Печальный варвар

Трава была не такая, как на картинках, она была жухлой и куцей, как у Гурова в московском дворе. Самолёт только что приземлился во второстепенном чешском аэропорту, а уже разочарование – трава. Когда ты впервые летишь на самолёте, впервые за границу, ты читал «Похождения бравого солдата Швейка» и видел в кино неоновые вывески Бродвея, точно такая же трава, как в Москве, ранит в самое сердце.

Гуров прилетел в Прагу не один, а с юной красивой Мирой, один бы он не выдержал блеска заграницы. Любовь должна была сломать языковые барьеры между Гуровым и пражанами. За два месяца до поездки он засел за компьютер, вставил диск в дисковод и изучил английский для общения с официантами, метрдотелями и прочей богемой.

Пока автобус ехал по окраинам Праги, Гуров впадал в уныние, но чем ближе они подбирались к центру, тем заметнее улицы приобретали настоящие книжные очертания. В Москве всем было известно, что Сашка Гуров воспитан в романтической традиции, москвичам тогда казалось, что с наступлением миллениума он благополучно отбросит свои мечтания в угоду новому веку, но не вышло.

Остановились в пансионе с пивной во внутреннем дворе, это была самая окраина Праги. По вечерам в пивную приходили чехи с большими собаками, псы мирно бродили между длинных столов или лежали у ног хозяев, и никто их не гонял. В окрестных домах советской застройки росли сладкие крупные яблоки, никто их не рвал. Поле, которое начиналось прямо за пансионом, уже не казалось Сашке обычным, оно было счастливым.

В первый же день на Карловом мосту Гуров встретил вавилонян: туристы со всех стран тёрлись краями одежд, наполняли воздух эхом разных языков, веселились, были раскованны и хорошо одеты. Очарованный всеобщей свободой, в одном милом кафе под мостом Гуров уже хотел было сказать официанту «вери найс плэйс» – официанты стояли первыми в списке его собеседников, – но не смог выдавить из себя ни звука. Здесь на мосту он впервые за тридцать лет почувствовал уплывающие по Влтаве и дальше в необъятные океаны возможности. Сидя на отдающих дневное тепло камнях, он вспомнил, как впервые подростком поехал с мамой в Таллин, тогда это ещё не считалось заграницей, Эстония уже и ещё была частью СССР. Там в центре старого города на Ратушной площади Сашка Гуров впервые попал в кафе, он впервые держал в руках меню и впервые делал заказ официанту. В заказе кроме прочего затесалась и злополучная котлетка, до этого момента собиравшаяся прожить буржуазную жизнь. Одно неловкое движение ножа, и котлетка, соскользнув с тарелки, полетела на пол. Потея от стыда, Сашка, кажется, незаметно для всех задвинул её ногой под стол, но и это не принесло облегчения: столики были с тонкими ажурными ножками и теперь котлетка со всей очевидностью становилась для посетителей и официантов центром варварской композиции. И хоть всем было плевать, этот позор Сашка запомнил, и та котлетка предстала перед ним сейчас, заняв место среди изваяний на теплых камнях Карлова моста, указывая на Гурова – центр варварской композиции. По всему выходило, Сашка был нем и чужероден открытому миру. Спрятав от Миры лицо в сигаретном дыму, он плакал, как в кабинете директора в пропавшие школьные времена.

Пустел мост, пустели улицы, и Сашка, забыв свои страхи и обиды, погрузился в незнакомый город. Ночь застала их на лестнице, ведущей от собора Святого Вита к Влтаве. На одинокую Сашкину голову свалилась красота улиц, красота Миры, красота чужих языков. Горели фонари, с собой у него был фотоаппарат-мыльница, заряженный цветной плёнкой. Он дал Мире камеру, а сам прислонился к каменной стене. На плёнке в рыжем свете запечатлелась его смазанная фигура.

2025 г.