Просто выживший. Глава 3. День, когда сгорел страх

Он знал, что сегодня будет первый выезд. Чувствовал это задолго до приказа. Воздух в лагере был другим, плотный, как перед грозой. Бойцы молчали больше обычного, движения стали резкими, как будто кто-то в темноте натянул струну.
Даже костер, вокруг которого они обычно перешептывались и смеялись, сегодня горел как-то по-иному — ровно, без треска, будто затаив дыхание. Дым поднимался столбом в неподвижный воздух, словно сигнал невидимым силам. Он ловил на себе взгляды товарищей — быстрые, оценивающие. Никто не говорил вслух, но все понимали: сегодня их проверят.
Он провел ладонью по стволу автомата, почувствовал холод металла. Вспомнил, как инструктор говорил: «Первая пуля — самая важная. Она либо калечит страх, либо убивает тебя». В желудке заныло, но это было знакомое, почти привычное чувство — как перед прыжком в ледяную воду.
Иван сидел в углу ангара, протирая затвор карабина. Руки дрожали. Не сильно, едва заметно. Но он знал, что это не от холода. Это от тела, которое ещё помнило, что оно человек.
Он тупо смотрел на металл, словно впервые в жизни держал оружие. Это не была его вещь. Не книга. Не указка. Не кружка с цитатой. Это была смерть, вытянутая в линию, тяжёлая, пахнущая маслом и кровью.
Пальцы скользили по холодной стали, будто пытаясь найти что-то знакомое, что-то человеческое. Но карабин молчал. Он не отвечал на вопросы, не утешал, не напоминал о прошлом. Он просто был. Безмолвный свидетель того, что Иван больше не учитель, не муж, не сосед. Теперь он — цифра в чьём-то отчёте.
Где-то за стенами ангара гудел ветер, шуршали листья, может быть, даже пели птицы. Мир продолжал жить. А он сидел здесь, сжимая в руках инструмент убийства, и думал о том, сколько раз ему придётся нажать на спусковой крючок, прежде чем дрожь пройдёт.
Или прежде чем он перестанет её замечать.
— Морозов, ты жив? — Скворец опустился рядом, чиркнул зажигалкой.
— Пока да.
— Первый раз, да?
— А бывает второй?
Скворец фыркнул. Затянулся.
— Бывает. Просто там ты уже не ты. У тебя внутри как будто кто-то другой живёт. Молчит. Смотрит. И если ты выживаешь, он остаётся. И ты потом сам не знаешь, кто из вас настоящий.
Иван ничего не ответил. Просто спрятал фотографию семьи обратно в нагрудный карман и встал.
Перед выходом у него тряслись пальцы, когда он застёгивал бронежилет. Он делал это медленно, будто откладывал бой на секунды. В голове — пусто. Ни мыслей, ни паники. Только чистое белое напряжение, как гудение в ушах после взрыва.
Внутри было не страх, а ожидание. Неизвестности. Как будто он стоял на краю обрыва и гадал, что же под ним — камни или вода.
— Готов? — спросил Грач.
— Нет. Но и не был бы никогда.
— Правильный ответ.
Ночь. Ни луны, ни звезд. Только чёрная тряпка над головой и глухой ветер, шепчущий сквозь руины.
— Рейдовая группа, к бою. Сигнал через три минуты. Морозов, в тылу с Кефиром, прикрытие. — командует шепотом Грач, быстро проверяя карты. — Задача — зачистка дома на углу. Есть данные, что там дроноводы с “птичками” засели.
— Как узнаем, что это они? — спрашивает Скворец, застёгивая бронежилет.
— Заговорят по-украински и начнут стрелять первыми, тогда точно поймёшь.
Скверный юмор перед выходом был чем-то вроде ритуала. Он сбивал панику, делал всех живыми хотя бы на пару минут. Даже Морозов однажды ухмыльнулся. Один раз.
Когда они приблизились к дому, сердце билось уже не в груди, где-то в горле. Иван чувствовал, как ладони становятся липкими под перчатками. Он на секунду закрыл глаза. Представил Катю, бегущую по утренней кухне, Лена смеётся у окна.
"За них".
Подползли к дому тихо. Тренировались не зря. Двое на крыше. Один у окна. Похоже, готовят съёмку.
— На “три”... — шепчет Грач.
— Раз...
— Два...
Выстрел.
Не их.
Кто-то из “дроноводов” заметил их раньше. Окно вспыхнуло трассерами. Кефир рухнул на землю, как мешок с цементом. Без крика. Просто упал.
Выстрелы с той стороны сорвали с него остатки сомнений. Всё стало ясным. Прямым. Без цвета. Он стрелял, как учил Грач. Коротко, прицельно, без суеты. Один силуэт упал. Второй метнулся в тень. Он не думал. Тело действовало само. Он стал функцией.
Когда Кефир упал рядом с ним, мир как будто сделал вдох. Всё замедлилось. Он не бросился к нему, прикрывал, как учили. Потом всё снова ускорилось. Штурм, крики, тишина.
— Морозов, прикрывай! Я за ним! — орёт Грач и ныряет вперёд.
Иван строчит короткими очередями по окну. Тепловизор показывает силуэты, которые быстро перемещаются, отступают. Один из них медленно, словно раненый. Иван целится. Жмёт. Силуэт исчезает.
Когда всё стихло, Кефир уже не дышал. Пуля прошла через горло. Быстро. Без шансов.
Скворец снял шлем, вытер лицо.
— Он говорил, что его жена сегодня борщ готовит. — глухо сказал он. — Шутил, мол, если мы не вернёмся, борщ испортится.
Иван молча подошёл. Наклонился. Закрыл Кефиру глаза.
История запомнит. — сказал он тихо.
— Да кому она всралась, твоя история? — рявкнул кто-то. — Мы тут сдыхаем, а ты в школьника играешь!
Иван посмотрел на него. Без злобы. Усталый взгляд.
— В школьника я играл, когда мир был миром. Сейчас я лишь хроникёр.
— Быстро работаешь. — заметил Скворец, равнодушно наблюдая за Иваном, идущего к убитому боевики. — И без понтов. Это редкость.
Иван молча осмотрел тело. Снял с него жёлтую ленту. Спрятал в карман.
— Ты чё, трофеи собираешь? — удивился кто-то из бойцов.
— Это счёт.
После боя Иван сидел на обломке стены, не чувствуя ног. Карабин лежал рядом. Вся форма в пыли и чьей-то крови. Чужой? Своей? Неважно.
Он не чувствовал победы. Не чувствовал облегчения. Была только тишина внутри. Он выжил. А кто-то другой — нет. И в этом не было смысла, не было морали. Был голый факт.  Один из них ушёл, другой остался.
Позже, когда они сидели у костра, Грач,  смотревший не мигая на огонь, медленно поднял голову.
— Морозов... — хрипло спросил Грач. — А кто в истории умирал первым?
— Люди с совестью. — ответил он.
— Значит, нам всем скоро хана. — хмыкнул Скворец.
— Не всем. — сказал Иван. — Кто-то станет тенью.
— Это ты о себе?
Он не ответил.
— Вот и всё, учитель. — сказал Скворец, плюхаясь рядом, — ты теперь один из нас.
— Нет. — ответил Иван. — Я теперь вообще не из “кого-то”.
Он поднялся, вытер лицо. Пальцы были в чёрной копоти и ссадинах. Он достал фотографию.
— Сегодня за Кефира. — прошептал. — Завтра за них.
Он не молился. Просто запоминал. Лицо за лицом. Имя за именем. Как параграфы.
В нём больше не было страха. Но и человеком он уже не был.
Только тенью.