Данный материал является сугубо познавательно – развлекательным контентом. Все имена вымышлены, события гиперболизированы и приукрашены, в общем – чистая фантазия автора на основе реальных событий.
Ступень Первая. Выписка из трудовой книжки: 22.08.1990. – Принят на должность ассистента кинооператора хроникально-документальной телепродукции. Студия «Телекинохроника».
Телекинохроника.
– Ничего в тебе нет хорошего! – Рычит огромный водитель ПАЗика. Потом внимательно оглядывает меня с ног до головы, и примирительно рокочет:
– Хотя куртка, пожалуй, неплохая.
Да, так повелось на Руси – встречать по одёжке, а провожать по понятиям. И хотя сейчас вышло ровно наоборот, есть повод для радости, ведь в условиях тотального дефицита – это комплимент. Идет девяностый год, я недавно пришел из армии и (о чудо) по знакомству устроился работать в Останкино, прямо на Центральное Телевидение. Помогла мне устроится Людмила Ивановна, мама школьного друга Андрюши Манько. Она много лет отдала спортивной редакции, лучшим своим временем жизни считает период освещения «Олимпиады-80» и подолгу задумчиво любуется на фаянсового олимпийского мишку. Должность моя пока невеликая, ассистент кинооператора, но, лиха беда начало! Сегодня в моих обязанностях была задача собрать всех членов съёмочной бригады и проконтролировать погрузку в транспорт. Водитель прав, давно пора выезжать на съемки сюжета для передачи «Сельский час», а в автобусе ещё нет осветителя и звукооператора. Получается, что сегодня я – не ответственный, а безответственный. Но, честно, я побывал в цеху световиков и некоторое время потратил на изучение этой диковинной пещеры, в которой метров шесть высоты и на стеллажах до потолка хранятся всевозможные осветительные приборы, и лампы любых конфигураций. Не глядя на осветителя, я сунул бумагу и получил подпись в наряде от Василия. Лично видел, как он полез как обезьяна на верхние стеллажи и стаскивал оттуда треноги и софиты. Потом я побежал к звуковикам и совсем недолго покрутил в руках микрофоны разных моделей, а потом позвал Дмитрия с женой (они всегда на выездах вместе). Куда они все делись – непонятно. Свое хозяйство (кассеты, штативы и плёнки) я давно загрузил, оператор и корреспондент на месте. Настроение моё уже с утра подпорчено. Ждём. Наконец, молча, без извинений загружаются магнитофоны и микрофоны, следом с грохотом падают кофры с осветительными приборами, и мы трогаемся. Василий конечно, как всегда пьян (вот почему его долго не было, накатил где-то). От него несёт на весь автобус не перегаром даже, а чистым спиртом, но его никто не уволит, потому что только он может выставить свет так, чтобы вышла идеальная картинка. Дима с Зиной с кислыми минами смотрят в пыльное окно. Дисциплинированный оператор Давид Пинус сидит с ровной спиной, поводит длинным носом и держит марку заслуженного – с ответственностью. Корреспондент хмурит лоб и похоже проигрывает в голове возможные варианты поворотов предстоящего сюжета. Все два… Только водитель Серёжа вырвался наконец за МКАД и счастливо улыбается. За окном самосвал «КРАЗ» выдал нам порцию чёрного, смрадного дыма, который мгновенно засосала и выплюнула нам салонная печка. Кашляем.
– Я где-то читал, что такой чёрный дым от солярки не такой вредный, как сизый – бензиновый. – (Пытаюсь разрядить обстановку.)
– Ага, он даже полезен! – С перекошенным лицом Зина выдает порцию сарказма и снова отворачивается. Далее до колхоза едем молча. «Пазик» ужасно трясёт. Самая простая и дешёвая формула автобуса – это грузовое шасси на рессорах, плюс пассажирский салон. По ровной дороге еще ничего, просто скачешь на скамейке, а вот на просёлках, если не держишься мёртвой хваткой за поручень, будешь валяться по всему ободранному салону.
Не всегда поездки такие депрессивные. Городские сюжеты повеселее, как правило. Мало кто любит эти однообразные деревенские сюжеты. Скачки по бездорожью мимо чахлых перелесков обрываются утробным стоном тормозов. Вот и первая остановка в чистом поле. Вылезаем в грязь, втыкаю в пашню деревянную треногу, водружаю «Ацеэль (ACL)», вставляю кассету с пленкой. Следом подходит Пинус в высоких болотных сапогах (как всегда основательно подготовился) и почти не глядя в видоискатель, ведёт длинную панораму пашни с вороньём и тракторами. Грузимся, едем снимать «синхрон» с председателем. Когда уже установлены и зажжены все софиты и в кабинете становится жарко, как в бане, мне надо расчехлить экспонометр и замерить количество света во всех углах. Если оператор планирует снимать несколько мест в помещении, переводя объектив камеры с объекта на объект, мне надо запомнить величину открытия диафрагмы и переводить значения на объективе, до того отметив их на шкале кусочками пластыря, чтобы не запутаться. Председатель попался разговорчивый и охотно вещает про надои и урожаи. Видавшая виды французская камера «ACL» (Ацеэль), мерно рокочет и этот звук напоминает старческое брюзжание. На камере защёлкнута кассета, в которой умещается плёнки всего лишь на пять минут. За то время, пока снимается интервью («синхронном» его называют за то, что скорость проката плёнки камеры синхронизируется со скоростью записи диалога на катушку магнитофона), мне надо сменить плёнку в запасной кассете. Это делают так (загибаем пальцы):
Засунуть кассету в чёрный мешок с прорезями для рук.
Наощупь открыть верхнюю крышку кассеты и вытащить отснятую плёнку.
Положить ее в чёрный бумажный пакет и запечатать.
Вскрыть новый пакет с плёнкой.
Заправить её на первой стороне, насадив на шток и пропустив в два направляющих ролика и в прорезь на другую сторону.
Заправить плёнку на другой стороне кассеты, зафиксировать ее в шток, а то она не будет наматываться.
Что еще? Ах, ну да. Закрыть, вытащить из мешка и бежать менять кассету на камере.
(Для чего я пишу про все эти подробности? Вот когда камера вашего смартфона не включится в первые две секунды, вспомните эти строки и прослезитесь.)
На четвёртой смене кассеты я уже в мыле. Наконец, говорливый председатель умолк, и ловким движением выудил из-под стола пузырь «Пшеничной». Глядя на то, как заходил ходуном кадык Василия, Зина угрожающе шипит на Диму. Но мужская солидарность незыблема. За озимые надо пропустить всем! Собрать свои фонари Васе сложнее, чем Диме смотать провода микрофонов. Вася справился, но в Пазик нам приходится его заносить вместе с его сундуками. Едва автобус тронулся, с заднего сиденья раздался чей-то тихий и мечтательный голос.
– А я люблю маленькие машины. Сидишь себе тихонечко, едешь, колёсики крутятся…Наш экипаж с изумлением оборачивается в сторону хвоста, там сидит маленький лысый человечек, зябко кутается в фуфайку и хлопает на нас глазами за сильно увеличивающими их очками. Это известный своей рассеянностью сотрудник Сеянный, просто он ошибся "Пазиком", но стеснялся признаться.
Погода стоит жаркая и игла телебашни тщетно пытается зацепить хоть одно облачко, но они давно разгадали её хитрость и облетают шпиль стороной. Мне нельзя надолго оставаться на берегу останкинского пруда, но очень хочется еще разок окунуть ноги в его прохладу. В любой момент меня могут хватиться (эх, изобрели бы карманный телефон, да ну, быть такого не может, или сто лет пройдёт пока его сделают) и приходится со вздохом возвращаться в корпус. Творческому объединению «Телекинохроника» было отведено огромное помещение на первом этаже и даже отдельный, четвёртый подъезд. Непосвященному посетителю могло бы показаться, что он попал в некий «аглицкий клуб». Джентльмены в твидовых клетчатых пиджаках чинно сидят за шахматными и журнальными столиками и покуривая трубки, ведут неторопливую беседу. Всё спесиво и благородно. Иногда «клуб» посещает подобострастный посетитель и с любезной улыбкой приглашает джентльмена на увлекательную автомобильную прогулку. Тот любезно соглашается и, распрощавшись с коллегами, отправляется в отдельную комнату (со своими инициалами на двери) подготовиться к поездке… Так, вкратце, можно описать процесс, когда «покупатель», (как за глаза называют репортёров и корреспондентов) забирает на съёмку сюжета понравившегося, или даже любимого оператора. Операторы в «Телекинохронике» все маститые ВГИКовцы старой закалки, отсюда их лощёный вид. А мы, мальчишки на побегушках, ассистенты кинооператоров, выполняем за них всю черновую работу. Наша задача – перенять их многолетний опыт, выпытать все секреты мастерства и поступить на операторский факультет ВГИКа, обеспечив преемственность поколений. Этой отлаженной машине уже много десятилетий. Но даже, несмотря на «льготные» условия, поступить на этот факультет практически нереальная задача. Конкурс огромный, абитуриенту для сдачи экзаменов нужно в совершенстве знать физику и в особенности – оптику. Но мало быть продвинутым технарём, надо быть еще творчески одарённым, и предоставить комиссии безупречные, размером почти с ватманский лист фотографии собственного изготовления. Некоторые пробуют рискнуть и с чужими отпечатками, может не заметят. С ними, (фотками) кстати, особенных проблем нет, их образцы гуляют по рукам и их можно купить, но за приличные деньги. А пока мы еще не операторы, надо просто стараться заслужить рекомендации. Особенно повезёт, если к тебе будет благосклонен кто-нибудь из мэтров и закрепит за собой, и тогда можно рассчитывать на рекомендательное письмо в институт. Пока повезло только Саньку – Короткому, и он гордо носит на поясе ключи от операторской Марка Трахтмана. Операторская – это комната без окон, там хранят все дорогостоящее киносъёмочное оборудование, плюс смонтирован специальный стол для перемотки плёнки. Как раз сейчас Саня – Короткий, выскочил как ошпаренный из-за этого стола и помчался по коридорам, не разбирая дороги. На наши вопросы он только мычит в ответ и пучит глаза после мрака. Хотя и так все ясно. Саня столкнулся с крайне неприятной ситуацией, когда надо отснятую плёнку вытащить из кассет и перемотать ее в один большой рулон, перед тем, как сдать в проявку. Это делают в полной темноте и сложность в том, что плёнку надо придерживать рукой сверху, пока она наматывается, виток за витком. Одно неверное движение, и плёнка слетает со стола, как пружина, как вихрь и разлетается по всей комнате. Надо проявить невероятное терпение, ползая в темноте по полу и собирая в моток эти бесконечные метры. Даже в случае удачного сбора не получится ничего хорошего, в кадре будет одна пыль и грязь. В случае Сани, этих метров оказалось слишком много, и Саню настиг нервный срыв. Ситуацию он усугубил тем, что выскочил, не закрыв дверь и теперь вся плёнка засвечена. Весь дневной труд многочисленного коллектива пошел прахом за секунды!
Сельский час.
(Справка: «Сельский час» – передача Главной редакции пропаганды центрального телевидения СССР о сельском хозяйстве, проблемах и тружениках села; выходила по Первой программе с 1963 года, возобновлена в 2005—2009 годах. Транслировалась по воскресеньям в 12:00 по Московскому времени (в отдельные годы в 12:30). Хронометраж – 59 минут (шесть частей).
Хорошо хоть оператор сегодня – Лившиц. Отличный мужик! Росту небольшого, пухлый. Губы – мясистые, очки в толстой оправе. Злые языки утверждают, что он почти ничего не видит. А как же снимает тогда? Загадка! Наш сюжет на сегодня – малоэтажное строительство для тружеников села. Лившиц, он шустрый, только поспевай за ним. Быстро план снял, и бегом. А мне-то надо плёнку менять в помещении. Прибежишь на место с кассетой, а его уже и след простыл. Вдоль пыльной улицы стук молотков. На стропилах крыш сидят югославы, которых в те времена завезли в большом количестве для строительства комфортабельных домов для тружеников села и молотят по гвоздям, что есть сил. Матерятся по сербо – хорватски. Спросить их что-нибудь на албанско – английском?
– Вэар из ауэ кэмрамэн?
– Ай донт ноу. Не знам. (серб.) Нук е ди (алб.)!
– Эй, сам еди свой нук! Понаехали тут!
Лившиц нашелся на улице Ленина, ну а где же ещё! Снимал отъезд от Сельсовета к памятнику Ильичу. Не такой отъезд, как, например, отъезд Ильича в Шушенское, а оптический. Вокруг хороводят бродячие псы. Немного пожевав губами, Лившиц с улыбкой протягивает мне камеру. Надо заметить, что это первый раз такое предложение мне поступает. Хотя и зная, зачем ребята занимают должности помощников, никто из операторов раньше мне камеру не давал, даже с целью попрактиковаться. А я раньше снимал только на любительский «Кварц», доставшийся в наследство от дедушки. Поборов волнение и вытерев о штаны потные ладони, бережно кладу на плечо «Аррифлекс», как скрипку Страдивари и нажимаю кнопку пуска. Тут меня ждет неожиданность. Оказывается, стоит запустить процесс съёмки на этих типах камер, и начинается какая-то мелькотня со зрением. В видоискателе, на доли секунды видна картинка, потом – темнота, и опять реальность. Сплошное мерцание, и ориентироваться глазу в сжатом квадратном окошке очень сложно. Дело в том, что вращающееся зеркало внутри камеры ненадолго проецирует то, что видно в объективе в видоискатель, а потом отъезжает, открывая затвор, чтобы снять один кадр (тут на миг наступает темнота) и так – двадцать четыре раза в секунду.
По прибытии, я быстрее обычного смотал отснятый материал и побежал по длинному подземному переходу в «Олимпийский корпус», в котором принимали плёнки в проявку. Сдав её, с нетерпением жду похода в просмотровый зал. Это маленький кинотеатр, где мы с Лившицем, корреспондентом и прочими ответственными лицами ждём выхода на экран материала, в том числе и отснятого мною эпизода. Вот этот долгожданный момент. На экране – крупный план трясущегося собачьего хвоста и того места, откуда он растёт. Хвост удаляется в облако пыли и его место занимает целая собачья свора. Камера трясётся, собаки бегают, вокруг клубится пыль. Тут горизонт заваливается и в кадр вплывает рука Ильича с протянутой кепкой. Конец. В другое время, это всё художество потянуло бы на идеологическую диверсию, сегодня бы это назвали артхаусом. А тогда я просто расстроился. Ну, ничего – улыбается Лившиц: «Первый блин – на смывку!»
У мэтров я научился снимать «лауреатский» кадр. В то время на ТВ еще существовал такой недожанр, как «кинозарисовка». Время между передачами заполнялось такой расслабленной ленцой на бульварах, по которым под французскую музыку неспешно катили свои коляски мамаши, дети копались в песочницах и искрились фонтаны. Если справа или слева вверху картинки не хватало зелени для удачной композиции, обязанностью ассистента было оторвать ветку погуще и размахивать ею в углу кадра.
Ходят какие-то непонятные слухи. О сокращениях, реорганизации и прочая. Наверняка паникёры. Столько лет всё работает как часы, и вот тебе – нате! Не слушаем ерунду, работаем. Вот, идёт «покупатель». Режиссер с четвёртого (учебного) канала Казанцев. Собирает команду для поездки в Таллин, цель репортажа не открывает, намекает на сюрприз… Это ведь какое приключение намечается! (Ты даже не догадываешься какое, сынок!) Пожилой оператор Урусов недоволен. Он только и грезит о пенсии, как о блаженной Аркадии, как об Эльдорадо. «Вот выйду на пенсию!» – и лицо его сияет, и морщины разглаживаются. Он устал. Он работал с Сенкевичем и Дроздовым. Для передач «Клуб кинопутешественников» и «В мире животных» он тонул в болотах и вяз в песках. А теперь он вынужден со всеми вместе затаскивать смертельно пьяного Василия в купе. Он очень тяжёлый, мы общими усилиями укладываем его на вторую полку, но ноги Василия свешиваются, и команда любуется его носками. Никогда, ни до, ни после, я не видел ничего подобного, это было почти произведение искусства! Все дырки расположены вроде хаотично, но с каким-то скрытым смыслом, образуют сложный кружевной узор, завораживают. Под монотонный стук колёс съедена уже курочка в фольге, после пары варёных яиц похрустел во рту огурец. С набитым ртом спрашиваю:
– Эй, мужики, хотите анекдот?
– Валяй, трави.
– Короче, один эстонец пошёл за грибами и заблудился. Вышел к какой-то узкоколейке, смотрит, мужик на дрезине едет. Дрезина остановилась, грибник спрашивает:
–Даллеко лли до Таллина?»
– Нет не даллеко.
Поехали они дальше вдвоём. Едут час, второй, грибник спрашивает:
– А теперь, даллеко ли до Таллина?
– Теперрь очень даллеко!
По реакции публики понятно, что шутка с бородой, так что золотистый чай в граненых стаканах, мелодично звенящих в серебристых подстаканниках принесли очень вовремя.
– А вот мне очень даллеко до пенсии, – вздыхает Урусов.
– Ну-ну, не стоит унывать, горячие эстонские парни, – подмигивает нам Олежка. – Кто ни будь из вас раньше был в Эстонии?
– Мне приходилось, – свешиваюсь вниз головой с полки. – Только это было давно, мне лет девять было. У нас там родственники, и вот родители на машине к ним в гости поехали и меня с собою взяли. Тётя в Нарве живёт, так мы у неё остановились. Нарва мне понравилась, там много русских живёт, в общении проблем не было.
– А в других местах были проблемы?
– Даже не знаю, как это назвать. Отец снял квартиру в панельке рядом с Таллином и пошли мы гулять. Везде так зелено, живописно. Смотрим – вывеска сувенирного магазинчика. Сама лавочка – в полуподвале. Я за руку вниз по лестнице папу утянул, а там у меня прям глаза разбежались. Очень много красочных наклеек на прилавках. Тогда у нас очень модно было лепить их куда попало, даже просили тех, кто за границу ездил, привезти жвачку и наклейки. А в той лавочке были разноцветные яркие серии про гномов, и гоночные болиды, и зверушки, и какие-то логотипы неизвестных фирм. Но больше всего картинок с сине – чёрно – белым флагом. Он был и на домиках, и на машинах, и просто так. Вот отец и спрашивает: «сколько стоит вот эта наклейка?» В ответ – тишина. Он тогда: «а вот эта вот сколько стоит?» А продавщица – молчит и вот буквально сквозь смотрит, вроде как нас вовсе не существует. Я даже испугался немного, думаю – больная может быть. Пригляделся, вроде всё у неё нормальное, только лицо – как маска. Отец стоит и глупо улыбается, а палец на картинке, как приклеился. Тут другой посетитель зашёл, и говорит: «Тэрэ!». Тётка ему: «Тэрэ хоммикуст», ну и продала тому что-то. Вечером хозяйка квартиры, пожилая дама с завивкой пожарила нам картошечки, пришли гости какие-то. Сели за стол, отец всем вина налил, чокнулись, папа и говорит:
– Эти эстонцы совсем оборзели! Но – ничего, скоро мы их всех к ногтю прижмём!
А хозяйка, так вот, с бокалом в руке тихонько отвечает:
– Я – эстонка…
Отец смутился, – извините, пожалуйста, я не знал.
А она ему:
– Ничего страшного, мы привыкли…
Кроме Урусова, Олежки Казанцева и Василия с нами едет «звуковик» Андрюха-солдат. Тоже личность необычная. Высокий молчун, с мужественным лицом, тяготеет к стилю «милитари». Носит только камуфляж и обут в берцы. По Москве рассекает на собственноручно отреставрированном лендлизовском «Виллисе». Отлично разбирается в винтажном оружии. Думаю, в поздних девяностых ему было не скучно.
Дальше начинается и стремительно развивается мистическая спираль моего повествования. В Таллине в киноконцертном зале «Линнахолл», собрались на всесоюзный слёт колдуны, ведьмы и маги всех цветов. Почуяв накатывающую как девятый вал свободу, они организовали крупнейший шабаш. Именно тогда я понял, насколько креативно подходит Олег к подбору сюжетов и прекрасно, что судьба ещё не раз сводила нас для совместного творчества. А тогда, поначалу немного испугавшись такого нового в общественной жизни явления, я вскоре вошёл в обычный рабочий ритм, тем более что все эти мистики – мистификаторы старались казаться дружелюбными. Исключение составил один съемочный день, когда общество посетила очень сильная и злая ведьма Инга, и все попрятались и дрожали, и не у кого было брать интервью. В свободное время наша дружная пёстрая команда наслаждалась прогулками по центру Старого Таллина, накачивалась вкуснейшим пивом в кирпичных подвальных барах и хватала за лацканы чумазых трубочистов в высоких цилиндрах (на счастье). В последний день Олег совсем разомлел и потерял бдительность и вот тут-то он и попался в магические сети. Двое скромных маленьких, толстеньких магов, коих мы прозвали Бобчинский и Добчинский, продавали в холле со складного столика некие «модули», как они их называли. Это были листы бумаги, на которых были напечатаны концентрические круги, а в них чёрным были закрашены несколько секторов. Маги объяснили, что «модули» являются усилителями тонких и толстых энергий и подарили две штуки Казанцеву, для успеха в карьере, но строго наказали ни в коем случае не доставать их из непрозрачной папки до прибытия в Москву, иначе – жди беды! Олег был очень рад такому прекрасному подарку, сунул модули в сумку и сразу про них забыл. Последовали шумные сборы, разборки с гостиничным персоналом из-за бардака в номерах, лихорадочная погрузка в вагон и вот, наконец, безмерно уставший, я уснул под стук колес. Поздно ночью я проснулся от холодка, пробежавшему по позвоночнику и со странным предчувствием решил проведать товарищей в соседнем купе. Так и есть, в тишине и темноте мне предстала страшная картина. Режиссер, оператор, осветитель и звуковик лежали в разных местах в неестественно выгнутых позах с запрокинутыми головами и открытыми ртами. А на столике (о – ужас) лежали открытые «модули»! Не помня себя от страха, я заорал нечеловеческим голосом, воображая себе явление вселенского зла от эстонских Мерлинов, накрывшее моих друзей смертным саваном древнего колдовства. Тут же зажегся свет, все пришло в движение, и разом очнувшаяся компания, изумленно протирая глаза, стала выяснять, а на каком собственно тосте все так резко отрубились? Все сошлись, что пили за модули и за их будущее повальное применение. Урусов пил за скорейшую пенсию. А я получил штрафную, как поощрение за бдительность.
Трест, который лопнул.
Ну, может и не очень трест, но всё вокруг, как в тресте, строится на доверии. Доверили тебе штатив, вот и ставь его ровно. А где он? Вот, вроде тут стоял, и куда делся? Как украли? Да кому он нужен? Так, снимали вот здесь, общий план фабрики. С семнадцатого века никаких безобразий не было, даже в 1923 году, как артель организовали, даже в 1961, после переименования в Богородскую фабрику художественной резьбы, а как в 1993 вернули название «Богородский резчик», так вот – началось. В стране бардак и фабрику трясёт! Но не перевелись еще мастера своего дела. Значит, поиск штатива отложим, а камеру, после общего плана берём на плечо и идём снимать знаменитого Ивана Кузьмича. Он умеет Богородскую игрушку вырезать из куска дерева одним топором, без всяких ножей и стамесок. До сих пор у меня на полочке подаренный им медведь куёт, стучит себе молотом по наковальне. Слава о Кузьмиче по всему Сергиеву Посаду идёт, вот – золотые руки! Увлеклись, значит, съёмкой процесса производства, и крупными планами этих самых рук, а про штатив вроде совсем забыли. Позже стали искать его, народ опрашивать. Нашлись свидетели, которые видели, как его какие-то пацаны поволокли. Куда? Так к себе, в интернат. Скучно им, балуют по мелкому. С плохими предчувствиями идём в учебное заведение. Глядь, а штатив под окнами валяется, разбитый! Ну, конечно директор интерната зол, всех на уши поднял, пацанов нашли. А они что? Ну гуляли, ну в войнушку играли, глядь – тренога стоит. Будешь пулемётом! На крышу затащили, по фашистам отстрелялись, а как патроны кончились, чтобы врагу не досталась, треногу с крыши и скинули… М-да, история… Штатив – то был японский, для новомодного электронного «Бетакама», под тыщу «зелени» стоит. Пластик, да алюминий, не какой-нибудь старый деревянный. Камера на площадке задвигалась до щелчка и фиксировалась, а теперь площадка – в хлам! Болтается камера на основе, не закрепляется. А может к Кузьмичу? А Кузьмич, дедок хоть ледащий с виду, да – ухватливый! Покряхтел для виду, бороду огладил, повертел штатив так и этак, и ну за топорик свой! Нашел чурочку липовую, зимой с корня снятую, да три года сушёную и – тюк, тюк. Глядь, эвон площадочка новая, русским лесом пахнет, камера на ней, как влитая сидит, а чтоб не уехала куда, клинышком подпирается! Честь и хвала нашему мастеру российскому, японским басурманам нос утёршему. Он и медведям, он и курочкам, он и всему концерну «Сони» нос утрёт! Долго еще мы с этим комплектом по городам и весям колесили, нигде дощечка не подводила, пока клинышек не потерялся. А к тому моменту и «Телекинохроника» приказала долго жить. Да и плёночные Ацеэль и Аррифлекс на тот момент были практически мертвы, как шекспировские Гольденстерн и Розенкранц. Лопнул трест, в общем.
В кассе получает последнюю зарплату Игорь Бубенчиков. Это взрослый мужик, но считает, что ассистент оператора – это настоящая профессия и призвание, а с нами (салагами) ему было водиться за падло. Игорь плачет и размазывает слёзы по круглой ряхе.
– Как же он будет жить, бедолага, ведь он ничего больше не умеет! – сочувственно переглядываются кассирши. А ведь у людей были свои планы, появлялись новые творческо – эротические союзы. Когда Диана Птичкина вылезала из низкой двери киносъемочного «Рафика», она столь изящно изгибалась, что ее зелёное вязаное платье идеально облегало чудесные формы. Поскольку, кроме как на «Рафике» особо ездить на сюжеты не на чем, мало кого Птичка оставляла равнодушным. Она только заканчивала журфак, и беря интервью у директрис детских садиков частенько путалась в формулировках вопросов и то и дело слышала: «вы, наверное, имели ввиду… вы вероятно хотели спросить…» Но её природное обаяние с лихвой всё покрывало, ведь главное – смотреться в кадре. Вскоре Саня – Длинный на Птичкиной женился и зелёное вязаное платье теперь облегало округлившийся животик Дианы. А тут вдруг, общее сокращение, а как жить молодой семье? Почему мне помнится этот житейский сюжет? А в приложении к Сане – Короткому. Он занял у Длинного энную сумму денег и отдавать не собирался. Но, может и собирался, предварительно взяв денег у меня. Если помните Арчила Гомиашвили в роли Остапа Бендера, то легко представить себе и Саню – Короткого. С целью разжиться, он мне предложил встретиться в метро, привёз зачем-то «в подарок» пачку презервативов и запиленные винилы и при этом заговорщицки подмигивал. Я, конечно, от даров вежливо отказался. От юности моей не люблю мутных людей. Спустя несколько дней Короткий уволился и пропал. И вот Саня – Длинный буквально волосы на себе драл, не желая смириться с потерей крупной суммы: «он ведь был свидетелем на моей свадьбе, как он мог так поступить?!» (Будто это обстоятельство само по себе характеризует любого человека с чрезвычайно порядочной стороны).
Через некоторое время я попал в студию, где снимался видеоклип одной смуглой певицы. По сюжету она должна была, вихляя бёдрами, перемещаться по восточному базару, отвергая все предложения товаров, рук и сердец от назойливых торговцев, и в конце базара и клипа встречала любимого. Клип снимался с тележки одним длинным планом, на тележке стояла тренога, на ней – камера, заряженная дефицитным шестнадцатимиллиметровым «Кодаком», за камерой я узнал – его. В джинсовой бейсболке набекрень и сам очень джинсовый, Саня – Короткий выглядел круто и самодовольно. Одновременно позавидовав и порадовавшись за приятеля (ого, приподнялся Короткий), завис на подхвате до конца смены, даже взмок, катая тележку с Саней вдоль «базара», а после пропустили по пиву, вспоминая наших чудаковатых старых операторов и шутя про их анахроничные манеры и приемы киносъёмки.
– Скажи, Саня, а почему ты этот клип на плёнку, по старинке снимаешь? Всё телевидение уже перешло на видеокассеты. И дублей снимешь сколько угодно и результат виден сразу.
– Да ты что, чувак? Даже Амеры для своего MTV снимают только на шестнадцатимиллиметровый Кодак! На Бетакам только политбюро снимать. Все рожи бледные, безжизненные, картинка блёклая. То ли дело – Кодак. Кадр сочный, насыщенный. А за результат и качество я отвечаю, меня сам Кеосаян знает! Слушай, чувак, я там заныкал пару катушек. Есть кому загнать?
Потом прошло немного времени и желая узнать дату выхода видеоклипа я позвонил знакомым и узнал, что Саня Короткий получил денег, но умудрился запороть всю плёнку, снял всё в расфокусе, исчез, и теперь его все ищут. Вот ведь невезучий какой!
Совсем недавно я погуглил в яндексе и вот, что нашёл: Певица существовала и звали её (да, надеюсь и зовут) Диана Шагаева, а пела она тогда кавер на шлягер «Истамбул – Константинополь». Переснятая сцена с проходом по базару вошла в финальный монтаж, а дальше там такая фантасмагория, что лучше смотрите сами.
Флешбек №1. Детство. Семья.
Дед у меня был обалденный. Высоченный красавец, фронтовик, офицер ВВС. Да еще и сказочник. Десять лет подряд, с 1970 года (моего рождения), до 1980 года (своей кончины), он каждый вечер приходил к моей постели, садился рядом и рассказывал сказку, каждый раз новую, собственного сочинения. В основном это были истории про двенадцать гномиков. (Правда мило, что не гномов, а именно гномиков?) Его сюжеты захватывали и волновали, но голос дедушки, гипнотически убаюкивающий, неизменно и гарантированно меня усыплял. До того, почистив зубы и облачившись в пижаму, я нырял под одеяло и замиранием сердца прислушивался. Откуда-то издалека ко мне приближался голос деда Виталия, нараспев декламировавшего неизменную присказку: «маленький мальчик залез на диванчик, с диванчика на сундучок. Дайте в ручку пятачок!» В этом месте я протягивал ладошку, дед шебуршал в ней пальцами, собранными в щепоть, и волшебство начиналось. В конце семидесятых в нашей семье появился магнитофон, и вот тогда удалось через микрофон записать одну из сказочек на дрянную кассету, а хороших тогда еще не было. Туда же была записана исполненная мною песня, но услышав со стороны свой голос, я был настолько поражен его писклявостью, что надежно запрятал его и забыл – куда. Спустя годы эта советская кассета «МК – 60» нашлась (в отличие от голоса), но к тому времени магнитный слой с неё благополучно осыпался, а жаль.
Мы жили в трёшке, полученной дедом, в новом доме на четырнадцатом этаже. Из окна квартиры мама Лена наблюдала, как мы с её отцом в виде маленькой и крошечной фигурок степенно прогуливаемся по аллеям парка имени Гагарина, причём я, подражая деду, закладывал руки за спину, а если уставал, то он без всяких видимых усилий сажал меня на плечи. Ему это нравилось, и он часто катал меня по квартире из комнаты в комнату, а я обозревал интерьер с высоты, пока мне ещё не доступной. По выходным я любил забраться дедушке под бочок, и лениво водить рукой по его медалям, что рядами висели на настенном ковре. Они тихо и торжественно отзывались бронзовым звоном. Однажды, в 1976 году они зазвенели сами по себе, вместе с хрусталём в серванте. Люстры стали раскачиваться и дед Виталий, решив, что пришла пора помирать, лёг и сложил руки на груди. Однако необычную качку заметили все домашние и возникла нелепая версия, что началось землетрясение. Дед немедленно вскочил и стал руководить эвакуацией, которая закончилась, не начавшись, едва мы обнаружили дикую давку на единственной узкой лестнице нашей высотки. Пришлось всем, включая меня с плюшевым медведем в обнимку, вернуться обратно и сидя на стульях, словно на качающейся палубе корабля, надеяться на архитекторов и строителей нашего дома. Те не подвели, дом не пострадал, но жить стало тревожнее.
В начальную школу, которая была совсем рядом с домом, я ходил с удовольствием. Стараниями бабушки я уже в шесть знал грамоту и счёт, так что в первом классе мне нравилось, хотя и последующие не принесли мне проблем с успеваемостью. Мальчик я был спокойный, на переменах не носился, как угорелый, а когда одноклассники уходили в столовую, я оставался за партой и съедал свой завтрак, запивая чаем из термоса, или не запивая, в зависимости от того, разбился очередной термос, или нет. Я не ел со всеми из-за аллергии (или, как тогда говорили – диатеза) почти на все продукты. Проще было перечислить, что мне было можно. Когда гости с порога совали мне шоколадку, я убирал руки за спину и заученно повторял: «спасибо, но мне нельзя». На апельсины я смотрел как на яд, ложка мёда меня могла убить. Я ненавидел весну. Когда наступала пора цветения, я умывался слезами и соплями, с утра до вечера. В углах моего большого (в отца) рта вечно язвились «заеды» и мама ласково звала меня «мой Гуинплен». Наконец она отвезла меня в Филатовскую больницу, где пожилая еврейка стала втыкать в меня десятки игл, три раза в неделю. Взамен я ей предоставлял информацию о своих симптомах, в виде таинственных значков, подробно внесённых в специальную тетрадь в красной обложке. Вскоре новомодное иглоукалывание, или акупунктура, в сочетании с поеданием гадкого «мумиё» стали приносить плоды и рацион моего питания расширился. К тому времени я уже перешёл в третий класс и увлёкся лицедейством. Наставники мне доверили в школьной постановке играть крошечную роль скучающего кабачника, который ненавязчиво убалтывает Ивана сгонять за Жар-птицей. Я настолько вжился в роль, что немедленно был приглашён в Театральную студию при Доме Пионеров, причём единственный из всей труппы. На сцене мы погружались в магию. Каждое новое упражнение меня приводило в восторг.
Мы следовали друг за дружкой вдоль рампы и по каждому хлопку педагога принимали новые позы страха и ужаса.
С помощью пантомимы заставляли угадывать совершаемое действие.
С аппетитом «уплетали» поролоновую еду.
Повторяли все произнесенные ранее слова, добавляя новые, и совершали еще множество чудесных действий.
Как только мне стало казаться, что жизнь, наконец, заиграла новыми красками, в спортзале школы появился Михаил Алексеевич. Он обрядился в кимоно поверх красного спортивного костюма и объявил набор в секцию экзотической борьбы Дзюдо.
– Кто знает какие-нибудь приёмы? – гаркнул тренер. Нечистый дух меня дёрнул поддаться на эту дешёвую уловку, и я немедленно вызвался. Но видно тот, кто меня подтолкнул выйти вперед и попытаться свалить с ног тренера был так явственно виден, что тренер сразу задал вопрос: «что ты залазишь под меня, как чёрт под кобылу?» Я немедленно ретировался, но когда рассказал об этом случае дома, встретил необычное воодушевление.
– Решено, ребёнок должен стать дзюдоистом! – объявили мне своё парадоксальное решение домашние. Пока я совмещал посещение театральной студии с секцией борьбы, жить ещё можно было. Но вскоре меня поставили перед фактом, что со следующего года я буду учиться в другой школе, в экспериментальном спортивном классе, состоящем из одних мальчишек, на другом конце Москвы.
– А как же моя любимая театралка? – тоскливо спросил я.
– Придётся тебе выбрать одно направление, – отвечала мама.
– Я выбираю драмкружок.
– Нет, ты выбираешь Дзюдо!
– А это точно был я?
– Конечно, просто ты этого еще не знаешь, но в будущем скажешь «спасибо». Спорт укрепляет тело и дух, а от кривляния на сцене нет никакого проку.
Дедушка отнесся к скорым переменам в моей жизни с сочувствием. В этот вечер он особенно долго шаркал ногами, добираясь до моего диванчика в «большой комнате», а попросту – в гостиной. Грузно присел на край, пристально вгляделся в меня старчески слезливыми глазами, с добрыми лучиками по краям и начал свою присказку. Когда я протянул руку, то в ладонь мне, вместо привычной щепоти упала крупная тяжёлая монетка.
– Что это, дедушка?
– Это тот самый пятачок. Теперь настоящий.
– А зачем он мне?
– Завтра выходной, и этот день мы посвятим изучению Метро, а именно маршрута от Каховской до Новослободской. Я научу тебя спускаться под землю, покажу – где встать, чтобы не упасть на рельсы, куда зайти и прислониться, чтобы тебя не раздавили пассажиры. Покажу где делать пересадку на Белорусской, ведь сопровождать тебя в дальнейшем будет некому. А пятачок ты бросишь в турникет, и так оплатишь свой проезд.
– Дедуля, а сказка сегодня будет?
– Обязательно, но помни, что сказки иногда кончаются.
Под самый «олимпийский» новый год, а именно 31-го декабря, дед неожиданно умер, причём, как говорится: «ничего не предвещало». На самом деле «предвещало» и все пять сильных сердечных приступов незадолго до этого, означали то, что лопались слои аорты, один за другим и каждый раз могла помочь операция, но тогда еще не умели диагностировать аневризму. Мать была безутешна, даже бабушка Соня, кажется, не так убивалась. Хотя она и раньше много курила, а теперь она будто поселилась на кухне с сигаретой в руке. Начались траурные мероприятия, и мне маленькому, они казались чем-то невообразимым, я впервые столкнулся со смертью, и она меня шокировала. Я замкнулся в себе, лицо моё превратилось в маску, а мама трясла меня и требовала проявлений скорби. Я не понимал, чего от меня хотят, выслушивал обвинения в бесчувственности и не знал, как реагировать. Как-то раз, после очередного посещения могилы дедушки Виталия, точнее – ячейки колумбария с его прахом, мама с особой неприязнью оглядела мою сутулую фигуру и сказала: «какой неприятный у меня ребёнок, какой-то – «карлик Нос». Я немедленно ссутулился ещё сильнее.
Дома меня переселили спать в бывшую дедову кровать, напротив бабушкиной постели, что стояла в дальней комнате. Теперь вечером я уже не слышал шлёпанья дедовых тапок и любимой присказки, а прислушивался к стуку сердца. Мой разум был обременён знанием о тщете бытия, и казалось – оболочки моей аорты также лопаются одна за другой. Затем, в моём воображении книжный стеллаж отъезжал в сторону и моя кровать, закатывала меня ногами вперёд в жерло огненной печи, также как тело моего бедного дедушки.
Отец Володя мне деда заменить не мог. Сколько я не лез к нему с играми, он лишь криво сжав губы, смотрел куда-то сквозь меня, а если и учил чему-то полезному, то с криками и руганью, а затем прогонял, как ни к чему не способного. Впрочем, видел я его редко, лишь когда он возвращался в отпуск из далёкой Якутии, где зашибал «северную» деньгу, управляя отрядом вертолётчиков. Отдавая ему должное замечу, что семью он содержал в достатке, мы не бедствовали. На расстоянии он меня даже любил и присылал письма с обещаниями летних забав в стихах: «будем мы строить с тобой корабли, чтоб доплывали до дальней земли». По прибытии немедленно забывал об обещаниях, проводя в пьяном дыму с друзьями вечер за вечером. Я как-то услышал, что из воска можно лепить предметы. Нашёл свечку и не зная, как подойти к делу, рискнул отвлечь отца от общения. Он охотно откликнулся, взял в руки и стал мять и мучить эту свечу, пока она не рассыпалась в труху. «Не видишь, что ли, не лепится, ничего не лепится!» – кричал он мне в лицо.
Я любил болеть. Тогда даже отец мне улыбался, заглядывая – спрашивал: «как ты?» И не дождавшись ответа, выходил вон. Тогда ко мне возвращалась моя добрая мама, поила меня чаем с малиновым вареньем и шептала ласковые слова. На ночь она пела мне колыбельные со своим особым придыханием и включала уютный ночник. Я плыл на волнах жара и блаженства и засыпал.
Всё чаще, по вечерам, после работы мама и бабушка подолгу сидели на кухне в облаках сигаретного дыма. Софья Ивановна раздражённым и монотонным голосом что-то выговаривала Елене Витальевне и в чём-то её упрекала. Та лишь оправдывалась и плакала, потом в слезах уходила к себе и закрывалась. Бабушка еще некоторое время молча сидела и загадочно улыбалась.
Мамины мигрени участились. Меня не пускали к ней в комнату, когда она, изнемогая от боли выла, закусив подушку. Я сидел за стеной, слушал равномерный стук, с которым мама билась головой о стену и ждал, когда приступ её отпустит и она, наконец, уснёт.
Подобно тому, как луч солнца золотого, вновь показывается нам во всей красе из-за туч, после каждой чахоточной зимы и слякотной весны наступало бодрящее лето. С наступлением каникул вся семья начинала сборы в Казань, где жила мама отца – бабушка Надя. Она владела половиной домика в дачном посёлке, который я постоянно видел в своих сладких грёзах. Едва в открытое окно начинали тянуться сладкие ароматы прелой земли, я умолял закрыть форточку, иначе: «меня выдует в Зелёный Бор». Году этак в семьдесят пятом сборы на поезд были отменены в связи с важным событием. Отстояв очередь и получив заветный ордер на приобретение автомобиля «Жигули» одиннадцатой модели (ВАЗ 21-01 с форсированным двигателем), семья торжественно прибыла на автостоянку, где на нас дружелюбно смотрели круглыми наивными глазами сотни необъезженных «копеек». Предстоял нелёгкий выбор цвета – жёлтый или голубой? Жребий был брошен и впервые мама, папа и Алёша загрузились не в душное купе поезда, а в салон с запахом «новая машина». С тех пор мы уже каждое лето часов пять утра выезжали из дымной Москвы, а часов в одиннадцать вечера нас уже встречала казанская бабуля на кухне со своими неизменными пирогами с луком и яйцом, с малиной, с яблоками, с рисом, с картошкой и прочее слюнотечение. В Зелёном Бору с родителями происходило волшебное преображение. Мама снова превращалась в ослепительную красавицу и в купальнике на волжском пляже притягивала взгляды восторженных мужчин. Рядом с ней мускулистый отец в очках – «пилотах», снова выглядел героем – авиатором. Он учил меня плавать и ничто в моём неумении не вызывало у него раздражения. Мама, глядя на наши водяные забавы заливисто смеялась и сверкала на солнце жемчужными зубами. Позади нас, за песчаной полосой, за сосенными посадками, на нас одобрительно глядел густой лес, сидя как в театре на возвышающихся террасами холмах и призывно махал зелёными руками… Да, такое было время…
Ступень Вторая. Выписка из трудовой книжки: 01.06.1992. Творческо – производственное телерадио – общество «Радар». Принят на должность телеоператора сценарно – проектной студии.
Служу Советскому Союзу.
После того, как «Телекинохроника» закрылась, начался долгий период моих скитаний по бесконечным телекоридорам. Поминая Фараду и его «ну, кто так строит», я стучался во все двери унылого "олимпийского" корпуса с неясными намерениями. (А, кстати, ту сцену из фильма "Чародеи", снимали именно там). Наконец, за одним из белых прямоугольников мне повстречались вежливые люди, которым я отрекомендовался кинооператором, что, конечно, было чистым блефом. Очень вежливо мне предложили немедленно выехать с ними на съёмки интервью с высокопоставленным генералом. От таких предложений не отказываются! Нежно обнимая редакционный «Бетакам» и пытаясь вспомнить, какие кнопки на нем нажимать, я оглянулся на табличку на двери крошечного кабинета. На ней было написано: Телерадиостудия «Радар», редакция программы – «Служу Советскому Союзу». Ого – ничего себе! Тут позвольте небольшую справку. Дело в том, что современному читателю эта уставная фраза знакома, но название такой передачи уже никто не помнит.
Справка: «Служу Советскому Союзу» – еженедельная телепередача «о воинах и для воинов", выходившая на ЦТ по воскресеньям в 10:00, сразу после передачи «Будильник» (с повтором по понедельникам). Просмотр телепередачи был рекомендован, ни много ни мало, ГПУ Армии и Флота. Время для просмотра телепередачи в воскресные дни отводилось в распорядке дня каждой советской воинской части. «Служу Советскому Союзу» была самой рейтинговой телепередачей в Советском Союзе после информационной программы «Время» (была даже такая команда: "рассаживаемся на просмотр") – её смотрели около 30 % телезрителей («Время» – 55 %).
На тот момент популярность передачи была уже на излёте, редакция занимала крошечную комнатушку без окон и дверей, в которой было не повернуться. У стены стоял огромный катушечный магнитофон, за которым стоял зелёный человечек в форме майора и отчего-то воровато зыркая по сторонам, быстро монтировал радиоверсию передачи. Прослушав фрагмент записи, он вытягивал плёнку и ножницами, вырезал неугодный кусок, выбрасывая его в корзину, а стыки склеивал. На меня он не обратил никакого внимания и смотав свои обрезки на катушку, смотался и сам. Я не заметил, чтобы он ладил с моими будущими компаньонами, всегда безмолвно появляясь без шума и так же исчезая. Его повадки походили на шпионские и перед последним своим исчезновением он успел мне шепнуть:
– Ты смотри, будь осторожнее с этими хмырями.
А вот Димочка и Валерчик (так они мне представились) были людьми открытыми. За пять минут до того, как я залихватски предстал перед ними, они обсуждали, где им взять оператора, поскольку некий Вольдемар опять запил. Потому и разглядывали сейчас меня изучающе, но не очень придирчиво. Я как раз недавно очень удачно прикупил в переходе высокие шнурованные ботинки, заправил в них болотного цвета «бананы», а поверх турецкого свитера «с орлом» надел прямого кроя куртку цвета хаки, так что мой внешний вид, думаю, сыграл решающее значение. А внешний вид Димочки и Валерчика произвел на меня поначалу противоречивое впечатление. Очень уж они странную пару составляли, сидя вместе за одним столом (студия была очень тесная). Если Димочка, будучи военкором, был просто по-девичьи красив, обаятельно улыбаясь и хлопая на меня огромными ресницами, то крупноголовый и круглолицый Валерчик пугал меня совершенно зверским выражением лица. Впрочем, как я узнал вскоре, нрава он был тихого и кроткого. Ну, вот, раз я им так вовремя подвернулся, то они меня и взяли собой. В принципе, Валерчик, как выяснилось, мог и сам снять сюжет, он это умел, но предпочитал вести организационные работы, а камеру недолюбливал, поскольку больше привык ощущать на плече РПГ и прочие «базуки». Ехали мы на сюжет долго, но только из-за того, что надо было попасть на особо охраняемую территорию и нас много раз проверяли и шмонали на различных КПП. Это было особо замечательно, с учетом того, что Димочка и Валерчик меня впервые увидели только сегодня. Вся эта кутерьма меня сильно напрягала, но ясно было, что назад пути нет и надо этот шанс отработать по – полной. Так что в кабинете генерала, восседавшего за длинным столом я нашел лучшую точку, зафиксировал по уровню камеру на штативе, приблизил трансфокатором и откатил назад картинку (дабы не съехать вбок при записи), экспонометром выбрал тёмные участки. Потом разогнал эту темноту портативным софитом, микрофон поставил так, чтобы он не лез в кадр, но при этом не фонил при записи и еще пуще расстарался, всячески демонстрируя, что дескать я – ого-го! Камера, мотор, Димочка задает вопросы, генерал обстоятельно отвечает, из его речи выстраиваются победные реляции, Димочка важно кивает и согласно машет ресницами. Все прошло как маслу, в этом я убедился, просмотрев запись в машине, по пути в студию, через черно-белый видоискатель «Бетакама». Но вот, что-то я упустил, беспокойно думалось мне тем вечером перед сном…
На следующее утро, гладко выбритый я, спозаранку, в нетерпении, примчался в студию. Димочка вежливо, снисходительно улыбался, а вот Валерчик отводил взгляд, но, когда кидал его на меня, буквально прожигал насквозь. Кассета была уже заряжена, цветной монитор замерцал, и о ужас, с него на меня воззрилась сине – фиолетовая физиономия на аквамариновой шее, которая торчала из голубого мундира!.. Так вот, что я упустил – не взял баланс белого цвета. Первые электронные камеры, несмотря на свой большой вес и габариты (а ещё и аккумулятор приходилось носить отдельно, на сумке через плечо), были ограничены в функционале и не могли самостоятельно отличить дневной свет от искусственного. Цветовая температура дневного освещения составляет в среднем 5500 Кельвинов, а широко тогда использовавшиеся лампы накаливания – 3200 этих самых Кельвинов. Наш глаз, а точнее мозг, мигом меняет синюю уличную картинку на жёлтую домашнюю, а вот электроника начала девяностых этого не умела. Генерал сидел в помещении, а камерой до того кто-то снимал на улице, а я её не перестроил. А делалось это так; перед объективом помещали лист бумаги и нажималась специальная кнопочка, вот и всё. В общем – резюмировали Дима с Валерой – все с тобой ясно. Исправляйся, учись, набирайся опыта. В штат не возьмём, но на сюжеты будем вызывать, и платить – сдельно. По рукам? Вот и славно!
Надо заметить, что мне сделали хорошее предложение. В целом денег выходило больше, чем, когда я работал ассистентом кинооператора. Немудрено, так как трудно тогда было найти работу, на которой бы платили меньше восьмидесяти, ну или ста рублей. Кроме этих унизительных рублей еще и приходилось сносить обзывательства, типа – «старший помощник младшего дворника». Всё решительно в прошлом! Пошла серьезная работа, сплошные выезды и командировки, но есть одно «но». Надо постараться не спиться. Пили эти суровые люди самозабвенно. В одной воинской части после дневных забав в стиле «на поле танки грохотали», я едва успел вытереть пыль с объектива, как в штабе, где нам выделили комнату для оборудования, пронеслась весть о вечернем банкете в честь «тевизионщиков». Тут же мимо нас стали буквально бежать к выходу все сотрудницы штаба. Первыми, логично, что быстрее бежали те, у кого ноги подлиннее. За ними семенили те ноги, что покороче и даже почтенные матроны с одышкой, не стесняясь седин, бодро стучали каблуками по лестницам. Мне бы тогда уже смекнуть, что к чему и скоротать время в подсобке, но – нет, попёрся я с Димочкой и Валерчиком на этот адский «банкет». Поляна в зале для торжеств была накрыта конечно знатная, но закусывать у бравых вояк было, видно, не в чести. Они стали, соревнуясь в скорости и краткости произнесения тостов стремительно надираться. Причем хлестали неразбавленный спирт из неопознанных огромных бутылей. Я не сразу опознал их содержимое и махнул полстакана не глядя, но сразу пожалел, поскольку башню сорвало знатно. Дальше мне оставалось лишь глазеть через свое искажённое, как в кривых зеркалах восприятие за нарастающей энтропией, не в силах ни на что повлиять. Тела защитного цвета разной высоты и плотности бурлили, перекатывались, обнимались, махались и валились вокруг в нарастающем темпе безумного танца. В уши лился монотонный гул и дикие выкрики, состоявшие из бесконечно перемежаемых конструкций из одних и тех – же междометий и гениталий. В какой-то момент стала ясна подоплёка дневного массового дамского побега, так как в одном из неприметных помещений была обнаружена несчастная жертва, причем опознана в своем гендере по тонкому писку. Масса галантных кавалеров немедля устремилась на писк и излила весь арсенал комплиментов и признаний, а некоторая часть наиболее возвышенного офицерства изволила немедля стреляться на дуэлях. Пискле удалось, не без ущерба для обмундирования вырваться из амурных сетей и выпрыгнуть в окно (кажется, было не высоко), где ее немедля подхватили и унесли в ночь. Я глянул на своих товарищей, но не обнаружил ни тени смущения, как видно, все происходящее было им не в первой. На красивом лице Димочки вообще играли грёзы, будто он в настоящий момент был далеко отсюда, в неких благоухающих садах. Валерчик – же был предельно сосредоточен, как в гуще боя и склонившись сообщил мне на ухо военную тайну: «держись, братан, с утра выезжаем БЖРК снимать». – «Бэжеерка» – проблеял я и немедленно уснул, упав лицом в салат…
Будильник
Были и другие съёмки. В периоды простоя, когда не было звонков от Димочки с Валерчиком, я брал измором дышавшую на ладан редакцию «Будильника». Они там не знали, чему теперь учить и как воспитывать молодежь, лишившуюся руководящей роли Всесоюзного Ленинского Комитета Советской Молодежи и выдавали в свой утренний воскресный эфир унылую пургу. Субтильная корреспондентка Танюшка, с бурыми кругами вокруг, глаз брала меня на съёмки каких-то тухлых и душных тусовок. Время было предновогоднее, и едва вынырнув на свежий воздух, Танька, дико озираясь, вытащила из-за пазухи хлопушку и бахнула из неё (для веселья) под ёлкой. Если бы не эта сцена, всё, что мы наснимали сегодня и гроша выеденного не стоило. Из-за соседнего куста пялился Ильяс. Я успел заснять еще шапку снега, которая на обрушилась на Таньку, а она еще успела хрипло прошептать унылое «ура», прежде чем мы запрыгнули в служебный «Рафик», улепетывая от ментов. Настроения не прибавляло ещё и то обстоятельство, что меня всюду преследовали дикие зенки этого оператора Ильяса, которыми он буравил меня всякий раз, когда контора «Будильника» прикрепляла меня на выезд с Танюшкой. Он был в неё по уши влюблен, постоянно болтался где-то рядом и нашёптывал угрозы. От следующего выезда с этими Ромео и Джульеттой я отказался под предлогом: «чума на оба ваших дома, (пока не стал) я кормом для червей».
Но, вернёмся к господам офицерам. Эх, БЖРК! Едет себе через лес вполне себе товарняк. Мелькают цистерны, теплушки. Вдруг поезд тормозит, у «рефрижератора» откидывается крыша, из-под неё вылезает черная «рука» и сдвигает в сторону провода (при наличии). Потом в полный рост встаёт ракета и как жахнет на многие тыщи километров! Это не те ракеты, из пустых баллончиков для сифона, набитые магниевой стружкой, марганцовкой и бертолетовой солью, что пускали мы пацанами в Измайловском лесу. Похмелье мое как рукой сняло при виде эдакой мощи. Ай да «Служу Советскому Союзу», материальчик, что надо будет. Надо заметить, что американцы этой штуки всегда больше всего боялись, потому как неизвестно где она и когда. Требовали при Горбачевской разрядке и разоружении их первыми попилить, и вроде как даже… Но много лет спустя мне один ракетчик сказал, что – ни фига! Держи карман шире!
В одной ракетной части Димочка захотел для материала отснять синхрон с одним старлеем, который вечером обещал нанести секретный визит с целью, (за вознаграждение, конечно) вскрыть все пороки и язвы, а также масштабы хищений и злоупотреблений. Весь вечер Димочка маялся, как перезревшая невеста, и взмахивая ресницами жаловался: «ах, как мне неудобно, ведь я толкаю человека, по сути на должностное преступление, возможно с ущербом для его карьеры». Валерчик нежно обнимая Димочку за плечи шептал ему на ухо:
– Терпи братан, ты знал на что шёл. Помни, профессия журналист – вторая по древности после проституции.
… А старлей так и не явился.
Когда весь материал был собран и смонтирован, а в титрах фильма «Куда стартуют ракеты» гордо появились мои имя и фамилия…
– Стоп, а почему это «второй оператор – Алексей Зотов»?
– А потому, что Валерчик тоже много наснимал, да еще и раньше тебя приступил. И вообще титры идут поверх его феноменального плана длинной трещины в асфальте, символизирующей глубокий раскол между армией и народом! – Ну, хорошо, ладно, пусть так. А когда эфир – то? Это ведь культовая программа, миллионы людей увидят. Чего вы переглядываетесь? Надо же своих предупредить, друзей там, родственников. Как не будет эфира? Кому-кому продали? БиБиСи? Это моя доля в долларах? Скока-скока?! Триста?! Ого, настоящие, хрустящие триста баксов! Я их раньше никогда и в руках- то не держал! Мужики спасибо, от души!
Флешбек №2. Убашка.
В конце восьмидесятых годов я часто проводил время в одном волшебном месте. Я его так называю потому, что именно там возникало множество странных случаев и необычных встреч. А для жителей Нагатинского района, конечно, ничего такого экстраординарного там нет. Хотя старожилы уверены, что близость музея – заповедника «Коломенское» с его густыми историческими мазками по живописной местности накладывает свой отпечаток на их жизнь.
Если тебе семнадцать лет, так хочется гулять, особенно когда занятия в Медулище (так мы сокращали название техникума) закончились и погода хорошая. По всей Москве нет лучшего места для знакомства с девчонками, чем Нагатинский затон. Здесь река Москва плавно огибает этот полуостров, и поворачивает от Перервинского плёса опять к затону, но уже Кожуховскому. Большая вода забирает весь негатив и девочки становятся общительнее. Как-то раз, Отрошин, Будкин и я, едва встретившись вместе у метро Коломенская, сразу прицепились к нескладухе в джинсовке, увешанной разноцветными значками.
– Как тебя зовут? Не, ну как тебя зовут?
– Убашка!
– Рубашка?!
Нескладуха была занята тем, что жевала сразу две пластинки жвачки одновременно, и от этого её дикция временно пострадала. Вместо ответа она постучала ногтем с зелёным лаком по железному значку на лацкане варёной джинсовки. «Любашка» – прочли мы на розовом кругляше. Поначалу она показалась нам букой, но когда, наконец, жвачка была выплюнута, Рубашка (мы отказались звать её по-другому) оказалась вполне компанейской. Вдоволь нагулявшись по Кленовому бульвару, наше пацанское трио утомилось и напросилось к Рубашке в гости. Она охотно согласилась, благо, идти было недалеко. В квартире никого не оказалось, родители были на работе. В большой гостиной Рубашка усадила нас на три стула, которые поставила вдоль стены и выдала по кружке пахучего травяного чая. Сама она торжественно зажгла на противоположной стене два необычных светильника (они призваны были изображать свечи, в их витых колбах мерцали и переливались оранжевые огоньки). Затем Рубашка открыла крышку пианино «Элегия», стоявшее по центру стены меж призрачными бра, установила ноты на пюпитр. Как-то глубоко вздохнула и заиграла Шопена. Все двадцать семь этюдов мы в тот вечер, конечно, не услышали, но играла она долго. Нас так растащило, что мы просили ещё и ещё. Вероятно, именно такой вечер принято называть томным. Конечно, наша неопытная исполнительница устала, и мы с благодарностью откланялись, тем, чтобы потом еще не раз заглянуть к нашей музыкальной Рубашке на мерцающий огонёк.
Девушка пригласила трёх парней, которых видела первый раз в жизни к себе домой, чтобы поиграть им на фортепиано. Такое было время.
Ступень Третья. Выписка из трудовой книжки: 31.12.1992. – Уволен в связи с окончанием срока действия контракта.
Кино про это.
Ползая по бескрайним лабиринтам муравейника Телерадиокомплекса Останкино, то и дело натыкаешься на знаменитостей и медийных персон, а в колоссальных павильонах точно по графику снимаются яркие шоу. На часовую передачу уходит до шести часов времени. Пот льет ручьём с ведущих и массовки, и съёмки то и дело прерываются для протирки и поправки грима, перестановки слепящих софитов и передвижки камер. Можно бочком протиснуться через высокие раздвижные двери, которые разграничивают пространство этих павильонов, позволяя регулировать площадь и оказаться с тыльной стороны роскоши. Флуоресцирующие и сверкающие декорации с изнанки могут забить в тебя занозу с палец толщиной и исцарапать ржавыми гвоздями и торчащими саморезами. Таков мир производства гипнотических грез для сомнамбул по ту сторону экрана. Проголодавшись, можно отлично отобедать в любой столовой, которые есть почти на каждом этаже. Но важные дела решаются не там, и даже не в душных кабинетах без окон, а в полутёмном кафе на цокольном этаже, где дамы в кокошниках варят крепчайший кофе по-восточному, для тех, кто работает в ночную смену. Успевая продавать бутеры и пирожные, буфетчица краем глаза всегда заметит, в какой из пяти турок закипает кофе и успевает передвинуть ее в соседний угол песочного поля. Турки гоняют, как игроки в пляжный волейбол, успевая закипеть до трёх раз, прежде чем густую кофейную массу из них разольют по чашкам сотрудникам со слипающимися глазами. После употребления этого напитка глаза гарантировано не сомкнутся до утра. Вот тут как раз и время ловить нужных людей и мутить делишки. Хорошо, если встретятся братья Казанцевы. Они везде шныряют и всегда в теме.
– Слушай, есть один человечек, он там затеял что-то, но никто не знает – что. Ищет не засвеченного оператора, я ему тебя отрекомендовал.
– Да уж, кто-кто, а я в свое время ни одного метра не засветил!
– Смешно. Но с ним не шути, он вообще без чувства юмора. Вот видишь, в тёмном углу сидит с тёлками. Иди, знакомься.
– Знакомиться с тёлками?
– Да ты сегодня в ударе! Надо будет тебя в нашей юмористической рубрике задействовать.
Олежка Казанцев хихикает себе в пшеничные усы и, как это только он один умеет, показывает этими же усами направление для моего движения, так как в телекафе все углы – тёмные.
Пашук (так он отрекомендовался и с тех пор не ясно, имя это или фамилия), оказался чрезвычайно угрюмым типом с глубоко посаженными глазами под густыми бровями. Он коротко навал мне сроки проекта, сумму вознаграждения и назначил время и место встречи. Технику обязался подвозить и забирать сам.
Сначала я подумал, что поскольку здесь регулярно проводились кинофестивали «Женщины кино», то в «Доме Ханжонкова» я буду снимать подобное мероприятие. В зале присутствовало жюри, сцена «Электротеатра» была оформлена шариками и цветами, и даже, кажется, лозунгами. Под аплодисменты (представиться), на сцену вышли все участницы конкурса разной конфигурации, в легкомысленных нарядах. Это настораживало. А дальше стало происходить нечто странное, поскольку ведущая назвала участниц «мастерицами художественного раздевания», что те и демонстрировали с разной долей собственной выдумки и куража. По очереди выходя на сцену, они под романтическую музыку советских композиторов плавно изгибались и в процессе фривольного танца ловко избавлялись от элементов туалета, оставались в чем мать родила, а после окончания номера быстро собирали в охапку разбросанное и убегали за кулисы. Жюри довольно гудело и выставляло оценки.
– Пашук, что за действо я такое сейчас отснял?
– Называется – «советский стриптиз». У него большие перспективы. Думаю, со временем его форма и подача изменятся. Кассету вытащи и отдай мне лично в руки.
По пути к метро у памятника Маяковскому я нагнал стройную блондиночку, выступавшую третьим номером. Она волокла пакет с призовым Шампанским и позолоченный кубок.
– Позвольте выразить восхищение лично вам и исполненному вами номеру! Вы так изящно порхали по сцене в этом розовом невесомом платье и далее – без него! Фея, нимфа!
– Ах, оставьте ваши пошлости! Я и без них чрезвычайно раздавлена глубиной и степенью своего морального разложения. О, Боже, как низко я пала! Нет более мне прощения!
И тургеневскую барышню засосала толпа, а затем поглотила преисподняя подземки.
В следующий раз мы приехали в спальный район и поднявшись по заплеванной лестнице, с трудом протиснулись в хрущевскую однушку. На крошечной кухне Пашук интервьюировал какого-то кабана без шеи и в майке «алкоголичке»:
– Через несколько лет, когда ты будешь как Ларри Флинт или Хью Хеффнер сидеть в просторном офисе в небоскребе, или в собственном коттедже с бассейном, как ты будешь вспоминать сегодняшнее время?
Кабан раскраснелся и довольно почесал брюхо.
– С удовольствием!
Камера и софиты были перемещены в комнату, всю ширину которой занимала огромная кровать, на которую, едва я успел включить запись запрыгнул какой-то голый чувак и неизвестно откуда вынырнувшая тоже голая девица. Чувак хлопнул ладонями по матрасу, будто отдавая команду и они без промедления начали совокупляться. У них вроде уже отработанная постановка была. Так-сяк, наоборот и наизнанку, все в очень быстром темпе. У меня аж видоискатель запотел, ведь я стремился не подвести заказчика и снимал не только со штатива, но и сплеча, и с рук, а комнату заливали ярким светом четыре пятисотки изо всех углов, так что пар стоял столбом.
– Эх, нам бы такую камеру! – мечтательно чесался кабан, – а то на этой «вэхаэске» не видно ничего.
– Пашук, а это что мы такое наснимали?
– Думаю, что это «советская порнография», но не уверен, что в таком виде у неё есть перспективы. Кассету сюда давай.
Потом он пропал на неделю, потом мы снимали синхрон с безвкусно одетой кикиморой в пафосном ресторане. Выходило так, что она держала там притон. Мамка качала ногой в ажурном чулке, хлопала ресницами – щётками и глубоко затягиваясь, томно вопрошала:
– Пашук, а тебе это все вообще – зачем?
– Я ведь говорил, это будет фильм «Секс в СССР».
Кассету отдал. Деньги получил. Пашука больше никогда не видел и не встречал.
Ветераны
Олег Казанцев вообще отличный, славный парень, не покривлю душой. Роста невеликого, коренастый, чрезвычайно шустрый. Говорит напористо, но все слова, которые он произносит, никого не могут обидеть или ранить, поскольку проходят сквозь жёсткий фильтр его пшеничных, с лёгкой рыжинкой усов. Они разжижают его прямолинейные высказывания и звучат, как мурлыкание довольного жизнью кота. Было дело, позвал он меня отснять воспоминания ветеранов в преддверии празднования Дня Победы, что девятого мая, и всучил печатный инструктаж от заказчика, как именно должна проходить съёмка, чтобы результат был гарантированно принят. Федеральный канал собирался вставлять эти небольшие интервью между передачами и раскидал заказ разным исполнителям. Задача состояла в том, чтобы картинка была стандартизирована. Приступив к чтению сего двухстраничного опуса, я сначала был в недоумении, затем, дочитав, вовсе изумился.
– Олег, ты серьёзно считаешь, что написавший эту, с позволения сказать "инструкцию", этот канцелярист и крючкотвор имеет хоть какое – то отношение к творческим процессам? Так снимать, это ведь себя через колено ломать, позориться только!
– Не будем вдаваться в дискуссии, есть инструкция с печатью и подписью (как видишь, не последнего человека), так что давай, выдвигаемся, у нас сегодня три адреса.
– Хорошо, я буду исходить из того, что все операторы будут следовать этим установкам.
Ветераны в медалях были – что надо. Такие байки травили – заслушаешься. Они старались не упустить ни одну деталь и двигая мимическими морщинами, снова и снова переживали героические годы своего славного фронтового прошлого. Подробно сверяясь с "инструкцией", я чуть не с рулеткой выверял расстояние от объектива до лица, от затылка до стены с ковром или обоями. Свет – только фронтальный, слева и справа, никаких теней. Ну вот, как на паспорт, залюбуешься, что за картинка!
Весь праздник я провел в обнимку с телеком. Передачи то и дело перемежались недлинными записями, на которых ветераны в свободных позах, вполоборота, элегантно подсвеченные рисующим светом, который выгодно подчеркивал их неизбывный героизм, рассказывали свои истории.
– Олежка, сегодня уже десятое, а ни одного эфира с нашими не было, как это понимать?
– А так и понимать, что все наши плёнки они похерили.
– Как, вся работа коту под хвост? А что хоть сказали?
– Сказали, что ты не оператор, а говно, и тебе не то, что камеру, а ссаной тряпки нельзя доверять.
– Но ведь я их "инструкцию" выполнил?! С печатью и подписью!
– Да ты бы ее в трубочку свернул и в жопу засунул, а снял бы по-человечески! Инструкции для того и нужны, чтобы их нарушать!
И вот ведь не поспоришь и не обидишься, ведь звучит это все от Казанцева ласково, как мурлыкание сытого котика, даже тянет улыбаться в умилении.
Флешбек №3.
От Спасских ворот музея – заповедника Коломенское, до бюро экскурсий ведёт пешеходная дорожка вдоль проспекта Андропова. Лежит она ровно, покрытие для восьмидесятых неплохое, но под небольшой уклон. На скейтах мы с Дюшей Манько упражнялись обычно у самих Спасских ворот, на большой асфальтированной площадке. А тут ему вдруг вздумалось прокатиться вниз до метро по этой дорожке. Это был очень рискованный трип. Советский скейт, будь то – таллиннский «Rula», белорусский «ЖМЗ», или даже казахский «Зафак», это в любом случае не комфортабельный современный лонгборд. Поскольку другу я доверял, то без опаски устремился за ним, вскоре даже обогнал и потому не видел, как Дюша соскочил с доски, сообразив, что скорость скоро достигнет критической. Оглянувшись и не увидев за собой никого, я сосредоточился на том, чтобы удержать равновесие на предстоящих мне еще паре сотен метров, с учетом того, что тормозов у скейтборда нет. Самым опасным участком впереди мне представлялась полоса из крупного гравия, лежавшая поперек спуска. На удивление, колёса и подвеска не подвели, проскочили как по маслу и вскоре движение доски стало замедляться. Вырулив на ровный участок, я увидел впереди небольшую группу иностранцев, с интересом (как мне показалось) наблюдавших за мной. Глазели на меня, впрочем, они просто с опаской, гадая, кого из них я надумаю сбить первым. Не желая ни в кого врезаться, я совершил роковую ошибку, спрыгнув со скейта на ходу. Тело моё по инерции устремилось к иностранцам и бесполезно мельтеша ногами, через несколько метров я позорно растянулся на брюхе перед гостями столицы. («O my God»!) Тут и Андрюша подоспел. Оправившись от болевого шока, я обнаружил себя в неизвестном подъезде, перед неизвестной дверью, а Андрей принимал из рук неизвестной дамы трёхлитровую банку с водой, йод и бинт для моих окровавленных ладоней.
В первом попавшемся подъезде девушка открыла двум незнакомым парням и вынесла всё необходимое для первой помощи. Такое было время.
В другой раз Дюша привёл меня на вечеринку к малознакомой девчушке, по фамилии Розова. В нашей ДЮСШ Свердловского района раньше были две секции; Дзюдо и Художественная гимнастика. Многие из нас – дзюдоистов знавались с «художницами» (грезя их шпагатами) и Розова была одна из них. На той тусовке у неё было весело, но тесновато, так, что компания вскоре стала расходиться. Под вечер остались только мы втроём, вспоминая дискотеки в школьном спортивном лагере. Стоял тихий летний вечер и солнце спокойно садилось за кроны клёнов на одноимённом бульваре. Розова, устав от духоты и шума вышла с нами, пройтись до автобусной остановки. Едва мы успели выйти из подъезда, она испуганно вскрикнула, вспомнив, что захлопнула дверь, а ключи остались в прихожей. Дома никого не осталось, а родители девушки должны были вернуться только на следующий день. Но как она хлопала своими большими голубыми глазами, в которых уже стояли слёзы, сколько отчаяния в них было! Решение пришло мне в голову сразу, как только я заметил, что рядом с окном Розовой проходит водосточная труба. Подёргав её крепления и понадеявшись на свой небольшой вес, я полез вверх по водостоку, пережил несколько нестабильных моментов, но вскоре достиг четвёртого этажа хрущёвской пятиэтажки. Там я смело шагнул на подоконник и стал, как змея, вползать в открытую форточку. Только тут до меня на секунду дошла шаткость моего положения, поскольку я понял, что застрял в этом небольшом прямоугольнике. Всё же, вес верхней половины тела с головой перевесил зад с ногами, и я ввалился в залу, расколотив при падении пару горшков с цветами. Не спеша, потирая поясницу, прошёл в прихожую и открыл дверь изумлённой хозяйке квартиры. Изобразив усталость, я поинтересовался, кто это ко мне пришёл. Шутка была – так себе, и я её не стал развивать. Наградой за подвиг мне послужил только особый розовый взгляд Розовой, в глазах которой отражалось закатное солнце, заглянувшее в окно. Конечно, я бы не отказался, если бы гимнастка мне продемонстрировала шпагат или, на худой конец – мостик, но выражение благодарности на лице девушки быстро сменилось вопросом: «что это было; отвага, безумие или всё в одном флаконе?» А это просто были молодость и кураж. Такое было время.
Ступень Четвертая. Выписка из трудовой книжки: 11.03.1993. – Акционерное общество закрытого типа «Торговый Дом ЛЛД». Зачислен на должность менеджера рекламного отдела. 01.06.1993. – Принят на должность менеджера по TV и радио.
Проклятый Джаланов.
Вопрос: как люди держали связь до эпохи мобильной связи? Ну нельзя же всерьез воспринимать те странные проводные телефоны с дырявыми дисками. Не будет никакой дурак возле него сидеть постоянно. Надо и в туалет, и водички попить, и собачку выгулять, это всё если не на работе, не на даче, или в отпуске. Правильно, общаться надо полагаясь на случай. Отсюда обилие слёз в произведениях русских классиков. Приехал некто, с кем уже и не чаял встретиться, ну как тут не всплакнуть?
– Во, Олег, привет! Как хорошо, что я тебя встретил! А ведь я тебе обзвонился! Где ты был, что делал?
– Куда ты мне звонил, на Аэропорт? Бесполезно, у меня там даже аппарата нет, провода из стены торчат. Ладно, раз ты мне попался, слушай. Есть один отличный проект, точнее задание, точнее работа, неважно. Просто слушай, что надо сделать…
Стояла прекрасная московская осень. Обычно мутно – белесое небо очистилось и на его аквамариновом фоне засверкали начищенной медью тополя. Среди еще не оголившихся крон я с трудом выискивал нужный мне номер на стене зданий. Чрезвычайно запутанная нумерация из сочетания литер и цифр меня совсем закружила. Огромный гостиничный комплекс близ метро Владыкино состоял из однотипных красно – кирпичных зданий и в одном из них я наконец нашел нужный мне офис. Табличка "Корпорация ЛЛД", мне ничего не говорила, да и Казанцев толком ничего не объяснил. Тем не менее, даже несмотря на опоздание (ничего, нас тут сразу никто найти не может), собеседование прошло на ура, и я был принят на должность "менеджер по теле и радиорекламе", под начальством директора рекламного отдела Джаланова.
– Как "менеджер"? – стучал маленькими ногами Казанцев, – я ведь обо всем договорился! А этот?! Всего на день раньше пришел и он – директор? Кто он такой вообще? Проклятый Джаланов! Хорошо, всё равно делай, о чем договорились.
Но сам Джаланов и не знал ничего про присвоенный эпитет, просто смотрел на меня своими грустными миндалевидными очами. Ему бы девушкой родиться, с таким нежным личиком. Но ниже была длинная шея с кадыком и худое высокое тело, которое Джаланов нервно бросал из стороны в сторону, когда рассказывал мне про корпорацию, в которой нам предстояло вместе трудиться. Она, оказывается, состояла из кучи разных контор. Верхушкой был "ЛЛД – банк", и к нему прилагался некий депозитарий "Единение". Банк финансировал "Страховую компанию – ЛЛД", "Торговый дом – ЛЛД", "Ваучерный фонд – ЛЛД". А еще были "Дизайн бюро ЛЛД" и "ЛЛД – Авто". На последних надо остановиться особо. Просто торговать "Жигулями" хозяевам корпорации было скучно, и дизайнер Гера Зарянкин придумал пригнанные из Тольятти машины изменять до неузнаваемости, а затем продавать как "Лада ЛЛД". Восьмёрке удаляли крышу, рихтовали, сглаживали углы и получался типа "кабриолет". Причем благодаря красиво изданным в "Типографии – ЛЛД" буклетам и участиям в профильных выставках он неплохо продавался. Также поступали и с "Ульяновцами". Не поступавший ранее в открытую продажу военный "УАЗик" вдруг хлынул на рынок и стал осуществленной мечтой охотников и рыболовов. В "ЛЛД – Авто" их перехватывали на лету и навешивая красные мускулистые обвесы и прочие канделябры и люстры, кенгурятник, высокую стеклопластиковую крышу и впаривали страждущим авантюристам. Стоило такое изделие как самолёт или около того. Точнее – 4000000 рублей. По сорок штук таких авто за год в Медведково собирали. Пластик зимой лопался и отваливался, но от скандала спасали такие опции, как эргономические сидения и гидроусилитель руля, что тогда было просто воплощённой фантастикой.
Всё что я узнал в первый день работы было только вершиной айсберга, и голова моя кружилась от обилия информации. Мы с Джалановым прошлись по бесконечным коридорам по мягкому серому ковролину и за каждой дверью встречали аккуратно одетых людей за новенькими светлыми рабочими столами. Все это очень контрастировало с моим опытом, который я накопил с детства и юности. Это был поток, смывающий серость и устанавливающий новую реальность, которая раньше можно было видеть в фильмах про "заграницу" и на глянцевых страницах зарубежных журналов. Поначалу наш рекламный отдел делил площадь с "Туристическим бюро ЛЛД". Его сотрудников вечно не было на месте, зато неизменно восседала в огромном кожаном кресле их руководительница Анна Шабалкина. Красивая, высокая, без намёка на улыбку, она и сидя смотрела как-то насквозь, а когда вставала в полный рост и вовсе прожигала взглядом. А пока она сидела, в этом своем экзотическом цветистом пончо, то постоянно курила под включённым на всю мощность кондиционером.
Рядом со столом Анны на тумбе темнела коробка с телефонной трубкой и переливалась огоньками. Мне очень понравился этот большой чёрный аппарат, я хотел всё время с него названивать, но за мной выстроилась недовольная очередь. Мне вежливо объяснили, что это чудо – машина называется "факс". И если нужно кого-то вежливо послать, то нужно сказать, чтобы он отправил своё предложение факсом. Из особой же вежливости, можно сохранить тонкий листочек, который вылез из машины в особой толстой папке, подождать месяц и текст исчезнет сам по себе, ибо таковы особенности термобумаги. Факс может послать всё и вся, но деньги им переслать не получится. Через пару дней я совсем освоился и занялся тем, что постоянно извлекал из факса разные "уникальные" предложения и "реагировал", точнее составлял разной степени вежливости отказы, так как бюджет не резиновый. Но тонкие листочки всё равно складывал в папку, для отчётности. Телефон у меня на столе постоянно звонил, но поскольку был таким же суперсовременным, как и вся оргтехника, "звон" его напоминал не то бульканье, не то курлыкание и не раздражал слух. Слух раздражал матричный принтер, он отвратительно жужжал, как бормашина или майский жук, поднесённый к микрофону. В радиорекламе того времени, в которой предлагали купить в офис более современный струйный принтер, использовали именно этот мерзкий визг, после чего истошный женский голос визжал тем же тоном: «да выключите его кто-нибудь!» Документы на печать отправлялись из новейшего компьютера с двести восемьдесят шестым процессором и потому печатались быстро, минут за пять.
Звонили по телефону мне обычно с разными экзотическими предложениями. Однажды правильный мужской голос в трубке начал говорить с разными акцентами, тональностями, модуляциями.
– А хотите, я заговорю с вами голосом героического ковбоя?
– У вас удивительный талант, а чего собственно, вы хотите?
– Как, что? Я могу помочь вам озвучить любой радио или видео ролик!
– Хорошо, я запишу ваш номер, а как вас звать?
– Запишите – Всеволод Абдулов.
В то мутное время даже именитые артисты, даже после роли в «Место встречи…» перебивались в хлеба на воду, вот и искали любой приработок. Бартер также процветал. Один знаменитый спортивный комментатор согласился упомянуть "ЛЛД" в своих комментариях. В качестве поощрения заказал литые диски для Нивы. Мы с Джалановым загрузили их в разъездной "ИЖ-Каблук" и привезли комментатору на дом. Почти без разговоров отдали, тот подмахнул договор, и мы отчалили.
– А почему он одно упоминание обещал, ведь дисков четыре? – нарушил я молчание.
– Точно! А чего ты раньше молчал? – изумился Джаланов. Я пожал плечами. Вялый он был директор, и я с ним рядом терял бодрость. Тем не менее он был хорош тем, что не грузил меня и мне можно было спокойно составлять медиаплан (красивое новое слово). На выделенную на месяц сумму я формировал рекламный бюджет и распихивал эфиры, исходя из поступавших предложений. Ну а дальше, на подпись одному из близнецов Лариных. Которого застанешь на месте. Я лично их так и не научился различать, да они и сами не стремились различаться. Недаром они назвали свою контору сокращенно от "Ларин, Ларин и Друзья". Причем с этими «друзьями» лучше было вообще не встречаться, такие там были протокольные рожи. Приток капитала в корпорацию явно был мутным, а других вариантов тогда и не было. Первый Ларин назначил себя генеральным директором, второй – тоже. Оба они любили раздавать интервью молоденьким корреспонденткам, и весь офис просматривал эти откровения в записи, в торжественной обстановке. Из динамиков телевизора слышалось откровение:
– Мы с братом развиваем перспективные виды российского бизнеса и всегда принимаем важные решения сообща! Мы не какие-нибудь братья Карамазовы из романа Достоевского "Идиот»! – Я открыл было рот с целью замечания, но еще не успел ничего сказать, как на меня со всех сторон зашикали.
Оба Ларина делили немыслимой роскоши кабинет, в который не было хода никому, все дела решались в приёмной. Если, будучи в приёмной посмотреть направо, то через приоткрытую иногда дверь в кабинет можно было видеть жуткий оскал на морде, распластанной на полу медвежьей шкуры. Налево из коридора дверь вела в комнату отдыха, в ней был аквариум с губастыми рыбами во всю стену, видеомагнитофон с телеком и колоссальный кожаный диван, на котором Ларины шпилили секретаршу Наташку. Если этого не происходило, то каждый сотрудник мог взять у Наташки ключ и насладиться на диване релаксом (без Наташки). Обычно телекомпании предоставляли видеоотчёт о размещённой рекламе на видеокассетах. Они скапливались у меня на столе, но просмотреть их не было возможности нигде, кроме как в комнате отдыха. Вот, значит взял я как-то очередную кассету со стола, пошёл, воткнул и тут меня обратно в отдел позвали. Ответил на важный звонок, возвращаюсь и вижу, что все уборщицы бросили уборку и сидят со своими швабрами и тряпками на кожаном диване и смотрят телек, а на экране – дичайшая германская «дасистфантастиш»! У всех зрительниц лица красные такие, как после бани, и глаза сверкают. Из этого можно было сделать тогда только один вывод, что не ладится у уборщиц личная жизнь (или наоборот). А скоро и сам Ларин прибежал в отдел, где, мол моя кассета, я тут на столе забыл? А я ему: "не извольте беспокоиться, «Басф» в комнате отдыха, в видаке, подготавливает атмосферу, для вашего релакса"!
Вообще мы ладили. Памятуя об данном Казанцеву обещании и отрабатывая протекцию, я регулярно ходил к Лариным и рассказывал о том, какую прекрасную передачу Казанцевы снимают. Программа "Визитная карточка", легко и остроумно повествует о новых видах бизнес – деятельности, молодых и перспективных предпринимателях, и передаче совершенно необходимо заполучить генерального спонсора. Ларин важно кивал круглой очкастой головой и подписывал договор. А потом приходил Джаланов и говорил, что передача – полный отстой, никто её не смотрит в такое неудобное время, да еще и на никому ненужном "учебном" канале. Что братья Казанцевы – бездарности. Олег еще ничего, а Сергей вообще пропойца и долго они со своим шлаком не протянут. Ларин (причем иногда другой) договор расторгал. Олег Казанцев потрясал кулачком и злобно шипел в усы: "Проклятый Джаланов! Ну, хорошо… Скажи-ка, завтра не Наташкина смена? Значит, до обеда будут свободны". Уже с утра следующего дня братаны ввалились с булькающим портфелем в правую дверь и к обеду спонсорство было продлено на год. Ларины уснули до вечера на медвежьей шкуре, Олег утащил Сергея на закорках, а Джаланова уволили в тот же день за безынициативность и некомпетентность.
Сегодня с утра ловлю на себе заинтересованные, иногда сочувственные взгляды. Меня вызвал к себе "Батя". Заботливые сыновья устроили своего отца на должность административного директора и ходят слухи, что он лютует. В условиях тотального дефицита я уже успел обзавестись зелёным в клетку пиджаком и рыжими штиблетами из "Торгового дома ЛЛД", так, что на аудиенцию прибываю при параде, но не без мандража. Кабинет оказался крошечный (не уважили Батю) и по нему суетливо перемещается кучерявый старичок с пухлыми щечками, вполне на вид добродушный.
– Вот развели бардак, понимаешь! – бросает он на ходу, на меня, впрочем, не глядя. – Вот выделили тебе самую современную видеокамеру, передового японского формата вэхаэс, понимаешь, "Панасоник". Ты должен пылинки с неё сдувать, а где она сейчас?
– В сейфе, сдана под расписку! – Чуть не во фрунт вытягиваюсь я, чувствуя бывшего службиста в особых вкрадчивых интонациях.
– А кассеты вот почему валяются безнадзорно? Нашел вот, в комнате отдыха, видно, что казённая, дорогая, "Басф", понимаешь, а не надписана! Проверял её?
– Содержимое кассеты проверено, потому и не надписана, принадлежит лично вашему сыну Михаилу.
– Как это? – "Батя" наконец оставляет свое хаотическое перемещение и изучающе меня разглядывает.
– Запомни, сынок, самое главное – это фиксация и систематизация. У вас же молодых память короткая, однодневная. Ничего не помните. Вот эта кассета, понимаешь, тобой снята аж позавчера и не надписана, опять же! Пиши на ней маркером: "Вечер в ресторане "Каприз", нумеруй и в компьютер номер заноси. У вас же молодых память короткая, однодневная. Ничего не помните.
– Да-да, я понял уже, при вас подписываю.
Пишу: «Презентация в ресторане "Каприччио", июль, 1992 год».
Панорама.
Как хорошо откушать маминых скворчащих котлет! С пылу – с жару, со сковороды, прыгают они в тарелку к своим друзьям; пюрэшке и горошку. С набитым ртом делюсь с родителями подробностями своих рабочих будней.
– Представляешь, ма, оказывается, нет смысла напрямую выходить на редакцию какой-нибудь из программ и просить разместить у них рекламный ролик. Они заламывают несусветную цену. Нужно найти агентство, которое выкупило у них наибольший объем эфира и тогда воткнуться будет тем дешевле, чем массивнее у этой конторы закупка.
– Сынок, я всё равно не могу взять в толк, чем ты там у себя занимаешься в этой самой «элэлде»! – хлопает на меня глазами мама. Отец, так просто больше молчит, но старается изо всех сил изобразить понимание и старательно морщит лоб. Он уже давно завязал с северной романтикой, осел в Москве и занимается расследованиями авиационных катастроф. У него два высших технических образования, он своими стальными, как клещи руками вцепляется в вибрирующий штурвал и поднимает в полёт многотонную винтокрылую машину, но ему сложно понять природу нарождающихся коммерческих отношений. Отцу вспоминается воспитавший многих советских романтиков фильм "Над нами южный крест", герой которого, мальчишка, будущий полярник, страшно стыдится своей бабки, жизнь положившей на его воспитание и убегает от неё огородами, когда та спешит на базар, потому, что она – спекулянтка (!).
Матушке, темы, которые я развиваю, также не близки. Она – хирург на приёме в кабинете клиники обслуживающей авиационный завод, целыми днями вскрывает гнойники и абсцессы, которыми в изобилии страдают на производстве работяги собирающие "Сушки". Своего сына хотела бы видеть тоже в белом халате, но я, честно отучившись в медулище (так ласково мы называли своё образовательное учреждение), и отслужив "доктором" в армии, повесил халат на вешалку, видимо навсегда.
– А вот вчера буквально, я думал, что закрыл важный вопрос, а всё равно получил по шапке от руководства. Дело в том, что месяц назад, по договору, который я продвигал, одна агентша получила через меня очень крупную сумму для того, чтобы Масляков десять раз упомянул "Торговый дом ЛЛД" в "КВН". И вот после этого она исчезает и месяц от нее – ни слуху, ни духу. Я с ног сбился, всё Останкино и Шаболовку обшарил, она как сквозь землю провалилась. Утешало меня всё это время – то, что по странному стечению обстоятельств (как мне казалось) этот договор никто особенно не отслеживал. И вот, когда я уже думал, что мне крышка, она вдруг сама звонит, извиняется и возвращает всю сумму полностью, сославшись на изменившиеся обстоятельства и особенности характера Маслякова! Я конечно сразу все закидываю обратно в бухгалтерию и бегу лично к Кучину – коммерческому директору, потому, что уже ходили некие слухи. Хотел я выглядеть героем, у которого всё под контролем, но услышал от него прямо противоположное мнение.
– То есть кто-то целый месяц крутил наше бабло, поднялся, вернул займ без процентов, не выполнил оговоренные условия контракта, и ты этим доволен? – вопрошает меня Кучин. – А я вот совсем не доволен, ни тобой, не твоими контрагентами. Иди и впредь тщательно проверяй подрядчиков, заручившись визами юротдела, а не то в следующий раз я тебя не приму, а сразу отправлю в отдел финбезопасности. Вот такая мне, мама, наука впредь.
Мама роняет вилку, отец опрокидывает рюмашку. Всё молча. Убираю посуду, иду к себе в комнату, закрываю дверь, слышу приглушённый голос матери: "Что ты всё молчишь, иди поговори с сыном, ты разве не понимаешь, что у него стресс и он подвергает себя опасности"? Папа, который знает, что значит подвергать себя опасности, рискуя превратиться в фарш, не справившись с авторотацией, тихонько заходит, садится и вздыхает: "Вот ты всё странными делами увлекаешься. Но я тобою доволен. Пока доволен". Отец уходит, а мне приходится задуматься, что он на самом деле хотел сказать. Еще бы ему не быть довольным, ворчу я про себя. Ведь в доме, благодаря мне, появляется техника, которую здесь отродясь не видели. То микроволновка, то аудиоцентр, то видеоплеер. Последний я накануне приобрел по подозрительно небольшой цене в ларьке на ВВЦ, отстояв небольшую очередь. Двое молодых парней бойко торговали подозрительными коробками с надписью "VHS Pаnorama", а сочетание этих первых трёх букв тогда оказывало на всех магическое воздействие. Получив наконец вожделенный аппарат, разумеется без всяких чеков и гарантий (по обычаям того времени), я робко поинтересовался: "а что мол, если"? В ответ, доверительно наклонившись к моему уху, румяный барыга сообщил, что есть два варианта. Плеер или не включится вовсе, или заработает и это будет уже навсегда. Мне повезло со вторым вариантом, и эта "Панорама", хоть и давала дрянную картинку, но и до сих пор исправно фурычит. А ведь до этой покупки – (Ларин старший – "Батя" был прав в своих подозрениях), я частенько приносил казённую камеру домой и не только снимал на неё домашних, но и использовал её для воспроизведения видеокассет.
Отец, конечно, поддавшись всеобщему коммерческому энтузиазму, тоже пытался барыжить, но без особого результата. Однажды он привёз домой штук сто чёрных кожаных курток и пытался отдать их торгашам Москворецкого рынка на реализацию. Все они, как один отказались, поскольку, на поверку куртки оказались частью лётного обмундирования, но даже если бы это было не так, всё равно их казённый пиджачный крой давно устарел. Еще Петрович забил антресоль пластиковыми элементами для модного «иппликатора Кузнецова», которые ещё надо было куда-то пристроить, чтобы их пришили на повязки. Эти царапки с шипами так и сыпались из мешка сверху и оказывались то в тапках, то на кресле, а то и вовсе в постели, будто у них были лапки и они расползались, и впивались неожиданно в незащищённые места.
Наши деньги не лезут в карман.
Прав был Цой. Те деньги не лезли в карман, а только в пакеты. Чтобы рассчитаться с поставщиком услуг мне приходилось спускаться в подвал, где была касса и долго слушать тарахтение машинки, отсчитывающей голубенькие и бирюзовые бумажки с развивающимся триколором. Они слагались в пачки, которые скреплялись резинками и складывались в башенки и столбики. Все это укладывали в коробку и отдавали мне. Я тараканил эти мешки и коробки на общественном транспорте и отдавал разным хорошо знаемым, или малознакомым людям. С тяжелым сердцем я расставался с ароматными пачками и лелеял надежду на скорую встречу. И не выдержав долгой разлуки, они ко мне возвращались, правда с изрядно поредевшими рядами. Я спускался в метро у получал пакет с деньгами, которые составляли моё "агентское вознаграждение", которое составляло до двадцати процентов. Дело в том, что тогда я не видел вообще никаких препятствий для получения этих "вознаграждений". При прочих равных условиях я быстро научился выбирать из обильной массы предложений те, что сулили личную выгоду. Собственно, личное обогащение любыми способами было основным нарративом формирующегося общества. Комплексов относительно того, что я наношу ущерб компании я тоже не испытывал, поскольку деньги в ней заводились непонятным магическим образом. Если бы я хоть раз увидел заморенных рабочих впахивающих на производстве в три смены, или унылых замученных крестьян, у которых я отбираю их крохи, я бы тут же отбросив сомнения с презрением заявил, что не приемлю подобных неприличных заходов. А в реальности деньги лились рекою в "Банк ЛЛД" от коммерсов, легко отдававших кредиты за быстро реализованное турецкое барахло. От предприятий, перешедших в собственность в результате скупки активов. От оплаченных страховок из "ЛЛД страхование", премии на которые не всегда выплачивались под разными предлогами. От продаж крутых иномарок в "ЛЛД Авто", появлявшихся неизвестно откуда на фоне сообщений о повальных угонах. Да и тех же обклеенных пластиком "УАЗиков", впаренных лохам втридорого. И еще много откуда, конечно же и из вполне законных источников, просто вовремя и грамотно разработанных, а значит, мочиться против ветра было совершенно бессмысленно. Этот несвежий финансовый ветер раздувал пожар инфляции, разогревал конфликты на подвижных границах страны и дул в спины стучащих касками шахтёров, сидящих на кремлевской брусчатке. Пока миллионы граждан некогда "великого и могучего" заваривали чай третий раз по кругу, сытые сотрудники "ЛЛД", стремглав бежали в обменники, после каждой зарплаты, меняя "деревянные" на "зелёные", чтобы сохранить хотя бы часть их покупательской способности, поскольку курс на вывесках обменников постоянно менялся. От 417 рублей за доллар в январе, до 1247 в декабре. Благо бежать было недалеко, ведь у "ЛЛД" была своя меняльная контора, с невыгодным курсом, но зато близко.
После Джаланова управление отделом рекламы приняла на себя Анна Шабалкина. Она всё также красиво курила под кондеем. Не пытаясь особо вникать в тайные и запутанные потоки и процессы, она со словами "нафига мне это всё надо", сняла с себя это бремя и смахнула сигаретный пепел с пончо. А пока этого не произошло, Макс крутился вокруг неё и строил ей глазки.
– Что, Макс, растопил лёд?
– Нет, этот айсберг вонзился мне в сердце, но так и не растаял.
– Ну, вот ты подплыл, а она что?
– Ничего, только: «чего тебе, Максим?» И даже выражение лица не поменяла.
– Тогда смотри, как оно у неё сейчас поменяется.
Вальяжной походкой я подошел к Шабалкиной и положив заполненный бланк на стол, произнёс:
– Анна, подпиши отпуск, пожалуйста, я с Лариными уже согласовал. На две недели.
– Что за срочность? Едешь куда?
– Да, в США улетаю.
В этот момент Макс с завистью отметил, что выражение лица Ани действительно поменялось, с пустого на заинтересованное. В её карих глазах, не недолгое время возникло удивление, более того, она даже пропустила одну затяжку.
– Кстати, Анна, я там, возможно, буду встречаться с людьми из медиа-сферы, какого рода информацию у них получить, чтобы она пригодилась в нашей рекламной деятельности?
– Эээ, ну, например, … Какие-нибудь новые способы воздействия визуальных образов и коротких реплик на индивидуальное сознание. И на массовое, конечно.
Макс сидел на стуле у выхода из нашего обширного общего офиса и тоже удивлялся.
– Чего это ты ей такого понаплёл, что она застыла как ледышка?
– Правду, Максим, и ничего кроме правды.
Назавтра я улетел в США на две недели, где меня пытались заразить образом жизни безудержного потребления. Иммунитет сопротивлялся, но я всё равно заразился и по возвращении долго страдал от этой болезни.
Был один человек, который обвинил меня в нечистоплотности. Это был Герман Зарянкин. Назначили добряка Геру таким начальником, который начал с того, что стал также весьма тяготиться должностью. Попытался во всё вникнуть и упорядочить. Ему даже пришлось на время приостановить работу над дизайном очередного "Кабриолета Лада-ЛЛД" с новой синей полоской. И вот, вникнув, он дал мне очень важный совет – напутствие.
– Надо работать так, – сказал Герман, – чтобы было выгодно не только тебе, но и компании.
Я с ним совершенно согласился и на словах с жаром поддержал, сообщив что повесил бы этот отличный лозунг над столом у каждого менеджера. Гера как-то с жалостью на меня посмотрел и до меня вдруг стало доходить, что он имел в виду именно свою компанию. Этим же вечером я, в компании с ним, крепко напился на очередной "презентации", которая проводилась внизу, в банкетном зале. Презентовали первый выпуск профинансированного корпорацией журнала "Элита". Алексей Пьянов, бывший бессменный редактор журнала "Крокодил", очень походил на персонажа сказочника Андерсона из Шварцевской "Снежной королевы". Любезно согласившись стать главредом этого глянца, в тот вечер, поднимая бокал за бокалом, Пьянов был в ударе и сыпал эпиграммами.
– Тоской желудочной зали;та, ну а быть может – залита;, сидит и пьянствует эли;та, ну а быть может – элита;!
Ларины смеялись, всем было хорошо и весело. Журнал (в отличие от "Крокодила") не протянул и года. Такой вот – «Крибле-крабле-бумс»!
А что же Герман? Он той ночью не доехал до дома и смог добраться лишь на второй этаж, где и уснул в нашем отделе на ковролине. Поскольку роста он немалого, то и растянулся не под столом, а под двумя. Ухоженная бородка подрагивает, Герману снится новый гениальный логотип корпорации, или новенький Пежо, который ему подарили Ларины, но сразу отобрали братки, крышевавшие ЛЛД. Я укрыл его своим зелёным пиджаком. Утром он мне его отдал с благодарностью и написал заявление о снятии с себя полномочий директора рекламного отдела. Настал черед товарища Бачинского.
Хочу – хочу!
Именно так скрипучим голоском кричал маленький мультяшный дракончик в рекламном ролике "Торгового дома ЛЛД". Он летал по огромному ангару от стеллажа к стеллажу, сметая товары с полок. Кучин сказал, что хочет, чтобы этот ролик крутился по телеку столько же, или чаще, чем реклама "МММ". Хозяин – барин, я пихал его во все дыры и промежутки между передачами. Не уверен, что знаю зачем ему это было нужно, но думаю, что для банальной отмывки бабла. Дело в том, что этот самый "ТД ЛЛД" находился в соседнем корпусе гостиничного комплекса и занимал в общем-то небольшое помещение. Там до потолка были набиты полки, на которых вперемежку были накиданы одёжки, обувка и телевизоры. В то время многие павильоны на ВВЦ выглядели приличнее. Одна женщина, купившись на рекламу, из Балашихи на перекладных добралась до Владыкино и прямо в зале хлопнулась в обморок от увиденного несоответствия, так что ей пришлось скорую вызывать.
А наш рекламный отдел все расширялся, прирастая радио менеджерами, спецами по прессе и периодике. Когда остро встал вопрос о новом помещении, нас переселили в бывший банкетный зал. Он был задрапирован малиновым бархатом, над сценой сверкал дискотечный зеркальный шар. Слева от входа была настоящая барная стойка (за неё часто заходили сотрудники и чем-то булькали), а рабочие столы в хаотичном порядке расставили прямо на танцпол. Обстановка в такой фантасмагории для коллектива была, прямо сказать, расхолаживающая. Все ходили от стола к столу, травили байки, смеялись. Раньше рабочее место начальника было вместе с коллективом и это дисциплинировало, а теперь нового директора посадили в отдельном кабинете, а если быть точным, он сам для себя его вытребовал. Товарищ (а на новый манер – господин) Бачинский был грамотным советским управленцем, но в новой реальности не смыслил ни бельмеса. Он сидел взаперти и курил трубку, воткнутую меж моржовых усов, разбирал бумаги и недовольно фыркал. Иногда он выходил (вылитый лысый тюлень), прижимая к уху новомодный радиотелефон, и крутил головой на неподвижной шее, что-то нечленораздельно мыча. Меня он невзлюбил и ничего мне не подписывал, позиционируя себя эдаким оптимизатором. Тогда я решил окунуться в творчество на благо компании, сочинил и подписал у Лариных сценарий и крошечную смету рекламного ролика, выступив сразу ещё и режиссером, и оператором. Приглашённый из модного театра «Сфера» актёр играл суетливого воришку, который обнаруживал, что вскрытый им сейф пуст. За спиной у него появлялся охранник (настоящий, для экономии), с ленцой вопрошавший что-то вроде: «А чего это вы тут делаете, ведь все ценные бумаги давно в депозитарии ЛЛД»! Я уже предвкушал, как закачу вечеринку по поводу столь яркого творческого успеха, но Бачинский запорол мне весь медиаплан и всё пошло прахом, снятый и смонтированный ролик эфира не увидел. Вместо этого Бач сочинил некую лютую дичь, сам себе подписал смету на создание другого тридцатисекундника и доверил его снимать дорогому Мише Хлебородову. Очень дорогому. Он справился на ура, оттянулся по полной, и вскоре «шедевр» увидел свет и отправился в праймтайм. Ларины что-то заподозрили и вызвали меня, памятуя, что с меня спрос за теле-видео дела. Просмотр «нетленки» был организован с комфортом и вискарём. Также были приглашены иные ответственные лица, видимо с целью засвидетельствовать справедливость последующей показательной порки. На экране появился отвратительный бомж, одетый в мерзкие лохмотья. Крупный план с немытой физиономии, откатился на общий, засветив заскорузлые пальцы ног, торчащие из дыр в ботинках. Не вытаскивая рук из карманов порток, бомж дико вращал зенками и перекатывал чинарик из одного угла щербатого рта в другой. За спиной у него возвышалась трансформаторная будка с молнией, черепом и обязательной надписью «не влезай – убьёт»! Конечно же нищеброд немедленно туда залезал, прихватив с собой не менее отвратительную подругу. Следовали; искромётный взрыв, дым, разрушения. В результате метаморфозы на месте катаклизма перед нами представала обновлённая пара, с иголочки, как со свадебного торта. Идут титры и лого «Ваучерный фонд ЛЛД». Занавес.
Не буду подробно воспроизводить ненормативную реакцию Лариных. Никакое руководство не потерпит некомпетентных решений. В сфере рекламы особенно важно бережное отношение к потенциальной аудитории. Тыкать ограбленному населению в его вынужденную неплатёжеспособность просто неприлично. Особенно, когда собираешься у него забрать последнее. Ответ на вопрос – кто допустил глумление, был слишком очевиден, тем более, что у меня был с собой скопированный листок с Хлебородовской сметой, который и завершил карьеру товарища – господина Бачинского.
А из-за чего вообще сыр-бор? Все товарищи – господа, граждане, независимо от возраста и пола, могли получить ваучер в Сберкассе, предъявив свидетельство о рождении или паспорт. На этой бумаженции даже стоял номинал в десять тысяч рублей. Это была своя доля от раздела общего пирога – государства. Ваучеры продавали и покупали на каждом углу и активно собирали расплодившиеся «Фонды». Свой ваучер я стадно, простите – коллективно сдал в «Ваучерный фонд ЛЛД». Первое время я активно посещал собрания акционеров, на них с трибуны нас хвалили, за то, что мы не такие лохи, которые продали свой ваучер за копейки – по номиналу, а уж скоро все будем купаться в ваннах с шампанским и с золота есть. К финалу единогласно принималось решения отказаться от выдачи текущих дивидендов, а продолжать их инвестировать в сверхуспешные проекты «ЛЛД». Со временем собрания стали проходить всё реже, потом вовсе прекратились, а обещания, дивиденды и сами ваучеры растворились так, что и следа не найдёшь. Все вопросы разбивались об сочувственные взгляды, а если ответы и были, то в рамках «сам ещё ничего не понял»? Просто большинство предприятий к тому времени постепенно разорились. А ведь были такие люди, которые слышали про таких товарищей, которые знали таких везунчиков, которые их насобирали и выручили за ваучер «Волгу!» Волга тогда стоила девять миллионов рублей, а средняя зарплата была – пятьдесят восемь тысяч «деревянных».
А вот «новомодный радиотелефон» стоит отдельного описания. По сути это была трубка с кнопками и антенной, которая на расстоянии всего только нескольких метров связывалась с базой, в которую был воткнут телефонный шнур. Это был аппарат, стандарта DECT, который пришёл в дома на смену стационарному дисковому телефону, королю двадцатого века. Сотовые же телефоны уже были у «новых русских» и стоили бешеных денег, и выглядели иначе, были чёрными и маленькими, в отличие от массивных белых радиотелефонов с антенной толщиной в палец. Именно поэтому некие граждане, разгуливавшие по улице с этими домашними «пеналами», подвергались осмеянию, как дешёвые понторезы. Однако, всё не так просто. Однажды Макс приехал к нам в офис, вышел из машины, на которой вёз листовки, и как ни в чём не бывало, стал говорить с кем-то по этому «батону», с треском вытянув из него антенну. Его бы я никогда не обвинил в избыточном стремлении к очковтирательству, но всё равно немедленно потребовал объяснений. Дело в том, объяснил Макс, что это не простая трубка, а прокаченная. В ней стоит «граббер», который может подключиться к любой домашней базе, в зоне досягаемости. Сидит себе гражданин на первом этаже, чай пьёт, а под его окном некто очень хитрый говорит по его домашнему телефону!
– А если гражданин, допив чай, захочет позвонить и поднимет трубку своего телефона?
– Это будет не очень вежливо с его стороны, ведь тогда получится, что он подслушивает чужие разговоры. А в этих разговорах может быть что угодно. И интимные тайны влюблённых, и споры братков.
Батончик и МИМС
– И чего это вы все нашли в этих сникерсах? – удивляется Олежка Казанцев. – И охота тебе за него такие деньги отдавать?
– Да я, если хочешь знать, зарплату жду часто только для того, чтобы слопать этот батончик.
– Батончик говоришь? Хм, интересно.
В жизни медийной личности важно умение доводить любую мысль до абсурда. Вот и теперь огромный двухметровый батон белого хлеба из стеклопластика, который на заказ изготовлен в мастерской бутафории, взгроможден на багажник Жигулей и колесит по центру Москвы. Из окна машины снимаем изумленные лица граждан, которые вскоре появятся в эфире «Визитной карточки».
– Вот, что нам, своих батончиков мало? – патриотично вопрошает Казанцев прохожих, (кстати, хлеб стоил тогда 300 рублей) и сует им под нос микрофон в ожидании остроумного и находчивого ответа. Надо сказать, что у Олега вообще юмор прямолинейный. Если надо изобразить мозговой штурм в сильно накуренном помещении, то в кадре будет висеть настоящий топор. Но его «батончик» белого, линяет и плесневеет под напором сырого ветра, а «сникерс» и «марс» всё также призывно блестят за стеклами ларьков. «…и толстый, толстый слой шоколада».
Слюнки текут, но налика всё время катастрофически не хватает. Иногда, правда, меня выручает миниатюрная татарочка Эля. Она охотно платит мне небольшую, но всё же нужную денежку, за пустяковую услугу. Эля ценит во мне талант рифмача и заказывает мне речёвки, четверостишия и прочие вирши для радиороликов. Мне они даются легко, я вообще считаю, что стихотворная форма лучше усваивается, но тогда она особым спросом не пользовалась, и Эля появлялась реже, чем бы мне хотелось. Это сегодня можно наблюдать ренессанс стихосложения, но я никогда не позволял себе халтуру вроде: «покупаем продаём и немножечко поём».
А инфляция всё разгоняется до восьмисот сорока процентов в год и вскоре Ларин, Ларин и Друзья решаются на самую, пожалуй, отчаянную авантюру. Стартует рекламная кампания, которая призвана простимулировать продажи тольяттинского автозавода по удивительной схеме. Покупателю обещают выплатить ту же сумму в рублях, которую он потратил на покупку автомобиля, ровно через год. Продажи бьют все рекорды, а мы готовимся участию в крупнейшей автомобильной выставке «МИМС-93». Гера Зарянкин страшно волнуется и наводит лоск на «кабриолет», волнуясь, впрочем, больше о том, сможет ли он своим ходом доехать до экспозиции. Кабриолет добрался, а «УАЗ-31512» с гордой наклейкой на борту «LLD- corporation» заглох, его затащили на подиум на верёвке. Не спасли даже фары от «Москвича» и габариты от «четвёрки». «Батя» – Ларин старший нарыл где-то удивительный аппарат и торжественно передал его мне на «баланс». Это огромный и тяжелый видеопроектор «Сони». В ящике на колёсиках кроется ламповая начинка с тремя кинескопами и тремя линзами трёх цветов, которые проецируют общую картинку на огромный посеребрённый экран. Впервые эту красно-сине-зелёную схему применил еще фотохудожник Прокудин – Горский в девятнадцатом веке и на царские деньги отщёлкал пол России в цвете. Только упёртые западники думают, что формат RGB пришёл к нам «оттуда». Истоки всех величайший изобретений – в России! Но вот от этого японского «гроба на колёсиках» надо избавляться. Сажаю Наташку – секретутку перед аппаратом и снимаю в разных соблазнительных позах, затем размещаю иллюстрированное объявление о продаже в журнале «Элита». Наташкой активно интересуются, сбивают цену, а проектором – нет. Ну, значит ему дорога на МИМС, вот только что на нём показывать? Сюжетов о счастливых мужичках, выигравших «УАЗ-ЛЛД» в лотерею, из передачи «Визитная карточка» и рекламного ролика про безумца, выпрыгивающего из этой машины прямо в летящий вертолёт – явно недостаточно. Беру на выставку кассету с подборкой музыкальных клипов MTV, которую привёз из студенческой поездки (надо будет вам позже про неё рассказать) по США. Результат – ошеломительный. Если над тачками посмеиваются («о, зырь – у восьмёры крышу снесло»), то у проектора простаивают часами. Еще бы, год был богат на музыкальные новинки и видеоряд – залипательный. Тогда задавали жару Майкл и Джанет Джексон, Билли Джоэл, Мерайа Кэрри и Уитни Хьюстон, и конечно – «Дюран-Дюран». (Еще какие-то толстые темнокожие парни в обвисших штанах, но те не поют, а что-то бормочут и пальцуют, короче никому не интересно). В результате имеем прессу вроде этого: «Стенд ЛЛД удивил не только смелыми решениями в области автодизайна, но и демонстрацией видеопродукции, не имеющей никакого отношения к автоиндустрии».
А вот, что ещё интересно. На задворках «МИМСа» притулился невзрачный стенд с угловатыми машинами. Бывалые усатые шоферюги разбирали рекламные буклеты и с трудом вслух читали диковинные названия автомобилей.
– Не, ну ты глянь, Петрович, что за фигня, какие-то «Киа», какие- то не то «Хундаи», не то «Хёнде», ни хрена не разберёшь, кто их у нас с такими названиями покупать – то будет?
– Так ты сам гляди Ильич, тут вообще Ссангёнг какой-то. Так чей это отсек-то? Корейцы! Что там названия, это – ладно. Вопрос в другом. Чего они делать-то умеют, срамиться только приехали. Пошли отсюдова, вон там «Москвич» новый, на него «реношный» движок обещают ставить.
– Вот это дело. Погоняем!
Есть такое подразделение в ЛЛД, которое занято всем, что горит. Что-то вроде «Газнефтехимпромдобыча». Надо записать синхрон для «Визитной карточки» с директором этого подразделения. Я часто его видел в коридорах компании, но не лицом к лицу. Статьи его читал, сам их готовил для прессы и сделал вывод, что автор – толковый мужик. У меня нет никаких сомнений, что он всё правильно скажет на камеру, но Казанцев отчего-то нервничает. Я ставлю камеру на штатив и микрофон на стол. Олег, как всегда, когда он хочет замаскировать то, что говорит, бормочет в усы.
– Что?
– Я говорю камеру отодвинь и крупный план не бери.
– Да почему? Смотри, какие усы шикарные, но, если приглядеться, как-то странно вьются.
– Вот потому и не бери! – начинает раздражаться Олег. – И не пялься на него так.
– Да что с ними не так?
– Да потому, что они – пиписечные!
–…….?
– Ну, горел мужик, лицо горело. Это не усы вообще, а пересаженный фрагмент ткани с лобковой области.
Отпуск. Лирическая трагикомедия.
– «Сбежим скорей, сбежим туда, где птицы кружат, лаская небеса».
– «Давай сбежим, сбежим скорей, туда где море, где пальмы ждут гостей», – подхватывает Макс, и показывает серую бумажку с неразборчивыми печатями. Продолжая мурлыкать песенку Мазая, разглядываю бланк.
– И как нас пустят в пансионат по такой портянке?
– Так все наши студенты из РГГУ с такими будут, не ссы, тебя и Степана проверять не будут. Там в Адлере, такая высотка этажей пятнадцать, прямо на берегу, а заезд огромный, толпа. Я и Казанцевым на этот заезд путёвки продал.
– Так я тебе говорю, меня с вами при заселении не будет, я на день опоздаю, отпуск так подписали.
– Всё будет ништяк, мы за тебя впишемся, койку придержим.
Сочи встречают меня всеми пятью тысячами пятьюстами Кельвинов и таким количеством Канделл, что я инстинктивно полностью закрываю диафрагму и надвигаю тёмные фильтры на свои окуляры. Солнце обрушивает на меня еще дикое количество люкс. Но транспорт «люкс» найти нереально. Сажусь в двадцать первую «Волгу».
– Улица Ленина, 219, «Дельфин».
– Ээ, слущай брат, мигом домчим. Смотри какой аппарат, только двинули, уже сотня на спидометре.
– А сто двадцать – слабо?
– Как слабо – лабо? Тапку в пол, первый – пощёл!
И тут пришло время пожалеть об этой маленькой провокации, потому что «Волга», дико завывая, задрала острый нос прямо в небо и, похоже, что сам горе-водила не знал о таких особенностях аэродинамики своего винтажного авто. Олень на капоте рассекал облака, дорога исчезла из поля зрения. Из машины я вывалился, чуть живой. Мой бледно – зелёный, типично студенческий вид оказался очень кстати для оформления в номер, но в номере меня ждал неприятный сюрприз. Койка оказалась занята каким-то парнем из Ярославля.
– Он уже уходит, – заверил меня Макс и действительно, парнишка какого-то зачуханного вида с недовольным видом собрал свои манатки и отчалил. Усталый с дороги, после бессонной ночи в душном плацкарте, я рухнул в койку, даже не сменив постель. А надо было бы…
На следующий день в холл «Дельфина» ввалились в дым пьяные братья Казанцевы, а с ними какой-то клоун. Братья суют женщине – администратору скомканные путёвки, та с изумлением разглядывает помятых «студентов». Маленький Олег еще – куда ни шло, а двухметровый Сергей с его раскатистым басом, сколько не бьет себя в грудь, доверия совсем не вызывает. Клоун глупо хихикает и при попытке пройтись колесом – падает и теряет рыжий парик.
– А этот Олег Попов тоже с вами?
– Нет, послушайте, девушка, Олег – это я, а это – Барабошка, ему надо то ли в Лоо, то ли в Лазаревское, но эта ваша местная чача…
– Мы немедленно обеспечим сотруднику цирка качественную доставку на электричке до места проведения утренника, – рокочет Сергей, надёжный организатор. Клоун сдвигает красный нос на щёку, тянет гелий из шарика и поёт лилипутским голосом: «Олежка и Серёжка, да клоун Барабошка, весь вечер на арене и с ними в этой смене»!
– Так, мужчины, я вызываю милицию.
– А она уже здесь! – рапортует клоун и машет мягким полосатым жезлом.
– Серёжа, он так весь реквизит растеряет! Так, ты засунь ему всё обратно в розовые шаровары, такси ему вызови, а я порешаю всё со строгой тётенькой. Я чую, она любит денежку.
Вечерами Макс устраивает вечеринки в номере, угощая девушек спиртом «Рояль» разбавленным водопроводной водой и сиропом «киви». Он сам придумал этому сногсшибательному коктейлю название и вскоре сам получает такое же прозвище. По утрам лифт долго ползёт вниз с пятнадцатого этажа и со скрипом открывая двери впускает в себя девиц с заплывшими глазами, которые тычут в моего друга пальцем и вопрошают:
– Максим?
– Максим.
– «Водкаджус»?
– «Водкаджус».
Дальше все едем молча, борясь с дурнотой и икая. Кое как вползая в столовую, ищем свой стол в огромном бесконечном зале и ждём, когда всё увеличиваясь, из далёкой точки на горизонте к нам доедет тележка с пюрешкой, размазанной волнами и сосисочкой, ведомая статной восточной красавицей. Она, величественная, как царица Тамара, с непроницаемым лицом и не сгибаясь, мечет щербатый фаянс нам на немытый стол и уплывает вдаль.
Еще через пару дней я понял, что все куда-то растерялись. Я, видимо идеалист и иначе представлял совместный отдых с друзьями. Разумеется, свежий морской бриз и чудные ароматы из садов, где растут юкки, пальмы, магнолии, акация и самшит, настраивают на романтический лад. И конечно лавровишня, колхидский падуб, понтийский рододендрон, фисташка туполистная, сосна пицундская и можжевельник так и манят укрыться влюблённым парочкам, если такие сформируются. В стремлении сформироваться, Макс и Степан теряются среди тисов, грабов, буков, каштанов и пихт. Они жадно раздувают ноздри, вылавливая среди разлитых в знойном воздухе фитонциды и отделяя от них феромоны. – А как же море? – спросите вы. А море – подождёт. Брожу среди зелени в тоске, обгорев в одиночестве на пляже. В районе автобусной остановки застаю Степана. Он машет своими длинными руками, легко и непринуждённо отбиваясь от кавказских парней. Обычно местные девушки сразу предупреждают, что семья им запрещает знакомиться с приезжими и, если ухажёр непонятлив, зовут братьев. Похоже, что это тот самый случай. Стоит полдень, для драки слишком жарко и скоро все расходятся. Интересно, что Степан приехал без багажа и постоянно ходит в чёрной рубашке и чёрных брюках. Он немногословен и снова теряется в местных зарослях. Догадываюсь, что поскольку местные красотки отпадают, а студентки из корпуса поголовно отравлены «водкаджусом», друзья расширили ареал поиска в радиусе нескольких сот метров, а может и более. И вот, мои поиски потерянных друзей закончены, но моё появление, похоже, никого не радует. В маленьком кафе «У Ашота», за корпусом «Фрегат» я застаю Макса и Степана в компании весьма привлекательной особы. Она часто взбивала густые, вьющиеся, каштановые волосы, а когда заразительно смеялась, обнажала мелкие белые зубки. При этом глаза её становились похожи на два полумесяца, а одобрение или смущение она выражала с помощью языка, быстро высовывая и снова его пряча за пухлые губки. Её загорелое личико не покидало выражение хитрого довольства и тут меня перемкнуло. «Остапа понесло». Какая-то волна захлестнула меня, и я понёс околесицу, подтверждая её активной жестикуляцией. Словоохотливость часто служит синонимом легкомысленности и что-то мне подсказывало, что все пространство вокруг ею пропитано и надо просто поймать это волну. Особа заливисто хохотала, и по мере нарастания градуса её веселья, в обратной пропорции падало настроение Макса. Я, впрочем, понимал это просто на периферии взгляда, но не обиды, не грядущие разборки уже не могли меня остановить. Волшебные пузырьки золотистого спарклинга бурлят в голове и вот я изображаю в лицах, как забыл кассету и имитирую видеосъёмку парада военных моряков в Питере, а какой-то оператор, заметив, что камера пуста, уморительно пытается мне незаметно сунуть свою. После невероятного успеха этой истории перемещаемся в следующий кабачок (Степан остался с какой-то пухленькой), но кабачок оказывается пивнушкой. Что же, полирую шампусик пивком. Пока горло занято большими глотками, слышу сквозь музыкальную какофонию обрывок фразы: «…А мне подруга на свадьбе говорит, что мол, Светка, стой – постой, неужели ты не видишь, что он у тебя запойный…» Закат распыляет в облаках сочные индийские краски с праздника «Холи», а кураж тащит нас дальше по набережной. Под навесом, угостившись у беззубого мужика водочкой, залезаю в маленькую кабинку и как только дают ток, долблю «Стой – постой» в корму и передок. Нет, не долблю, а чпокаю её в зад и сбоку, так, что искры сыплются. Но скоро сеанс на автодроме кончается, и пора вылезать из электромашинок без тормозов. В наступивших сумерках пролезаем подземным переходом под ЖД путями на пляж. Резко стемнело, как это бывает на юге и из густой темноты слышится задорный пионерский призыв: «А давайте купаться голыми»! «Стой-постой» стягивает с себя сарафан и бежит в набежавшую волну, но загар её таков, что виден только вихляющий светлый треугольник. Налитые белые груди светят, как фары, и впереди по морской глади перед ними пролегает яркая серебристая дорожка. В конце этой дорожки, на горизонте выползает сонная луна, но увидав эдакое бесстыдство, быстро закутывается в мутные облака. Оказывается, на пляже много весёлых компаний, и выпив с ними коньячку, отправляемся большой толпой на крышу «Дельфина», где как раз начинается дискотека. Музыка ритмично долбит по ушам, всё кружится вокруг и пляшут студенты так, что крыша готова обвалиться. На секунды из массы разгоряченных тел выскакивает Олежка Казанцев (знакомься, это Надя) и снова исчезает в карнавале. Яркие разноцветные софиты выхватывают передо мной знакомое лукавое личико и решительно сграбастав податливую фигурку, тащу её к лифтам и дальше – в номер. («Ах, ты украл меня, это так романтично»!) Вот и знакомая койка у стены. В номере полумрак. Кажется, на соседней притулился Макс под простынкой, видится, что на балконе Степан с пухленькой. Горячий шёпот. Безумный морской аромат волос и загорелой кожи. И вот тут вдруг, совсем некстати, начинается стремительное кружение и верчение пространства, еще я успеваю услышать жалобное от Макса: «а можно мне к вам?», и ответ, явно не мой: «погоди, мы тут сами не разберёмся, похоже у нас авария», а затем организм начинает с важной обстоятельностью избавляться от содержимого, строго придерживаясь обратной последовательности относительно закачки. Дальше – темнота.
Пасмурное утро. Холодный ветер треплет шторы в пустом номере. Похмелье наваливается и буквально разъедает, горячая боль долбит виски. Минуя лифт (лишь бы никого не встретить), по лестнице спускаюсь в гулкий холл, оттуда пустынной дорожкой, кустами преодолевая почти что ураганный ветер, тащусь на пляж. Море меня ненавидит и с диким шумом обрушивает на меня штормовую волну, намыливая мутной пеной вперемешку с медузами, водорослями и щепками. Вдоволь наигравшись, выкидывает на камни, но следом хватает за ноги и затаскивает обратно. Так продолжается бесконечно долго, пока мне не становится ясно, что море меня вовсе не ненавидит, а напротив – оно мой друг и великодушно оказало мне услугу, смыв с меня вчерашний конфуз. Пора назад, к друзьям, если такие у меня ещё остались.
Кислый Макс сидит, нога на ногу, там же – «У Ашота», где вчера начались приключения.
– А как тебе кажется, Максим, ведь есть такие чуваки, которые находят свою половинку, женятся, венчаются, живут долго душа в душу и рожают кучу детей. А не вот это вот всё! – так бы я сказал, но вместо этого просто плюхнулся рядом и протянул в знак примирения шоколадный батончик. Макс его так же молча развернул и откусил сразу половину. (Всё не так плохо).
– Ты не понимаеф. Я её три дня паф и окучиваф! – (жуёт).
– Проблема в том, что мы так и не изжили в себе этот дефицит женского внимания, которого нам так не доставало в школе. А как тебе кажется, Макс, будет ли еще хорошая погода, или этот дубак надолго? Тем более, что холодность в наших отношениях нам совсем не кстати. Согласен, каламбур – так себе. Кстати, а ты задумывался, как долго мы знаем друг друга? До четвёртого класса я рядом с домом учился, а в спортивный класс, начиная с пятого стал ходить. Ну, да, как и ты. Ну, как – ходить, ездить с двумя пересадками, потом на пятом автобусе пять остановок, да пешком через весь Детский парк мимо Спасского собора. Тренировка часа полтора, оттуда – в школу номер 228, потом домой, уроки, вечерняя тренировка на Никольской. А ты вроде с Преображенки ездил, пока Черкизовскую не открыли. Тоже не ближний свет. А помнишь, как у нас в классе появился Мураня, сразу всем присвоил клички и изводил своими дразнилками? Стоило ему выбрать объект издевательств, он уже не мог остановиться и измывался над жертвой всю перемену, на потеху братьям Стелькиным. Его никто не смел бить и обижать, ведь он был под их покровительством, вроде придворного шута. Я для Мурани был Дистрофанушка и он, то дул на меня, то закрывал окна в притворной заботе, беспокоясь о том, что меня унесёт на другой этаж. Часто захлопывая передо мной дверь, он утверждал, что я могу просочиться в класс через щель. Его фантазия была неистощима. При этом на татами он боролся так себе, и я легко побеждал его в спарринге, применяя особо болезненные приёмы. Это его, впрочем, ничуть не огорчало, он будто бы умел различать спортивную и комическую деятельность. От его едких издевательств никто не был застрахован, кроме «основных» персон нашего класса, в которые входил, как ни странно, маленький кореец Альберт Ли, по прозвищу – Мунёк. Его Пал и Вал Стелькины ценили за особо изощрённую жестокость и кошачью ловкость. Братья хватали Альбертика за ноги и за руки, подбрасывали под потолок спортзала и всегда Мунёк приземлялся на две ноги. Они бросали Мунька в пролёт школьной лестницы и он, переваливаясь через голову между перилами, в два счёта оказывался на первом этаже. Если Альберт был не в настроении и отказывался развлекать Стелькиных, и делать то, что у него лучше всего получалось, а именно; пи;сать вверх до потолка в сортире, или бегать по стенам не касаясь пола, братья натравливали на него Мураню и тот сочинял на ходу целые юморески про «ускоглазую сковородку с ушами». Часто Мунёк тихо предупреждал Мураню, что найдёт его после уроков, и тогда Славик попадал в настоящий цуцванг. Его шутки разом теряли солёность и не смешили Стелькиных, но всё равно бесили Альбертика. Так, что получал в результате он от всех. Но раздача кличек продолжалась. Серёжа Логвинов, ввиду пучеглазости стал жабой и принужден бывало скакать лягушкой по партам. Глуховатому Каршову Мураня орал на ухо: «а, что, ничего не слышно, повторите»! Нескладный Якуша получил за высокий голос и длинные волосы простое прозвище «Баба» и его по команде Мурани дружно лапали и теребили, причём Якуша издавал какие-то странные звуки вроде «о –хо-хо», которые, по его мнению, соответствовали текущей ситуации. Как-то инициативной группой, утомленной буллингом, было организовано покушение на Мураню. По дороге к метро мы подготовили засаду, намереваясь сбить его с ног огромным куском льда и закопать в сугроб. Ты – Макс изображал на репетиции злодеяния идущего вприпрыжку Мураню, а я ловким броском льдины сбил с тебя шапку. Но подлец звериным чутьём почувствовал грядущую расправу и пошёл со Стелькиными другой дорогой, хотя «основные» ему этого обычно не разрешали.
– Мураня, ты достал меня до корней волос!
– У волос нет корней, Дистрофанушка, есть только луковицы!
Тогда я вызвал его на дуэль, а Андрюша Манько был секундантом. Я взял длинный перочинный нож, а Муране выдал старый – сломанный, (вдруг зажмёт и не вернёт) и покороче. Конечно у меня не было желания зарезать его, а только припугнуть и цели своей я добился аж на несколько недель. Правда, в школу были вызваны мои родители и Мураня был выставлен перед ними невинной жертвой, а в доказательство была представлена его изрезанная в лоскуты курточка.
Откровенно говоря, через полгода этой жизни я уже ничего не соображал и учился, не приходя в сознание. Однако дотянул до восьмого класса и даже каким-то образом получил второй взрослый разряд. Как ты помнишь, Макс, большинство побед на соревнованиях и «открытых коврах» (это тоже соревнование, на котором нет призовых мест) я одержал в седьмом классе, главным образом потому, что был худым, и по весу в соперники мне определяли малоопытных младшеклассников. А ты, как я помню, хотя часто прогуливал тренировки, смог набрать для разряда много побед одним единственным приёмом, который отработал на «ура», а именно «броском через голову, с упором ноги в живот». Ты ещё часто забывал удержать соперника перед его падением на спину, и отпускал руки, так что бедный паренёк улетал куда-то за пределы татами. Класс наш, в виду отсутствия девочек, которые обычно являются сдерживающим и стабилизирующим фактором, был крайне разнузданным, и никто не хотел с нами связываться. Остальные школьники обходили нас стороной, как прокажённых, а учителям надо поставить памятники. Редкая перемена проходила без сцен безобразного насилия. Чаще всего били и пинали Жору Пуха, с криками: «жидовская морда». Что парадоксально, это не было проявлением антисемитизма, потому как рядом всегда присутствовал Владик Энгельберт (ныне счастливо проживающий в Израиле) и его все уважали, а он иногда присоединялся к экзекуции с теми же криками. Просто всех ужасно бесила белая кудрявая шевелюра Пуха, и – особенно его сложные выражения физиономии, в которых одновременно можно было видеть ненависть, страх, заносчивость и удовлетворение. Никогда я не пинал Жору, но все равно, сейчас бы, пожалуй, извинился за то, что не заступался, мне ведь и самому бывало нелегко. А помнишь, как всё изменилось в одночасье, когда Мураня попутал берега и объявил братьев Стелькиных «жопастыми слонами» за то, что, по его мнению, у них слишком мясистые задницы? Это было начало конца доморощенного юмориста. Собранный «основными» совет постановил, что у Мурани слишком выпирающая нижняя губа, и непомерно торчащий затылок. Лучший художник класса – Илья, с лихой фамилией Задёра, немедля нарисовал соответствующую карикатуру, которую было велено иметь всем в тетрадях. Для закрепления позорного образа, брат Вал, залез на брата Пала, (или Пал залез на Вала) и Стелькины, белым мелком на недосягаемой высоте изобразили Муранин профиль по всей длине школьного коридора в огромных количествах. Они бежали – эдаким великаном, а за ними поспешал сам объект насмешек с тряпкой в руках и пытался стереть рисунки в прыжке, но – куда там! Странные изображения привлекли внимание директора школы и нашей многоготерпеливой классной Анастасии Васильевне пришлось срочно проводить собрание, на котором она потребовала выдать ей тех, кто нарисовал по всей школе «пропеллеры». После громогласного взрыва хохота за Славой Мурашко навсегда закрепилась кличка – «пропеллер».
Фух, что-то выдохся я с этими воспоминаниями. Можно было бы еще вспомнить, как мы находили на улице конденсаторы, и зарядив их через розетку, пользовались ими как электрошокером, как набивали болты серой и кидали в забор, чтобы они взрывались. А еще ты – Макс, набивал баллончики из-под сифона магнием, серой, селитрой и марганцовкой и запускал через трубу эти ракеты, в Измайловском парке, поджигая их через фитиль из скрученной газеты, пропитанной бертолетовой солью. Вроде бы они долетали до Лосиного острова. Как мы вообще выжили, ответь? Думаю, что утомил тебя болтовнёй и ты до сих пор не в духе, раз ничего не отвечаешь.
Я наконец отвернулся от моря и увидел, что Макс давно ушёл, а рядом сидят незнакомые люди и с интересом слушают.
– Вот ведь москвичи, оказывается у них там нормальное советское детство, а мы думали их всех к школе на «Чайках» привозят и на обед рябчиками с ананасами угощают! – пробасил здоровяк в майке с надписью – «Красноярские столбы».
– Насчёт рябчиков это вы загнули, а вот на «стяки» вполне нарваться было можно, – охотно ответил я. – Готовил их Коля Кумаров. У нас обед в школе был так организован. Дежурных по столовой отпускали пораньше с урока, и они в столовой получали у буфетчицы первое, второе и компот. Расставив всё на длинном столе и разложив приборы, дежурные дожидались звонка, а через минуту в столовую врывалась орущая толпа и в момент всё поглощала. Если кто задержался в классе, не успев сдать работу или, по какой иной причине, то – не беда, на столе его дожидались остывшие щи и бесформенная котлета. Насторожиться стоило тогда, когда в углу скромно сидел Кумаров. Представьте себе пацана, голова которого грубо вытесана топором и сверху примотана рыжая пакля, вот вам и Коля. Если после первой ложки во рту появлялся отвратительный вкус, стопудово Колян приготовил «стяки». Рецепт очень прост – в щи выливают полстакана компота и высыпают туда полсолонки. Котлету тогда лучше вообще не пробовать, с ней вообще что угодно могли сотворить. Уйдёшь голодным и злым, зато Коля порадовался.
– Ух, я бы этого Кумарова! – потряс кулаком сибиряк. – А после уроков, что все сразу по домам, или гуляли?
– Гуляли, а как же. Сразу за школой был всесезонный котлован, вокруг него вечно валялось всё, что надоело строителям неизвестно чего. Если брошена катушка из-под силового кабеля, то туда можно было кого-нибудь запихать и спустить под откос. Катушка катится и подпрыгивает, в ней вращается и блюёт Серёга или Димон, а до дна котлована ещё ой как далеко. Не все дожидались, пока экстримал, шатаясь и мыча вылезет назад по глинистому склону и расходились искать новых приключений. Например, насобирать пластинок от трансформаторов в виде буквы «Е» и кидать друг в друга. Или биться на мечах из ртутных ламп. Одному Брежневу было известно, почему всё вокруг усеяно ими, но он скоро умер и в школе был траур. И все опять пошли гулять. Рядом с Лесной улицей рассыпались заброшенные двухэтажные не то – дома, не то – бараки. Мы слонялись по бесконечным коридорам и в одной из комнат нашли пол, усеянный маленькими жидкокристаллическими экранчиками от модных часов «Электроника». Настоящим открытием стало то, что если поднести к контактам расчёску, до того проведя ею по волосам, то статическое электричество выдаст на дисплее набор случайных цифр. Потом это явление стало для меня и одноклассников новым видом досуга в виде соревнования, чьё число выпадет большим. А тогда, набрав полные карманы жидких кристаллов, запечатанных в пластик, я спрыгнул из окна второго этажа на покатый козырёк над подъездом, но не удержав равновесия упал спиной в лужу с растаявшим солёным снегом и песком. Все мои товарищи с хохотом разбежались, лишь Янис Софронис одолжил мне свою куртку и доехал со мной до дома. Это был вдохновляющий пример дружбы, которая иногда освещала своими лучиками наши серые убогие будни. Хотя школу №228 это не спасло и вскоре её снесли, видимо посчитав безнадёжной и пропитанной злом до самого основания.
– Да ладно, ну хоть учителя-то у вас толковые были? Ну, трудовик там, или физрук? – пробасил «Столбы», поставив передо мной открытую бутылку «Жигулёвского».
– Эти двое у нас были классические персонажи, – продолжил я, освежив горло пенным напитком. – Трудовик Пётр Антоныч, с внешностью Феликса Дзержинского редко появлялся на своих уроках трезвым, но это лишь подстёгивало его расторопность. На «труде» мы постоянно сверлили дыры в железяках и чинили вечно поломанные школьные стулья. Если кто филонил, то Пётр Антоныч подкрадывался сзади, больно хватал за ухо и многократно дёргал со сладострастным восклицанием: «чичира – чичира»! Перед уроком он строил весь класс и проверял на работоспособность. Увидев, что у Андрюши Манько забинтована рука, он крикнул: «а ты – с раной, иди отсюда». Все услышали что-то другое и стали ржать, а Андрюша обиделся.
Физрук наш, здоровенный детина со свирепым лицом никому поблажек не давал. Он говорил, что ему плевать, что мы устали на тренировке и гонял нас вверх – вниз по канату, брусьям и «козлу». Ещё мы должны были бегать и прыгать на районных соревнованиях, но однажды, на одном из них у меня дико разболелось брюхо из-за гастрита, и бежать я не смог. Так он все кружил надо мной коршуном и бубнил: «товарищ Зотов, вы – говно». В общем – тот еще педагог. Его счастье, что он потом смог увернуться от кинутой мною в его направлении гранаты. Да, такие нормативы мы тоже сдавали.
– Погодь, а этот, как его Мунёк, ты говорил, что он кореец был, так они – азиаты все такие ловкие, небось он в чемпионы выбился?
– Какой там! После каждого лета, когда все в класс приходили сильно подросшие, Мунёк являлся всё тем же коротышкой, весом в сорок кило. Раньше, когда я с ним боролся, то сначала перед лицом всё маячили его узкие глазки, а потом щека моя резко припечатывалась к татами и невозможно было отследить, что за приём он применил и в какой момент. К восьмому классу он уже просто судорожно дёргался внизу и у него элементарно не хватало массы ни на одну подножку или бросок. Стелькины нашли его ловкости своё применение. Они катались с ним по кольцевой линии метро, а Альбертик таскал для них кошельки из чужих карманов. Спалился, сел по малолетке, да так и сгинул.
– А Мураня – чо?
– Славик после того случая стал таким молчуном, что из него и слова нельзя было вытянуть, даже учителям. Просто стоял и тупил у доски. Сейчас, как я слышал, он палёной водярой торгует.
Пришло время ужина и свою порцию серых макарон пропускать не хотелось, а потому мне пришлось распрощаться с благодарными слушателями, хотя я и хотел рассказать про одноклассника Абрамова, который ловко метал восьмерки из соплей, которые не вместились в его пионерский галстук и метал лезвие бритвы с пальца. Я брёл, стараясь не наступать на трещины в асфальте, с удовольствием ощущая на щеке солёные брызги и вспоминал чистый продукт спортивного бытия, которому нас, озорных мальчишек пытались научить опытные тренеры.
Этот красивый философский вид спорта, был придуман Дзигоро Кано. Дзи сидел на Фудзи и смотрел, как снег падает на ветви дуба и сакуры. Дуб обвалился под тяжестью, а сакура гнулась до земли, а потом резко распрямилась и сбросила снег. Мудреца осенило, и он побежал с горы придумывать борьбу "Гибкий путь" (Дзю – до)
Первая минута. Вступая в поединок важно сразу показать, что ты хозяин положения и шутить не будешь. Начинаю "растаскивать" противника. Сначала идет "борьба за захват". Нужно не дать закрепиться противнику, сбрасывая его руки со своего кимоно. А сам, тем временем крепко хватаюсь за отвороты куртки и резко мотаю соперника взад и вперед, вправо и влево.
Вторая минута: Скоро он теряет самообладание и начинает злиться, а значит – совершать ошибки. Тут уже можно расслабиться немного и следить за его нерациональными вспышками гнева.
Третья минута: В этом состоянии "партнёр" показывает свои слабые, "мягкие" места, куда он больше валится. Я в тот момент захожу на разные броски, не собираясь, впрочем, их доводить до конца, а противник думает, что перехитрил меня, раз я ему показал весь свой арсенал.
Четвёртая минута: Но вот соперник идет на решающий штурм напирая всем весом, и тут самое время "наказать" его. Делаю вид что поддаюсь и падаю, а сам "ввинчиваюсь" в оборот и падая под него на колени, использую его массу тела, которая и так уже движется вперед.
Пятая минута: Противник "спотыкается" о моё тело, а я, не отрывая захвата, дотягиваю его вперёд и вниз, переворачивая в воздухе и он плюхается на спину!
"Иппон" – чистая победа! Каждый бросок основан на использовании энергии противника, надо лишь помочь ему продолжить двигаться в нужном тебе направлении, и победить на минимуме усилий.
Настали пасмурные денёчки. Море волновалось раз и два, и три дня. Я, Макс и Степан просто валялись на койках, а если мы с Максом дремали, то Степан нас зарисовывал в разных нелепых позах. Это сегодня он маститый скульптор, творения которого украшают московские улицы и дворики, а тогда Макроусов был простым студентом Строгановки. Оставшиеся дни я, разочаровавшись в пародиях на плотские утехи, вполне интеллигентно провёл время с Тёмненькой и Рыженькой студенточками из Самары.
По возвращении нас ждала суровая осень, «чёрный октябрь», расстрел парламента и танки в центре Москвы. Олег Казанцев женился на Наде и уехал в Красноярск развивать местный телеканал. Зато я помог Максиму устроиться в ЛЛД. А вскоре раздался звонок от Манько:
– Алло, Лёха, ты Макса устроил, и за меня словечко замолви!
– Дюша, имей совесть, во-первых, от тебя столько лет ни слуху, ни духу. Мы с тобой последний раз виделись, когда ты меня знакомил с Федей Дунаёвским, который в фильме «Курьер» снимался.
– Да, он ведь со мной в одной группе на фельдшера учился.
– Ну так, а фельдшеры в ЛЛД не требуются,
– Ага, а вот моя мама тебя – медбрата на телевидение устроила!
– Да кем же я тебя устрою?
– А вот как Макса.
– Да я сам не понимаю, чем он там в филиале на Тверской занимается. Он как вышел на работу, я его не видел.
– Так и я значит смогу, как и он.
– Ладно, ты сначала узнай, что Макс делает, расскажешь мне, а я в кадры позвоню и скажу, что умеешь также, а может и лучше.
– Вот это другой разговор.
Вскоре несмотря на сумбурность обстоятельств, Дюша был трудоустроен. Оба моих товарища также занялись расплывчатой деятельностью под названием «реклама», правда Манько там долго не задержался, потому что полдня проводил у ксерокса, тихо хихикая. Когда руководство филиала наконец заинтересовалось, чем он занимается, выяснилось, что Андрей скопировал фото лица Макса, и приклеивая его к фотографиям из журналов наделал кучу глупых коллажей, самым уморительным из которых был тот, на котором Макс шествовал по льдине в виде отряда пингвинов, количеством в девять штук.
Мне надо было срочно по делам в отдалённый район, и я махал рукой на обочине. Обдав мне штаны шугой, рядом лихо тормознула «девяносто девятая», цвета «мокрый асфальт». За рулём сидела Светка, Стой-постой. Вот это встреча! Проворно залезаю к ней в тёплый салон. Тут она предупреждает моё изумление:
– Да, бывает, иногда бомблю по району, для поправки бюджета. Я тут много денежек потратила на запись песни.
– Какой еще песни?
– Музыкальной. Я же – певица!
– Да ладно! Ты певица ртом?
– Ну а чем ещё? Между прочим, на Арбате, в студии у Николаева записывала. Хочешь послушать?
– А то!
Светка сунула в щель магнитолы кассету, и я услышал очень банальную и насквозь попсовую вещицу с таким припевом: «Стой, стой, стой – постой, парень непростой. С этой, или с той, будешь ты со мной»! Я деликатно поинтересовался, имеет ли композиция успех.
– Да, я сейчас раскручиваюсь с ней. Недавно вот в бассейне Надежду Бубкину встретила. Показала ей.
– И как она отреагировала?
– Она сказала: «ты поёшь лучше многих тех, кого я слышала ранее».
– Ого! Я при всей своей изворотливости и деликатности не смог бы сказать лучше!
– Но это ведь она меня так похвалила, да? А ещё я много семейных денежек на клип потратила, – вздохнула Стой-постой.
– Ты ещё и клип сняла?
– Ага, там, на заднем сиденье видекассета лежит. Возьми, дома посмотришь.
Это было душераздирающее зрелище. Снято всё было на слабенькую камеру с тусклой цветопередачей, похоже, что на Битцевском ипподроме. На фоне сумрачного леса Светка Стой-да спой, гарцевала на пегой лошадёнке по вытоптанному снегу, причём в кадр всё время лез её грязный сапог. Видеоряд резко контрастировал с довольно бойким летним ритмом песенки звонким голосочком. У меня в голове всё крутилась та сумма, которую со Светки слупили за этот «шедевр». Вот ведь, умеют люди три шкуры за халтуру драть. И где только этому учат?
Наше Единение
К весне инфляция замедлилась, а договора с покупателями автомобилей по схеме «вернём всю сумму» никто не отменял. Начались выплаты, которые сильно превышали прошлогодние прогнозы и ЛЛД вытягивал деньги из филиалов, пытаясь покрыть всё нарастающие расходы. Начались сокращения, а вскоре и распродажа помещений и оргтехники. По пустым комнатам ветер гонял лёгкую бумагу из бесполезных факсов. Из директорского кабинета уползла медвежья шкура и Ларины, сидя на диванчике, с каменными лицами принимали паникующих посетителей. В холле я едва увернулся от группы товарищей в коже и с такими хищными мордами, что их вожак даже клацнул на меня зубами. Неплохо держались только фонд «Единение» и «Страховая компания ЛЛД», у которой было даже своё дочернее рекламное агентство, директором которого был Олег Ярцев, личность во всех проявлениях необыкновенная. Начать надо с внешности. Сегодня есть мульт «Мегамозг», а тогда его и сравнить-то не с кем было. Макс утверждал, что Ярцев вообще не человек, а космит, гуманоид, дарованный нам звёздами. На большой голове, внизу (но, конечно выше носа и рта) размещались внимательные глаза, которые, казалось проникали прямо в душу. Говорил Олег своим маленьким ртом, каждый раз будто из глубины сердца, задушевным и проникновенным голосом и казалось – уболтать он может каждого и на всё, но это было конечно не так. Просто его ум и смекалку еще нужно было раздобыть, так как по первости он представлялся типом резким и взбалмошным. Судьбы он был сложной, кувыркался в машине по дороге на юг, чудом выкарабкался, но заимел титановую пластину в голову. Всю жизнь страдал от сложного порока сердца, но про него не знал, а узнал только тогда, когда ему было уже хорошо за сорок. Женат был на высокой стройной Жанне, имел двух детей, но из семьи ушёл и жил с другой Жанной, маленькой и полненькой, с обаятельным поросячьим личиком. Выбор свой обосновал тем открытием, что: «короткие ноги практичнее». И вот, когда появилась необходимость в раскрутке этого «Единения», которое выпускало акции имени себя, то кроме меня и Ярцева этим заняться уже некому было. Взялись за дело мы с энтузиазмом. Маленькой татарочки Эли тогда и след простыл, а моё поэтическое дарование искало выхода, потому и текст двух роликов был рифмованным. А поскольку деятельность самого «Единения» являлась тайной в загадке, то рекламировать было решено сами акции. В результате мы выдали на-гора два видеоролика.
В первом – красивая сельская почтальонша, в коротком платье, изящно слезая с велосипеда декламировала:
«Сюрпризов от судьбы не жди!
В любом почтовом отделении,
Ждут акции тебя. Иди,
Будь вместе с нами в Единении!»
Тут камера наезжала на лого на почтовой сумке, как бы случайно скользя по стройным ножкам. Натуру, актрису, транспорт и в целом – организацию съёмок взял на себя Олег, мои были – сценарий, съёмка, монтаж. Картинка долго не складывалась, пока в кадр не попала сельская девочка с пышным венком на голове. Венок был реквизирован, почтальонша в кадре «заиграла» короной из полевых цветов.
Во втором видео, брутальный прораб в каске, окруженный бодрыми строителями, на фоне Кремля произносил:
«Не партия, не фракция, а наше Единение!
В любое время акции – в почтовых отделениях»!
В обоих случаях фоном шла духоподъёмная музыка Рахманинова.
На роль прораба в каске я пригласил…
Тут будет небольшое отступление… Правда, я терпеть не могу этой фразы. Мне сразу представляется генерал, который говорит её перед своей армией.
Итак, брат моей мамы, мой любимый дядюшка – Евгений Нарваткин, был самобытным, но неприкаянным художником. Он был талантлив, но не смог вписаться в систему. Работая на киностудии «Мосфильм», он участвовал в создании нескольких фильмов, в частности – «Автомобиль, скрипка и собака Клякса», но потом, неожиданно на выставке увидел все свои работы за подписью главного художника кинокартины. Будучи в гневе и смятении после этой вопиющей несправедливости, Евгений, протестуя против произвола и плагиата, бросил себе на ногу автомобильный аккумулятор, но врача не вызвал и никому о распухшей ноге не сообщил из-за того, что выйти из дома не смог, а ближайший таксофон был в квартале от него. Лишь через неделю его в полубессознательном состоянии нашла обеспокоенная сестра и оказала необходимую помощь. Выздоровев и придя на работу, Женя узнал, что без предъявления больничного уволен за прогулы. На этом его официальная трудовая карьера закончилась и Евгений стал писать маслом жутковатые по содержанию картины, или неплохие реплики классики, которые пользовались успехом. В девяностых он стал писать иконы по заказу Патриархии, но больше на продажу, маскируя их под старину. Для этого он брал старые «доски», которые собирали энтузиасты по заброшенным деревням. Чаще всего, это были такие старые и закопчённые иконы, часто с осыпавшимся изображением, с которых удалялся весь красочный слой. С тыльной стороны у них была выдолбленная ложбинка, в которую вставлялся плоский клин, чтобы доска не треснула. Именно эту особенность ценили любители старины, этот клин был свидетельством подлинности основы. На «доски» Евгений приклеивал левкас из старой ткани, пропитанной составом из гипса. Для появления на нём трещин и кракелюра, Женя прокатывал его туда – сюда, свернув трубочку, сушил в духовке, а уже поверх этого слоя, писал Образа; тусклыми красками, замешанными на яичном белке. Я у него тоже много чему научился и даже пока на улице бушевала революция, а на Тверской жгли троллейбус, я тихонько сидел в его однушке на Сходненской и процарапывал контур Троицы. Через некоторое время в квартире скопилось большое количество работ, которые Евгений не продавал по разным надуманным причинам, не желая с ними расставаться, даже в ущерб домашнему бюджету. У Жени был пистолет и патроны на случай грабежа квартиры, но, когда он случился, они его не спасли. Он, правда, успел спрятаться в ванной, пока бандиты выносили все, как они думали, «старинные» иконы, но в панике рассыпал на кафель все «маслята», и пока дрожащими руками запихивал патроны в магазин, ворюг уже и след простыл. Вскоре, под влиянием пережитого, беднягу хватил инсульт, после которого он уже не смог оправиться. Всё это было во время его второго брака и о его второй жене – Марине я скоро расскажу подробнее, а в первый раз, ещё в семидесятые, он женился на Алле Закаровой, актрисе Московского областного камерного театра. Когда я был маленький, мы с родителями ходили по контрамарке на один из спектаклей, в котором она было задействована. Это была нудная производственная драма, которых, в угоду КПСС тогда было пруд – пруди. Для демонстрации трудового процесса на фабрике с потолка на сцену опускали падугу, и актёры постоянно в ней что-то крутили гаечными ключами. Я ничего не понял, а после премьеры пристал к родителям с вопросом: «мама, папа, а зачем в конце тётя Алла под грустную музыку показала сисю?» Они и сами были в недоумении, но ответили в том духе, что отчего-то это модно и дураки режиссёры сейчас пихают сиси, куда придётся, а если бы тётя Алла отказалась, то её бы уволили. Поскольку брак художника и актрисы, это крайне неустойчивое соединение, то он вскоре распался. Тогда Алла вышла замуж за актёра Александра Сергеевича Пашутина, но тот высоко летал, снялся во всевозможных фильмах количеством 228 штук, но обстоятельства разрушили и этот шестилетний брак. В этом браке родилась Мария Пашутина, я не пропускал в детстве ни одного её дня рождения, на которых танцевали до упаду под её любимую пластинку «Stars on 45». Мария быстро выросла в длинноногую красавицу, и я часто встречал её на ТВ, где она работала журналистом. Алла в девяностых и нулевых тоже была востребована и снималась во всех рекламах, где требовался образ доброй тётушки, которая в трудной ситуации протянет руку помощи, а в ней будет упаковка чудесного порошка, жидкости или снеди. Так вот, третий муж Аллы, Дмитрий, как раз и снялся у меня в роли прораба в каске, и по этому поводу даже оперативно вышел из запоя, за что мне все были благодарны, так как Алла до самой смерти моей бабули Сони (её бывшей свекрови) поддерживала с ней добрые отношения.
А вот Марина, вторая жена Евгения, была просто – огонь! У неё была бездна энергии и позитива. Кудрявая хохотушка, она никогда не сидела на месте и если не была занята сбытом мужниных самоделов, то корпела до ночи, обшивая нашу семью. Талантливая закройщица и швея, она могла сшить безупречные джинсы из любой дерюги и брезента. Ну а если ей доставался отрез приличного денима, то лишь оставалось на них разместить лейбл «Lee» или «Wrangler» и тогда уже ни один спекулянт с Охотного ряда не мог отличить их от подлинника. Она даже открыла небольшой магазинчик, который торговал всякой, по виду западной фирменной фурнитурой. Хлебосольные и радушные Марина и Евгений были моей отдушиной и никогда не отказывали, если мне вдруг вздумалось напроситься к ним в гости. Я привозил им в подарок кассеты с новыми записями и гостинцы. Листал до дыр замусоленные и заклеенные скотчем журналы с комиксами «Пиф» и разглядывал расписанные обои. Один сюжет во всю стену был написан в багрово – чёрных тонах и выглядел особо тревожно. Женя мне сказал, что это Воланд на коне несёт Мастера над городом. Сын Евгения и Марины дома появлялся редко, а чаще болтался по улице с плохой кампанией или грёб в байдарке в составе спортивной команды по Тушинскому водохранилищу. Он вырос наркоманом и тянул у матери деньги. После смерти мужа, Марина, как могла, пыталась отучить Виталика от пагубного пристрастия и даже отправляла его в трудовой лагерь в Испанию в составе Христианской миссии. Оттуда он возвращался загорелым, подкованным в Писании и даже наизусть цитировал проповеди пастора, (отчего-то с прононсом и акцентом), но привычек своих не оставлял. Марина построила дачу и Виталик там с удовольствием работал, так как был рукаст и трудолюбив. Однажды на этой даче я угостил его банкой пива, и он моментально слетел с катушек, потому что Марина не успела меня предупредить о том, что пиво для сынули – мощный триггер. Виталик требовал купить ему ещё пять литров пенного и пустить его за руль моей девятки для сельского дрифта, и когда я услышал, что если откажусь, то умоюсь кровавыми соплями, то с большим удовольствием откланялся. Позже несчастная женщина, устав от ежедневной пытки присутствием неадекватного отпрыска и надломленная постоянной необходимостью спонсировать Виталика, приняла большую дозу антидепрессантов, запив их алкоголем и уснула, чтобы больше не проснуться никогда. Брат Марины, который работал в милиции, забрал всю недвижимость Нарваткиных и выгнал Виталия в Анапу. Не знаю, почему в Анапу, но там Виталик немедленно занялся прокатом гидроцикла. Будучи в героиновом угаре, он сильно порезал кого-то килем и скрывался, а в то время его жена, (а он там ещё и жениться успел) потеряла при загадочных обстоятельствах их единственного ребёнка. И вот так трагически весь род и прервался, потому, что сам Виталий умер в двадцатые годы от пневмонии, спида и гепатита и похоронен как бомж в безымянной могиле, ибо терпение Божие не безгранично.
Отступление закончено, генерал может выдохнуть…
Когда оба спота были сведены и озвучены, я отнес кассету «Бетакам» и мешок денег в редакции первого и второго каналов, и ролики крутились перед «Временем» и «Вестями» недели две. Хорошее настроение моё было немного омрачено какой-то истеричной редакторшей, которая визжала, что не поставит это «днище» в эфир, но её мнение никто не стал учитывать. От мешка денег у нас немного осталось на кармане. Нам с Ярцевым и его подружкой этого вполне хватило на полноценный отпуск в Сочи. Там мы целыми днями тянули «отвёртку» на берегу в одной и той же забегаловке, глядя на однообразно накатывающие волны и это было очень скучно. От скуки Ярцев заставлял позировать для фото официантку в обтягивающей тельняшке, которая щедро разбавляла нам водку апельсиновым соком. Как-то раз мы взяли напрокат лодку с парусом, но запутались в снастях, а Олег, спрыгнув в воду с кормы, получил рулём по голове. У меня, правда, было одно развлечение, которое меня здорово забавляло. Поскольку я жил один, в крохотной сараюшке, похожей на купе в поезде, на соседнюю койку часто приходила и садилась полненькая Жанна-поросёнок и болтала «за жизнь». За дверью при этом постоянно прятался Ярцев, в надежде засечь, как я буду клеиться к Жанне, с тем, чтобы найти повод расстаться с ней по возвращении. Я смеялся, повода не нашлось, и Олег по приезду домой бросил её просто так.
Лёжа на раскалённых камнях и щурясь на сверкающие блики, прорезающие пенные барашки, я боковым зрением заметил два смутно знакомых изящных силуэта, которые при ближайшем рассмотрении оказались Тёмненькой и Рыженькой студенточками из Самары, знакомыми по адлерскому «Дельфину». Тёмненькая вместо приветствия погрозила мне маленьким кулачком и смешно выдвинула нижнюю челюсть, (как делала всегда по любому поводу), и тем сразу всколыхнула во мне предыдущие воспоминания. Приветливые девичьи улыбки и дружелюбные сердца теплом разлились по моей пьяненькой душе и загорелому телу, и до конца отдыха мы уже не расставались. Снова и снова мы со смехом вспоминали Адлер и с удивлением обсуждали такую необычно случайную нашу повторную встречу. Я оставил им свой московский адрес и номер телефона и обещал оказать теплый приём с экскурсией по столице, в случае их приезда. Месяца через три, навестив маму, я услышал от неё следующую новость:
– Вчера раздался звонок в дверь, а там стоят две фифы, брюнетка и рыжая и заявляют, что к тебе прямиком из Самары приехали!
– Отлично, я их давно жду! Это замечательные, умненькие девушки, знаешь, с таким милым провинциальным шармом. Таких у нас ныне редко встретишь. Я обещал их сводить в Пушкинский и Третьяковку. Надеюсь, ты их угостила чаем? Где они остановились, что сказали?
– Понятия не имею, они сказали, что потеряли твой номер телефона. А чай они не пили, у нас воду отключили.
– Так что же ты им сказала?
– Что тебя нет, что ты к жене уехал.
– Но я не женат!
– А это не важно, нечего тут!
Флешбек №4.
Ч.П.Б. Оказывается, в Ленинграде, который тогда, 1987 году еще не вернулся в Санкт Петербург, бывают белые ночи! Узнав об этом, мы наскребли рубликов со степухи и немедленно собрались в путь. Ранним утром «Красная стрела» вывалила нас на сумрачный перрон. Преодолев здание вокзала, мы вышли на красивый проспект, уходящий за горизонт и обратились к курчавому юноше с вопросом: «А где тут Невский?» (На этом наши знания местности кончались.) Юноша заметно обозлился и его рабоче-крестьянское лицо покраснело.
– Да вы на нём стоите. Вы вообще кто такие? Откуда взялись?
– Слышь братан, ты не кипешуй. Москвичи мы. С паровоза только. А ты куда спешишь так?
– В «путягу» опаздываю. А вы точно из Москвы?
– Слышь, братан, а можно мы у тебя вещи кинем до вечера? Погуляем, а потом рюкзаки заберём и пойдём на вокзал ночевать. А звать тебя как?
– Серый.
– А мы вот – Лёха, Славик, Андрюшка и Галюшка.
Если сегодня попытаться войти в любой питерский двор – колодец, то надо знать код от двери или звонить в домофон, да и жилых квартир в центре, особенно на первых этажах почти не осталось. А тогда Серый, почесав свою курчавую шевелюру, стремительно бросился в ближайшую подворотню. Мы – за ним. Серый пересёк маленький внутренний двор и нырнул в тёмный подъезд (простите, парадное), хотя это было не то и не другое, просто скрипучая дверь в тёмный коридор. Там он на ощупь отомкнул огромными ключами дверь от своей квартиры и пригласил нас внутрь. Хата оказалась огромной, но пустынной. В комнате, где жил Серый и его брат вообще не было мебели, но у стены стояли двухэтажные нары. Со стены напротив, скалился плакат «Айрон Мэйден» и это – всё. Эта спартанская обстановка нас озадачила, но мы были на автомате и послушно бросили рюкзаки у стены, без лишних вопросов, вышли обратно через анфиладу сырых и тёмных комнат снова во двор, в котором по всему периметру на нас глазели чужие окна.
– Слышь, Серый, а где все?
– Родичи на работе, брат в мореходке. Короче, вечером жду, я помчался, и так опоздал уже.
Самым логичным в предстоящей прогулке было просто идти прямо. Так мы и поступили. Позади уже Маяковская и Гостиный двор, но в метро нет смысла спускаться, прячась от такой непривычной морской свежести. И лишь когда нас остановила своим грандиозным видом колоннада Казанского собора, возник вопрос: а кто-нибудь адрес вообще запомнил?
И вот мы стоим, задрав голову, а с фронтона на нас изучающее разглядывает Всевидящее око. И что оно видит? Трое хмурых подростков и девушка. На ребятах три пары разношенных пыльных кроссовок. Джинсы, скорее всего индийские. Краситель индиго настолько нестойкий, что если надеть штаны новыми, (не постирав), кожа на ногах станет синей. Лучше всего их сварить, перекрутив жгутами. На мне такие «варёнки» и футболка, ещё дополнительно вымочены в марганцовке, так что синие и белые пятна перемежаются с рыжими и коричневыми. Вячеслав и Андрей выглядят не настолько вызывающе, но наши прически выдают в нас «неформалов». Волосы на лбу и макушках короткие, но сильно филированы и начесаны дыбом, а от затылка уже растут свободно, до плеч. Мой «хайр» ещё завит подружками с помощью какой-то химии и в этом сезоне имеет рыжий окрас. Славик Будкин – брюнет, над губами пробиваются усики. Подвижные брови постоянно легко выдают все эмоции Славика, а когда он особенно сильно удивлён, то смешно, по-бабски всплёскивает руками и подпрыгивает на одной ноге. Андрей Отрошин – шатен, тоже симпатяга, также как Славик улыбается одними губами, но часто хмурится и тогда буравит глазами собеседника так, что становится некомфортно. Признаюсь, мне в присутствии этой парочки часто бывает неуютно просто так, и отчего-то я не могу их назвать настоящими друзьями, хотя они не давали мне повода считать иначе. Возможно потому, что они выросли в одном дворе, учились в одной школе и знают друг друга дольше, чем я – их, меня постоянно беспокоит мысль, что они связаны какой-то тайной, или, что они просто терпят моё присутствие. Компенсируя это постоянное беспричинное беспокойство, я постоянно инициирую те или иные наши общие поступки и в большинстве случаев остальные соглашаются с моим решением. Но иногда они просто синхронно поворачиваются и идут в другую сторону, или оказываются вместе в отдалении, (хотя минуту назад были рядом), будто ментально сговорились. И тогда я паникую.
Всевидящее око переводит взгляд на Галю Подкулзину. Она учится на медсестринском, вместе с нами. Ей присвоен статус моей девушки, хотя в этом я также не уверен, но это упорядочило наш расклад в поездке. На ногах у неё туфли – лодочки, без каблуков. На голове мягкие, вьющиеся каштановые волосы. Брови тёмные, правильно очерченные. Карие глаза с золотистым отливом немного грустны, но это от усталости. Губы полные, рот большой, но это Галю не портит, скорее наоборот. Фигура у неё, пожалуй, несколько грузна, да и шея коротковата. Все это можно исправить гардеробом, но с модой восьмидесятых годов, с этими пышными миди юбками с завышенной талией это нелегко сделать. Не то, чтобы Галя хохотушка, движения её замедлены, характер меланхоличный, но при этом Галя покладиста и послушна, что делает ее отличной спутницей.
Нет, адрес Серого никто не запомнил…
И вот мы дальше бредём в сторону Мойки, а солнце встаёт все выше и разгоняет утреннее марево. Пик ранней эйфории прошёл, весёлые пустопорожние разговоры вокруг случайных соседей в поезде сходят на-нет. Остановившись возле кафешки, Андрюха придвинулся к Гале и обнял сбоку за талию. Придвинул к себе. Галя отрешённо глядит в сторону, Андрюха растянул рот до ушей, но глаза при этом – колючие. Я деланно зеваю.
– Так, что, Славик, ты тоже голодный?
– Мы тебе уже давно говорим, что пора перекусить, а ты всё прёшь и прёшь. – всплёскивает руками Будкин.
– Так вроде я за вами шёл?
– А, ладно, забей. Заходим, авось не отравимся.
В забегаловке полно народу, все суетливо оплачивают на кассе бутеры со свернувшимся сыром, лопнувшие яйца и сосиски, жидкий чаёк, и какао с густым осадком на дне. Перед нами товарищ в серых брюках и голубой рубашке с коротким рукавом, немного замешкался, запутавшись в мелочи.
– Слышь, мужик, поживей давай… – мычит ему Атрошин.
– Эй, мужик, ты давай, того… – это Будкин.
– Да, мужик, тут типа – очередь! – докидываю я свои пять копеек.
Вообще-то мы не сказали ничего такого, чего бы сами не слышали постоянно во всех московских точках общепита, но тут товарищ взбеленился.
– Да какой я вам мужик? Вот заладили! Вот я вам покажу мужика, мало не покажется! В милицию вас сведу, чтобы вас постригли нормально, вот там мужики с вами по – мужицки поговорят!
– Да ты успокойся, мужик! – решил поднять градус Андрюха, но «мужик» в сердцах плюнул, расплатился мятым рублём и исчез с подносом в гомонящей толпе. Но едва мы втроём разложили тарелки с горошком на круглом высоком столе, как он появился вновь, сжимая гранёный стакан и хмурясь. «Ну, решил раздуть конфликт» – подумал я.
– Вы ребята, простите меня, – вдруг, виновато начал товарищ и высморкался в смятый, уже явно не раз использованный платок. – Погорячился я. Я ведь простой Путиловский рабочий паренёк, после смены учился в школе рабочей молодёжи, потом – институт, надо было в люди выбиваться. Сейчас вот – инженер, а зарплаты – кот наплакал, забежал в рыгаловку перекусить, а мелочь – то видно в прореху кармана выкатилась, а я и не приметил – где.
Пока мы изумлённо разглядывали нашего соседа по стойке, он успел нам описать всю свою трудовую биографию и семейное положение. Ели мы стоя, ноги затекли, стол качался, а «мужик» всё рассказывал и рассказывал. Вдруг он испуганно глянул на часы, как-то резко свернул свой монолог, и выскочил на улицу. Мы лишь переглянулись и пожали плечами, но таким образом мы уже второй раз, хотя при других и не делающих нам чести обстоятельствах познакомились с особой разновидностью человека, человеком Питерским – Благожелательным.
На проспекте солнце печёт неимоверно. Завидев ряды автоматов продающих газированную воду, я в уме пытаюсь принять решение, что важнее; забыть всё, чему нас учили на уроках гигиены, или получить тепловой удар. Выбрав тот автомат, в котором нет ни гранёных стаканов, ни их заменяющих баночек из-под майонеза, сунув голову в нишу, жму на пластиковый разбрызгиватель. Струи прохладной воды, не найдя стакана, растекаются по моим кудрям, и раскаленная голова мгновенно охлаждается.
– Да ладно, народ, чего вы вылупились, давайте, делайте как я, это – офигенно! Ну, не хотите, как хотите.
В тот день мы смогли дойти, аж до стрелки Васильевского острова, отдохнув по пути в музейной прохладе, но ничего не запомнив, кроме неких моделей корабликов, а вот как тащились весь путь обратно, вспомнить ещё сложнее. По каким-то приметам, и надписям на стенах, Гале удалось привести нас в нужный двор и нужную квартиру, откуда мы хотели было забрать свои вещи и брести на вокзал, но встретили решительное сопротивление Серого.
– Вы, что, с ума сошли? Я вам постелил уже!
Вдоль стены действительно лежали четыре матраса, с одеялами и подушками. Но едва мы хотели уже завалиться и дать храпака, квартира стала заполняться весёлым народцем. Такие же, как мы, патлатые парни и девушки, которые отличались от ребят лишь вплетенными в волосы фенечками и колокольчиками, с гомоном и шумом расселись в полукруг на полу в центре зала и стали добродушно нас разглядывать и обсуждать вполголоса. Наконец, сойдясь в каком-то мнении относительно увиденного, они умолкли и стали смотреть уже выжидательно.
– Ну и что вы как неродные? Давайте, рассказывайте, как там у вас в Москве?
Немного взбодрившись от крепкого чая, польщенные вниманием, мы, впервые узнав, что можно представлять собою некую иную, отличную от других общность, пустились в рассказы. Вопросы посыпались одни за другим.
– А правда, что металлисты слушают Арию, а потом кидаются на брейкеров, а брейкеры крутят нижний на картонках?
– А правда, что любера носят клетчатые штаны и обрезают хайр у рокеров?
– А правда, что депешисты собираются на Маяковке, а ньювейверы отпускают такую длинную чёлку, что голова всё время набок?
Неожиданно, неизвестно откуда появилась простая стеклянная трёхлитровая банка с прозрачной жидкостью, откуда каждый из питерской тусовки отпивал глоток и передавал следующему. Когда очередь дошла до меня, я с опаской отхлебнул немного и закашлялся. Склянка до краёв была наполнена чистым спиртом. Стараясь не подать виду, что нутро моё горит и пылает, передал банку товарищам, которые мужественно (а Галя даже женственно) справились с первым глотком. Инициация была пройдена, банка мира прошла первый круг. Тело и дух наш раскрепостились, и у нас нашлось несколько баек в запасе про особенности молодёжного досуга. Правда, по всему выходило, что москвичи более склонны к силовым решениям спорных околомузыкальных вопросов. А вот в Северной столице всё решалось мирно и полюбовно, что косвенно подтверждалось тем, что мы сейчас находились в мирной хиповской среде с индейскими замашками, представители которой в Стольном граде к тому времени почти перевелись. Вспомнив про исчезающую популяцию таких пёстрых птиц у себя дома, наш квартет заметно сник, впрочем, наложилось ещё и дурное опьянение. Тут хипаны зашелестели ремешками, зазвенели колокольцами и стали собираться. Какие-то гонцы в круглых очках и клёшах сообщили, что «всё готово». Нас подняли с матрасов и стали весело, но бесцеремонно подталкивать к выходу. Прозвучало:
– Сами же проболтались, что приехали ради белых ночей, так сейчас самое время с ними встречаться!
На выходе из мрачной арки уже дожидались четыре салатные «Волги» с шашечками, в которую набилась как селедки вся компания. Моторы затарахтели и понесли нас к Неве. Череда массивных зданий стремительно пронеслась в окошках такси. Какое- то призрачное ощущение охватило мое сознание. Светящаяся ночь, казалось, проникает в меня и наполняет мерцанием. Вместе с тусовкой я зачарованно наблюдал, как взмывают в белесое небо пролёты дворцового моста, как прыгают на волнах крошечные серебристые барашки, как ползут по небу сияющие изнутри облака. Внезапно набережная наполнилась шумом и грохотом и мимо с воем пронеслись тёмные чудовища, сделали круг и остановились рядом. С мотоциклов слезали совсем уж непонятные существа, с ног до головы, включая лица, затянутые чёрным трикотажем. Выглядели они зловеще, холодок беспокойства пробежал у меня по спине, но напрасно, так как чёрные трико стали брататься и обниматься с нашей пёстрой толпой. Некоторых посадили на сёдла и умчались в перспективу. Казалось, отовсюду был слышан голос Цоя: «видели ночь, гуляли всю ночь, до утра!» То ли из динамика «Романтики», или просто уже в голове, как идеальный саундтрек к происходящему. Я почувствовал дурноту от обилия ощущений и впечатлений, и не было отдыха и сна слаще, чем тогда, в остаток ночи на полу у Серого, в странной квартире, в которой было неизвестное количество комнат.
Утром, несмотря на, так скажем, лёгкое недомогание, мы отправились в Петергоф. Там, налюбовавшись на струящееся золото фонтанов, портики и гроты, идеально расставленные солдатскими шеренгами кусты и деревья нижнего сада, мы побрели вдоль берега. Кому-то пришла в голову идея – искупаться. Солнце уже садилось, но потом передумало, и мы окончательно потерялись во времени. Поплавать толком не удалось. Сколько не иди к точке горизонта, воды было по колено, так что уже и костёр на берегу казался свечкой, а глубина так и не появлялась. Усталость от такого «купания» сменилась изнеможением, а потом чувством близким к отчаянию, когда выяснилось, что все автобусы и «Метеоры» ушли, и до утра новых не предвидится. Делать было нечего, стали искать место для ночлега. Рядом четыре высоких колонны были обнесены строительными лесами. В заборе нашлась дыра, и мы легли прямо на дощатый настил этих лесов. Ночью вдруг стало темно, но радоваться привычному, суточному режиму было рано, оказалось, что небеса заволокли свинцовые тучи, из которых на нас обрушился ливень. Сквозь поток воды я разглядел строительный вагончик, или сарайчик, замок с которого я сшиб валявшимся рядом ломом. В вагончике были те же доски, но сухие, правда лежали они под разными углами, и мы уснули на этих углах, кому какой достался.
Утром конечно надо было пораньше смотаться, но мы не успели. Сквозь щели уже были видны тени строителей и слышался хриплый матерок. Выползли мы из вагончика прямо под белы рученьки прораба и не сомневались, что ближайшие несколько часов проведём в ментовке. Однако, выслушав наш сбивчивый рассказ, прораб в белой каске нисколько не стушевался, а напротив – высказался совсем в ином ключе.
– Бедные, несчастные мои детишки! Вы вероятно очень голодны и промокли. Я, к своему сожалению, могу предложить вам только горячий какао из своего термоса, но непременно распоряжусь, чтобы вас накормили в столовой!
Так, Человек Питерский – Благожелательный навсегда поселился в моём сознании…
«В нашем кассетнике кончилась плёнка. Мотай!»
Больше мы уже не злоупотребляли гостеприимством Серого, а распрощались с благодарностью и непременным наказом совершить ответный визит. Серый пообещал и действительно, приехал вскоре со всеми своими хипанами, но какие впечатления он получил в Москве, спросите его сами.
Фиатик
Возвращаясь к периоду работы с Ярцевым, докладываю, что я накопил полторы тысячи баксов и выдал их отцу, с просьбой купить мне подержанный автомобиль. Обратился я к нему по той причине, что он был опытный автомобилист, а у меня прав не было, ездить я не умел, но это меня не смущало. Я решил так: будет машина, будет и езда. Владимир Петрович моментально, без всяких церемоний купил у своего знакомого подержанный «Фиат – 128 GT (купе)», этакий обрубок, но переднеприводный и довольно бодрый. Первое время он гонял на нём по всему городу, заезжал ко всем знакомым и бодро рапортовал, что вот мол: «Алёша купил машину»! Потом наигрался и бросил её во дворе, я же по-прежнему ездил на работу на общественном транспорте. Когда я наконец упросил папу научить меня водить, то на первых же уроках он начал так страшно на меня орать, что я отказался от его услуг и стал потихоньку выезжать на дорогу сам. Сейчас только я понимаю какой у меня мощный Ангел- хранитель, и от скольких опасностей он меня уберёг. На первом же перекрёстке, при выезде на Варшавское шоссе я настолько не вписался в поворот, что лихо подрезал огромный чёрный «Крузак». Тот завилял на дороге, изо всех тонированных окон повылезали мясистые морды, стали размахивать пистолетами и что-то орать. Но видно они так торопились на стрелку, что не стали останавливаться и тратить время на мою «букашку». По мере эксплуатации этого транспортного средства я выявил у него множество, так скажем «особенностей». Начать с того, что у него работал ни один прибор на панели. Я не знал ни скорости, с какой еду, ни оборотов, ни сколько у меня бензина в баке. В салоне постоянно воняло, было очень шумно и жарко. Заглянув под капот, я увидел странную вещь, точнее отсутствие нескольких вещей, а ещё точнее – просто дыру из-под капотного пространства прямо в салон, без всяких там излишеств в виде вентилятора, печки и фильтров. Надо отдать Фиатику должное, со светофора он рвал с места даже на своих 1300 «кубиках» и делал многих, но больше по необходимости, так как включать приходилось сразу вторую передачу, а потом сразу четвёртую, так как ни первая, ни третья не втыкались. В конце концов коробку заклинило, и Ярцев дал денег, чтобы «поставить её на ход». Какие-то ханыги из малознакомых мне слесарей в гаражах деньги взяли, а задачу выполнили, просто треснув кувалдой по коробке. Взамен мне пришлось отдать Игорю свой шикарный спортивный руль из полированного дерева, он поставил его себе в новенькую «шестёрку», а мне выдал страшный, чёрный, пластиковый, с заусенцами. Пипка в его центре не срабатывала, и машина не бибикала. Кулиса коробки по-прежнему заедала и во время переключения передач иногда просто выпадала из крепления шарнира, так, что рычаг бесполезно болтался из стороны в сторону, как сломанная рука. Тогда я вставал посреди шоссе, залезал вниз с молотком и забивал шарнир в гнездо, а затем продолжал движение. Аккумулятор под крышкой капота был какой-то нестандартный, в половину нормального объёма, такой же огрызок, как и сам автомобиль. Стоило не поездить хоть пару дней, батарейка садилась, так как коротила на массу, но где именно, никто найти не мог. Но не беда, поплевав на ладошки, я заводил мотор кривой ручкой стартера. Как-то у меня на ходу оторвался глушитель и волочился по асфальту, высекая искры. Я вышел, забил кулису, примотал глушак проволокой и приехал в очередной раз на работу к обеду, грязный и потный. Немного отдохнул, отдышался и уволился. Времени на машину стало больше, но денег, ожидаемо – меньше.
Вскоре корпус Фиатика стал вибрировать, трещать и греметь, тогда машину я отогнал сварщику, он её положил на бок, но варить ничего не стал, а сказал, что всё прогнило, что сваривать нечего, и автомобиль настолько опасен, что может в любой момент развалиться пополам прямо на дороге. Я бросил его во дворе, сняв с него спортивные сиденья, и вскоре его растащили бомжи. Тогда я спросил отца:
– Вот как тебя угораздило вообще это купить?
– Сам не знаю, – пожал он плечами, – я в неё только сел, а она – как попрёт!
Гастелло
Итак, мой первый автомобиль закончил свой путь во дворе дома по адресу: улица Гастелло, дом сорок один. Почему не на Азовской двадцать пять, где я родился и вырос? Потому, что как раз к этому моменту я переехал жить к Махе, девушке, с которой мы уже давно встречались. А квартира в нашем распоряжении появилась следующим образом. Мама Махи, Виктория Рувимовна, работала участковым терапевтом и часто навещала своих пенсионеров у них на дому. Одна из её подопечных, вдовушка – Шапокляк из бывших, могла часами её грузить подробностями своей жизни с почившим мужем – офицером НКВД. Добрая доктор безропотно и терпеливо выслушивала её истории и жалобы, помогала, ухаживала и в какой-то момент, (надо заметить, неожиданно для себя), стала наследницей добротной однушки в крепкой «сталинке». Отец Махи, Виталий Витальевич был очень обеспеченным человеком. Сам из детдомовцев, он несмотря на безудержный и горячий темперамент, смог получить отличное инженерное образование (слышал, что он просто изводил педагогов, своими дополнительными вопросами, так как основной программы ему было мало). Ему говорили, что он похож на артиста Андрея Миронова, но для меня это сходство было не так заметно из-за его шкиперской бороды. Сходства с морским волком ему добавляла плотная коренастая фигура и быстрая цепкая походка. В девяностые, в его конструкторское бюро хлынули западные заказы на расчеты прочности летательных аппаратов. Денег платили меньше, чем европейским специалистам, но много больше, чем советским инженерам. Витальевич старался не привлекать к себе внимания рэкетиров, доходы раскидывал маленькими порциями в разные банки, а ездил на «Таврии», с восьмёрочным движком. Машина была приёмистой, но ненадёжной. Как-то у неё полностью отказали тормоза, но – обошлось. Вообще мне кажется, что тормоза в его «Таврии» в какой-то момент просто атрофировались, так как он слишком редко ими пользовался. Постоянно давя тапку в пол, Виталич любое препятствие и пробки старался объехать, а если приходилось вынужденно остановиться, то закипал раньше, чем мотор. Так вот, Виталич расстарался для дочки и оплатил отличный ремонт в однушке. На тот момент он уже смирился с моим существованием и скрипя зубами согласился на то, чтобы я тоже кинул кости на этой хате. Просто Маха, с одной стороны просила родителей не вмешиваться в наши отношения, а с другой, постоянно докладывала им обо всём происходящем, а затем пересказывала мне их, (часто язвительные) комментарии, например:
– А вот папа вчера был у нас в ванной и двумя пальцами вытащил из стены шуруп, который ты вкрутил в стену.
– Предложи ему в следующий раз, после того как он снова придёт принять душ, перегрызть зубами электрический провод!
Таким образом, идеальных отношений в нашем квартете не было. Я даже привык и смирился с приступами ярости и наездами Виталича, сознавая свое зависимое положение. По факту, у нас с Махой уже было совместное хозяйство и бюджет, который был устроен так; всё, что я зарабатывал, мы копили на путешествия и таким образом побывали несколько раз в Греции, Турции, Таиланде, а тогда это было недёшево. А её деньги тратились на повседневные нужды. Закончив МИИГиК, Маха устроилась на работу в Земельный комитет на Семёновской, попросту в «Земельку». Там её дружный коллектив занимался тем, что распродавал в собственность московскую землю коммерсантам, а по результату Махина начальница делила добычу на всех, чтобы все были поровну замазаны.
С первых же дней, некогда чопорная однокомнатная квартира превратилась в тусовочный флэт. На Гастелло потянулись все Махины институтские подружки, да и мои дружочки тоже. Вечеринки длились до ночи, опоздавшие на метро устраивались спать на огромной кухне. Макс тоже частенько пользовался этой возможностью, скрываясь в темноте с девчонками. Ведь, когда я после восьмого класса ушел в Медицинское училище, для меня шоком было попасть в компанию из двадцати красоток. Только четверо в группе (включая меня) были парнями, и мы никогда не были обделены женским вниманием. А Макс из нашего мальчишеского класса попал в мужской коллектив автомеханического техникума и с тех пор испытывал жажду по отношению к прекрасному полу, так, что я всегда с охотой делился с ним своими знакомствами. По субботним утрам, часов в десять, в квартиру врывался Виталич (у него был свой ключ), дико орал нас по поводу того, что мы до сих пор в постели, но оставлял нам различные гостинцы, например, в виде мешка картошки. Я делал вид, что сплю, Маха сонно чмокала отца в щеку и он так же внезапно исчезал, хлопнув дверью. За соседней дверью жил обаятельный и улыбчивый Вовка со скандальной мамашей. Он уже на следующий день пришёл знакомиться, но его позвали во двор и там он с той же улыбкой стал драться сразу с тремя чуваками, из чего мы с Махой сделали вывод, что Вовка – хулиган. У него была симпатичная девочка с короткой стрижкой и ангельским личиком, которую он, видимо, часто обижал, потому что она в отместку мазала нашу общую коридорную дверь всякой дрянью. Иногда и домой было трудно попасть, если даже ручка этой бывшей лифтовой железной двери была вся в прокисшем твороге. Правда Вовка всегда держал наготове тряпку и оперативно всё вытирал. Дружил Вован с Васьком из квартиры над нами. Пару раз в неделю весь двор заполняли дорогие чёрные машины и на третий этаж грузно поднимался человек в тёмном костюме, в сопровождении охраны. Мать Васьки выгоняла сына на лестницу, охрана вставала по краям двери, а нам внизу приходилось слушать хрипы и стоны, стук и скрип кровати. Васька и Вовка молча курили на лестнице, а минут через пятнадцать вся кавалькада скатывалась сверху, включала мигалки и выезжала со двора. Мы с Васьком особо не знались, слишком уж чёрная трагедия плескалась у него в глазах.
В принципе, нам с Махой надо было бы жениться, но что-то нас удерживало. Расцветшая Махина привлекательность, её зелёные миндалевидные глаза, густые кудри и грудной голос привлекали всё больше мужского внимания и в какой-то момент она открыла в себе искусство флирта. Её активная жизненная позиция и безудержная болтовня меня всё больше раздражала, и мы часто скандалили. Когда мы только начали встречаться нас объединила общая страсть к театральным постановкам. Мы старались не пропускать ни одной московской премьеры, открывали для себя новые камерные сцены, вроде театра «Сфера» в саду Эрмитаж. Уже тогда меня Махина чрезмерная экзальтация несколько настораживала. Собиралась на выход она обычно больше часа, бегая от столика с косметикой в ванну, где обильно покрывала волосы лаком, в результате добиваясь всё большего сходства с кинодивами тридцатых – сороковых годов. Я всё это время ждал её в прихожей, обильно покрываясь по;том и зверея, так всегда терпеть не мог опаздывать. Особенно в театр, когда приходится пробираться в темноте к своим местам, отдавливая нарядные туфли дамам (тогда еще было принято переобуваться), и демонстрировать им свой гульфик. Как-то зимой, после просмотра постановки «Фрёкен Жюли» в театре Моссовета, сюжет которого по задумке датского драматурга Августа Стринберга повествует о страстной любви графской дочки и её лакея, я в задумчивости высказал замечание следующего содержания: «а вот великая октябрьская социалистическая революция стерла столь драматичные различия между сословиями»! Реакция Махи не заставила себя ждать. Взглянув на меня как на умалишённого, она с рыданиями помчалась от меня прямо через сугробы, не разбирая дороги. Нагнал я её только на площади Маяковского. Не раз мы пытались расстаться, но судьба упорно сводила нас снова. В очередной раз мы столкнулись после месячной разлуки, в метро, на станции «Парк культуры», буквально нос к носу, на переполненной платформе и дальше до «Сокольников» ехали вместе, как ни в чём не бывало.
У Махи была хорошенькая миниатюрная подруженция – бывшая одногрупница, а теперь – коллега, Настёна. У неё был парень, про которого говорили: «Саша Никушин ничего не кушал». Когда она не зависала со своим этим высоченным и худющим барабанщиком на Гастелло, то закатывала вечеринки у себя в Видном. Туда было трудно добраться и я привозил Маху на шестёрке, но сам там особо не веселился, так как Маха, Настёна и их третья товарка – рыжая Натаха постоянно без повода хохотали и болтали между собой на каком-то особом, выдуманном языке, мне не вполне понятном. Мне помнится лишь одно слово – «моэнка», что значит – мороженое. Воздух на этой хате всегда был наполнен кислым дымом, курились зелёные самокрутки, а однажды вертак на котором крутился диск «Криденс» закоротило, свет погас и Настя поставила зажжённую свечу в сервант под стеклянные полки. Вскоре полка лопнула и на пол посыпались осколки хрусталя. Мне не терпелось поскорее свалить, и вскоре повод нашёлся, да ещё какой! Я услышал из-за зарытой двери такое, какое мне, по мнению подружек, совсем не надо было знать и взбешённый, я выволок Маху в серый рассветный сумрак, и погнал машину, не разбирая дороги, и вскрывал перекрёстки, не взирая на запрещающие сигналы светофоров. Где-то в районе Ближние Прудищи меня догнал злющий гаишник с мигалкой, но в штатском и заорал: «семь красных!» Я не споря откупился и погнал дальше. Потянулись ненастные серые дни. Я садился на широкий кухонный подоконник и с тоской глядел с высоты второго этажа на унылый двор с чахлыми деревьями. Чувствовалось мне, что я в липкой ловушке и надо собирать манатки и валить к родителям на Каховку. Я давно подозревал, что Маха мне изменяет и даже раз спускал с лестницы музыканта – трубача, хотя Маха уверяла, что лишь заслушалась его руладами и потому сама напросилась дунуть в его мундштук, а другого вроде бы ничего не было. В последнее время она почти меня не слушала, лишь мечтательно глядела в пространство, поджав в полуулыбке губы. Потом, словно очнувшись от грёз, приподнимала брови и спрашивала: «а?»
Звонила Настя и сообщала, что Маха снова заперлась с программистами в подсобке, и я снова мчался и выволакивал Маху из «Земельки», и так неудачно сдавал задом, что бил в крыло чью-то служебную «Волгу». И снова звонила Настя и сообщала, что записали мой номер, и лучше мне самому позвонить владельцу и обо всём договориться по-хорошему. И я встречался и платил, и читал в глазах шофёра сочувствие и понимание.
Аскар в переводе – солдат.
В Москве неожиданно появился Аскарик Губайдуллин, друг детства. Ничего солдатского в нём никогда не было. Когда нам было лет по восемь, мы занимались тем, что лепили на даче домики из глины, в них ставили глиняную мебель и глиняные печи, и топили их рваными газетами. Лет до четырнадцати мы ещё виделись во время летних каникул в «Зелёном Бору» под Казанью, а потом он пропал и вот теперь обрадовал меня тем, что поступил в МГУ. Он был все также подвижен, смеялся каркающим смехом, картавил и быстро поводил в стороны внимательными татарскими глазками. Аскарик провёл мне экскурсию в главном корпусе, и я был поражен внутренними лабиринтами и дубовыми лифтами. Кроме математических способностей Аскар показал талант в изучении языков и водил дружбу со многими иностранными студентами. Двоих, похожих друг на друга, как две капли воды японцев по именам Юке и Таке я очень полюбил за открытость и улыбчивость. Я часто приглашал их повечерять в квартиру родителей на Азовскую. Однажды мы засиделись допоздна, и я оставил их ночевать в своей комнате. Отчего-то это очень возмутило мою маму, вернувшуюся с работы и не смотря на просьбу не беспокоить друзей, она ворвалась за дверь, включив свет. Не знаю, кого она на там ожидала увидеть в своем гневе; годзиллу или покемонов, камикадзе или якудзу, но увидела двух коротышек в трусиках и маечках, мгновенно вскочивших на диван и усердно кланяющихся ей в пояс со сложенными у лица ладошками. Матушка сразу сменила гнев на милость, такое обращение было ей лестно. Ребята подарили мне крошечный калькулятор, толщиной с картонку и размером с визитку, притом, что нашими счётными машинками тогда можно было нанести тяжкие телесные. Недолго я пользовался этим чудом техники, скоро его вытащили у меня из кармана в троллейбусе. Недавно Аскар, (который сегодня мирно проживает в живописном уголке Франции, с женой и дочерьми), рассказал, что Юке и Таке с плачем возвращались к себе в Токио и до сих пор тоскуют о обильной московской зелени, по паркам и бульварам.
Уроженца Индии звали Акхабар Кесанпадак, он имел усталый вид, длинный волос и обвисшие усы. Акхи просил звать его Кешей и редактировал московское издание газеты «Дели ньюс». Он предложил мне опубликовать в газете снимки про расцветшую по всему городу ларёчную торговлю, я взял «Зенит 122» и поехал на Водный Стадион, где у Отрошина уже было пять своих ларьков. Тот разрешил мне поснимать снаружи и внутри. Особой удачей я считал снимок, на котором волосатый хиппи–продавец с серьгой в ухе, протягивает в зарешёченное окошко ларька бутылку водки заморенному милиционеру в фуражке. Всю пачку снимков Кеша забраковал, придравшись к недостаточной контрастности изображения и даже не компенсировал мне расходы. Выглядел он кисло, и я подозревал, что он сильно тоскует по родине. Мы поссорились, а еще через неделю все ларьки на Водном снесли. А снимки я всё же тиснул в «Москоу таймс», даже со статьёй на английском. Надо же было подкреплять нормальными публикациями своё студенчество на факультете журналистики в МЭГУ, а не только пробавляться театральными обзорами. И очень кстати пришлось появление Аскарика, так я получил с его помощью доступ к колоссальной библиотеке МГУ. Редкие издания по философии помогали писать нужные рефераты и получить необходимые зачёты. Это были реально добытые знания, а не сегодняшние «копипасты». Исчез из Москвы Аскар так же внезапно, как появился, и я со свойственным для себя самокопанием гадал, уж не обидел ли я его подарив на день рождения всего лишь один виниловый диск с записями популярных джазовых теноров – саксофонистов? Но он любил джаз, сам импровизировал и – импровизируя, просто отправился в длительный трип по странам и континентам. Узнал я об этом впервые, получив от него из Японии набор с красочным каталогом раскосых проституток, которые (каталоги) в изобилии водились в токийских телефонных будках.
Ступень Пятая. Выписка из трудовой книжки: 08. 06. 1994. Акционерное общество закрытого типа Рекламно-информационное агентство «Медиа–Сервис». Принят на должность заместителя генерального директора.
Медиа Сервис.
У Ярцева в «Медиа Сервисе» работали очень интересные люди. Например, Кирилл Виноградов – фантастически талантливый фотограф. Он так точно ловил каждый кадр, будто ставил на запечатлённый момент свою собственную печать. Да, мол, подтверждаю; «именно так оно и было, и именно так она на него смотрела», или; «этим выражением лица он именно это хотел сказать». Это были живые лица и живые ситуации. Когда он подносил камеру к лицу, его глаза загорались лунным светом, который подсвечивал особым образом тех, на кого был нацелен его объектив. Поскольку в судьбах нашего поколения всё перепутано, то Кирилл сегодня работает учителем математики. А тогда он исправно поставлял Ярцеву клиентов, для которых он снимал видеосюжеты, привнося в них толику своего космитского безумия. Например, фильм про элитный загородный санаторий отчего-то начинался с мигания красной сигнальной лампы, воя сирены и падения на санаторий вертолёта. Дальше уже шли нормальные массажи и СПА – процедуры.
Еще у Игоря работала очень умная девушка, из бывшего отдела рекламы «Банка ЛЛД», Алла Пантелеева, ну просто вылитая Барбара Стрейзанд. (Узнав об этом от меня и убедившись лично, Макс немедленно с ней замутил).
Еще был сутулый и полностью заросший волосами и бородой редактор – копирайтер, по специальности – учитель русского языка. Сам язык он похоже не любил, из него было слова не вытянуть и отвечал он на вопросы через длинную паузу. По взгляду тоже ничего было не понять, так глаза у него были очень маленькие и не видные за длинной чёлкой. Ярцев редактора очень ценил.
Митя Долгов был пиарщиком. Небольшого роста, худощавый, с гривой чёрных волос и носом, как птичий клюв, он был похож на ворона. Интеллектуал, он тоже не ронял слов на ветер и говорил всегда кратко и только – по существу. Долгов высоко себя ценил и потребовал себе личный автомобиль. Ярцев изумился, но автомобиль Мите выкатил. В каком-то гараже у него завалялся салатовый «Иж – 2125 – Комби». Митя ни что бы не унизил себя присутствием в общественном транспорте и сел за руль ижевского «Москвича» с достоинством принца, презрительно поджав губы. Мол, пусть плебейская машина чувствует, что я облагородил её своим присутствием. Самое необычное, что «хэтч» этот посыл прочувствовал и двигался удивительно мягко, нежно урча мотором, как большая кошка. Утверждаю это, так как сам ездил с Митей на пассажирском, (когда отдыхал от Фиатика), если нам было в одну сторону.
Как только иссяк последний финансовый ручеек из «Страховой компании ЛЛД», которая являлась основным заказчиком для карманной, по сути, структуры, «РИА ЛЛД» было быстро переписано на Ярцева и переименовано им в «Медиа Сервис». Несмотря на громкое название, новую клиентуру нарастить не удалось, а макетами объявлений размером со спичечный коробок для газеты «Из рук в руки» сыт не будешь. Мы досиживали в офисе последний месяц, денег на аренду не было, но Ярцев в приступе оптимизма повесил объявление о наборе сотрудников. В конторе царила разруха, по пустым коробкам прыгали весёлые приблудившиеся котята. Пришла яркая женщина из соседнего офиса и оглядела наш коллектив восторженным лихорадочным взглядом. Игорь обьявил ей, что с радостью ее возьмёт, в том только случае, если она приведёт клиентуру. Яркая женщина отказалась.
– А зачем же тогда приходили?
– Как зачем? Посмотреть на идиотов!
Из оборудования остался только «пентиум», на котором изредка лепились макеты объявлений в газеты. Причём макетчицей в «Медиа Сервисе» было девушка с очень короткими, неразвитыми ручками. Вследствие этого родового увечья она была очень нервной и постоянно плакала. Поиск заказов не давал крупных результатов. Из офиса пришлось переехать в квартиру Ярцева и еще какое-то время мы зарабатывали продажей умозрительных рекламных концепций, расчерченных на листах ватмана. Так, что извините, но повторюсь: я приехал в очередной раз на работу к обеду, грязный и потный. Немного отдохнул, отдышался и уволился.
Ступень Шестая. Выписка из трудовой книжки: 10.04.1995. Закрытое акционерное общество «Тандем». Принят на должность менеджера по видеопроизводству.
Тандем
За время совместных поездок мы с Долговым так сдружились, что я продолжал с ним общаться и тогда, когда он уволился и перешёл работать в компанию «Тандем». Вскоре я также покинул Ярцева и, сам не знаю – почему, стал вместе с Митей просиживать штаны в офисе этой конторы, которая снимала помещение в здании «Торгово-Промышленной палаты» на Чистых прудах. Там я с удовольствием генерировал идеи по продвижению интересов того или иного заказчика, сообщал их Долгову, он немедленно их оформлял в виде статей или акций, но при этом с истинно джентельменским достоинством сообщал об моём авторском участии Петляковой. Светлана Петлякова, между сотрудниками просто – Петля, являлась генеральным директором и основателем этой весёлой компании. Пишу «весёлой» без иронии, так как это ЗАО было, как их сегодня принято называть – Эвент агентством. Петля после каждого моего мыслевброса заходила в комнату, где мы с Долговым и другими сотрудниками сидели и с интересом на меня поглядывала, но – не более. Типа: «ну сидит себе чел, помогает, пущай его, стульев не жалко». Как выяснилось много позже, Светлана всё это время искала именно такого человека как я, а я в это время сидел за стенкой, просто неправильно себя позиционируя. Открылось, что мы нужны друг другу, когда я предложил для заказчика вместо оплаты дорого минутного эфира на ТВ гораздо более дешёвый вариант рекламы. Я нашёл молоденького корреспондента, ему дали триста баксов наликом и он рассказал о насущных проблемах микрорайона в эфире информационной программы московского канала, на фоне забора с плакатом нужного банка. Вскоре, тогда конечно такую «джинсу» стали пресекать, а сегодня вообще все бренды замазывают – заблуривают, а тогда – прокатило. Итак, на моё помещение в штат «Тандема» повлияли два обстоятельства. Первое – умение снимать видео на профессиональную камеру, а второе – наличие у меня волшебного «вездехода» – пропуска в Останкино, который я, по идее, давно должен был сдать ещё после ухода из «Радара», но не такой же я дурак. Правда, при очередном проходе через валидатор, охранник, приглядевшись к пропуску придрался к тому, что он просрочен, но тогда я стал брать с собой копию пропуска с другой датой, которую распечатал на цветном принтере.
Шагая по Чистопрудному бульвару, я с удовольствием наблюдал за тихой, размеренной жизнью московского центра, где трамвайный круг плавно разворачивал исторический вагон «Аннушка». Он, маня своими таинственными жёлтыми огнями, тихо потренькивал и укатывал в сторону пруда, мимо скамеек с парнишками, обнимающих смеющихся девушек. Трамвай катил мимо спешащих деловых дядек с портфелями «дипломат», мамками с колясками и бабулек в вязаных беретах. Сворачивая в Гусятников переулок, я огибал старинное здание и входил под сводчатый навес ТПП. Мне нравилось слушать Петлякову на пятиминутках. Я ею даже восхищался. Когда она выступала, распекала ли подчиненных, поощряла ли кого, неизменно она закидывала вверх свой греческий профиль и закатывала глаза. Выходило так, как будто она считывала свой текст с потолка. Она, вероятно единственная, кто мог бы так умело управлять своими девочками, которые составляли большинтво коллектива. А девочки все были своевольные и каждая тянула одеяло на себя, особенно при делёжке прибыли. Тогда они закрывались и за закрытыми дверями выли, верещали и может даже драли друг другу волосья.
Вообще это был для меня некий «чёрный ящик». Совершенной загадкой для меня являлась большая часть деятельности этих сотрудниц. Они где-то влезали в высокие сферы, строили глазки и подписывали в полированных кабинетах милионные контракты. Играючи раскладывали перед директорами каталоги из популярных артистов с баснословными гонорарами и презентовали лучшие концертные залы.
Самая хищная из них была Галя Тогоева. Она очень высоко себя ценила. Фигура у Гали была стройная, даже худая и она носила цветастые платья и блузки с глубоким вырезом, из которого торчала выпирающая рахитическая грудина. Выше была длинная шея, на ней большая голова со скуластым лицом. По лицу часто бегало загадочное выражение, что среднее между алчностью и похотью. Впрочем, Тогоева была с коллегами неизменно доброжелательна, в мужчин стреляла своими огромными глазами и заливисто хохотала, запрокидывая голову. Когда у нее было игривое настроение, она садилась в кресло напротив двух брюнетов – Арама Мусаеляна и Александра Бузаева и покачивая босоножкой на кончиках пальцев стройной ноги, рассказывала истории из своей жизни. Например, о том, как в юности она путешествовала автостопом: «Не всегда мои приключения заканчивались безобидно» – заканчивала рассказ она, но по выражению её лица не было заметно, что она о чём-нибудь сожалеет.
Ира Обухова была настоящей красавицей. Роста среднего, с точеной фигуркой и прямой спиной, она не ходила, а плыла по воздуху. Когда она хотела произвести впечатление, (а надобность такая возникала часто в силу её профессии), она, немного подавшись вперед, приоткрывала ротик, приподнимала бровки и всем своим вид выражала предельное внимание к собеседнику. При первой же остроте собеседника, её смех разливался колокольчиком, так что обезоруженные директора банков немедленно подписывали любые сметы на вечеринки для своих сотрудников и важных гостей. Обычно она носила стильный джинсовый костюм, но на мероприятия неизменно надевала строгое чёрное платье на тонких бретелях. У нас был обычай оставаться в ресторанах после того, как все участники оплаченного банкета разъедутся. На таких «автопати» мы отмечали удачное проведение проекта и поздравляли друг друга с тем, что мы команда и в очередной раз так дружно сработали. На одной такой полуночнице я пригласил Обухову на медленный танец и поразился тому, как легко её было с ней танцевать. В ответ на мое неподдельное изумление, она со смехом сообщила, что большую часть своей жизни занималась бальными танцами.
– Я идеально чувствую партнёра, меня можно вести одним пальцем, – интимным голосом сообщила она.
С того момента она видимо решила, что подсадила меня на крючок и стала просить сопровождать меня на шопинг и нести сумки, на что я из вежливости соглашался. Эти походы иногда были в рабочее время и вызвали реакцию Петляковой.
– Знаю, что между коллегами в коллективе иногда возникают влюблённости, но они должны быть в рамках уважения к положению определённого сотрудника к его статусу в соответствующем ранге, – молотила Петля что-то в таком духе на очередной пятиминутке, причем против обыкновения не закатывала глаза, а переводила их с меня на Обухову. Выходило так, будто не по Сеньке шапка, и мне вздумалось указать ей на то, что она-то сама живёт со своим охранником, но Антон, стоявший за её спиной, понял ход моих мыслей и заранее показал кулак. Впрочем, конечно это всё было неважно, так как все знали, сама Ирина давно встречается с братом Светланы и это обстоятельство часто спасало Обухову от гнева Петли, во время приступов особой жадности. Сам этот брательник, здоровенный увалень, частенько приезжал навестить сестру и выходя курить с парнями, описывал своих очередных пассий, например, так:
– Ну она, знаешь, такая – спереди плоская, зато сзади ничего нет. Короче, как Ирка! – и ржал как конь.
Парни реагировали по – разному, а именно;
Арам хмурился,
а был он человек восточный и не любил неуважения к слабому полу. Принадлежал он к секте «Свидетели Иеговы» и усердно раздавал всем журнальчики «Сторожевая башня». На все мои возражения и предложения одуматься и вернуться в лоно Православия, только мрачнел лицом, а на аргументы коротко отвечал всегда одно и тоже: «в Библии этого нет». Арам привёл представительство «церкви» в качестве клиента, и «Тандем» организовал в кинотеатре «Октябрь» просмотр кинофильма о нелёгкой доле Иеговистов в нацистских концлагерях. По всему выходило, что Гитлер приравнивал сектантов к гомосексуалистам, евреям и прочим категориям, подлежавшим ликвидации, но в лагерях они держались бодро и дарили надежду заключённым, что внушало уважение. После фильма был банкет. Арам держался торжественно и одухотворённо. Еще Мусаелян проводил акции промоушена на выставках бытовой техники, организовывая выходы девочек на объекты. Однажды, он решил сам заменить заболевшую промогёрл и вышел на демонстрационную площадку, покрытую серым ковролином, со следующим обращением:
– А сейчас, уважаемая публика, вы сможете сами убедиться в удивительных способностях этого нового моющего пылесоса, который легко справляется с самыми сложными загрязнениями.
С этими словами Арам от души разлил по покрытию шашлычный соус и включил аппарат на полную мощь. Но сколько он не брызгал водой из форсунки, сколько не елозил щёткой, ядрёный кетчуп только сильнее впитывался и размазывался. Публика разошлась, ковролин выбросили, Арам держался, но кислое лицо выдало его эмоции. Он всё реже смешил нас, изображая Мистера Бина, всё реже появлялся в офисе, потом и вовсе растворился в сектантской массе.
…Бузаев хмыкал,
поскольку слыл фигурой более декоративной, числился копирайтером, писал неплохие тексты для выступлений. Также ему удавался конферанс, он умел обаять публику своим бархатным баритоном. В остальное время он сидел, нога на ногу, в дорогом костюме, разглядывал ногти, или мечтательно поблескивал очками в золотистой оправе. Петля специально посадила его так, чтобы гости принимали Бузаева за директора, а сама приникала к щелке двери и давилась от смеха, глядя на то, как он многозначительно помычав и промурыжив посетителей, небрежным жестом указывал на её дверь. Девушки любили ходить рядом, покрутить бёдрами, нечаянно уронить бумаги рядом. Бузаев смущался, но не более, и сотрудницы, хихикая, прозвали его «Бузыкин», за его нерешительность.
…Екимов вертелся,
он вообще постоянно вертелся. То на месте, то в каких-то таинственных кругах, постоянно пританцовывая на своих длинных журавлиных ногах. Брался он за всё, всё у него получалось, говорил быстро, грудным голосом, на любые темы, в том числе на щекотливые. Дело было в том, что Екимов никак не мог определиться, кто ему нравится больше – женщины, или мужчины, а потому часто рассуждал вслух на эту тему. Постоянно описывая свои амурные похождения в ироническом ключе, он пытался убедить себя в том, что мужик в нём непременно победит, ведь: «в тёплой ванне с пышной пеной и ванильными ароматами почти всё получилось». Вскользь упоминал, что в детстве его изнасиловали пятеро мужиков, но: «ерунда, я уже всё забыл». А если он вдруг терял смысл своего запутанного повествования, восприятие которого затруднялось ввиду того, что говорил Екимов скороговоркой, то кончал он его парадоксальным выводом: «всё дело в том, что у меня слишком большой». Ещё он дружил с Наташей Ивлевой, самой аккуратной и исполнительной из девушек – церемониймейстеров. Тихая, неконфликтная, она обладала мальчишеской статью и в одежде предпочитала строгие брючные костюмы. Если во время танцев на проекте к ней подкатывал какой-нибудь разгоряченный фирмач, приглашая на медлячок, она шипела как кошка и в раскосых её глазах горел нехороший огонь. Фирмач мгновенно трезвел и исчезал в темноте зала, а Ивлева оставалась тихо шептаться с Сашей. О содержании бесед Саша говорил так: «у нас схожие проблемы».
А я…
А что касается меня, то я «брательника» Петляковой слышал издалека, так опасался инсинуаций вокруг истории с «уважением к сотруднику и его статусу и бла бла бла».
В какой-то момент я «правильно себя «пропозиционировал» и оказалось, что я очень ценный сотрудник. Многие заказчики вносили в смету создание фильма о мероприятии и Петля договаривалась с целыми видеостудиями за бешенные деньги, на которые заказчики не всегда соглашались. Я один смог заменить «Тандему» целую студию. Брал в аренду Бетакам, подробно снимал все мероприятие, перегонял сырой материал на хоум видеокассету вместе с «таймкодом», который в углу кадра отображал время записи. Потом дома, в спокойной обстановке, садился перед телеком с видаком и отмечал все нужные фрагменты входа и выхода удачных эпизодов в толстой тетради. Затем я арендовал монтажную студию на Шаболовке и сидел там по ночам с монтажёром. Днём он был занят основной сборкой новостных программ, а по ночам – халтурил. Это был интересный творческий процесс, меня никто не ограничивал, я сам решал, что оставить, что вырезать, какие спецэффекты применить. Бегущие, летающие титры, миксованная музыка с компакт дисков, всё это было время экспериментов. Готовый материал смотрели всем коллективом, замечаний обычно было минимум, в основном всё нравилось и дальше я просто ехал в еще одну студию, например, в «Союз» где в ячейках до потолка жужжали видеомагнитофоны, которые одновременно делали десятки копий с одного оригинала. Копии отдавали заказчику, несколько оставались в «Тандеме», одна – у меня. Деньги за эту работу уже платились большие, больше чем за левый пиар. Когда я заметил, что кассет с моими фильмами уже больше двух десятков, то купил в ларьке позолоченную статуэтку «Оскар» и водрузил его на эту стопку кассет. Не всегда съемки проходили гладко, или материал был неоднозначным. На вечеринке крупной финансовой организации были настолько фривольные танцы сотрудников, что без них фильм лишался «перчинки». Но Петлякова была недовольна многими ракурсами, и они были вырезаны. В фильмах для «LG» много места занимало баловство ростовых кукол на выставке, на экспозиции другого производителя бытовой техники долго пел «Несчастный случай» и «Лицей», и их тоже пришлось сократить. На одном из концертов, когда я стоял в проходе между креслами и снимал со штатива выступление Филиппа Киркорова, то неожиданно спрыгнул со сцены и помчался прямо на камеру с огромной охапкой цветов. Не успел я порадоваться удачной сцене, как он и не думая меня огибать, врезался со всей дури в объектив, опрокинув и меня, и камеру со штативом на пол. Сам Киркоров со своими габаритами столкновения даже не заметил и побежал дальше. Я хотел вставить этот фрагмент в фильм, но на плёнке оказалась одна чернота. Просто мистика! В другой раз я взял в качестве корреспондентки с микрофоном одну нашу сотрудницу, которую недолюбливали за заносчивость другие наши девочки и она тогда сидела без дела. Особого смысла в её присутствии в кадре не было, но картинку она оживляла, так как обладала яркой модельной внешностью. Мы заходили в гримерки к исполнителям после выступления, и я ей вменил задавать любые вопросы. Но фантазии Вики только на то и хватило, чтобы спросить у Кавтана и Абутина: «что вы пожелаете зрителям в новом году крысы?». Так что и это кино вышло – так себе. В другой раз другая наша сотрудница с совершенно круглым, но симпатичным лицом предложила мне «халтуру». Надо было отснять тусовку бизнесменов в пользующейся дурной славой гостинице «Турист» на Ленинском. Приехав по адресу, я обнаружил много неулыбчивых мужчин в черных костюмах и белых сорочках. Они сидели за столами с одинаковыми выражениями лица, так как их правила поведения запрещают улыбаться и танцевать. Пока для них пели Инна Маликова, Владимир Кузьмин и Валентина Пономарева, они даже не пошевелились. Невысокий Анатолий Днепров в туфлях с длинными загнутыми носами залез на стол и оттуда вопрошал в микрофон: "А может Россия, остаться с тобой?" Сами столы ломились, но никто особо не налегал. Все подходили к имениннику по очереди, но тот тоже только морщился и подмигивал, так у него был тик. Оказалось, что празднуют день рождения некоего Славы Солнцевского. Я спросил у свирепого типа, которого принял за организатора: «всех ли можно снимать?» Тот не врубился в вопрос и крикнул кому-то: «слышь, тут прислали кого-то, а он снимать не умеет, спрашивает – как?» Пришлось оправдываться и уточнять, кое-как разобрались. Оказалось, что снимать можно всех, а на вопрос: «как вас потом найти, чтобы отдать кассету?» мне ответили классически: «мы сами тебя найдем». Нашли, приехали на Мерсе и Гелике, и даже заплатили. С этой кассеты я копию не делал и в моей коллекции её нет.
В это же время мои отношения с Махой совсем разладились, мы приняли решение о разводе и в расстроенных чувствах я изливал душу Максу, прогуливаясь с ним в парке Сокольники. Максим предложил мне угостить сырными шариками двух девушек, скучавших на скамейке возле «возрастной» танцплощадки. Подойдя и приглядевшись к одной из них, я просто обомлел и лишился дара речи. Я краснел и бледнел, выглядел и вел себя как дурак, экал и мекал. Она же смотрела мне, как мне казалось, прямо в душу своими огромными карими глазами и густая копна ее каштановых волос застила мне белый свет. Вела себя она, как и положено умопомрачительной красавице – вызывающе и на моё предложение прокатиться в клуб, дерзко ответила: «На чём? На несуществующей машине?»
В клубе под грохотавшее техно, в свете тревожно мигающих красных софитов она вышла в центр танцующих и стала раскручиваться вокруг своей оси, не выпуская из рук тяжелую сумочку. Моментально вокруг нее возник пустой круг, в котором она самозабвенно кружилась одна. «Да она – сумасшедшая!» – подумал я, и с того момента влюбился навсегда и окончательно в Олю, мою будущую жену, без которой не мыслю себя в этом мире…
Ступень Седьмая. Выписка из трудовой книжки: 14.10.1997. ООО «Арт- Декор» Принят на должность художника – Дизайнера.
Ну вот, хотел писать про работу и карьеру, а отвлекся. Значит – пора на этом заканчивать. Впереди был бурный и увлекательный период работы оформителем в парфюмерном центре «Арбат Престиж», в котором безраздельно властвовал великий и ужасный В.И. Некрасов, повелитель всех модных европейских домов и король кой-какой тусовки. Был 1998 год, который сожрал все наши деньги, а потом – так ожидаемый миллениум, от которого ждали неизвестно чего и конца всех времен. Продолжение – следует!
Алексей (AZot) Зотов
2022-2025
Семь ступеней к миллениуму
© Copyright: Алексей Зотов, 2025
Свидетельство о публикации №225081901672
Свидетельство о публикации №225081901672
Рецензии
Уважаемый Алексей, спасибо за фантастический интересный рассказ
я слышащий от рождения медиум и пишу правду на этом сайте
разрешите мне узнать Ваше мнение о моем маленьком веселом рассказе
"в нашем мире и в мире Духов нет демонов" спасибо
Лиза Молтон 19.08.2025 20:10 • Заявить о нарушении
я слышащий от рождения медиум и пишу правду на этом сайте
разрешите мне узнать Ваше мнение о моем маленьком веселом рассказе
"в нашем мире и в мире Духов нет демонов" спасибо
Лиза Молтон 19.08.2025 20:10 • Заявить о нарушении
Уважаемая Лиза, спасибо за ваше творчество, ответил Вам лично.
Алексей Зотов 20.08.2025 18:59 Заявить о нарушении
Алексей Зотов 20.08.2025 18:59 Заявить о нарушении