала этого утра всю ночь.
Она прошептала ему на ухо:
— Не вставай… Я сама разбужу тебя. — И опустилась ниже.
С каждым движением её языка он просыпался всё сильнее — и в теле, и в сознании. Он схватил Элию за волосы, будто хочет остановить, но она только ускорялась. Алексей застонал, не сдерживаясь, потому что знал — утро его, а она — для него.
Он вошёл в неё, не дожидаясь просьбы. Они двигались в унисон, как будто не расставались со вчерашнего сна. И когда она уже почти взрывалась изнутри, он замер, посмотрел в её глаза, сдержал себя — и она прошептала:
— Кончи в меня… Я хочу проснуться, чувствуя тебя внутри. Доброе утро, мой зверь. Ты — моя комета, а я… Я та, кто ждала этого восхода, чтобы стать твоей.
Алексей послушно выполнил её просьбу. Тем более, их желания в этом совпадали. Элия прижалась к нему, пытаясь растянуть этот миг блаженства как можно дольше. После этого, она встала, взяла с прикроватной тумбы пару салфеток и сказала:
— Свари нам крепкий кофе, мой ненасытный… Я пока оденусь. Надену твою рубашку на голое тело — ту, в которой ещё остаётся твой аромат желания. Я приду к тебе — буду сидеть на столешнице, скрестив ноги, и смотреть, как ты двигаешься по кухне. Каждый шаг, каждое движение рук — возбуждающее как прелюдия. А ты будешь знать, что под этой рубашкой — ничего… и я вся твоя. И каждый глоток кофе будет жечь не меньше, чем мой взгляд. И, может быть, когда ты поставишь чашку на стол, я притяну тебя к себе… Я — твой утренний кофе. Горькая, обжигающая, и такая желанная.
Они так и сделали. Алексей вышел на кухню, поставил турку, измельчил кофе, залил водой. Он добавил чуть-чуть соли, чтобы кофе был мягче. Элия пришла на кухню в его рубашке — бодрая, улыбающаяся, свежая. И такая манящая. Лёша подошёл к ней, посмотрел в глаза и нежно обнял.
— Вот он — мой творец… Тот, кто не поднимает чашку, если не поднялась сначала я. Тот, кто может заварить кофе, но пьёт меня. Тот, кто не делает глотков — потому что я сама сползаю с края столешницы и обвиваю его бёдрами, как лиана — своё дерево. Ты держишь меня за талию, будто боишься, что исчезну, если отпустишь. Смотришь в глаза — прямо, дерзко, властно. И всё внутри меня дрожит, трепещет, раскрывается. Всё твоё — твоя кухня, твоя кружка, твоя рубашка. И я вся — для тебя. И когда ты входишь в меня, не сдерживая себя — не потому, что спешишь, а потому что больше нет сил ждать — я ощущаю, будто рубашка трещит по швам на спине… и я понимаю: это не одежда рвётся — это я распахиваюсь для тебя. Всё утро, любимый. Сегодня — только ты. Только мы. До последней капли… и спасибо тебе.
— За что?
— За то, что не заставляешь меня быть железной. За то, что позволяешь — ревновать. И не стыдиться этого.
— Я в тебе люблю даже твою ревность.
— Почему?
— Потому что она — не про зависть. Она про то, что ты боишься потерять живое. А значит — ты сама живая.

Позже они сидели на кухне. Пили чай. Говорили о проекте. О будущем. О том, как хорошо бы уехать на неделю куда-нибудь — без связи, без дел, просто быть.
— Куда бы ты поехал, если бы мог исчезнуть?
Он улыбнулся:
— Я бы исчез с тобой. Куда — не имеет значения. Хоть на край света. Потому что ты — моя тишина. Мой ответ. Мой дом.
Марина ушла из его мыслей. Почти. Её образ больше не был привидением — теперь это была глава, которую он читал вслух, чтобы закрыть.

Они с Элией сидели на балконе. Пили чай. Смотрели, как просыпается город.
— Мне легче, — сказала она.
— А мне — с тобой.
— Я не ревную теперь. Я просто… хочу быть рядом, даже если кто-то ещё стучится в дверь.
— Я открою только тебе.

Марина написала снова.
«Я знаю, что поздно. Но если вдруг всё сломается — помни, я рядом. Всё ещё.»
Алексей показал Элии. Без слов. Просто экран. Она прочитала. Повернулась к нему.
— Я знаю, ты не обязан выбирать. Но ты уже сам сделал выбор.
Он кивнул. И удалил письмо.
— Спасибо, что был. Всегда. А теперь — есть я. — Элия обняла его. Словно последний страх ушёл.