Гости съезжались на дачу

СЕКВЕНЦИЯ 3
Глава 17: Новые гости

Ужин в тот вечер проходил в Большой столовой — помещении, которое использовалось только по особым случаям. Массивный дубовый стол, рассчитанный на двадцать персон, был сервирован старинным фарфором и серебром. Хрустальные бокалы отражали свет канделябров, создавая на стенах причудливую игру теней.

Вольская отметила, что кухарка превзошла себя. На столе красовались изысканные блюда, которых она раньше не готовила: фаршированная дичь, заливное из осетрины, пирожки с различными начинками и множество закусок, названия которых Вольская даже не знала.

Виктор Ламанский сидел во главе стола, словно это было его законное место. Он держался с непринужденной элегантностью человека, привыкшего к власти. Его манеры были безупречны, а речь — отточена до совершенства. Он говорил негромко, но каждое его слово приковывало внимание.

— Особняк Нестерова всегда был средоточием тайн, — произнес Ламанский, отпивая из бокала с красным вином. — Я изучаю его историю уже более тридцати лет и до сих пор открываю новые факты.

— Что именно вас интересует в истории особняка? — спросила Вольская, стараясь, чтобы вопрос прозвучал непринужденно.

Ламанский посмотрел на нее с легкой улыбкой, но его глаза остались холодными.

— Связь между наукой и искусством, мисс Вольская. Нестеров был не только ученым, но и меценатом. Он поддерживал многих художников и писателей своего времени. В том числе, — он сделал паузу, — и Александра Сергеевича Пушкина.

Карамзин, сидевший напротив Вольской, подался вперед.

— Вы подтверждаете, что Пушкин и Нестеров были знакомы? — в его голосе звучало плохо скрываемое волнение. — В официальных биографиях об этом нет ни слова.

— В официальных биографиях многого нет, молодой человек, — Ламанский отрезал кусочек мяса и аккуратно отправил его в рот. Прожевав, он продолжил: — Нестеров вел обширную переписку с выдающимися умами своего времени. Большая часть этих писем хранится в частных коллекциях. Моя семья владеет некоторыми из них.

— И что в них говорится о Пушкине? — не отступал Карамзин.

Ламанский промокнул губы салфеткой, прежде чем ответить:

— Они обсуждали природу вдохновения. Нестеров считал, что творческий процесс связан с особым состоянием сознания, когда человек способен воспринимать... скажем так, иные пласты реальности.

Вольская заметила, как Минский и Северин обменялись быстрыми взглядами.

— Вы говорите о параллельных мирах? — спросила она прямо.

Ламанский посмотрел на нее с новым интересом.

— Интересная формулировка, мисс Вольская. В XIX веке использовали другие термины, но суть та же. Нестеров полагал, что существуют миры, подобные нашему, но с небольшими отличиями. И что некоторые люди — особенно творческие натуры — способны интуитивно чувствовать эти миры.

— Как Наденька, — вырвалось у Карамзина.

Ламанский замер с вилкой на полпути ко рту.

— Вы знаете о "Наденьке"? — его голос стал тише, но в нем появились стальные нотки.

— Это тема моего дипломного фильма, — ответил Карамзин. — Незавершенное произведение Пушкина о девушке, существующей в двух мирах одновременно.

Ламанский медленно опустил вилку.

— Любопытно, — произнес он после паузы. — И что привело вас именно к этому произведению? Оно ведь практически неизвестно, потому как у него есть только начало.

— Случайность, — Карамзин пожал плечами, но Вольская заметила, что он избегает прямого взгляда Ламанского. — Я исследовал архивы для другого проекта и наткнулся на упоминание о "Наденьке". Меня заинтриговала идея.

— Случайностей не бывает, молодой человек, — Ламанский отпил вина. — Особенно в этом доме.

Наступила неловкая пауза. Ее нарушила Марина, неожиданно заговорившая после долгого молчания:

— Она приходит по ночам. Стоит у окна и смотрит на сад.

Все повернулись к ней.

— Кто приходит, Марина? — мягко спросил Северин.

— Наденька, — просто ответила она, глядя куда-то мимо собравшихся. — Она ищет дорогу домой, но не может найти. Слишком много дверей. Слишком много комнат.

Вольская почувствовала, как по спине пробежал холодок. Марина говорила тем же отстраненным тоном, что и в день, когда рассказывала об Испанце.

Ламанский внимательно наблюдал за Мариной, и в его взгляде Вольская уловила что-то похожее на... узнавание?

— Марина очень чувствительна к атмосфере дома, — пояснил Северин, явно пытаясь разрядить обстановку. — Она знает множество местных легенд.

— Это не легенды, — тихо произнесла Марина. — Я вижу их. Всех, кто застрял между мирами.

Ламанский отложил столовые приборы и подался вперед.

— Расскажите мне больше, Марина, — в его голосе появились вкрадчивые нотки. — Что еще вы видите?

Северин встал, прерывая разговор:

— Думаю, Марине пора отдыхать. День был долгим.

Он помог Марине подняться и вывел ее из столовой. Ламанский проводил их задумчивым взглядом.

— Удивительно чувствительная натура, — заметил он. — Такие люди редки и... ценны.

Карамзин внезапно поднялся.

— Прошу прощения, но мне нужно проверить оборудование для завтрашних съемок, — сказал он. — Благодарю за ужин.

Когда он вышел, Ламанский повернулся к Вольской:

— Ваш молодой друг кажется очень увлеченным своим проектом. Возможно, даже слишком.

— Он талантливый режиссер, — ответила Вольская. — И его интерпретация "Наденьки" действительно интересна.

— Не сомневаюсь, — Ламанский улыбнулся, но его глаза остались холодными. — Кстати, я привез некоторые материалы, которые могут его заинтересовать. Семейные архивы, связанные с Нестеровым и его экспериментами.

— Какими именно экспериментами? — спросил Минский, впервые вступая в разговор.

Ламанский посмотрел на него с легким удивлением, словно только сейчас заметил его присутствие.

— Нестеров изучал природу реальности, господин Минский. Он считал, что мир, который мы воспринимаем, — лишь тонкая пленка на поверхности гораздо более сложной структуры. И он пытался... заглянуть за эту пленку.

— И что он там увидел? — Минский не отводил взгляда.

— Это вопрос, на который я надеюсь найти ответ здесь, — Ламанский обвел рукой столовую. — В этих стенах.

После ужина Вольская вышла в сад, чтобы собраться с мыслями. Прибытие Ламанского изменило атмосферу в особняке. Она чувствовала, что за вежливыми беседами и светскими манерами скрывались какие-то скрытые мотивы и цели.

— Не стоит гулять в одиночестве по ночам, — голос Карамзина заставил ее вздрогнуть.

Он стоял в тени дерева, и лунный свет серебрил его силуэт.

— Вы меня напугали, — сказала Вольская, прижав руку к груди.

— Простите, не хотел, — он подошел ближе. — Я заметил вас из окна и решил составить компанию. Если вы не против.

— Не против, — она улыбнулась. — Как продвигается подготовка к съемкам?

— Все готово, — Карамзин посмотрел на особняк. — Завтра начнем с фасада и нескольких сцен в библиотеке. Я бы хотел, чтобы вы... помогли мне. Может быть, даже снялись в некоторых сценах.

— Я? — удивилась Вольская. — Но я не актриса.

— Именно поэтому, — в его глазах появился особый блеск. — Мне не нужна игра. Мне нужна подлинность. А в вас есть что-то... от Наденьки. Что-то, что нельзя сыграть.

Вольская почувствовала, как между ними возникает особая связь. Карамзин говорил о своем проекте с такой страстью, что невозможно было не заразиться его энтузиазмом.

— Что вы думаете о Ламанском? — неожиданно спросил он, меняя тему.

— Сложно сказать, — осторожно ответила Вольская. — Он, безусловно, знаток своего дела, но...

— Но вы чувствуете, что он что-то скрывает, — закончил за нее Карамзин. — Я тоже.

Он огляделся, словно проверяя, не подслушивает ли кто-то, и понизил голос:

— Ламанский не просто историк. Его семья связана с особняком Нестерова уже несколько поколений. Его дед был ассистентом Нестерова во время последних экспериментов.

— Откуда вы знаете? — Вольская внимательно посмотрела на него.

— Исследовал его биографию, когда готовился к проекту, — Карамзин пожал плечами. — Официально он известен как специалист по русской литературе XIX века, но на самом деле большая часть его работ посвящена оккультным практикам того времени. Особенно тем, что связаны с идеей параллельных миров.

Вольская вспомнила холодный, оценивающий взгляд Ламанского и почувствовала тревогу.

— Вы думаете, он приехал сюда из-за вашего фильма?

— Не из-за фильма, — покачал головой Карамзин. — Из-за того, что происходит в особняке. Он что-то знает,Зинаида. Что-то, о чем не говорит.

Их разговор прервал звук шагов. Из тени деревьев появился Минский.

— Зина, — он кивнул ей, затем повернулся к Карамзину. — Северин ищет вас. Что-то связанное с вашим оборудованием.

— Странно, я все проверил, — нахмурился Карамзин. — Пойду узнаю, в чем дело.

Когда он ушел, Минский повернулся к Вольской:

— Ты слишком доверчива с ним.

— А ты слишком подозрителен, — парировала она. — Карамзин просто увлечен своим проектом.

— Слишком увлечен, — Минский посмотрел вслед уходящему Карамзину. — И его появление здесь именно сейчас, когда начали происходить странные вещи... Это не может быть совпадением.

— Ты говоришь как Ламанский, — заметила Вольская. — "Случайностей не бывает".

— В этом я с ним согласен, — серьезно ответил Минский. — Особенно после того, что я узнал.

— И что же ты узнал? — Вольская скрестила руки на груди.

— Карамзин не просто аспирант ВГИКа. До поступления он работал в архиве, где хранятся документы, связанные с экспериментами Нестерова. И его дипломная работа на филологическом факультете была посвящена не просто Пушкину, а конкретно связи между творчеством Пушкина и оккультными практиками XIX века, — закончил Минский. — Он целенаправленно шел к этому проекту и к этому особняку.

Вольская почувствовала, как внутри нарастает беспокойство. Слишком много совпадений, слишком много тайн.

— Что ты предлагаешь? — спросила она.

— Быть осторожнее, — Минский взял ее за руку. — С обоими — и с Карамзиным, и с Ламанским. Они оба что-то ищут в этом доме. И я не уверен, что их цели безобидны.

Вольская посмотрела на темные окна особняка. В одном из них ей показалась женская фигура в белом — силуэт, наблюдающий за ними из темноты. Но когда она моргнула, видение исчезло.

— Пойдем внутрь, — сказала она, внезапно почувствовав холод. — Становится поздно.

Они направились к дому, не замечая, что из окна своего кабинета за ними наблюдал Ламанский. Рядом с ним, в тени, стояла кухарка. Они не разговаривали, но, казалось, прекрасно понимали друг друга без слов.

Глава 18: Киносъёмка

Утро выдалось ясным и безветренным — идеальная погода для натурных съемок. Карамзин был на ногах с рассветом, расставляя оборудование перед фасадом особняка. Его энтузиазм был заразителен, и вскоре к нему присоединилась Вольская, предложившая помощь.

— Вы когда-нибудь участвовали в съемках? — спросил Карамзин, протягивая ей отражатель.

— Только в документальных, для музейных проектов, — ответила она. — Но там от меня требовалось только говорить о картинах.

— Здесь будет немного сложнее, — улыбнулся он. — Но я уверен, что вы справитесь. У вас есть то, что не купишь и не выучишь — естественность перед камерой.

Он показал ей, как держать отражатель, чтобы направлять свет на фасад здания. Их руки соприкоснулись, и Вольская почувствовала легкое покалывание, словно от статического электричества.

— Странно, — пробормотал Карамзин, глядя на свою руку. — Вы это почувствовали?

Вольская кивнула. Она хотела что-то сказать, но в этот момент из дома вышел Минский. Он окинул взглядом съемочную площадку и направился к ним.

— Доброе утро, — сказал он, стараясь звучать непринужденно. — Могу я чем-то помочь?

— Вообще-то, да, — Карамзин, казалось, не заметил напряжения. — Мне нужен кто-то, кто сыграет роль Пушкина в нескольких сценах. Ничего сложного — просто силуэт, фигура вдалеке.

Минский выглядел удивленным.

— Почему я?

— У вас подходящее телосложение и профиль, — пояснил Карамзин. — И, если не ошибаюсь, вы играли в студенческом театре?

— Откуда вы знаете? — в голосе Минского появились настороженные нотки.

Карамзин пожал плечами:

— Северин упомянул. Он сказал, что вы были довольно хороши.

Минский колебался, но затем кивнул:

— Хорошо, я помогу. Что нужно делать?

Следующие два часа прошли в подготовке и съемке первых сцен. Карамзин оказался требовательным режиссером — он мог переснимать один и тот же эпизод по десять раз, добиваясь нужного ему эффекта. Но при этом он умел объяснять свое видение так, что все участники процесса проникались его идеями.

Вольская наблюдала за ним с растущим восхищением. Когда он работал, его лицо преображалось — исчезала обычная мягкость, уступая место сосредоточенности и даже некоторой жесткости. Он точно знал, чего хочет, и умел это получить.

— А теперь сцена у окна, — объявил Карамзин, когда они закончили с экстерьерами. — Анна, вы будете стоять здесь, глядя на сад. Вы ждете кого-то, кто должен прийти, но не уверены, из какого мира он появится.

— Из какого мира? — переспросила Вольская.

— Да, это ключевая идея "Наденьки", — кивнул Карамзин. — Неопределенность реальности. Грань между мирами становится все тоньше, и героиня уже не может с уверенностью сказать, в каком из миров она находится в данный момент.

Он подвел ее к окну в библиотеке, откуда открывался вид на сад.

— Просто стойте здесь и смотрите вдаль. Не играйте, просто... будьте.

Вольская встала у окна, чувствуя себя немного неловко под прицелом камеры. Но постепенно она расслабилась и позволила мыслям течь свободно. Она думала об особняке, о странных событиях последних дней, о параллельных мирах.

— Идеально, — прошептал Карамзин, не отрываясь от видоискателя. — Не двигайтесь.

Вольская замерла, глядя в сад. И вдруг она увидела это — мимолетное искажение реальности, словно воздух задрожал и на мгновение стал прозрачным, открывая вид на... другой сад. Сад, который был одновременно похож и не похож на тот, что она знала. Там были те же деревья, но их листва имела странный серебристый оттенок, и между стволами мелькнула женская фигура в белом платье.

— Вы это видели? — выдохнула Вольская, отшатнувшись от окна.

Карамзин опустил камеру:

— Что именно?

— Там, в саду... — она указала рукой, но видение уже исчезло. — Там была женщина в белом. И сад выглядел иначе, словно...

— Словно из другого мира, — закончил за нее Карамзин, и в его глазах вспыхнул огонек. — Это потрясающе! Именно такой эффект я хотел создать монтажом, но если вы действительно что-то увидели...

— Это не эффект, — твердо сказала Вольская. — Я действительно что-то видела.

Минский, наблюдавший за съемкой, подошел к ним:

— Что происходит?

— Зинаиа видела что-то в саду, — объяснил Карамзин. — Возможно, то же самое, что видит Марина.

— Я не Марина, — возразила Вольская. — И я не склонна к галлюцинациям.

— Никто и не говорит о галлюцинациях, — мягко сказал Карамзин. — Возможно, это связано с особыми свойствами этого места. Нестеров выбрал его не случайно для своих экспериментов.

— Каких именно экспериментов? — спросил Минский. — Вы все говорите о них, но никто не объясняет, в чем они заключались.

Карамзин помедлил, словно решая, сколько можно рассказать.

— Нестеров считал, что реальность многослойна, — наконец произнес он. — И что при определенных условиях можно... проникнуть сквозь эти слои. Увидеть другие версии нашего мира или даже перейти в них.

— И вы верите в это? — Минский смотрел на него с недоверием.

— Я верю, что Нестеров в это верил, — уклончиво ответил Карамзин. — И что Пушкин каким-то образом был вовлечен в его эксперименты. "Наденька" — это не просто литературный замысел. Это... что-то вроде зашифрованного отчета о том, что Пушкин испытал сам.

Их разговор прервал звук шагов. В библиотеку вошел Ламанский в сопровождении Северина.

— Как продвигаются съемки? — спросил Ламанский, окидывая взглядом оборудование.

— Продуктивно, — ответил Карамзин, и Вольская заметила, как изменился его тон — стал более формальным, сдержанным. — Мы только что закончили сцену у окна.

— Могу я взглянуть на материал? — Ламанский подошел к камере.

— Боюсь, это невозможно, — Карамзин встал между ним и оборудованием. — Я никогда не показываю необработанный материал. Профессиональная привычка.

Ламанский улыбнулся, но его глаза остались холодными:

— Конечно, я понимаю. Не буду мешать творческому процессу. Кстати, я принес кое-что, что может вас заинтересовать.

Он достал из внутреннего кармана пиджака конверт и протянул его Карамзину:

— Копии писем Нестерова к Пушкину. Они никогда не публиковались.

Карамзин взял конверт с плохо скрываемым волнением:

— Это... невероятно. Спасибо.

— Не стоит благодарности, — Ламанский слегка наклонил голову. — Я всегда рад помочь талантливой молодежи. Особенно когда наши интересы... совпадают.

В его словах Вольской послышался какой-то скрытый смысл, и, судя по напряженному лицу Карамзина, он тоже это почувствовал.

— Кстати, — продолжил Ламанский, — я заметил, что вы используете старую кинокамеру для некоторых сцен. Это художественный прием?

— Да, — кивнул Карамзин. — Для создания особой атмосферы. Цифровая съемка слишком... стерильна для того, что я хочу передать.

— Интересный выбор, — Ламанский задумчиво потер подбородок. — Особенно учитывая, что пленка иногда способна зафиксировать то, что не видит глаз.

С этими словами он повернулся и вышел из библиотеки. Северин последовал за ним, бросив на Вольскую извиняющийся взгляд.

Когда они остались втроем, Карамзин вскрыл конверт и бегло просмотрел содержимое.

— Это действительно письма Нестерова, — пробормотал он. — Но зачем Ламанский дал их мне? Что ему нужно?

— Может быть, он просто хочет помочь вашему проекту? — предположила Вольская, хотя сама не верила в это.

— Ламанский ничего не делает просто так, — покачал головой Карамзин. — Он что-то задумал, и я не уверен, что хочу быть частью его планов.

Он убрал письма в свою сумку и повернулся к Вольской:

— Давайте продолжим съемки. У нас еще много работы.

После обеда Карамзин решил снять несколько сцен в подвале. Вольская согласилась помочь, несмотря на то, что это место вызывало у нее неприятные воспоминания. Минский настоял на том, чтобы сопровождать их.

Подвал встретил их прохладой и запахом сырости. Карамзин установил освещение, создавая игру света и тени на старинных стенах.

— Здесь будет ключевая сцена, — объяснил он. — Момент, когда Наденька понимает, что может переходить между мирами.

Он расставил оборудование и дал указания Вольской:

— Вы будете стоять здесь, у этой стены. В сценарии это место, где граница между мирами наиболее тонка. Вы прикасаетесь к стене и чувствуете, как она... поддается под вашими пальцами.

Вольская подошла к указанной стене. Это была та самая часть подвала, где они нашли тело Испанца. Она почувствовала, как по спине пробежал холодок.

— Все в порядке? — спросил Карамзин, заметив ее колебания.

— Да, просто... — она не закончила фразу, не желая объяснять свои чувства. — Давайте начнем.

Карамзин кивнул и включил камеру:

— Действие!

Вольская подошла к стене и осторожно прикоснулась к ней кончиками пальцев. Камни были холодными и шероховатыми на ощупь. Она попыталась представить, что чувствовала бы Наденька, обнаружив проход в другой мир.

И вдруг она действительно это почувствовала — легкую вибрацию под пальцами, словно стена дышала. Камень словно стал мягче, податливее. Вольская в изумлении отдернула руку.

— Идеально! — воскликнул Карамзин. — Именно такая реакция мне нужна. Давайте снимем еще один дубль.

Съемки в подвале продолжались до вечера. Когда они наконец закончили, Вольская чувствовала странное истощение, не столько физическое, сколько эмоциональное. Словно что-то в этом месте высасывало ее энергию.

Поднимаясь по лестнице, она обернулась и на мгновение увидела, как Карамзин задержался у той самой стены, прикасаясь к ней с каким-то странным выражением лица — смесью страха и восторга. Заметив ее взгляд, он быстро отдернул руку и последовал за ней.

В холле их ждал Ламанский.

— Как прошли съемки? — спросил он с вежливой улыбкой.

— Продуктивно, — коротко ответил Карамзин.

— Рад слышать, — кивнул Ламанский. — Кстати, я просмотрел некоторые материалы по "Наденьке" и обнаружил интересную деталь. В одном из черновиков Пушкин упоминает особый предмет — медальон, который позволял героине перемещаться между мирами.

Карамзин замер:

— Медальон? В тех фрагментах, что я изучал, о нем ничего не было.

— Потому что этот черновик хранится в частной коллекции, — Ламанский улыбнулся. — В моей коллекции.

Он достал из кармана небольшую бархатную коробочку и открыл ее. Внутри лежал старинный медальон на цепочке — овальный, с гравировкой в виде переплетающихся линий, образующих сложный узор.

— Это не просто реквизит, — тихо сказал Ламанский. — Это подлинный артефакт XIX века. Я думаю, он идеально подойдет для вашего фильма.

Карамзин смотрел на медальон с нескрываемым волнением:

— Могу я... использовать его в съемках?

— Конечно, — Ламанский протянул ему коробочку. — Считайте это моим вкладом в ваш проект.

Когда Карамзин взял медальон, Вольская заметила странный блеск в глазах Ламанского — словно он только что выиграл в какую-то известную только ему игру.

Глава 19: Медальон

Медальон лежал на столе в комнате Вольской, поблескивая в свете настольной лампы. После ужина Карамзин попросил ее примерить его для завтрашних съемок, чтобы убедиться, что он хорошо смотрится на камере.

Вольская осторожно взяла медальон. Он был тяжелее, чем казался на вид, и удивительно теплым, словно хранил тепло предыдущего владельца. Узор на его поверхности казался хаотичным, но при ближайшем рассмотрении в нем угадывалась какая-то система — линии переплетались, образуя сложную геометрическую фигуру.

Она надела медальон, и цепочка легла на шею, словно была создана специально для нее. Странное ощущение — будто предмет был частью ее самой, чем-то давно потерянным и наконец найденным.

Вольская подошла к зеркалу. Медальон идеально дополнял ее образ, словно был последним недостающим элементом. Она прикоснулась к нему пальцами, и в этот момент ей показалось, что узор на его поверхности слегка изменился, линии сдвинулись, образуя новый рисунок.

Она моргнула, и все вернулось на место. "Игра света", — подумала Вольская, но какое-то беспокойство осталось.

Стук в дверь прервал ее размышления.

— Войдите, — сказала она, отворачиваясь от зеркала.

Дверь открылась, и вошел Минский. Он остановился на пороге, глядя на медальон.

— Тебе идет, — сказал он после паузы. — Но есть в нем что-то... тревожное.

— Ты тоже это чувствуешь? — Вольская снова прикоснулась к медальону. — Словно он... живой.

Минский подошел ближе и внимательно рассмотрел украшение:

— Странный узор. Похож на те, что мы видели в дневниках Нестерова.

— Думаешь, есть связь?

— Уверен в этом, — кивнул Минский. — Ламанский не случайно дал его Карамзину. И не случайно именно сейчас.

Вольская хотела снять медальон, но обнаружила, что замок не поддается.

— Странно, — пробормотала она, пытаясь расстегнуть цепочку. — Он не снимается.

Минский попытался помочь, но безуспешно. Замок словно исчез, а цепочка стала единым целым, без видимых соединений.

— Это невозможно, — Минский нахмурился. — Я видел, как ты его надевала. Там был замок.

Вольская почувствовала, как нарастает беспокойство:

— Что происходит, Михаил?

— Не знаю, — он покачал головой. — Но думаю, нам стоит поговорить с Карамзиным. Немедленно.

Они нашли Карамзина в библиотеке. Он сидел за столом, изучая письма, которые дал ему Ламанский. При их появлении он поспешно собрал бумаги.

— Что-то случилось? — спросил он, заметив их встревоженные лица.

— Медальон, — сказала Вольская. — Он не снимается.

Карамзин выглядел удивленным:

— Как это — не снимается?

— Замок исчез, — объяснил Минский. — Цепочка стала сплошной.

Карамзин подошел к Вольской и осмотрел медальон:

— Странно. Когда я его рассматривал, с ним все было в порядке.

Он попытался снять украшение, но тоже безуспешно.

— Возможно, это какой-то трюк Ламанского? — предположил Минский. — Специальный механизм?

— Не думаю, — Карамзин выглядел обеспокоенным. — Это старинная вещь, XIX века. Тогда не было таких технологий.

— Тогда что происходит? — Вольская чувствовала, как медальон словно становится теплее на ее коже.

Карамзин помедлил, словно решая, стоит ли говорить:

— В письмах Нестерова к Пушкину есть упоминание о медальоне. Он описывает его как "ключ к дверям между мирами". Но я думал, это метафора.

— А теперь? — спросил Минский.

— Теперь я не уверен, — Карамзин провел рукой по волосам. — Слишком много совпадений. Сначала странные явления в особняке, потом появление Ламанского с медальоном.

— И твой фильм о девушке, путешествующей между мирами, — добавил Минский. — Ты действительно выбрал эту тему случайно?

Карамзин встретил его взгляд:

— Нет. Не случайно.

Он подошел к окну и некоторое время смотрел в темноту, прежде чем продолжить:

— Моя прабабушка работала в этом особняке. Она была горничной у последних владельцев перед революцией. И она рассказывала истории о странных экспериментах, о людях, которые исчезали, о звуках из запертых комнат.

Он повернулся к ним:

— Когда я был ребенком, я считал это сказками. Но потом, изучая литературу, я наткнулся на фрагменты "Наденьки" и понял, что Пушкин описывал нечто реальное. Что-то, что происходило в этом особняке.

— И ты приехал сюда, чтобы что? — спросил Минский. — Снять фильм или раскрыть тайну?

— И то, и другое, — честно ответил Карамзин. — Я хотел понять, что на самом деле произошло здесь почти двести лет назад. И что связывало Пушкина и Нестерова.

Вольская прикоснулась к медальону:

— А теперь я ношу "ключ к дверям между мирами", который не могу снять. Что это значит?

— Не знаю, — покачал головой Карамзин. — Но думаю, Ламанский знает. Он не просто так дал нам медальон.

— Нам нужно поговорить с ним, — решительно сказал Минский.

— Не сейчас, — возразил Карамзин. — Сначала я хочу кое-что проверить.

Он подошел к книжным полкам и начал просматривать корешки книг:

— Здесь должен быть дневник Нестерова. Или хотя бы копия. Северин говорил, что в библиотеке хранятся все документы, связанные с историей особняка.

Они провели следующий час, просматривая книги и документы. Наконец, Вольская обнаружила тонкую папку, спрятанную между двумя томами по архитектуре. Внутри были рукописные страницы, пожелтевшие от времени.

— Это оно, — прошептал Карамзин, бережно перелистывая страницы. — Записи Нестерова о его экспериментах.

Они склонились над столом, вчитываясь в выцветшие строки. Почерк был мелким и неразборчивым, с множеством сокращений и символов.

— Здесь, — Карамзин указал на абзац в середине страницы. — "Медальон активируется при определенных условиях. Носитель должен находиться в точке пересечения — месте, где грань между мирами наиболее тонка. В особняке таких точек несколько, но самая сильная — в подвале, у восточной стены".

Вольская вздрогнула:

— Это та самая стена, у которой мы сегодня снимали!

— И где нашли тело Испанца, — добавил Минский.

Карамзин продолжил читать:

— "Активация происходит при соединении двух ключевых элементов: медальона и крови носителя. Капля крови на поверхности медальона изменяет узор, открывая проход".

— Крови? — переспросила Вольская, инстинктивно отстраняясь от медальона, словно он мог укусить ее.

— Это звучит как оккультный ритуал, — нахмурился Минский. — Не как научный эксперимент.

— Для XIX века грань между наукой и оккультизмом была размыта, — заметил Карамзин. — Многие ученые того времени изучали явления, которые сейчас считаются псевдонаукой.

Он перевернул страницу:

— "Эксперимент с А.С. прошел успешно. Он смог увидеть другую сторону, но отказался пересечь границу полностью. Сказал, что там все искажено, словно в кривом зеркале. Люди похожи на знакомых ему, но их сущность иная. Он описал это как 'мир теней, где каждый носит маску своего двойника из нашего мира'".

— А.С. — это Александр Сергеевич? — спросила Вольская. — Пушкин действительно участвовал в экспериментах?

— Похоже на то, — кивнул Карамзин. — И "Наденька" — это не просто литературный замысел. Это зашифрованный отчет о том, что он видел.

Минский взял дневник и продолжил чтение:

— "Эксперимент с Н. закончился трагедией. Она пересекла границу полностью, но не смогла вернуться. Медальон остался здесь, а она — там. Я слышу её голос по ночам, она зовёт меня из-за стены..."

Вольская почувствовала, как по спине пробежал холодок.

— Н. — это Наденька? — прошептала она. — Она была реальной женщиной?

— Возможно, — кивнул Карамзин. — И если медальон действительно тот самый...

Они переглянулись. Вольская инстинктивно прикоснулась к медальону, который, казалось, стал еще теплее.

— Нам нужно найти Ламанского, — решительно сказал Минский. — Немедленно.

Глава 20: Откровения

Они нашли Ламанского в малой гостиной. Он сидел в кресле у камина, читая книгу в старинном кожаном переплете. При их появлении он поднял глаза и улыбнулся, словно ожидал их.

— А, вот и вы, — сказал он, закрывая книгу. — Я как раз думал о вас.

— Что это за медальон? — без предисловий спросил Минский. — И почему он не снимается?

Ламанский окинул их внимательным взглядом:

— Вижу, вы нашли дневник Нестерова. Хорошо. Это сэкономит нам время на объяснения.

Он жестом пригласил их сесть, но все трое остались стоять.

— Медальон, который носит мисс Вольская, действительно тот самый, что использовался в экспериментах Нестерова, — спокойно продолжил Ламанский. — И да, он обладает особыми свойствами.

— Почему я не могу его снять? — Вольская чувствовала, как нарастает тревога.

— Потому что он выбрал вас, — просто ответил Ламанский. — Медальон реагирует на определенный тип людей — тех, кто обладает, скажем так, повышенной чувствительностью к тонким материям. Тех, кто способен видеть больше, чем обычные люди.

— Это какая-то мистика, — фыркнул Минский. — Научное объяснение, пожалуйста.

— А вы уверены, что между наукой и тем, что вы называете мистикой, существует четкая граница? — Ламанский поднял бровь. — Нестеров не был так категоричен. Он считал, что есть явления, которые наука его времени просто не могла объяснить. Но это не делало их менее реальными.

Он встал и подошел к Вольской:

— Медальон реагирует на биоэлектрические импульсы носителя. Если говорить современным языком, он работает как нейроинтерфейс, считывая определенные паттерны мозговой активности. Когда находит совместимого носителя, он адаптируется к нему.

— И становится несъемным? — скептически спросила Вольская.

— Только до тех пор, пока не выполнит свою функцию, — кивнул Ламанский. — Или пока носитель не погибнет. Тогда связь разрывается.

Последние слова прозвучали зловеще, и Вольская инстинктивно отступила на шаг.

— Какую функцию? — спросил Карамзин. — Открыть проход в другой мир?

— Именно, — Ламанский улыбнулся ему, как учитель способному ученику. — Медальон — это ключ. Но не просто ключ к двери. Это навигационный инструмент. Он позволяет не только пересечь границу, но и найти дорогу обратно.

— Если он такой замечательный, почему Наденька не смогла вернуться? — спросил Минский.

Ламанский помрачнел:

— Потому что она пошла одна. Медальон остался здесь, а она — там. Без медальона найти дорогу назад практически невозможно. Миры слишком похожи и одновременно слишком различны. Легко потеряться.

Он повернулся к Вольской:

— Но у вас есть преимущество. Медальон с вами, и он не даст вам заблудиться.

— Заблудиться? — Вольская почувствовала, как сердце начинает биться быстрее. — Я никуда не собираюсь!

— Боюсь, у вас нет выбора, — мягко сказал Ламанский. — Медальон уже активирован. Процесс начался.

— Что значит "активирован"? — Карамзин шагнул вперед. — В дневнике говорилось о крови.

— Да, обычно для активации требуется кровь носителя, — кивнул Ламанский. — Но в случае с мисс Вольской процесс пошел иначе. Медальон реагирует на ее присутствие в особняке, на ее взаимодействие с определенными местами силы. Каждый раз, когда она приближается к точке пересечения, связь усиливается.

— Точке пересечения? — переспросила Вольская. — Вы имеете в виду стену в подвале?

— Не только, — Ламанский покачал головой. — В особняке несколько таких точек. Подвал — самая сильная, но есть и другие. Библиотека, например. И комната на третьем этаже, которая всегда заперта.

Вольская вспомнила странное ощущение, которое испытала у окна в библиотеке, когда увидела "другой" сад.

— Я видела что-то, — тихо сказала она. — Другую версию сада. И женщину в белом.

— Наденьку, — кивнул Ламанский. — Она все еще там, ждет. Почти двести лет.

— Это невозможно, — возразил Минский. — Никто не живет так долго.

— В том мире время течет иначе, — пояснил Ламанский. — Иногда быстрее, иногда медленнее. Для Наденьки могло пройти гораздо меньше времени.

Он подошел к камину и взял с полки небольшую шкатулку:

— Я должен кое-что вам показать.

Открыв шкатулку, он достал пожелтевший лист бумаги — старинную фотографию. На ней была изображена молодая женщина в белом платье, стоящая у окна. Ее лицо было повернуто к камере, и Вольская с изумлением узнала свои собственные черты.

— Это я? — прошептала она.

— Это Надежда Нестерова, — ответил Ламанский. — Дочь ученого. Фотография сделана за неделю до ее исчезновения в 1837 году.

Вольская взяла фотографию дрожащими руками. Сходство было поразительным — те же глаза, тот же разрез губ, даже линия бровей. Словно она смотрела на свое собственное изображение в старинном костюме.

— Это невозможно, — прошептала она.

— Почему же? — Ламанский улыбнулся. — Вы никогда не задумывались о своих корнях, мисс Вольская? О том, почему вас так тянуло к этому особняку? Почему вы чувствуете такую связь с ним?

Вольская подняла глаза от фотографии:

— Что вы хотите сказать?

— Надежда Нестерова была вашей прапрапрабабушкой, — просто сказал Ламанский. — Вернее, должна была ею стать. Если бы не исчезла.

— Но как? — начал Минский.

— У Надежды был жених, — пояснил Ламанский. — Молодой офицер Павел Вольский. После ее исчезновения он женился на ее кузине, Елизавете. Их потомки — ваши предки, мисс Вольская.

Он сделал паузу, позволяя информации усвоиться:

— Но генетическая память сильна. Иногда через поколения проявляются черты давно умерших предков. В вашем случае сходство с Надеждой просто поразительное.

— И что теперь? — спросил Карамзин. — Чего вы хотите?

Ламанский посмотрел на него с легким удивлением:

— Я думал, это очевидно. Я хочу вернуть Надежду. И мисс Вольская — единственная, кто может это сделать.

— Каким образом? — Вольская чувствовала, как медальон на ее шее становится все тяжелее.

— Вы должны пересечь границу, — ответил Ламанский. — Найти Надежду и привести ее обратно. Медальон укажет вам путь.

— А если я откажусь? — Вольская скрестила руки на груди.

— Вы не сможете, — Ламанский покачал головой. — Медальон уже связан с вами. Процесс необратим. Если вы не пойдете добровольно, он заставит вас.

— Это звучит как угроза, — Минский шагнул вперед, словно готовый защищать Вольскую.

— Это не угроза, молодой человек, — Ламанский вздохнул. — Это констатация факта. Медальон был создан с определенной целью, и он будет стремиться ее выполнить. Чем дольше мисс Вольская сопротивляется, тем сильнее будет его воздействие.

Он повернулся к Вольской:

— Вы уже начали видеть другую сторону. Скоро видения станут интенсивнее. Граница между мирами будет размываться, и вы начнете терять ориентацию — что реально, а что нет. В конце концов, вы просто соскользнете туда. Но без подготовки, без понимания, что делать. И тогда вы рискуете остаться там навсегда, как Надежда.

Вольская почувствовала, как страх сменяется гневом:

— Вы специально подстроили это! Дали Карамзину медальон, зная, что он попадет ко мне!

— Я лишь ускорил неизбежное, — спокойно ответил Ламанский. — Вы все равно оказались бы здесь. Медальон все равно нашел бы вас. Я просто направил процесс.

— Зачем? — спросил Карамзин. — Почему вам так важно вернуть Надежду?

Ламанский помедлил, словно решая, стоит ли говорить правду:

— Потому что она моя прабабушка.

Наступила тишина. Все трое смотрели на Ламанского с недоверием.

— Но вы только что сказали, что она исчезла до того, как вышла замуж, — возразил Минский.

— В нашем мире — да, — кивнул Ламанский. — Но не в том, куда она попала.

Он подошел к окну и некоторое время смотрел в темноту, прежде чем продолжить:

— В том мире она встретила другую версию своего жениха. Моего прадеда. Они поженились, у них родился сын. Но Надежда никогда не забывала свой настоящий дом. Она рассказывала сыну об этом мире, о своем отце и его экспериментах. О медальоне, который должен был помочь ей вернуться.

Ламанский повернулся к ним:

— Эта история передавалась в нашей семье из поколения в поколение. Каждый наследник искал способ открыть проход между мирами. И каждый терпел неудачу — до тех пор, пока я не нашел медальон.

— Где? — спросил Карамзин.

— В частной коллекции в Европе, — ответил Ламанский. — Его продали после революции вместе с другими ценностями из особняка. Мне потребовались годы, чтобы отследить его путь и выкупить.

Он посмотрел на Вольскую:

— А потом я начал искать подходящего носителя. И нашел вас — прямого потомка Нестеровых, с поразительным сходством с Надеждой. Идеальный проводник.

— Вы использовали меня, — тихо сказала Вольская.

— Я дал вам шанс стать частью чего-то большего, чем обычная жизнь, — возразил Ламанский. — Шанс исправить ошибку, совершенную почти двести лет назад.

Он сделал паузу:

— Кроме того, у вас есть личный интерес в этом деле.

— Какой еще интерес? — спросила Вольская, чувствуя, как медальон пульсирует на её шее.

— Если вы вернёте Надежду, медальон освободит вас, — ответил Ламанский. — Если нет... вы рискуете остаться там навсегда. Или между мирами, что, поверьте, намного хуже.

Вольская переглянулась с Минским и Карамзиным. Выбора, похоже, действительно не было.

— Что я должна делать? — спросила она наконец.

Глава 21: Подготовка

Ночь выдалась бессонной. Вольская лежала в постели, глядя в потолок и прислушиваясь к странным звукам особняка. Старый дом словно ожил, наполнившись шорохами, скрипами и тихими голосами, доносившимися из-за стен. Или ей это только казалось?

Медальон на шее пульсировал в такт её сердцебиению, иногда становясь таким горячим, что приходилось прикладывать к нему прохладную ладонь. В такие моменты Вольской казалось, что она видит странные образы — мелькающие тени, искажённые силуэты, фрагменты незнакомых комнат.

План, который они обсудили с Ламанским, был прост и одновременно безумен. Завтра на рассвете она должна спуститься в подвал, к той самой стене, где граница между мирами наиболее тонка. Там, используя медальон как ключ и проводник, она попытается пересечь границу, найти Надежду и вернуться с ней назад.

"Просто, как инструкция к микроволновке", — горько усмехнулась Вольская, переворачиваясь на бок.

Стук в дверь заставил её вздрогнуть. Она посмотрела на часы — три часа ночи. Кто мог прийти в такое время?

— Кто там? — спросила она, накидывая халат.

— Это я, Михаил, — донёсся приглушённый голос Минского.

Вольская открыла дверь. Минский выглядел встревоженным, его волосы были взъерошены, словно он много раз проводил по ним рукой.

— Я не могу спать, — сказал он, входя в комнату. — Всё думаю о завтрашнем дне.

— Я тоже, — призналась Вольская, садясь на край кровати.

Минский остался стоять, нервно расхаживая по комнате:

— Мне это всё не нравится, Зина. Слишком опасно. Мы даже не знаем, что там, по ту сторону.

— У меня есть выбор? — Вольская коснулась медальона. — Ты слышал Ламанского. Если я не пойду добровольно, медальон заставит меня.

— Ламанский может лгать, — возразил Минский. — Мы знаем его всего несколько дней. Кто он такой? Откуда взялась эта история о параллельных мирах и его прабабушке?

Вольская задумалась:

— Не знаю. Но медальон действительно не снимается. И я действительно вижу странные вещи.

Она помедлила, прежде чем продолжить:

— Сегодня вечером, когда я закрыла глаза, я увидела комнату. Не здесь, не в этом особняке, но похожую. Там были те же пропорции, то же окно, но всё выглядело иначе. Словно кто-то взял знакомые элементы и немного их исказил.

Минский сел рядом с ней:

— Это могут быть галлюцинации. Самовнушение. Ты слишком много думаешь об этом.

— Возможно, — кивнула Вольская. — Но что, если нет? Что, если всё это правда? Что, если Надежда действительно там, ждёт уже почти двести лет?

Они помолчали. За окном начинал сереть рассвет, первые лучи солнца пробивались сквозь тяжёлые шторы.

— Я пойду с тобой, — внезапно сказал Минский.

— Что? — Вольская повернулась к нему. — Это невозможно. Ламанский сказал, что только я могу пройти.

— Ламанский много чего говорил, — упрямо возразил Минский. — Но в дневнике Нестерова нет ни слова о том, что через границу может пройти только один человек. Надежда пошла одна и не смогла вернуться. Может быть, именно поэтому?

Вольская задумалась. В словах Минского была логика.

— Но это опасно, — сказала она. — Мы не знаем, что там.

— Именно поэтому я не могу отпустить тебя одну, — Минский взял её за руку. — Зина, я... — он запнулся, словно не решаясь произнести что-то важное. — Я не прощу себе, если с тобой что-то случится, а я даже не попытался помочь.

Вольская почувствовала, как её сердце забилось быстрее. Она крепче сжала его руку:

— Хорошо. Мы пойдём вместе.

Утро наступило слишком быстро. Вольская и Минский спустились в столовую, где их уже ждали Карамзин и Ламанский. Атмосфера была напряжённой — никто не притрагивался к еде, разговор не клеился.

— Вы готовы? — наконец спросил Ламанский, глядя на Вольскую.

— Да, — она кивнула. — Но есть одно условие. Михаилидёт со мной.

Ламанский нахмурился:

— Это невозможно. Медальон настроен только на вас.

— В дневнике Нестерова нет ни слова о том, что через границу может пройти только один человек, — возразила Вольская, повторяя аргумент Минского. — Возможно, Надежда не смогла вернуться именно потому, что пошла одна.

Ламанский задумался, постукивая пальцами по столу:

— В этом есть логика. Но риск возрастает. Медальон может не суметь провести двоих обратно.

— Я готов рискнуть, — твёрдо сказал Минский.

Ламанский перевёл взгляд на Карамзина:

— А вы что думаете?

Карамзин, который до этого молча наблюдал за разговором, пожал плечами:

— Я думаю, что выбор за Зинаидой. Это она рискует больше всех.

— Хорошо, — наконец согласился Ламанский. — Пусть будет так. Но вам понадобится якорь — что-то, что поможет найти дорогу обратно, если медальон не справится с двойной нагрузкой.

Он достал из кармана небольшой предмет, завёрнутый в бархатную ткань:

— Это компас Нестерова. Он настроен на магнитные поля нашего мира. В теории, он должен всегда указывать направление к ближайшей точке пересечения.

Минский взял компас. Это был старинный прибор в медном корпусе с гравировкой в виде тех же переплетающихся линий, что и на медальоне.

— Спасибо, — сказал он, пряча компас в карман.

— Не благодарите меня раньше времени, — Ламанский встал из-за стола. — Идёмте. Рассвет — лучшее время для перехода. Граница наиболее тонка, когда один день сменяет другой.

Они спустились в подвал. Ламанский шёл впереди, освещая путь старинным фонарём. За ним следовали Вольская и Минский, держась за руки. Карамзин замыкал процессию, неся небольшую сумку с необходимыми вещами — водой, едой, фонариками и аптечкой.

Подвал встретил их прохладой и запахом сырости. Они прошли через несколько помещений, пока не оказались в том самом зале, где нашли тело Испанца. Восточная стена выглядела обычно — старая кладка, потемневшая от времени. Но Вольская чувствовала, что с ней что-то не так. Словно камни вибрировали на частоте, недоступной обычному слуху.

Ламанский поставил фонарь на пол и достал из кармана маленький нож:

— Теперь нам нужна кровь. Совсем немного, буквально капля.

Вольская протянула руку:

— Давайте покончим с этим.

Ламанский осторожно уколол её палец. Капля крови выступила на коже, яркая в тусклом свете фонаря. Вольская поднесла палец к медальону и позволила крови упасть на его поверхность.

Эффект был мгновенным. Узор на медальоне словно ожил — линии начали двигаться, перестраиваться, образуя новый рисунок. Медальон засветился изнутри странным голубоватым светом, становясь всё горячее.

Одновременно с этим стена перед ними начала меняться. Камни словно теряли плотность, становясь полупрозрачными. Сквозь них проступали очертания другого помещения — похожего, но не идентичного тому, в котором они находились.

— Это работает, — прошептал Карамзин, не отрывая глаз от стены.

Вольская чувствовала, как медальон тянет её вперёд, к стене. Она крепче сжала руку Минского:

— Ты готов?

— Готов, — кивнул он, хотя в его глазах читался страх.

Они повернулись к Карамзину и Ламанскому:

— Ждите нас здесь. Мы вернёмся.

— У вас есть двенадцать часов, — сказал Ламанский. — После этого проход начнёт закрываться. Если вы не успеете вернуться до заката, вам придётся ждать следующего рассвета.

— Мы успеем, — уверенно сказала Вольская, хотя внутри неё всё сжималось от страха.

Она сделала глубокий вдох и шагнула к стене. Минский шёл рядом, не отпуская её руки. Когда они приблизились вплотную, Вольская почувствовала странное сопротивление, словно воздух стал густым, как вода. Но медальон тянул её вперёд, и она продолжала идти.

А потом наступил момент перехода. Словно шаг через невидимую плёнку — секунда дезориентации, головокружение, ощущение, будто тело растягивается во всех направлениях одновременно. И внезапная тишина, абсолютная и всепоглощающая.

Когда зрение прояснилось, Вольская увидела, что они стоят в том же подвале, но всё выглядело иначе. Стены были светлее, без следов плесени и разрушения. Воздух казался более свежим, с лёгким ароматом трав. И главное — Ламанский и Карамзин исчезли. Они были одни.

— Мы прошли, — прошептал Минский, оглядываясь. — Мы действительно в другом мире.

Вольская кивнула, не в силах произнести ни слова. Медальон на её шее успокоился, его свечение стало ровным и приглушённым.

— Что теперь? — спросил Минский.

— Теперь нам нужно найти Надежду, — ответила Вольская, собираясь с мыслями. — И выяснить, как вернуться домой.

Они направились к выходу из подвала. Лестница была той же, но выглядела новее, словно её недавно отремонтировали. Поднявшись наверх, они оказались в холле особняка — знакомом и одновременно чужом.

Здесь всё было ярче, чище, словно дом не пережил десятилетий запустения. Мебель стояла на своих местах, но отличалась от той, что они знали — более изящная, с другими узорами. На стенах висели картины, изображающие пейзажи, которые казались почти знакомыми, но с неуловимыми отличиями — небо слишком фиолетовое, деревья с серебристой листвой.

— Странно, — пробормотал Минский, разглядывая портрет над камином. — Это похоже на Нестерова, но не совсем он.

Вольская подошла ближе. Действительно, на портрете был изображён человек, похожий на учёного, чьи фотографии они видели в документах Ламанского. Но в его чертах было что-то иное — более резкое, жёсткое выражение лица, холодный взгляд, которого не было у оригинала.

— Здесь всё похоже, но не то же самое, — прошептала она. — Словно искажённое отражение.

Внезапно они услышали шаги. Кто-то спускался по лестнице. Минский инстинктивно потянул Вольскую за колонну, скрываясь от взгляда того, кто приближался.

Глава 22: По ту сторону

Они замерли за колонной, едва осмеливаясь дышать. Шаги приближались — лёгкие, но уверенные. Вольская осторожно выглянула и увидела женщину, спускающуюся по лестнице.

Она была одета в длинное платье серебристо-голубого цвета, старомодного покроя, но при этом странно футуристичное. Её тёмные волосы были собраны в сложную причёску, украшенную жемчужными шпильками. Но самым поразительным было её лицо — точная копия лица Вольской.

— Надежда, — прошептала Вольская, не в силах отвести взгляд.

Женщина остановилась у подножия лестницы, словно прислушиваясь. Затем повернула голову прямо в их сторону:

— Я знаю, что вы здесь, — произнесла она спокойным голосом. — Выходите.

Минский и Вольская переглянулись. Скрываться дальше не имело смысла. Они медленно вышли из-за колонны.

Увидев Вольскую, Надежда застыла. Её глаза расширились, рука инстинктивно поднялась к горлу:

— Невероятно, — прошептала она. — Ты... ты похожа на меня.

— Меня зовут Зинаида Вольская, — представилась Зина, делая шаг вперёд. — А это Алексей Минский. Мы пришли из другого мира. Вашего настоящего мира.

Надежда медленно подошла к ним, не отрывая взгляда от лица Вольской:

— Я ждала так долго, — её голос дрогнул. — Почти потеряла надежду, что кто-то придёт.

Она перевела взгляд на шею Вольской:

— Медальон. Ты нашла его.

Вольская кивнула:

— Он привёл нас к вам.

Надежда оглянулась на лестницу, затем быстро сказала:

— Нам нельзя разговаривать здесь. Следуйте за мной.

Она повела их через холл к небольшой двери, скрытой за гобеленом. За ней оказался узкий коридор, ведущий в маленькую комнату, обставленную как рабочий кабинет. Здесь были книжные полки, заставленные старинными томами, письменный стол с бумагами и странными приборами, напоминающими астрономические инструменты.

Надежда закрыла дверь и повернулась к ним:

— Теперь мы можем говорить свободно. Это моя личная комната, здесь нас не побеспокоят.

Она жестом пригласила их сесть в кресла у небольшого камина:

— Расскажите мне, как вы нашли медальон? Как узнали обо мне?

Вольская и Минский по очереди рассказали о съёмках фильма, о Ламанском и его истории, о дневнике Нестерова и о том, как медальон выбрал Вольскую.

Надежда слушала внимательно, не перебивая. Когда они закончили, она долго молчала, глядя на огонь в камине.

— Значит, Ламанский — мой правнук, — наконец произнесла она. — Странно думать об этом. Для меня прошло всего пятнадцать лет с тех пор, как я оказалась здесь. А там почти два века.

— Пятнадцать лет? — удивился Минский. — Но Ламанский сказал, что время здесь течёт иначе.

— Так и есть, — кивнула Надежда. — Но не так, как он думает. Время здесь не просто быстрее или медленнее — оно нестабильно. Иногда день здесь равен дню там, иногда — неделе или месяцу. Это невозможно предсказать.

Она встала и подошла к столу, где лежала стопка бумаг:

— Я пыталась вычислить закономерность, но безуспешно. Единственное, что я знаю наверняка — переходы между мирами возможны только в определённые моменты, когда время в обоих мирах синхронизируется.

— Рассвет и закат, — вспомнила Вольская слова Ламанского.

— Да, — подтвердила Надежда. — Но не каждый день. Иногда проходят недели между возможными переходами.

Она повернулась к ним:

— Вы сказали, что Ламанский дал вам двенадцать часов. Это может быть правдой, а может и нет. Здесь время течёт по своим законам.

Минский достал компас, который дал им Ламанский:

— Он сказал, что это поможет нам найти дорогу обратно.

Надежда взяла компас и внимательно его осмотрела:

— Это работа моего отца. Он создал его вместе с медальоном.

Она открыла крышку, и стрелка компаса начала беспорядочно вращаться:

— Сейчас он бесполезен. Переход ещё не открыт. Но когда придёт время, стрелка укажет путь.

Вольская прикоснулась к медальону на шее:

— Мы пришли, чтобы забрать вас домой, Надежда. Ваша семья, ваши потомки ждут вас.

Надежда отвернулась, её плечи напряглись:

— Это не так просто, Зинаида. За пятнадцать лет многое изменилось. У меня есть семья здесь.

— Семья? — переспросил Минский.

— Муж и сын, — тихо ответила Надежда. — Мой муж — это версия Павла Вольского из этого мира. Мы встретились вскоре после моего появления здесь. Он помог мне адаптироваться, понять этот мир. А потом мы полюбили друг друга.

Она повернулась к ним:

— Наш сын, Михаил, сейчас в школе. Ему двенадцать.

Вольская не знала, что сказать. Ситуация оказалась гораздо сложнее, чем они предполагали.

— Но как же ваш отец? — спросила она наконец. — Ламанский сказал, что вы всегда хотели вернуться.

— Хотела, — кивнула Надежда. — Первые годы я только об этом и думала. Пыталась найти способ вернуться, искала точки перехода. Но без медальона это было невозможно.

Она подошла к окну и отодвинула тяжёлую штору:

— А потом я начала замечать, что этот мир меняется. Не просто отличается от моего — он меняется прямо на моих глазах. Сначала мелочи — цвет неба стал более фиолетовым, растения приобрели серебристый оттенок. Потом изменения стали серьёзнее.

Вольская и Минский подошли к окну. За ним открывался вид на сад особняка, но совсем не такой, каким они его знали. Деревья были выше, с серебристой листвой, извивающейся, словно на ветру, хотя воздух был неподвижен. Цветы имели странные формы и неестественно яркие цвета. А небо... небо было насыщенного фиолетового оттенка, с двумя солнцами — одно большое и оранжевое, другое маленькое и голубоватое.

— Два солнца? — прошептал Минский. — Но как?

— Этот мир не просто параллельный, — объяснила Надежда. — Он эволюционирует. Меняется по своим законам. Когда я впервые попала сюда, он был почти идентичен нашему. Но с каждым годом различия становятся всё заметнее.

Она закрыла штору:

— Я боюсь, что скоро переходы станут невозможны. Миры слишком отдаляются друг от друга.

— Тем более нам нужно уходить сейчас, — настойчиво сказал Минский. — Пока ещё есть возможность.

Надежда покачала головой:

— Вы не понимаете. Я не могу просто уйти. Мой муж, мой сын, ведони часть этого мира. Они не смогут существовать в вашем.

— Откуда вы знаете? — спросила Вольская. — Может быть, они смогут адаптироваться, как вы адаптировались здесь.

— Нет, — твёрдо сказала Надежда. — Я провела исследования. Живые существа этого мира физически не могут существовать в вашем. Их молекулярная структура несовместима с вашей реальностью. Они... распадутся.

Она опустилась в кресло:

— Я не могу оставить их. И не могу взять с собой. Я в ловушке, Зина.

Вольская почувствовала, как медальон на её шее снова начал нагреваться. Она прикоснулась к нему:

— Должен быть выход. Ламанский не отправил бы нас сюда, если бы не был уверен, что мы сможем вернуть вас.

Надежда горько усмехнулась:

— Ламанский не знает всей правды. Он знает только то, что я рассказала своему сыну, а он — своим потомкам. Историю о женщине, потерянной между мирами, мечтающей вернуться домой.

Она встала:

— Но реальность сложнее. Я не просто потерялась — я сделала выбор. Сначала вынужденный, потом осознанный.

Внезапно они услышали звук открывающейся двери в холле и мужской голос, зовущий Надежду.

— Это мой муж, — прошептала она. — Вам нужно спрятаться. Он не должен вас видеть, особенно тебя, Анна. Твоё сходство со мной вызовет слишком много вопросов.

Она быстро подвела их к небольшой двери в углу комнаты:

— Это гардеробная. Подождите там, пока я не вернусь.

Вольская и Минский скрылись в гардеробной, оставив дверь слегка приоткрытой, чтобы слышать, что происходит в комнате.

Через несколько секунд дверь кабинета открылась, и вошёл мужчина. Вольская осторожно выглянула в щель и увидела высокого человека в тёмном костюме странного покроя. Его лицо было частично скрыто, но что-то в его фигуре, в манере держаться показалось ей знакомым.

— Надежда, дорогая, — произнёс он, и Вольская вздрогнула от звука его голоса. — Я не ожидал застать тебя дома в это время.

— У меня разболелась голова, и я отменила визит к Еленским, — ответила Надежда, подходя к мужу.

Он обнял её и поцеловал в лоб:

— Тебе лучше? Может быть, позвать доктора?

— Нет, уже почти прошло, — она улыбнулась. — Как прошла твоя встреча?

— Продуктивно, — он отошёл к столу и взял один из лежащих там документов. — Совет одобрил мой проект. Скоро мы сможем начать строительство.

— Это замечательно, — Надежда подошла к нему сзади и положила руки ему на плечи. — Ты так долго к этому шёл.

Мужчина повернулся, и теперь Вольская смогла полностью увидеть его лицо. Она едва сдержала возглас удивления.

Это был Ламанский. Вернее, человек, невероятно похожий на него — те же черты лица, тот же проницательный взгляд. Но было в нём что-то иное, какая-то жёсткость, которой не было у Ламанского из их мира.

— Я должен вернуться в лабораторию, — сказал он, целуя Надежду в щёку. — Есть несколько расчётов, которые нужно проверить. Не жди меня к ужину.

— Как обычно, — с лёгкой грустью улыбнулась Надежда. — Передай привет Нестерову, если увидишь его.

Мужчина кивнул и направился к двери:

— Михаил сегодня ночует у Волковых. Так что у тебя есть время отдохнуть.

Когда дверь за ним закрылась, Надежда несколько секунд стояла неподвижно, затем быстро подошла к гардеробной:

— Выходите. Нам нужно торопиться.

Глава 23: Откровения и решения

— Это был... Ламанский? — спросила Вольская, выходя из гардеробной. — Ваш муж — двойник Ламанского из нашего мира?

Надежда кивнула, запирая дверь кабинета:

— Да, это Александр Ламанский. Только здесь его зовут Алексей. Алексей Ламанский.

— Но как это возможно? — Минский выглядел потрясённым. — Ламанский сказал, что он ваш правнук!

— В вашем мире — возможно, — Надежда подошла к книжному шкафу и нажала на одну из книг. Часть шкафа отъехала в сторону, открывая потайной ход. — Но здесь всё иначе. Здесь Алексей Ламанский — ведущий учёный, специалист по квантовой физике. И мой муж.

Она жестом пригласила их следовать за ней в тайный проход:

— Нам нужно поговорить там, где нас точно никто не услышит.

Узкий коридор привёл их в небольшую круглую комнату, расположенную, судя по всему, в одной из башен особняка. Здесь стоял круглый стол, заваленный бумагами, несколько кресел и странные приборы, напоминающие смесь антикварных астрономических инструментов и футуристических устройств.

Надежда закрыла за ними дверь и повернула ключ в замке:

— Здесь мы в безопасности. Это моя личная лаборатория. Алексей не знает о ней.

Она подошла к столу и разложила несколько листов бумаги с диаграммами и расчётами:

— Я должна вам кое-что объяснить. То, чего не знает даже мой сын из вашего мира.

Вольская и Минский сели в кресла напротив неё. Медальон на шее Вольской пульсировал всё сильнее, словно чувствуя приближение важного момента.

— Когда я попала сюда пятнадцать лет назад, — начала Надежда, — этот мир был почти идентичен нашему. Те же люди, те же места, лишь с небольшими отличиями. Я встретила здесь версию моего жениха, Павла Вольского. Но он не был таким, как в нашем мире. Здесь он был жестоким, властным человеком.

Она сделала паузу, собираясь с мыслями:

— Я искала способ вернуться домой и обратилась за помощью к местной версии моего отца. Но здешний Нестеров тоже отличался от моего настоящего отца — он был одержим идеей контроля над переходами между мирами, хотел использовать их для получения власти.

Надежда подошла к странному устройству, напоминающему телескоп:

— Я познакомилась с его ассистентом, Алексеем Ламанским. Он был блестящим учёным, но с более гуманными взглядами. Мы начали работать вместе, тайно от Нестерова. И постепенно сблизились.

Она повернулась к ним:

— Когда я поняла, что беременна, я приняла решение остаться здесь. Не только из-за Алексея, но и потому, что к тому времени я уже знала — этот мир в опасности.

— В опасности? — переспросил Минский. — От чего?

— От самого себя, — ответила Надежда. — Этот мир нестабилен. Он мутирует. Меняется с каждым годом всё быстрее. Сначала изменения были незаметны — небо стало чуть более фиолетовым, растения приобрели серебристый оттенок. Но потом появилось второе солнце. Законы физики начали меняться.

Она указала на свои записи:

— Я изучала эти изменения все пятнадцать лет. И пришла к выводу, что причина в переходах между мирами. Каждый переход, каждое нарушение границы ускоряет мутацию. Если переходы продолжатся, этот мир в конечном итоге станет полностью непригодным для жизни.

Вольская почувствовала, как холодок пробежал по спине:

— И наш приход?

— Ускорил процесс, да, — кивнула Надежда. — Но не критично. Пока что.

Она подошла к окну и отодвинула штору. За окном открывался вид на город — странную смесь архитектурных стилей разных эпох, с высокими башнями, напоминающими футуристические небоскрёбы, но построенными из камня и дерева.

— Этот мир прекрасен по-своему, — тихо сказала Надежда. — И здесь живут люди. Миллионы людей, которые не подозревают, что их реальность — всего лишь ответвление от основной линии времени. Что их мир медленно умирает.

Она повернулась к ним:

— Я не могла просто уйти и оставить их. Особенно когда поняла, что могу помочь.

— Как? — спросил Минский.

— Медальон, — Надежда указала на шею Вольской. — Он не просто ключ к переходу между мирами. Он может стабилизировать границу, запечатать её навсегда. Мой отец создал его именно для этого, хотя сам не знал всей его силы.

Вольская инстинктивно коснулась медальона:

— Вы хотите использовать его, чтобы закрыть проход? Навсегда?

— Это единственный способ спасти оба мира, — кивнула Надежда. — Если граница останется открытой, мутации продолжатся. Этот мир станет непригодным для жизни, а потом изменения могут начаться и в вашем мире.

Она подошла к Вольской и взяла её за руки:

— Зинаида, я знаю, что Ламанский послал вас, чтобы вернуть меня. Но я не могу уйти. Моё место здесь, с моей семьёй, с людьми, которых я поклялась защищать.

Вольская посмотрела в глаза своему двойнику — те же черты, тот же разрез глаз, но взгляд другой — более мудрый, познавший то, что ей ещё только предстоит узнать.

— Что вы предлагаете? — спросила она.

— Я предлагаю закрыть границу, — ответила Надежда. — Использовать медальон, чтобы запечатать проход между мирами. Навсегда.

— Но как мы вернёмся домой? — спросил Минский.

— У нас есть время до заката, — сказала Надежда. — Мы проведём ритуал запечатывания, а затем вы успеете вернуться, прежде чем граница закроется окончательно.

Она отпустила руки Вольской и подошла к столу:

— Но есть одна проблема. Медальон связан с вами, Зинаида. Он не снимется, пока не выполнит свою функцию.

— И что это значит? — напряжённо спросил Минский.

— Это значит, что Зина должна остаться здесь, чтобы завершить ритуал, — тихо ответила Надежда. — А ты, Михаил, должен вернуться один и рассказать Ламанскому правду.

Наступила тишина. Вольская чувствовала, как медальон пульсирует на её шее, словно живое существо, требующее внимания.

— Должен быть другой способ, — наконец сказал Минский. — Я не уйду без Зины.

Надежда покачала головой:

— Я искала другие решения пятнадцать лет. Их нет.

Она подошла к странному устройству в углу комнаты, напоминающему астролябию:

— Но есть кое-что, что я не рассказала Ламанскому. Кое-что, что я обнаружила в своих исследованиях.

Надежда повернула несколько дисков на устройстве, и над ним появилась голографическая проекция — две сферы, соединённые тонкой нитью.

— Наши миры связаны сильнее, чем кажется, — сказала она. — Они как зеркальные отражения, влияющие друг на друга. Когда что-то происходит в одном мире, эхо этого события отзывается в другом.

Она указала на нить между сферами:

— Эта связь работает в обе стороны. Если мы закроем границу здесь, она закроется и в вашем мире. Но есть побочный эффект.

— Какой? — спросила Вольская.

— Воспоминания, — ответила Надежда. — Когда граница закроется окончательно, все воспоминания о переходах, о существовании другого мира будут размыты. Не стёрты полностью, но трансформированы в нечто иное — сны, фантазии, творческие идеи.

Она посмотрела на Вольскую:

— Ты вернёшься в свой мир, Зина. Но не будешь помнить о том, что была здесь. Никто не будет помнить — ни ты, ни Михаил, ни Ламанский. Это будет словно сон, который растворяется при пробуждении.

— Но как я могу вернуться, если медальон не снимается? — спросила Вольская.

Надежда улыбнулась:

— Потому что ты — это я. А я — это ты. Мы две стороны одной монеты, Зина. Когда граница закроется, наши сущности воссоединятся, каждая в своём мире.

Она взяла руки Вольской в свои:

— Ты вернёшься в свой мир, а я останусь в своём. Медальон останется здесь, со мной, чтобы поддерживать печать. А ты будешь свободна.

Вольская почувствовала странное головокружение. Слова Надежды звучали одновременно безумно и абсолютно логично.

— Я не понимаю, — сказал Минский. — Как это возможно?

— Квантовая запутанность в масштабе человеческого сознания, — ответила Надежда. — Звучит как научная фантастика, но в мире, где существуют параллельные реальности, это вполне реально.

Она отпустила руки Вольской и подошла к шкафу в углу комнаты:

— У нас мало времени. Скоро Алексей вернётся из лаборатории, и если он обнаружит вас здесь.

Надежда достала из шкафа небольшую шкатулку:

— Это всё, что нам нужно для ритуала. Мы должны провести его в подвале, у той самой стены, через которую вы пришли.

Вольская и Минский переглянулись. Решение нужно было принимать сейчас.

— Я верю вам, — наконец сказала Вольская. — Если это единственный способ спасти оба мира и вернуться домой, я готова.

Минский взял её за руку:

— Я с тобой. Что бы ни случилось.

Надежда кивнула:

— Тогда идём. У нас есть всего несколько часов до заката.

Они спустились в подвал тайным ходом, избегая основных коридоров особняка. Подвал в этом мире выглядел чище и светлее, чем в их реальности, но та самая стена была на месте — обычная каменная кладка, ничем не примечательная на первый взгляд.

Надежда поставила шкатулку на пол и открыла её. Внутри лежали свечи странной формы, небольшой серебряный нож и флакон с тёмной жидкостью.

Глава 24: Возвращение

— Это ритуал, который я разработала на основе записей моего отца, — объяснила она, расставляя свечи по кругу вокруг них. — Он должен активировать полную силу медальона и направить её на запечатывание границы.

Надежда зажгла свечи одну за другой. Их пламя было странного голубоватого оттенка и горело абсолютно неподвижно, несмотря на лёгкий сквозняк в подвале.

— Теперь нам нужна кровь, — сказала она, беря в руки серебряный нож. — Моя и твоя, Зинаида. Кровь связывает нас с обоими мирами.

Надежда осторожно провела лезвием по своей ладони, оставляя тонкую красную линию. Затем протянула нож Вольской:

— Твоя очередь.

Вольская взяла нож, чувствуя его странный вес — словно он был сделан из материала плотнее обычного серебра. Она повторила действие Надежды, слегка поморщившись от боли.

— А теперь соедини свою руку с моей, — сказала Надежда, протягивая окровавленную ладонь.

Когда их руки соприкоснулись, медальон на шее Вольской вспыхнул ярким светом. Она почувствовала странное головокружение, словно комната начала вращаться вокруг неё. Голос Надежды доносился как будто издалека:

— Повторяй за мной: "Два мира, разделённые тонкой гранью, я запечатываю вас силой своей крови и своего духа..."

Вольская повторяла слова, чувствуя, как каждое из них отзывается вибрацией в медальоне. Свечи вокруг них горели всё ярче, их пламя вытягивалось вверх, принимая спиральную форму.

Минский стоял рядом, напряжённо наблюдая за происходящим. Его рука лежала на рукояти компаса, который Ламанский дал им перед уходом.

— "...Пусть каждый мир идёт своим путём, не нарушая границ другого. Пусть будет так отныне и навсегда," — закончили они с Надеждой в унисон.

В этот момент стена перед ними начала меняться. Камни словно теряли плотность, становясь полупрозрачными. Сквозь них проступали очертания подвала из их мира — тёмного, заброшенного, с фигурами Ламанского и Карамзина, напряжённо всматривающихся в пустоту.

— Они нас видят, — прошептал Минский.

— Ещё нет, — покачала головой Надежда. — Но скоро увидят. Граница истончается.

Она повернулась к Вольской:

— Теперь самое сложное. Ты должна снять медальон и отдать его мне.

— Но он не снимается, — возразила Вольская. — Мы пробовали.

— Теперь снимется, — уверенно сказала Надежда. — Потому что ты этого по-настоящему хочешь. Потому что ты понимаешь, что это необходимо.

Вольская неуверенно коснулась цепочки медальона. К её удивлению, замок легко открылся. Она сняла медальон и почувствовала странную лёгкость, словно избавилась от тяжести, которую носила всё это время.

— Спасибо, — Надежда взяла медальон и надела его на себя. — Теперь вы должны идти. Как только вы пересечёте границу, я завершу ритуал, и проход закроется навсегда.

— А как же вы? — спросил Минский. — Что будет с вами?

— Я останусь здесь, с моей семьёй, — улыбнулась Надежда. — Это мой выбор, Михаил. Мой осознанный выбор.

Она обняла Вольскую:

— Прощай, мой двойник. Живи полной жизнью. И помни, даже если твой разум забудет, твоё сердце сохранит память о том, что произошло здесь.

Вольская крепко обняла её в ответ:

— Спасибо. За всё.

Стена перед ними стала ещё прозрачнее. Теперь они ясно видели Ламанского и Карамзина, которые, казалось, смотрели прямо на них, хотя по их лицам было видно, что они всё ещё не различают фигуры по ту сторону.

— Пора, — сказал Минский, беря Вольскую за руку. — Компас показывает, что проход открыт.

Действительно, стрелка компаса теперь уверенно указывала на прозрачную стену.

— Идите, — Надежда отступила назад, сжимая медальон в руке. — И не оглядывайтесь. Что бы вы ни услышали, не оглядывайтесь.

Вольская и Минский подошли к стене. Теперь, без медальона, Вольская не чувствовала того притяжения, что было раньше. Но компас в руке Минского словно тянул их вперёд.

— На счёт три, — сказал Минский. — Один... два... три!

Они шагнули вперёд одновременно. Вольская почувствовала то же странное сопротивление, что и при первом переходе — словно проходишь сквозь густую воду. На мгновение её охватила паника — что, если они застрянут между мирами? Что, если граница закроется прежде, чем они успеют пройти?

Но затем сопротивление исчезло, и они оказались в тёмном, пыльном подвале своего мира. Ламанский и Карамзин стояли прямо перед ними, их лица выражали изумление и облегчение.

— Вы вернулись! — воскликнул Карамзин, бросаясь к ним. — Мы уже начали беспокоиться.

Ламанский остался на месте, его взгляд был прикован к пространству за их спинами:

— А где Надежда? — спросил он напряжённо. — Почему она не с вами?

Вольская обернулась. Стена за ними всё ещё была полупрозрачной, и она могла видеть Надежду, стоящую в круге свечей. Медальон в её руках светился всё ярче, а её губы двигались, произнося слова, которые они уже не могли слышать.

— Она не придёт, — тихо сказала Вольская. — Она решила остаться.

— Что? — Ламанский шагнул вперёд, к стене. — Нет! Это невозможно! Она должна вернуться!

Он попытался пройти сквозь стену, но натолкнулся на твёрдую поверхность. Граница уже начала закрываться.

— Почему? — требовательно спросил он, поворачиваясь к Вольской. — Почему она решила остаться?

— У неё там семья, — ответил Минский. — Муж и сын. Она не могла их оставить.

— Муж? — Ламанский выглядел потрясённым. — Кто?

Вольская и Минский переглянулись. Стоит ли говорить ему правду?

— Человек по имени Алексей Ламанский, — наконец сказала Вольская. — Ваш двойник из того мира.

Ламанский побледнел. Он снова повернулся к стене, которая становилась всё менее прозрачной:

— Надежда! — крикнул он. — Надежда, пожалуйста!

Но было уже поздно. Стена полностью затвердела, превратившись в обычную каменную кладку. Последнее, что они увидели, был яркий вспышка света от медальона в руках Надежды, а затем — ничего.

— Она запечатала проход, — тихо сказал Минский. — Навсегда.

Ламанский опустился на колени перед стеной, его плечи поникли:

— Я искал её всю жизнь. Готовился к этому моменту. И всё напрасно.

Вольская подошла к нему и положила руку ему на плечо:

— Не напрасно. Она счастлива там. Она нашла свой путь. И она спасла оба мира.

— Спасла? — Ламанский поднял на неё взгляд. — О чём вы говорите?

Вольская начала рассказывать о том, что они узнали от Надежды — о мутации параллельного мира, об опасности, которую представляли открытые переходы, о необходимости запечатать границу навсегда.

По мере её рассказа лицо Ламанского менялось — от горя к пониманию, затем к смирению.

— Она всегда была умнее всех нас, — наконец сказал он, поднимаясь на ноги. — Даже в детстве. Я должен был догадаться, что у неё были причины остаться там.

Он провёл рукой по стене, словно прощаясь:

— Что ж, если она счастлива, если она спасла миры, то я должен уважать её выбор.

Карамзин, который всё это время молча наблюдал за происходящим, наконец заговорил:

— Значит, всё это правда? Параллельные миры, перемещения между ними. Всё, что я интуитивно вложил в сценарий "Наденьки"?

— Да, — кивнул Минский. — Всё правда. Хотя теперь это уже не имеет значения. Проход закрыт навсегда.

— Напротив, — возразил Карамзин, — теперь это имеет ещё большее значение. Мы должны закончить фильм. Это будет... своего рода памятник. Памятник тому, что произошло здесь.

Вольская посмотрела на него с удивлением:

— Вы хотите продолжить съёмки? После всего, что случилось?

— Именно поэтому, — твёрдо сказал Карамзин. — Теперь я понимаю, что мой сценарий был не просто выдумкой. Это была интуиция. Словно часть меня всегда знала о существовании параллельных миров.

Он повернулся к Ламанскому:

— А вы? Что вы будете делать теперь?

Ламанский глубоко вздохнул:

— Продолжу работу своего прадеда. Теперь, когда я знаю, что Надежда в безопасности, я могу сосредоточиться на исследованиях. Возможно, однажды я найду другой способ связаться с параллельными мирами. Безопасный способ.

Они медленно поднялись из подвала. Каждый был погружен в свои мысли. Вольская чувствовала странную пустоту внутри — словно часть её осталась там, в другом мире, с Надеждой.

Когда они вышли в холл особняка, их встретила Марина. Она выглядела встревоженной:

— Где вы все были? Я искала вас повсюду! Скоро ужин, а у меня ещё столько работы!

Вольская внимательно посмотрела на кухарку. Теперь, после всего, что она узнала о параллельных мирах, она не могла не задаться вопросом: что ещё скрывается за привычной реальностью? Кто на самом деле эта странная девушка?

— Мы были в подвале, — ответил Минский. — Осматривали декорации для будущих сцен.

Марина недоверчиво посмотрела на них:

— В подвале? Там же пыль и паутина! Какие ещё декорации?

— Это часть творческого процесса, — вмешался Карамзин. — Вы не поймёте, Марина.

Кухарка фыркнула и направилась на кухню, бормоча что-то о "странных киношниках".

— Что будем делать с ней? — тихо спросил Минский, когда Марина скрылась за дверью. — Если она действительно связана с параллельным миром, как мы подозреваем.

— Наблюдать, — ответил Ламанский. — Пока просто наблюдать. Без медальона она не представляет опасности. А если она действительно каким-то образом связана с Надеждой? То это может быть ключом к пониманию природы параллельных миров.

Вольская почувствовала внезапную усталость. События дня — или дней, проведённых в параллельном мире — навалились на неё тяжёлым грузом.

— Я пойду к себе, — сказала она. — Мне нужно отдохнуть и осмыслить всё это.

Минский кивнул:

— Конечно. Я зайду к тебе позже, если ты не против. Нам есть о чём поговорить.

Вольская поднялась в свою комнату и закрыла дверь. Она подошла к зеркалу и долго смотрела на своё отражение. Странно было видеть свою шею без медальона — словно часть её исчезла вместе с ним.

Она прикоснулась к месту, где раньше висел медальон, и прошептала:

— Прощай, Надежда. Надеюсь, ты будешь счастлива в своём мире.

И ей показалось, что где-то далеко, за гранью реальности, Надежда улыбнулась в ответ.