Диалог

Я коротал вечер в мастерской знакомого художника и уже собирался уходить, когда неожиданно зазвенел дверной колокольчик, и в помещение скорее ворвался, чем зашел, энергичный человек лет шестидесяти, высокого роста, с мальчишески подтянутой сухощавой фигурой и пышной шевелюрой взлохмаченных русых волос. Увидев нас, он воскликнул:
— О-о-о! Какие люди! — подскочив к каждому, он поочередно, в знак приветствия,вставил свою руку сначала в мою, потом в руку художника.
Постепенно, как чайник, вовремя снятый с плиты в момент закипания, он, улыбаясь, умерил пыли, обратившись ко мне, представился:
— Александр Степанович.
Художник, наблюдавший картину знакомства со стороны, пояснил мне:
— Это мой давний приятель, градостроитель и архитектор. Когда-то принимал самое деятельное участие в застройке нашего города, вернее, в достройке его современной части в незабвенные времена социализма.
Будучи на пенсии, Александр Степанович частенько посещает мастерскую художника, расположенную на последнем этаже высотного дома и смотрит из огромного окна на раскинувшийся внизу город, находя в тесноте улиц спроектированные им когда-то дома, делая зарисовки некоторых строений.
Остановленный энергией посетителя, я уселся в кресло. Александр Степанович, упруго прошагав в дальний конец мастерской, на ходу сбросил шляпу и пальто на первый попавшийся стул. Развернувшись в нашу сторону, он схватил другой стул, резко повернулего спинкой к себе и занял позу лектора перед студентами, опустив руки на спинку стула, зажмурив глаза для сосредоточения мысли.
— Не торопитесь, уважаемый,— обратился он ко мне,— можете не представляться. О Вас я знаю. Слышал по радио. Читал в прессе. Хотелось бы услышать мнение молодого поколения о современном градостроительстве. В частности, о позорных и неуклюжих проектах нашего города, реализованных в жизнь. Да-да. Не удивляйтесь,— он говорил почти без пауз, щуря глаза и дергая из стороны в сторону спинку стула,— ведь Вы на два десятка лет моложе меня и смотрите совсем другим взглядом на городскую архитектуру. Неужели Вас ничего не шокирует и не раздражает? Почему такое спокойствие я вижу в Ваших глазах?
Я улыбнулся. Попытался открыть рот для ответа, но архитектор уже продолжал:
— Не утруждайте себя ответом. Я его знаю. Вы будете аргументировать свое мнение свалившейся на нас безнравственностью общества, деградацией молодежи под воздействием шокирующего обвала рекламы, насаждением в нашу жизнь американизма, насилия и, конечно, зависимости жизни от денег. Да, все теперь можно сделать за деньги. Если нельзя за деньги, то можно за большие деньги. Но послушайте! Где же творческая мысль, где отцовские корни, где сохранение истории для потомков? Неужели все это можно позволить доистребить в себе странным образом жизни в нынешнее время? Оглянитесь же на нас! Я до их пор не нахожу себе места, когда, проходя иной раз по городу, с ужасом взираю на построенные за считанные месяцы «шедевры» современного градостроительства. Откуда это уродство?! Откуда непонимание планирования земельного пространства?! Откуда эти монстры-выскочки из стекла и пластика среди малоэтажной исторической части города?! О, ужас!!!
Александр Степанович резко отвернул голову в сторону и что-то выплюнул изо рта.
— Извините… Поднимаясь сюда, жевал яблоко. Застряло зернышко в зубе. Дискомфорт. Так о чем я? Ах, да. Я удивляюсь строительству площадей на территории нашего провинциального города. Хотя меня уже ничто, кажется, не может удивить. Где это видано, чтобы и на без того ограниченном пространстве города умудрялись выкладывать многогектарные площадки, якобы для прогулок населения. Вы когда-нибудь видели, чтобы по нашей центральной площади в обычные дни прогуливалось большое количество пешеходов?
Моя попытка ответить вновь была пресечена безостановочной речью лектора:
— Конечно, нет. Это же абсурд. Человек никогда не гуляет по полю. Он — муравей. Его тянет в уютное пространство улиц, в тесноту, в самотек, к таким же, как он, муравьям, чтобы идти навстречу друг другу, сталкиваться взглядами, суетиться. Совсем другое дело — зеленые зоны города, парки. Но там, заметьте, нет пространства бескрайнего поля. Аллеи — те же улочки, только природные. Вы когда-нибудь посещали Америку, Японию?
Я напрасно напрягся для ответа. Александр Степанович снова опередил меня.
— Вижу, что не посещали. А если и посчастливилось там бывать, то все равно не ответите мне грамотно. Взгляните на Манхеттэн. Все строится только в высоту. Почему? Потому что нет ничего дороже сантиметра земли. Они, наши вечные противники, не могут себе позволить такую роскошь, как строительство на территории мегаполисов обширных площадей для прогулок населения. Это же нонсенс!
Александр Степанович зажмурил глаза, тряхнул головой и, откинув рукой свесившийся на глаза чуб, продолжил:
— Тысячи километров коммуникаций под землей, под пространством прогулочной площади вместо архитектурно полезного ансамбля. О, ужас! Иногда мне удается попасть на заседание нынешнего градостроительного комитета. Я чувствую себя больным человеком, находясь там. Мучаюсь болями в сердце. Приходя домой после таких тренировок нервной системы, не сплю несколько ночей подряд. Нет уж, увольте! Вы — молодые! Вы должны внедрять грамотную мысль. Не внедрять, а вносить и вбивать ее молотом в середину стола заседаний! Стоять на своем, если вам хоть капельку дорога архитектурная судьба города!
Я поежился в кресле, пытаясь объяснить, что не имею к градостроительству никакого отношения, но вдохновенно горящий взгляд архитектора испепелил во мне эту попытку, и я продолжал слушать.
— Вспомните Минск. Бывали там? Вижу, что нет. Похоже, Вы не любите ездить по городам. М-да. Узкая реченька в середине города. Ее расширили, сделали бескрайней красавицей. Вы спросите: как? Просто! Очень просто! Территорией вокруг реки должен быть что? — Парк! Зона воздуха. Набережные. Тенистые аллейки. Невысокие строения. Вот что расширит даже самую узкую реку. А что у нас? О, ужас! У нас! У нас! Твою мать!
Александр Степанович зашелся гневным смехом, сверкая глазами и нервно сжимая спинку стула длинными пальцами.
— У нас вдоль и без того умирающей реки понастроили … б е н з о з а п р а в о к! ! ! Где вы, разумные люди??! Куда вы смотрите? Какую жизнь готовите своим детям?! О, ужас!
Архитектор на мгновенье замешкался, что-то пережевывая во рту. Я украдкой бросил взгляд на уютно сидевшего рядом со мной художника и заметил лукаво-иронический взгляд, направленный на своего приятеля. Архитектор тоже заметил это.
— Что ты ехидничаешь? — Набросился он на художника.— Или я не прав?
Художник привстал с намерением ответить, но Александр Степанович подпрыгнул к нему и по-дружески опустил его на место.
— Знаю все, что ты мне скажешь. Знаю. Поэтому и хожу к тебе до сих пор. Да, мы уже не борцы.— Снова завелся архитектор.— Но вот он,— Александр Степанович бросил на меня пронизывающий взгляд,— он должен бороться! Он должен гореть, как мы когда-то!
Тут он, раскрасневшийся, рухнул в свободное кресло, опустошенный собственной речью.

Насыщенный неожиданным поворотом вечернего разговора, я поднялся. Тепло попрощался с этими милыми людьми и оставил их в мастерской наедине с воспоминаниями о прошлой жизни.
Возвращаясь домой ночным городом, проходя по мосту через былую красавицу реку, я смотрел немного другим взглядом на окружающий меня «пейзаж». Чувствуя свою беспомощность в желании хоть что-то изменить в нашей жизни,вспоминал пылкие слова бывшего архитектора. Я и был тем самым муравьем, спешащим к узкому пространству, чтобы слиться с единой однородной массой муравейника, где каждый занят сам собой, и единственной задачей является стремление выжить и не быть раздавленным.
Очень хотелось помочь моему случайному вечернему собеседнику, с которым так и не удалось вступить в словесный диалог.