КАРЛ XII

Осень в деревне действительно унылая пора… Не по времени года, а по содержанию жизни. С последними хозяйственными приготовлениями к зиме со дворов уходит летняя суета, веселье, детвора прячется по домам, а взрослые больше не кучкуются у своих дворов, встречая коров с пастбища. Деревня погружается в предзимний сон, и лишь ровные в безветренную погоду столбики дыма от печных труб свидетельствуют о внутренней жизни.
В каждом доме течет семейная или холостяцкая жизнь, разделяющаяся по понятиям на тяжкую деревенскую бабью долю и приложенную к ней долю мужика. В тех редких семьях, где две доли едины в целом, жизнь можно назвать, без преувеличения, геройским трудовым подвигом, за счет которого, наверное, еще жива наша Россия.
Мишка, коренной житель здешних мест, среднего возраста конюх, вел свою трудовую семейную жизнь. Вел по тем понятиям, которые передавались по наследству из поколения в поколение его предками и всосались в него через кожу, через запах конского навоза, которым он пожизненно пропах, через столярные инструменты отца и деда и даже через сено, которое, постоянно обновляясь, хранилось на чердаке скотного сарая. График его трудового понятия был стандартный: две недели тяжелого труда на конюшне; получка; день пьяного бесшабашного веселья; два дня запоя. Потом снова две недели труда, получка, пять дней запоя. И так из года в год. Будучи десять лет семейным человеком и обретя седой волос в шевелюре, он не думал менять свой стандартный трудовой кодекс, чем вконец утомил супругу Настю.
…К полногрудой деревенской красавице Насте в былые времена наезжали свататься женихи с округи. Но почему-то выбрала она Мишку, живущего по соседству через пару дворов. Красив был, подлец, гармошка в руках заливалась, коль нужда в том была; на коне все время разъезжал. В общем, судьба — от нее не уйдешь. Теперь тянет она свою тяжкую деревенскую долю: детишек двоих поднять, скотный двор обиходить, мужа, когда трезвый, приласкать, на ферме отработать. Вот и все «увлечения». Как и на всех деревенских дворах, водились и у них собаки. Не то, чтобы Настя с Мишкой тяготели к этим животинам. А появятся щенки у соседской суки — возьмут себе одного из жалости. Потом чумка по деревне пролетит, половина собак передохнет — они нового щенка заводят. Так и привыкли к ним. Заботы особо никакой, а детям радость. Да и нет-нет, лаем лису от курятника отпугнуть может. За десять лет жизни сменилось у них одиннадцать собак. Последнего щенка взяли в соседней деревне. В шутку назвали Карлом. Вырос через год забавный, толстомордый Карл в высокого черно-белого кобеля с мощными лапами, кустистым хвостом, торчащим все время белой трубой кверху. Резвый, злой и преданный хозяевам пес. Только бы снова чумка не налетела!
Бывало, идет поутру Мишка на работу — Карл рядом трусит. Возвращается — Карл неизменно сопровождает. Заглянет к кому на огонек хозяин — так сколько бы ни гостил, Карл будет ждать у порога. Свалится пьяный Мишка, не дойдя до дома, Карл будет у его тела лежать до полного протрезвления хозяина.
Однажды, на второй день пятидневного запоя, руководствуясь своим трудовым кодексом, свалился Мишка у себя дома в подвал по-неосторожности. Оценив ситуацию, намаявшаяся с ним за предыдущие дни Настя, видя, что семейная ситуация все больше усугубляется, решила начать борьбу со слабостями мужа. Упал Мишка в подвал, да и уснул там. Хоть и вымотал он супругу до нитки своим поведением, но из жалости к родственной душе спустилась она в темную глубину подвала и, подложив ему под голову связку сена, укрыла тужуркой.Вылезла и, недолго думая, захлопнула крышку подвала и заперла ее на замок. «Помается денек в темноте без похмелки, может, образумится»,— подумала она и успокоилась до утра.
Осенние ночи прохладны, земля подмерзает. Раннее утро покрывает инеем еще зеленую, но уже пожухлую траву. Луна по ночам в туманном ореоле — к морозу.
Очнулся Мишка к утру от стука собственных зубов друг об друга. Неожиданность места пребывания не смутила его — чего не бывает по пьянке! Сквозь крошечное слуховые окна подвала еле пробивался утренний свет. Оценив, где находится, он поднялся и дернул крышку подвала — заперто. Позвал Настю — тихо. Засунул руки в карманы штанов. Вытащил их вместе с мятыми засаленными червонцами,— не густо. Но на опохмелку хватит. Присел,… задумался. Человек в состоянии тяжкого похмелья — это тревожное, неуправляемое и озабоченное животное, мысли которого направлены только в одну цель — как похмелиться. Мишкина мысль работала в этом направлении, как конь на пашне — упрямо вперед. День третий только начинался.
...Счастливая от собственной находчивости, Настя вовсю трудилась на ферме, в то время, как злой Мишка клял ее всеми похабными словами, мотаясь в темноте подвала и не находя выход из ситуации. Утро уже разошлось по деревне. Заскрипели тележки с бочками для воды, затрещали дрова в печках, забрехали проснувшиеся собаки. Мишка подполз к слуховому окну подвала и посвистел:
— Карл, Карлуша, Карл!
Через несколько секунд мокрый черный нос сопел около Мишкиной амбразуры, недоуменные собачьи глаза поглядывали внутрь темноты. В разных ситуациях приходилось Карлу видеть хозяина, но взаперти, да еще одно лицо из амбразуры — в первый раз. Озадачил…
Мишка пошарил рукой по холодной земле и наткнулся на старую матерчатую сумку. Вытащил из кармана оставшиеся червонцы, завернул их в сумку, все скомкал и, просунув руку в отверстие слухового окна, вложил в пасть Карлу. Пес послушно принял поклажу.
— Карл, Карлуша,— шептал Мишка,— если в тебе есть хоть капелька человека, давай, милый, до Клары,.. рысцой,.. мигом, туда-сюда, давай, мой дорогой. Пошел, пошел, до Клары!
Команду «до Клары» Карл знал наизусть. На другой стороне улицы стоял дом тети Клары, торгующей «деревенским коньяком» — сивухой. Дорога туда была родной, да и у Клариного забора пес, бывало, дожидался своего всадника до полуночи. Собака — преданное существо. Карл полетел до Клары, крепко держа в пасти Мишкину посылку.
В это время на ферме…
— Наськ, чтой-то твоего не видать третий день? В пике опять? — ехидно звенели бабы, стараясь погромче окликнуть Настю.
— А то,— устало отмахивалась Настя,— ничего, я ему сегодня сюрприз уготовила. Авось, прочухается, поймет — голова-то еще варит иногда.
— Где ж поймет?Десять лет уж понимает. Терпение у тебя, Наська, дай нам Бог такого,— не унимались бабы, таская ведра с молоком из-под выдоенных коров.
— Ничего, будет и на нашенской улочке праздник,— отшучивалась Настя, а про себя тревожно думала: «Господи, образумь дурака, пошли мне счастливую долю, Господи, хоть на годок, хоть на месяц, Господи». И снова суета на ферме поглощала ее.
В это время у дома…
Смышленая тетя Клара на жалобный скулеж под дверью выглянула из окна и увидела Карла «двенадцатого», как она его в шутку называла. Вышла во двор и остановилась. Она недолюбливала собак,— донимали лаем ночами. Карл отвечал взаимностью. Так настороженно, стоя друг против друга на расстоянии дуэльного выстрела, смотрели они глаза в глаза. Наконец, Карл аккуратно положил скомканную сумку из пасти на землю и отошел за калитку. Клара догадалась: «Видать, нелады с хозяином, коль собаку додумался прислать». Осторожно приблизилась к свертку и первое, что сделала,— развернула и заглянула внутрь. Червонцы! Это — пароль-доступ к содержимому сейфа. В долг Клара давно не давала Мишке, поскольку на ту цифру, что он задолжал ей за прошедший год, можно было приобрести хороший самогонный аппарат у мастеров-умельцев. Скрывшись за дверью и посуетившись в доме, скоро вышла. Сунула в сумку емкость с сивухой, свернула в рулон, накинула сверху резиночку, чтобы Карлу удобнее было нести, и исчезла. Карл подошел к рулону, взял его в пасть и вернулся к амбразуре, из которой бешено метали огонь по видимому пространству Мишкины зрачки.
— Ах, ты мой красавец, ай, ты моя собака ученая, да не собака ты, а человечище разумный,— захлебывался Мишка, протягивая руку, чтобы осторожно взять из пасти Карла поклажу.— Заслужил сто граммов наградных,— хрюкал Мишка, наливая в консервную банку поощрение псу за преданность, сообразительность и любовь к ближнему.
...В перерыве между дойками домой летела Настя. Летела да думала: «Зачем, дура, мужика заперла! Окочурится в холоде-то, да с дурной головы!» Летела да приговаривала: «Вот дура, детей сиротами оставлю, хозяйство одна не потяну…. Скорее, скорее… Вон уж и трава с инея оттаивает… Утро позднее… Ох, дура я, бабам на смех!»
Остановившись у калитки, запыхавшаяся Настя увидела необычную картину: возле слухового подвального окна валялся Карл XII и давал храпака, дурманя запахом из пасти прохаживающихся мимо кур. А из самой амбразуры доносился тихий, умиротворенный, веселый голос Мишки, который протяжно завывал:
— … я ударю его в тын головою,
а в коровье г… бородою,
уж и я тут, хмелюшко, насмеюся,
уж и я тут, ярый, наглумлюся!
Безгранично очарование природы, создавшей нас!