Концерт

УАЗик областной филармонии пробирался по весенней проселочной дороге в одном из отдаленных районов N-ской губернии. Майское солнце уже подсушило колею, и дорога была похожа на каменную траншею. УАЗик подбрасывало на очередном ухабе с такой силой, что пассажиры перекатывались внутри тесного салона, как монеты в копилке. Шел 1985 год.
Концертный лекторий филармонии работал без продыху на выездных выступлениях, посвященных 40-летию победы в Великой Отечественной войне. Концерты были плановыми, тематика едина для всех артистов — военно-патриотическая. Вольности в программных выступлениях артистов не поощрялись, а строго пресекались и наказывались руководством филармонии, о чем последнее всегда узнавало в подробностях по своим комсомольским и партийным каналам. Артисты работали по инерции, исполняя известные песни военных лет, от которых у слушателей становилось тепло на душе, и ни о каких негативных последствиях можно было не думать.
Так планировалась и эта поездка. Состав концертной бригады был стандартным — администратор, ведущий, вокалист, юморист и концертмейстер. Весеннее утро сулило хорошее настроение. Ранние бабочки порхали в воздушном пространстве. Робкая нежно-зеленая акварель уже плеснула свои первые брызги на еще спящие рощи и перелески. Воздух наполнялся цветением, теплом, весенним разноголосием птиц и насекомых. Ах, природа! Душа раскрывает крылья и летит по твоему бесконечному царству! Встречай!
Верка, двадцатилетняя администратор концертной бригады, напоминала мячик для игры в гандбол: каштановые волосы собраны в пучок на затылке, отчего и без того ее пухленькое лицо приобретало овальную форму. Карие глаза, посаженные двумя черными пуговицами, позаимствованными со старинного халата, выражали «полное отсутствие информации», правда, иногда, чаще всего под вечер, в них начинали прыгать хвостики и мелькать рожки игривых бесят. И тогда Верка впархивала в объятия ночи к тому, кто подхватит. Легкое ситцевое платье розового цвета с белыми ромашками подчеркивало ее пышность, грудность и упругость, поэтому мужские взгляды частенько облепляли Верку, как пчелы сотовую рамку. Сейчас Верка относилась к этому привычно и уже не крутила головой по окружности, как бывало раньше, когда яблоко Евы только наливалось янтарным соком женственности. На выездных концертах ее место в УАЗике было рядом с водителем. Привычно восседая перед лобовым стеклом, она жестами бывалого штурмана указывала дорогу. Когда УАЗик в очередной раз взлетал на ухабе, Веерка сильно материлась, прикладываясь пучком на затылке к потолку фургона, и, в силу невысокости своего роста, еще долго пружинила на сиденье, подобно гандбольному мячику, придерживаясь руками за панель машины. Двадцатипятилетний водитель Костя, работавший в этой должности всего пару месяцев, еще не успел устать от кочевой концертной жизни. На протяжении дороги он изредка обдавал Верку сладкой лукавой улыбкой. Верка отвечала взаимной влажной бездонностью черных глаз-пуговиц, отчего внутренности Кости начинали приходить в движение совсем не к месту. В этот момент УАЗик налетал на очередной бугор колеи траншеи, и Верка с грохотом и матерными словами подпрыгивала до потолка. Единственным желанием Кости в такие моменты было скорейшее завершение маршрута и наступление долгожданного вечера, который, как ему казалось, и не без оснований, он должен будет провести под звездами с доступной, раскрепощенной от деревенской самогонки Веркой. Он крепче вцеплялся в баранку, пристальнее вглядывался в даль дороги и сильнее давил на педаль газа. Ах, сколько сладких мыслей копошилось в молодой кучерявой Костиной голове, одному Богу известно! Очередной прыжок на ухабе и крик Верки возвращал Костю к действительности. Еще недавно веселая концертная группа к концу марш-броска напоминала печальную похоронную труппу, выжатую до изможденного вида переездом к месту назначения. Держаться руками в фургоне УАЗика было практически не за что. При очередном скачке ведущий, артист Леня, бросался своим телом на новенькую немецкую голосовую колонку-усилитель, которую он «выбил» у руководства филармонии с большими моральными трудностями. Обнимая ее, он пытался удерживать себя и колонку в стоячем положении, чтобы, не дай Бог, не разбить дорогостоящую иностранную технику. Юморист Жора всю дорогу держал на вытянутых руках вешалку со своим концертным нарядом. Следующий ухаб укладывал Жору и вешалку на пол, после чего артист, поднимаясь и садясь на место, все с большей жалостью поглядывал на свой «смокинг» и сквозь зубы цедил далеко не смешные слова в адрес русских дорог, комфортности автомобиля, нерадивости водителя и тяжкой доли артиста. После едких реплик юмориста на лицах коллег порой появлялись жалкие улыбки, и лишь баянист Женя отрешенно сидел на самом бойком месте в УАЗике — на колесе —и, крепко обняв чехол с музыкальным инструментом, бездумно смотрел в пространство полей и перелесков, подпрыгивающих за окном машины.
По замедляющемуся движению фургона, суетливому взгляду Верки по сторонам и улыбки облегчения водителя Кости пассажиры салона поняли, что пункт прибытия показался на горизонте.

* * *
Колхоз имени XX-го партсъезда, куда должна была прибыть концертная бригада областной филармонии,был передовым хозяйством. Хотя он и находился практически в раю, путь в него пролегал через ад. Еще с утра парторг Василий Михалыч, маленький человек с уверенной походкой, лысой головой, подозрительным взглядом колючих серых глазок и привычкой поднимать вверх указательный палец правой руки, покачивая им, как маятником, из стороны в сторону, мол: чтой-то тут не так, как бы не подвох какой,— дал указание привести «красный уголок» деревенского клуба в полный порядок. Это означало: расставить по линеечке деревянные лавки, валяющиеся после вчерашнего просмотра фильма, как попало, на полу, вымыть подоконники, над сценой натянуть два лозунга — первый о победе коммунизма, второй «С праздником великой Победы!», а также подготовить удлинительные шнуры для аппаратуры артистов и поправить ровность висения портретов вождей на стенах. О приезде артистов знали заблаговременно, ждали этого дня и, наконец, увидели филармонический УАЗик, катящийся по главной улице колхоза.

* * *
Весенняя свежесть деревенского простора подхватила вывалившихся из УАЗика измотанных дорогой артистов. Для вокалистки Вали эта была первая концертная поездка. Дорогу в колхоз она восприняла как данность природы, неловко улыбалась при скачках машины и за все путешествие ничем не выказывала свое недовольство. Она первая выпорхнула из машины на зеленый лужок около правления колхоза, как весенняя бабочка. Легко расправила фиолетовые крылышки легкого платья, одернула шелковую оранжевую накидку на плечах и одарила окруживших ее сельчан задорной белозубой улыбкой. Собравшаяся детвора не без удовольствия рассматривала высокую, статную девушку. Валя легкой отмашкой руки поправила сбившиеся на лбу русые волосы и принялась помогать выгружать из машины нехитрый скарб артистов. Из передней кабины с пассажирского места выскочил «мячик для гандбола» — Верка. Выдохнув из своих внутренних органов два ругательных слова по поводу дороги, она начала одергивать прилипшее от пота к телу розовое платье в ромашках. В промежутках между приведением в порядок своего внешнего вида она пыталась улыбаться здоровающимся с ней селянам. Шофер Костя восседал за рулем в ожидании указания по поводу места стоянки фургона. Последними из УАЗика вывались Жора и Леня, держа на руках чудо-колонку, штативы для микрофонов и вешалки с одеждой. За ними с баяном, как селезень, тяжело переваливаясь с ноги на ногу, сошел тучный концертмейстер Женя. Общее выражение на лицах артистов было одинаковым — на них было написано одно слово: наконец-то!

* * *
Полдень. Весеннее солнце несердито играло первыми теплыми лучами на листьях деревьев, лужайке, крышах домов. Жужжали мушки, на почти голубом небе паслось несколько пушистых барашков-облаков. Казалось, воздух сам залетал в легкие и кружил голову.
Первая передышка после изнурительной дороги состоялась непосредственно подле УАЗика. «Перекурим, пока подойдет местный организатор»,— дружно подумала вся группа.
— А вот и наш Василий Михалыч! — выдохнула остывшая Верка и направилась навстречу движущемуся от правления колхоза невысокому человеку с уверенной походкой.
— Волос на голове на одну драку,— процитировал шутку Жора,— глазки-гвоздики, того и гляди проткнет, улыбочка-то с подозрением на радушие. Встречаем, товарищи артисты,— и Жора привстал с подножки УАЗика.
Невесомая паутинка на голове Василия Михалыча подрагивала на легком ветерке, и он то и дело приглаживал ее рукой. Подойдя к артистам и оценивающе взглянув на каждого, с улыбкой и по-хозяйски скомандовал:
— Ну что, товарищи артисты, с наступающим праздником! Милости просим в клуб. Располагайтесь. Минуточек сорок у нас есть в запасе, а потом ждем на сцене.
С этими словами он обнял чудо-колонку — первое, что попалось ему под руки — и потащил ее было в сторону правления. Леня, спохватившись, бросился вслед.
— Василь Михалыч, надорветесь! Я сам! — и, настойчиво отобрав из рук Василь Михалыча дорогостоящую технику, неуклюже потопал к входу в правление.
За безопасность и сохранность «выбитой» в филармонии с большим моральным ущербом дорогой техники Леня отвечал материально. Хорошо понимая это, он покорно тащил тяжелую «Вермону» в клуб.
В прохладной полутемной комнатке, куда проводили артистов, пахло вымытым полом, недавно покрашенным подоконником и пыльными красными занавесками, почти не закрывавшими большое окно. Канцелярский стол, четыре скрипучих стула с выгнутыми спинками, длинная деревянная лавка вдоль стены и очень важное старое кресло с высокой задней спинкой, обтянутое зеленой полуистлевшей бархатной обивкой. Кресло, видно, притащили сюда недавно из правления, специально к приезду артистов. Верка, недолго думая, со всего маху рухнула именно в него, отчего облако пыли из сиденья вмиг окутало в виде туманного ореола Веркину голову.
— А-а-апчхи!!! — громко чихнул Веркин нос.
— Верунчик,— вкрадчиво произнес наклонившийся над Веркиной пыльной головой Жора,— это трон для великих артистов,— и, посмотрев в сторону копошащегося с колонкой Леню, продолжил:
— Маэстро, мы ненавязчиво разговариваем о Вас.
— А я-то кто? — подпрыгнул мячик для гандбола.
— А Вы, Вера,— великий организатор,— улыбнулся Жора и поцеловал ее пухлую пыльную ручку.
Верка с кряхтением присела на деревянную лавку и принялась перелистывать концертные сопроводительные документы. Постепенно все освоились. Мирно рассевшись по стульям, лавке и в кресло, каждый занимался своим делом и мыслями, настраиваясь на выступление.

* * *
В половине второго в клубе уже нельзя было продохнуть от набившегося народа. Скрипели лавки, хрустела шелуха разгрызаемых семечек, гудели басы мужиков и звенело хихиканье баб. Посередине сцены, ближе к задней стене, громоздилась Ленина чудо-колонка с подключенными к ней микрофонами, сияя на весь зал иностранным названием «Вермона» и горящими цветными лампочками настройки тембра, громкости и звука. Справа в углу — стул для баяниста, ближе к зрительному залу — свободное пространство. В центре зала на почетном месте сидел Василий Михалыч и улыбчиво озирался по сторонам. За занавесом Леня подмигнул артистам, мол, поехали,— и шторки медленно разъехались к краям сцены.

* * *
За окнами деревенского клуба внезапно потемнело. Невесть откуда набежавшие темные тучи в мгновение зашторили весеннее солнце, пахнуло свежестью приближающегося ливня, тишина и полумрак торжественно окутали окружающую среду.
На сцену бодрой походкой бывалого конферанса выдвинулся Леня. С сияющим улыбкой лицом он поклонился оживившимся зрителям. Не спеша включил необходимое освещение и нажал кнопочку питания на чудо-колонке. Набрав в легкие необходимое количество воздуха, он подошел к микрофону и хотел уже было радостно поприветствовать собравшуюся публику, как вдруг…
За окнами с невообразимым электрическим треском ударил разряд молнии, а через несколько секунд с грохотом посыпалось эхо громовых раскатов. Громыхало так, что казалось, на здание маленького деревенского клуба катится лавина камнепада. Многие, в том числе Леня, съежились от неожиданного природного сюрприза. В паузе между раскатами грома послышалась легкая барабанная дробь начинающегося дождя. С каждой секундой дождь наращивал напор, и через некоторое время за окном, кроме сплошной стены водопада, ничего нельзя было различить. Оправившись от неожиданности, Леня повторил выход: снова расправил плечи, набрал воздуха в легкие, подошел к микрофону и, улыбнувшись, собрался выдохнуть первые словаприветствия…
— Говорит «Голос Америки» из Вашингтона. Прослушайте сводку последних новостей,— раздался холодный и таинственный голос.
В зале окончательно осела гробовая тишина. Половина зрителей уставилась испуганными взглядами на Леню, другая половина недоуменно шушукалась, крутя головами, и все больше в сторону Василия Михалыча. Леня, застывший, а скорее, просто онемевший, стоял перед микрофоном и пытался понять, что происходит.
— Новости короткой строкой.— Продолжало вражеское радио. — Великий русский писатель Александр Солженицын на страницах газеты «Вашингтон пост» обличает советскую действительность.
Гробовая тишина в зале постепенно стала переходить в нарастающий рокот. Леня бросился к чудо-колонке, из которой невозмутимо продолжал литься убийственный голос вражеского диктора, и судорожно начал крутить на ней все видимые ручки, но ничего не менялось. Покрывшись обильной испариной от испуга, он просто сел на нее сверху, попытавшись как можно плотнее закрыть динамики ногами. Но и из-под ног продолжалась провокация:
— Ссылка академика Сахарова в Горький. Ученый продолжает борьбу с нарушениями прав человека в Советском Союзе.
Леня, ерзая на колонке и постукивая по ее бокам руками, испуганно бросал молящие взгляды о помощи за кулисы. Но ютившиеся за шторкой артисты смотрели на Леню такими же испуганными и беспомощными глазами. Леня, наконец, самостоятельно справившись с моральным онемением частей своего тела, подошел к микрофону и, перебивая холодный голос далекой американской радиостанции, волнительно заговорил:
— Уважаемые товарищи! По техническим причинам начало нашего концерта немного неожиданно. Будьте благоразумны, не принимайте близко к сердцу происходящее,— Леня уже сам не понимал, что городит, но язык его продолжал,— Нас голыми руками, сами понимаете, не возьмешь, хотя происки американских милитаристов докатились и до вашего замечательного колхоза имени XX-го партсъезда.
Взоры зрителей по привычке обратились в сторону парторга Василия Михалыча, который давно уже заподозрил подвох. С самых первых минут знакомства с артистами они не внушали ему доверия: уж больно веселые и улыбчивые. Теперь он окончательно убедился в правильности своих опасений. Фигура Василия Михалыча медленно поднялась с лавки и, подозрительно озираясь по сторонам глазками-гвоздиками и пытаясь удержать на лице сжатую улыбку, не торопясь, направилась в сторону выхода из клуба. Весь вид парторга говорил: я чувствовал, что чтой-то тут не так… но ничего, там(!) –он поднимал указательный палец-маятник к потолку — там(!) разберутся. Под провожающие испуганные взгляды товарищей по колхозу Василий Михалыч скрылся в темноте коридора и под струями ливневого дождя, накрывшись пиджаком, зачмокал сапогами в сторону правления, бегом, бегом — к телефону…

* * *
За окнами клуба заметно посветлело. Бурные струи весеннего дождя, ослабив напор, превратились в легкий веселый дождик. Сквозь серую пелену туч опустились солнечные лучи, и желтые пятна света заиграли на посвежевшей траве и на омытых водой окнах деревенских домиков.
Замешательство в зрительном зале вскоре перекатилось в сумбурный шум. Леню, наконец, осенило, пожалуй,единственное верное решение в данной ситуации. Бледный и потный, он подбежал к электрической розетке и выдернул из нее шнур питания чудо колонки. Справившись с волнением, залив глоток воды в пересохшее от испуга горло, Леня в очередной раз вышел к зрителям и торжественно произнес:
— Добрый день, дорогие товарищи! Начинаем наш концерт, посвященный Дню Победы! Выступает солистка областной филармонии Валентина…,— и фамилия утонула в шуме аплодисментов заждавшихся действа зрителей.

* * *
Обратная дорога домой не казалась долгой и утомительной. Размытая колея была мягкой, и УАЗик, как лодка, переплывал из лужи в лужу, неизбежно приближаясь к асфальтированной трассе. Ехали молча, изредка обмениваясь усталыми от пережитого напряжения улыбками. Леня большую часть дороги тупо смотрел на чудо-колонку, не чувствуя ни малейшего желания придерживать ее руками, даже несмотря на материальную ответственность. Жора в обнимку с вешалкой своего концертного костюма угрюмо жевал подсохший за полдня бутерброд. Мысли его ворочались вяло, хотя направление их было отчетливым — предстоящий разнос на худсовете и уменьшение его личной концертной ставки с мотивацией «за допущенные промахи в работе». Женя, отложив в сторону баян, потихоньку отхлебывал из спрятанной в газетку бутылки с самогонкой, незаметно вставленной в его руку кем-то из сельчан перед отъездом,и по-прежнему щурился в окно на бесконечные, прыгающие за бортом, русские дали. Валя, дебют которой, как ей показалось, удался, смотрела на окружающий ее мир внутри УАЗика и за его пределами светлыми улыбающимися глазами. Она изредка поправляла фиолетовые крылышки своего воздушного платья и мечтала о розовых облаках будущей концертной деятельности. На месте штурмана по-прежнему темнело туловище Верки, только теперь оно не подпрыгивало на ухабах, а плавно качалось подобно кувшинке на глади воды (в течение концерта Верка не раз опробовала местных даров природы, преподнесенных в виде бутылки самогонки). Изредка икая, она пучила в даль полузакрытые глаза-пуговицы, иногда переваливая зрачки в сторону сердитого взгляда шофера Кости, не реализованные любовные фантазии которого по отношению к Верке рассыпались на воздушные пылинки пепла от сигареты и разлетелись по встречному воздушному потоку. Через пару часов вдали показались огни большого города.


* * *
Через день после злополучного концерта артисты собрались в лектории филармонии. У входа в помещение лектория, на доске объявлений красовался большой плакат: «От благодарных жителей колхоза имени XX-го партсъезда». С присущей только деревенской душе искренностью они благодарили Веркину бригаду за душевную встречу: дивные песни солистки Вали, искрометный и понятный юмор Жоры, виртуозную игру Жени, открытость и радушие Лени, желая больших творческих успехов и благ… Ниже стояли подписи всех свидетелей концерта. Не было только одной…
Спустя некоторое время Леня незаметно уволился с работы, ни с кем не советуясь по поводу принятого решения. По прошествии лет его имя, почти забытое в родной филармонии, замелькало в афишах зарубежных звезд, напоминая бывшим сослуживцам о том, что он жив, здоров и хорошо себя чувствует.
Сам же Леня, отходя под вечер ко сну в своих маленьких, скромных апартаментах на 47-й улице Нью-Йорка, ловит себя на мысли, что частенько вспоминает пристальные глазки-гвоздики и палец-маятник, укоризненно покачивающийся в окошке правления колхоза имени XX-го партсъезда вслед отъезжающему концертному УАЗику.