От шеи до ботинок

В сентябре, пока люди за окнами Большого Лёвшинского переулка были чем-то заняты, к примеру, поэт Чемоданов кормил синичку, Гуров падал на дно, на дно дома-мастерской скульптора Анны Семёновны Голубкиной. В доме-музее уже который год длилась безнадёжная реконструкция, всё было сломано, и к этому дню установилось пыльное равновесие с одним открытым в подвал люком. «Вот, посмотрите, – сказал Гурову провожатый, указывая на мутное окно во внутренний двор, – такой ещё ракурс». И Гуров сделал шаг в захламлённую строительным мусором комнату, в этот момент он смотрел сквозь стекло на солнце, держа в руках старый немецкий плёночный фотоаппарат, щурился и был полон планов. Неизвестно, кто устраивает бездны прямо перед входом в комнату, но шаг Гурова был последним из тех, что делают люди, беззаботно шагающие в люки. Широкая квадратная пропасть в полу – она начиналась от ботинок и заканчивалась как раз на шее, вниз вела лестница, а дальше – наносящий резаные раны хлам. Всё должно было закончиться на подлёте ко дну с уже отломанной головой. Не почувствовав левой ногой опоры, Гуров летел всем телом, ощущая неизбежность страшного удара, но в то же мгновение правая нога оттолкнулась, подставляя и переламывая о край казавшиеся прежде надёжными рёбра, Гуров повис, упёрся в лестницу, что-то непривычно задвигалось в грудной клетке. На улице поэт Чемоданов, большой любитель пернатых своего переулка, уже хотел было снять портрет вороны, но и она, и накормленная им синичка вспорхнули и полетели на шумное Садовое кольцо, они ещё встретятся вновь. Так начался сентябрь, продолжаясь для Гурова малоподвижностью и болью в переломанных ребрах, в ноябре ему стало полвека, тогда немного полегчало. С нового года Гуров решил похудеть, чтобы планировать как пёрышко.

Январь. Диета, интервальное голодание, бодрая ходьба в зимнем парке, силы изменить будущее в лучшую сторону переполняли Гурова, он стремительно худел. На подступах к минус двадцати пяти килограммам его смог остановить только желудок со множеством неутешительных диагнозов. Врачи, кабинеты, снег, головокружения, облегчённые худобой падения, анализы, скорые. Свернувшись калачиком, Гуров дожил до мая. Там ему снова полегчало. Измождённый, бледный и безумно красивый, он вступил в лето, где его ожидала совсем другая болезнь, но прошло и оно.

В новом сентябре Гуров засобирался в Москву, катаясь на серебристой машинке «форд» между дачей и городом, он совсем измотался от диагнозов и предчувствий. Избегая пробок, он передвигался по ночам. Сегодня на чистом небе светила полная луна, и давно изученный путь представлялся простым промежутком времени.

Гуров ехал и думал, пока не впал в обычный для ночной дороги транс: руки-ноги работают самостоятельно, а голова занята другим. Так он продвигался по осени, погрузившись в свои мысли, на этот раз слишком глубоко, дорога закончилась внезапно. Первым поздним сигналом стали светоотражающие знаки прямо перед капотом, Гуров резко затормозил, но это уже не спасало, он не успевал свернуть на пустынном Т-образном перекрестке.

Между столбом и дорожным отбойником расстояние было отмерено ровно как от шеи до ботинок, и Гуров мгновенно вырулил в этот чёрный проём, проскочив в него снова, как и в прошлом сентябре. На скорости преодолев трамплин, он взлетел с высокой дорожной насыпи и взметнулся во тьму, светясь всеми четырьмя крыльями-колёсами на фоне всё той же полной луны. Приземление было жёстким, «форд» упал и ещё какое-то время катился по полю, чудесным образом не встретив на пути бетонных глыб, столбов, ям и одиноко стоящих деревьев, он остановился, собрав бампером букет полевых цветов, остановился и затих. Болели шея и грудь. Гуров вышел из машины, бьющей фарами в сухие осенние травы, и кому-то негромко что-то сказал, но этот кто-то, может, уже его и не слушал.

2024 г.