Российская трагедия

Содержание
Пролог…………… …………………………………………….. 2
1………………..…….…………………………………………... 7
2……………………………………………………………….... .26
3………………………………………………………………….....31

Пролог.

События, которые будут описаны здесь, это жизнь одного человека, которому за пятьдесят лет и находится он в полной неизвестности окружающему миру. Звали его Владимир Михайлович Степнов. С детских лет взгляд его на окружающий мир, как только стал ощущать себя в нём, формировался у него своеобразно. Будучи ещё ребёнком, когда слушал, скажем, те же сказки, то были для него не то чтобы фантазией, а нелепостью.   Мир вымысла, созданный взрослыми, и мир действительности не сливались для него воедино, ибо, когда рассказывали детям эти небылицы, его одолевало непонимание: как можно ...,  скажем, медведю, птице, зайцу и волку ужиться вместе - водить дружбу. И нередко слушая всё это,  случалось, что он убегал и шептал как в бреду:
-  Но это же неправда. Так не может быть.
Окружающим такое настроение и поведение ребёнка было непонятно. И когда он подрос, то устал открыто проявлять своё негодование, перестал раздражённо реагировать на неправду. Он уже не заблуждался относительно морали этих  небылиц, а слушал и уже понимал - как презренна участь человека обыкновенного, решительно готовился принять что-то уже новое, трудное и заранее страдал от жестокой борьбы с горкой неправдой. Уже принимал вещи опальной правды и непризнанности безмерно и утешал себя тем, что всему этому он не подвергнется позже, когда вырастет.
Случалось, правда, что он уставал так, что его мечты блёкли, тогда он делался совершенно несчастливым, чувствовал себя жалким существом, недостойным высоких мечтаний...
Время шло, и мир для ребёнка менялся и был он не тот, что прежде.  Наступили школьные годы - Первое сентября. Празднично одетые первоклашки с  цветами  в руках и ранцами, готовые к первому звонку, стоящие в первой шеренге, особенно выделялись среди остальных школьников. Во внутреннем мире ребенка, первый раз пришедшего на школьную линейку есть и любопытство, и воображение, хотя очень своеобразное, в чём-то причудливое, а в чём-то через-чур много наивной доверчивости. Когда ребёнок начинает познавать окружающий мир, что-то новое, недоумевая поначалу, что происходит вокруг, то для него это не просто привычный облик вещей, как у взрослых, а в нём обретает выражение жизнь  и дарит ему радость или печаль - всякое бывает. Красота ведь не вне нас - а в нас самих. Эту свою красоту каждый узнаёт по-своему и заключена она в изменчивых узорах вечного потока жизни...
И пошли дни, месяцы, годы школьных будней. В школе из детей усердно старались сделать «людей». Но что касается его, почти всё кончилось безуспешно, хотя он, казалось бы, и не доставлял особых хлопот. Просто помимо занятий он не проявлял никакого интереса к школьной жизни. Не участвовал не в школьных мероприятиях, как усердно с ним не бились педагоги. Он был сам по себе, а к концу учёбы в школе на него просто махнули рукой и предоставили его самому себе. Но на занятиях он старался усваивать всё, что было положено знать, и выполнял  все приказания с ненавидящей упрямой покорностью. Он повиновался, потому что так надо было им, но внутри него ничто не покорялось. Сам мир, который его окружал, куда был больше, чем слова, сказанные о нём в школе. Разум пробуждается в человеке раньше чувств, а любопытство раньше страстей. И ему хочется всё понять по своему, что видел вокруг, но по-своему, в каком-то ином порядке, что ли. Ему пристало более мужественные занятия, чем уроки в школе.
Сначала он сам себе задавал вопросы, а потом уже сам же себя и спрашивал, почему так?
Но вот школьные годы позади. Но ещё до окончания школы он стал вести как бы двойную жизнь:  одну для всех кто окружал его, а другую для себя. Поэтому он был вынужден бороться за свою жизнеспособность и свою тайну - "вторую жизнь". С одной стороны это было забавно, а с другой трагично.
Беспредельная щедрость природы, пышность её изобилия и бьющиеся через край жизненные силы будили в нём жажду познания её.
По своим мыслям был "чужой" среди сверстников, хотя сам не чуждался их дружбы. В отличие от него сверстники были "практичны", жизнь принимали, как она есть, а не были поэтическими натурами. Красота природная не кружила им головы, как ему. Дух им не стеснял смутные желания, и их не туманили грёзы наяву. Их мысли невысоко "летали" над землёй, а были заняты насущными делами, и их взгляд на жизнь не в силах был ещё оторваться от будничной всячины. Он же был ничем не хуже  сверстников,  но в нём крылась какая-то болезненная тяга ощущать себя - осознавать себя в этом окружающем его мире. Но в кругу сверстников не было, как ему казалось, ещё одной такой же натуры как он и от этого на него стали смотреть как на существо "необычайное", словно на  куст бурьяна на ровном чистом пшеничном поле. И это окружение не давало ему под ласковом солнцем выпустить свои "стройные побеги" ибо всегда он томился тоской быть вырванным с корнем на этом поле - поле жизни...
Шли годы. Учёба и работа, был поначалу простым инженером, не считал себя самонадеянным, не считал, что ценит себя слишком высоко, но всё же с годами дослужился до руководителя предприятия. Среди своих сослуживцев не отличался ничем замечательным, кроме своей скромности и порядочности, но при этом сыскал уважение, как знающий своё дело специалист.
Несмотря на свою душевную простоту и порядочность, судьба не была к нему благосклонна. Жил он уже который год один, хотя когда-то была у него семья с женой и дочкой. Жил мирно и уютно. Его уважали коллеги за открытый, приветливый характер, за всегдатую готовность помочь товарищу по работе. Сам он был недоволен собой, хотя и не испытывал свою судьбу чрезмерными вожделениями. Он не пил, не курил, не увлекался спортом. Правда были у него страстишки: сауна, охота и рыбалка. Но наряду с простотой было в нём для окружающих в тоже время что-то таинственное, что-то, чем собственно и "выделялся" среди всех. Но это "таинственное" в свою очередь не было тягостным для них - к нему. Этим "таинственным" было наверное то, что он смиренно дивился несказанному богатству своей души и спокойной непогрешности своего разума, ибо он судил о мире и его частностях с совершенно противоположных углов зрения, в отличии от остальных, разумеется. И никто не догадывался о том, что он такое, что с ним иногда происходит, что творится в его душе. Все "слепо" проходили мимо, и он презирал их "слепость". Но временами его одиночество великой души томило его. В минуты такого своего "сиротства", случалась, он ловил себя на подлом желании слиться с толпой,  разделить их надежды, сделаться, в конце концов, просто обывателем. Но подумаешь об этом - снова становился сам с собой. В своей работе никогда не стремился к видной роли -  построить какую-то карьеру. Просто он умело употреблял свои познания и доверял своему окружению. Словом, ничто в нём не напоминало о том,  что он жил здесь,  в их среде, таким именно образом отчуждён был от них внутренне. Но некоторые всё же особенности не могли не замечать сослуживцы. Он мог, к примеру, молча, неподвижно просидеть час в своём кабинете, и это был уже другой человек, не тот, что знают ближние. Но он уставал от бесплодности такого своего поведения.
Скрывающаяся за всем этим попытка освободиться от всего этого оканчивалось каждый раз неудачей. Когда прозибал в одиночестве, по выходным дням, любил слушать старинные русские романсы, которые трогали его душу и возбуждали в нём то, что не было для окружающих таинственным. Пролетевшие десятилетия не терялись среди старых, добрых воспоминаний, а напротив возводились и пробуждались, и не давали заглохнуть им. С годами ум его вроде как притупился от духовных задач, которые сам же себе навязывал и то, что предлагала ему жизнь совсем не возбуждало в нём пылкого усердия и рвения. С годами взгляд на жизнь у него переменился, он не стоял уже на той головокружительной высоте, как молодые годы. Он устал, измучился и уже не в силах был выносить свою обыденность жизни. Должно же было это когда-то закончится, и оно закончилось...
Впрочем, обо всём сокровенном расскажет он сам - о своём отношении окружающему его обществу и миру в целом...

1.

В хорошую летнюю погоду я проводил время по обыкновению скучно:  сидел где-нибудь в городском парке, глазея на прохожих со своим невысказанными мыслями, а так хотелось. И жалость к самому себе все  точила  где-то изнутри от того, что  ни в ком из них я не встречал сочувствия. Обреченный сопереживать своим мыслям наедине и не делая решительно ничего, чтобы высказать эти мысли вслух, посидев так с час в одиночестве, уходил. Однажды в выходной день, возвращаясь с такой очередной прогулки во второй половине дня, когда солнце уже склонялось к горизонту и сильно пахло до духоты разогретой за день листвой, свернул на центральную аллею. А на конце ее,  у ворот, стояли два уже пожилых человека. Еще издали, приближаясь к ним, мне показалось, что один из них мне был знаком, и перед тем, как я поравнялся с ними, они любезно распрощались.
Мы же, встретившись глазами, с чувством неожиданной встречи сошлись в рукопожатии.
 – Вы совсем не изменились, Владимир Михайлович, – сказал он, подавая мне руку. Я ответил ему той же любезностью, хотя, признаться, был немного удивлен его дружеским расположением ко мне. Он, видя мою растерянность, постарался занять меня разговором. Это бывший партийный работник, старше меня на добрых два десятка лет. Раньше мы не были приятелями, по понятным причинам, и только иногда в компании общих знакомых сходились где-нибудь, скажем, на охоте или по другому случаю, не связанному со служебными обязанностями.
Мы непринужденно присели на ближайшую скамью. Не глядя на меня, он стал вспоминать и рассказывать, сколько уже не стало знакомых людей, которых, как он полагал, знавал и я.
«Интересно будет от него услышать, – подумал я, – что он сейчас скажет, когда партия стала не у дел. Пожалуй, стоило бы об этом поговорить. Ведь когда-то он, первый секретарь, был наделен  неприступной властью, а теперь-никто».
Он говорил о сельском хозяйстве, о том, чем всю жизнь занимался. Обращался ко мне  на «Вы», и все дышало порядочностью. Я по большой части в начале нашего разговора молчал, иногда поддакивая «да» или «нет», отвечая на его вопросы. Звали его Николай Семенович, говорил он много и «убежденно», как и полагается партийному секретарю, у которого еще с советских времен осталась манера всякий разговор сводить к чему-то значимому и при этом отстаивать свою правоту с явным желанием казаться передовым человеком, даже сейчас!
- Да, прекрасное было время, – говорил он об ушедшей эпохе и о том,  как  много приходилось работать, чтобы образцово вести в районе сельское хозяйство. А я думал, слушая его: «Попробуй переубеди этого человека в том, что  те времена совсем были не такие уж радужные и счастливые».
- Произошло падение СССР, а вам не страшно было, когда это случилось? – спросил, когда он на минуту уже вырослопрервал свою речь.
- Не следует винить в этом только коммунистов. Это сама жизнь так распорядилась, – уклончиво ответил он.
- Что касается прошлых лет, – теперь я уже начал «наседать» на него, – вы уж извините, что задеваю, может быть, ваше самолюбие, то у меня лично осталось только недовольство и собой тоже. Было жаль своей молодой жизни, которая тогда протекала так быстро и неинтересно. О таких,  как я, «бесперспективных», – продолжил на его молчание, – тогда говорили: «Вы живете так скучно, без энтузиазма в душе». Да, моя жизнь была скучна, однообразна, тяжела, потому что я для всех «вас», кто верил в «счастливое коммунистическое будущее», был странным человеком. Я издерган был с детских лет ложью, недовольством собой, неверием в этот мифический ваш коммунизм. Извините, я обобщаю, обращаясь к вам.
- Я вас понимаю.
- Да и потом раз, уж было тогда все хорошо, все прекрасно, как вы говорите, что же «вы» со своей партией, «целители народных душ», допустили до такого состояния, развала страны. Ну пусть я, всегда «беден» казался духовно для окружающих, но вы то, вы, уверовавшие в коммунистическое будущее, в эту хрень, извините!
- Да, мы верили, были оптимистами, – нисколько не обижаясь на мною высказанное, отозвался он.
- Дело здесь не в оптимизме или пессимизме, – сказал я с некоторой уже раздражённостью, - а в том, что у девяноста девяти людей из ста не было ума,  жили по чужой указке, принуждённо жили, правда!
Я был в этом разговоре, видимо, ему неприятен, но ему все же хотелось услышать другое мнение, чтобы тоже выговориться о том, во что он крепко верил когда-то.
  - Да, мы побуждали людей к общественному труду, вы правы, – перебил он меня, – в создании  тех же колхозов, опять-таки если говорить о сельском хозяйстве. Но своим вмешательством в жизнь людей, так уж выходило, создавали лишь новые потребности к труду, и так без конца. Извините! Я все забываю, что для вас это не может быть интересно, поскольку вы только что нарисовали мрачную картину того своего прошлого.
- Ну почему же неинтересно. Нам с вами теперь только и остается разве что  дискутировать, это единственное, на что мы способны.
- Да, вы правы, пожалуй, влиять на это мы не в состоянии.
- Вам угодно знать мое мнение? Пожалуйста! По-моему, колхозы вообще были не нужны.
- Что же нужно было? – не удержался он.
- Колхозы послужили только порабощению народа. Народ был опутан цепью, став практически крепостными у государства. Нужно было освободить людей от тяжелого физического труда, дать им передышку. От тяжелого физического труда люди раньше времени старились и умирали в грязи и вони, их дети тоже, в свою очередь, шли по их стопам, – жили хуже животных, только ради куска хлеба, испытывая постоянный страх за то, что придут и отберут последний кусок хлеба, – подвергая их репрессиям. Ужас их положения был еще и в том, что им некогда было подумать о своей душе, за них думало КПСС или как там раньше называлось…
Мой собеседник примолк, и я продолжил:
- Вы приходили им на помощь со своими  больницами, школами, домами культуры, но это не освобождало их от пут невежества, тяжелого труда и свободы личности, а напротив, еще больше поработило с каким-то и кем-то придуманным мифическим долгом и обязанностью.
- Что ж, по-вашему, надо было сесть и сложить руки, – не выдержал он  мое косвенное обвинение, – самая высокая задача и цель у нас тогда была  служить людям. Естественно, кому-то не нравилось, но на всех ведь не угодишь.
- Жалкие ваши наставления, извините, я опять-таки обобщаю.
- Да, я понимаю!
- Вы не смогли им уменьшить невежества. Не дали им ничего, а только своим вмешательством в их жизнь создали лишь новые потребности – новый повод к порабощенному труду.
- Да, но нужно было что-то делать, – не унимался он.
- Нужно было освободить людей от  принудительного труда, чтобы они не всю жизнь у вас проводили в поле, на фермах, но и имели время и возможность  подумать о своей душевной деятельности, извините за пафос, чтобы могли задуматься о своем искании правды и о смысле жизни. Надо было дать им почувствовать свободу.
- Освободить от труда, говорите, – прервал он меня, – разве это возможно?
- Не освободить от труда, а дать возможность создать им условия для свободного труда.
- Нашего мужика освободить от принужденного труда, – он покачал головой, усмехнулся, – пустить, так сказать, на вольные хлеба, извините, вы думаете, о чем говорите? Да, мы понуждали их к труду с помощью «кнута», - образно выразился он, – но и в то же время поощряли «пряником» в виде орденов, медалей, почетных грамот, да и материальных благ тоже. Иначе государству было не встать с колен после этих революций, войн, которые пережила страна, – затем он, помолчав, явно возбужденный, не дождавшись моих возражений, продолжил:
- Надо было дать ему, мужику, как вы говорите свободу, чтобы он задумался над правдой и смыслом своей жизни. Но правда-то вся лишь в том, что не все могут быть высокоодухотворёнными людьми, даже по своей природе. Поэтому они не задумываются о высоких материях и не могут само- организовываться для  общественно полезного труда. Их не заботят проблемы мироустройства, миропорядка. Уж какая там одухотворенность, о которой вы говорите. Я, может быть, тоже об этом с сожалением говорю, ибо сам тоже из этой среды – крестьянин. А смысл жизни для них очень прост, – он вздохнул, – сытно есть, совокупляться, извините, растить абы как детей и мечтать о счастливой старости. Все земное от земли, дорогой вы мой, – обобщил он, закончив свои рассуждения.      
Вечер теплый, а мы все сидим, и ни я, ни он еще толком не выговорились, и я почувствовал даже с некоторым приятным волнением, что не только я сам, но и мой собеседник не хочет уходить. Однако странным для  меня было то, что мы таких два разных человека не принуждали  друг друга  к этому разговору. Ведь в сущности, увидевшись, могли просто пройти мимо друг друга, и не были бы сейчас обременены этим хотя и ничем не обязывающим, но тягостным разговором в этот вечер. Он сидел с понурым лицом, и мне казалось, что его душа, как и моя впрочем, озабочена невысказанным каким-то горем. Он как будто почувствовал мои эти мысли и, повернув ко мне голову, опять заговорил.
- Скажите, пожалуйста, – каким-то озабоченным и робким тоном начал он, – вы еще ведь работаете, я слышал директорствуете, стало быть, вращаетесь и там в административных кругах. Боитесь ли вы еще каких-либо перемен в обществе? Нет ли в вас ощущения если не страха, то хотя бы опять каких-то негативных перемен? Ведь при всей той нашей поверхностной стабильности и мнимом достатке все равно как-то не по себе – неспокойно! Все время находишься в ожидании еще чего-то более «из рук вон выходящего»,  что ли,  чем развал страны, хотя куда уже более…
- Ну, насчет моего директорства  история самая обыкновенная, выборная! Сейчас все директора, – не без иронии продолжил я. – В 20 метровой комнате поставил стол с компьютером и двумя стульями, и уже на дверях вывеска «Генеральный директор», ну это так, к слову.
- Да, я вас понимаю, – тоже с ехидной улыбкой отозвался он.
- А вот насчет вашего беспокойства за будущее, тут я разделяю с вами ваши опасения. Особенно,  когда взвинтишь свое воображение до… Впрочем, я своим воображением умею владеть, поэтому мне, извините, несвойственно вызывать в себе панический страх за будущее. – Беспокойство, да! Перемены, судя по всему, скоро будут, и уже не за горами то время. Перемены не в лучшую сторону, и увы, народ опять хлебнет  дерьма, извините, по самое горло…
- Да, вы правы, я рад, что и вас это тревожит. Что бы ни происходило в стране, опять за все будет расплачиваться простой народ, это верно!
- Страшнее всех перемен, уважаемый Николай Семенович, это сам человек его внутренние перемены. Человек изнутри как бы раздвоен, это для себя самого я сделал такой вывод.
- Я понимаю отчасти, что вы хотите сказать, – с болезненным любопытством посмотрел он на меня.
- Так вот, – продолжил я, – человека условно можно  разделить надвое. «Первый» - это сам физический организм со всеми соблазнами, похотями и болезнями, а «второй» - это наше сознание. И эти два «человека» находятся в постоянном противоборстве. «Первый» является также  носителем «второго». Поэтому «второй» постоянно боится за  «первого», как бы чего с ним не случилось. Отсюда у человека возникает страх. А страх - плохой попутчик человека на его жизненном пути. Вы испытываете как «первый» захватывающий дух сладострастия или подвержены болезни, и «второй» уже за  вас проявляет беспокойство – за последствия. Противоречия между «первым» и «вторым» и заставляют человека совершать различного рода поступки не только во вред себе, но и окружающим.
Мы немного помолчали.
- Матушка, Россия! – думая о своем, выразился я вслух, когда было уже неудобно молчать. – Пожалуй, нет другого государства в современном мире, где так трагически складывались бы судьбы людей. Ведь когда мы думаем о своей родине, то, в первую очередь, память воспроизводит не «Москву златоглавую», а сельские низкорослые землянки с лугами и полями вокруг, озерами,  березовыми лесками. Все это мы, конечно, любим, и, в первую очередь, волнует все это наши души.
- Да, но как сегодня любить Родину, когда ее нет, все отечество приватизировано!? – не без иронии перебил меня собеседник.
- Может быть, отчасти вы и правы. Я одного не могу понять, возвращаясь опять-таки к прошлому, ладно, когда-то при монархии было угнетение рабочего и крестьянского люда, как нам преподносили, извините, не мне же вам говорить о принципах марксизма. Но в советское-то время, когда власть была вроде своя, – народная, разве не угнетение было крестьян с этой вашей коллективизацией, – мой  собеседник промолчал, и я  продолжил. – В тяжелых условиях в деревнях люди жили, работали, верили и надеялись на справедливость, которую им обещала власть еще с 1917 года. А на деле что получилось? Людей загоняли безжалостно на родном подворье в безвыходное положение. К началу 40-х годов люди на селе лучшая часть хозяйствующих мужиков, заметьте, были полностью властью разорены, и большинство из них полегло в сырую землю во славу коллективизации. Люди в селах были настолько обезличены и оболванены, что лишены были элементарного чувства собственного достоинства, и стали как бы все в одном обличии, одним словом, просто «колхозники», не способные уже противоречить и возмущаться бесчинствующим властям.
- Да, но какое было при этом их нравственное величие, у людей села, – перебил меня собеседник,  - у них совсем было другое понятие о жизни. То было поколение, чьи дети были согреты истинной любовью, а не расчетной добротой, как сейчас? В те времена родственников не бросали в беде, с друзьями умели делиться последним, что только стоило им пережить такую страшную войну. Тогда  село могло практически жить автономно от всего остального окружения, ничего не беря у государства. Было село хоть и не в «авангарде технического прогресса», да простят меня сельчане за высокопарные слова, но могло само существовать. А теперь что же, современная деревня хоть и с интернетом, но без воды, нормальных дорог, производство все развалено. Без деревни Россия будет потихоньку умирать, вот что я вам скажу, потому как именно деревня со своей корневой культурой несет образ и менталитет российского человека.
- Все это так. Но я пытаюсь понять, Николай Семенович, ладно, простой народ, но ближайшее окружение «вождя», откуда у людей тогда была такая беспросветная тупость и ограниченность? Почему они даже не пытались вырваться из этой лжи и соблазна? Почему не стремились стать сами собой, почему не боролись с этой грязью жизни?
- Да мы тоже задавали себе эти вопросы, – с пониманием на мои поставленные  вопросы начал он, – потому, наверно, что отродясь верили в коммунизм, он для нас был своеобразным маяком, и всегда, когда было трудно государству, взор был обращен на деревню, откуда  черпали человеческий ресурс и не просто каких-то, извините, людишек, а в нравственном отношении надежный и прочный «материал». Мечту о коммунизме окончательно сразили в конце 80-х годов причины экономические. Можно говорить что угодно, но бедность у народа подавила его волю  к любому самоутверждению и наиболее полному развитию личности. Народ озлобили его нищетой, искалечили их души, подавили в нем волю к чему бы то ни было, кроме стремления жить уютно. По этой причине и произошёл развал СССР.
- Да, вы правы, обращаясь к сегодняшнему дню, это уже совершенно другая  деревня, другие люди. В народном трудовом  классе пошло брожение, и он перерос в какой-то аморфный неуправляемый буржуизм, что  ли!
- Правильнее было бы сказать, – перебил меня собеседник, – появилось какое-то новое  «торговое», что ли, сословие, потому как все покупается и продается, честь и совесть в том числе.
- Уже выросло целое поколение в этой аморфной среде, – продолжил я свою мысль, – где некая «демократическая власть» принесла народу некую свободу, но эта свобода превратилась в настоящий базар. И как в «базарный» день, нам пришлось заплатить за нее по самой высокой цене, тут вы правы, поплатились нравственными устоями общества.
- Совершенно верно, стремление к свободе по-российски привело к великому обнищанию общества в целом. Нынешняя свобода - это беспредел в расплывчатом состоянии и прежде всего экономический, и поэтому неизвестно откуда ждать беды.
 -  Да вы правы. В этом и заключается весь смысл быть или не быть России в будущем!? Вот мы говорим сейчас о российской государственности, о ее бедах и нравах, но общество, с каким бы строем общественной жизни не было, не может быть идеальным, даже по своей сути.  Конечно, время постоянно требует обновления, и это обновление, как правило, – подчеркнул он, подняв указательный палец кверху, – происходит с теми же ошибками, что и у предшественников. А это означает одно, любезный, что люди не очень охотно усваивают уроки своей истории.
- Ну, не знаю! Выражение «кто не знает своей истории, у того нет будущего», на мой взгляд, идиотское высказывание, Николай Семенович. Потому как, по большому счету, истории нет, поэтому и нет достойного для народа будущего. Есть политика, обращенная в прошлое, не мне вам говорить об этом, и она каждый раз меняется при изменении политического строя. При власти КПСС было одно, теперь другое. Одним словом, политики диктуют, что было у государства в прошлом, и, как правило, хают своих предшественников. Сейчас диктатуру «пролетариата» сменила диктатура «псевдодемократии». А при любом диктате, заметьте, будущего не может быть, какие благие намерения не были бы, не мне опять-таки об этом говорить вам! Политики берут из истории лишь то, что им нужно для обуздания воли народа. Вот возьмём сейчас Единую Россию, правящую партию, с позволения сказать, которая, по сути, дискредитировала себя с той же, к примеру, московской мэрией. Стало падать народное доверие, появилась «Болотная площадь», и тут же власть отреагировала, чтобы обуздать волю народа, появился «Народный фронт».
- Да, вы правы. Жизнь в России - это какое-то постоянное искупление грехов. При царе батюшке перед монархией и Богом, в атеистической среде перед Советской властью, сейчас стали заложниками, как вы выразились, псевдодемократии. Конечно, любое время порождает свою мораль общественного строя, и это так, наверно, это правильно. Но зачем при этом разрушать все хорошие традиции и устои, которыми жило до этого общества.
- А дело в том, Николай Семенович, что  между этими моралями всегда есть нечто общее. А именно! Если хотите, люди всегда при любом строе общественности разделены на «правых» и «левых», на «наших» и «не наших», на податный и привилегированный класс. И пока мы все не придем к общему знаменателю относительно прошлого, настоящего и взглядов на развитие будущего, мы всегда будем подвержены такому делению». Мы до сих пор не можем  пройти этап национального покаяния.
- Противоречия в нашем обществе при любой власти всегда создавали массу недовольных. И эти противоречия  возникли уж не как в 90-е годы с развалом страны, даже не в ХХ веке, рискну предположить. Чего стоит только одна реформа Петра І, который своими амбициями вверг народ в жестокие распри, вот аж откуда тянется ниточка. Масса недовольных властью всегда, во все времена, хочу это особо подчеркнуть, складывалась из истинных патриотов и в основном из средней прослойки общества. Процессы социального и культурного обновления жизни в России всегда являлись через бунты и революции, то есть всегда через грязь и кровь, по-мирному никак не получалось. А происходят эти бунты и революции, как мы уже знаем, оглядываясь назад в прошлое, когда правящая верхушка власти в стране перестает слышать народ. А это происходит в свою очередь так, когда, завладев властью, верхушка, насытившись всеми благами цивилизации, перестает заботиться во благо государства и просто паразитирует на доверии народа.
- Я с вами полностью согласен, Николай Семенович. Если говорить про сегодняшний день, власть уже жирует, но народ все еще терпит, и не потому, заметьте, что он такой терпеливый наш многонациональный народ, а потому, что и ему достается кое-что. Нефтегазовые доллары пока еще дают возможность мало-мальски делиться с народом, те же пенсии, поддержка бюджетных и социальных сфер и т.д. И потом, народ все еще живет в страхе от бунтов и революций, о которых вы только что говорили. Достаточно вспомнить гражданскую войну, коллективизацию, репрессии, на их фоне сегодня жизнь просто «благодать»
- Беда для России еще и в том, что при любой власти, в чьих бы руках она не была, у коммунистов или демократов, простого человека всегда лишали права отношения к этой власти по его убеждению.
Помолчав, он продолжил:
- А мы его никогда и не пройдём, этот этап национального покаяния, как вы выразились, и знаете почему? Потому что Россия в прошлом всегда «ширилась», прирастая дармовой территорией и народами разных национальностей и причем, заметьте, с далеко с не высоким, скорее наоборот, с очень низким культурным и интеллектуальным уровнем. Примером тому служат Кавказ и в наши дни. Это, конечно, тянуло Россию к отставанию от более просвещенной Европы. Рано радоваться начали, это расширение страны только до определенного момента умножило ее общегосударственный потенциал. Какая могущественная  держава! Но в дальнейшем все обернулось отрицательными последствиями, ибо страна была не в состоянии разумно распорядиться этим потенциалом.
- Я вам даже больше скажу, - перебил его, - если бы с началом второй мировой войны власть центральная не устроила грандиозное «переселение» народов, то еще тогда бы, а не в 90-е годы СССР развалился бы.
- В этом-то и вся особенность России, что в нашем общем жизненном пространстве существует много народов, искусственно сведенных, и, к сожалению, между ними так и  не достигнута гармония и миролюбивое отношение друг к другу. Это факт! А еще говорят о какой-то миролюбивости Российского народа.
- Российский-славянский народ, прямо скажем, был исторически поставлен в такое положение, что за свое стремление к мирной жизни, появилась необходимость, обеспечивать себе эту возможность мирно существовать, вооружаясь. Отсюда и такие противоречия. Справедливости ради надо сказать, раз во все исторические времена, как мы уже теперь знаем, приходилось отстаивать свою свободу с оружием в руках, то у народа и выработалась некая воинственность, это так, и никуда от этого не деться.
- Да, Россия всегда прирастала дармовой территорией, что и говорить. Огромные пространства не раз спасали от гибели страну,  от ее парадоксов, противоречивости в обществе и несовместимости сочетаний. Миграционные возможности при такой территории выработали в российском человеке особую черту национального характера.
- Нагадил  в одном месте, перебрался в другое, это вы хотели сказать? – перебил меня мой собеседник. – Этот менталитет и приводит всегда к губительному отставанию страны от Европы.
- Да, вы правы, в своей жизни человек стремится к свободе. В своих желаниях, действиях каждый человек хочет быть свободным, ни перед кем не зависимым, делать все, что ему вздумается.
- Другими словами, вы хотите сказать, что каждый стремится к анархии. Но анархия, как известно, противоречит всей государственности. Создавая государство, общество, собираясь в некий социум, «добровольно» делегирует свои права этому государству. Но беда вся в том, что социум, стремясь к индивидуальности, к свободе, не может реализовать себя, свои возможности. Отсюда все противоречия в обществе. А государство, с каким бы строем правления оно не было, это аппарат насилия. Об этом не принято говорить вслух, о том, что изначально в самом государстве заложено насилие и ограничение свобод и прав человека, проживающего в нем. Поэтому человек не может быть полностью свободным. К России это правило относится в наибольшей степени, потому что включает в себя десятки разных народов.
- Вот в этом-то вся и беда, Николай Семенович, что в каждом народе, в каждом человеке где-то в глубине души, в подсознании, разумеется, всегда недовольство за насилие государством.
- Совершенно верно! И как только степень этого насилия со стороны государства уменьшается, вот как у нас во время «перестройки» и «ускорения», так появляются силы, будируемые в народе, способные изменить политический строй. Это  и послужило причиной распада СССР. Сначала Прибалтийские республики, ну а дальше все по цепочке.
- Государство - это общий «дом» для совместного проживания людей. У кого-то, я имею ввиду страны, строительство общежития получается, к примеру европейские страны, у кого-то просто фабрика для наживы капитала, как США, а у нас же из этой затеи получилась просто большая тюрьма под названием СССР.  Со времени создания СССР и до его развала, государство наше представляло собой, пардон, тюрьму народов. Может, кому-то покажется странным, но наивысшим проявлением демократии в России, где она расцвела во всей своей красе, вплоть до  анархии, так это события после февраля 1917 года.
- И произошло это, заметьте, – перебил меня мой собеседник, – по одной причине, из-за уровня интеллигентности и культуры образования тогдашних политических лидеров, которые не могли допустить диктатуры какой-то одной партии. Они не могли допустить обмана, кровавого насилия как принципа действия для достижения демократических прав.
- А большевики не побоялись замарать свои руки, это верно, и октябрьский переворот поверг народ в 70-летнее нравственное средневековье, послужило потерей для России интеллектуального госфонда нации – русской интеллигенции. Ведь согласитесь, все, что было сделано положительного за советский период, от разработки месторождений и великих строек до полета в космос, было сделано не благодаря «мудрой политике вашей партии», я себя абстрагирую от всего этого, а вопреки ей. И главным преступлением октябрьского переворота были голодомор, продразверстка, процессы «врагов народа», коллективизация, карточная система, партийная цензура, наконец, культ личности и истребление инакомыслящих.
- Вот вы упомянули СССР, сравнив с одной большой тюрьмой народов. Многие историки, да и политики тоже, чего греха таить, утверждают, что такая власть может быть в стране, где очень покорный народ, поэтому и была допущена узурпация власти при молчаливом согласии народа. Но в действительности, хочу вам заметить, проблемы в стране возникали, я имею в виду СССР, не от покорности, а от того, что у нас не один народ, не один этнос. Наш народ - это настолько разнородное общество, что управлять им по одним законам не представляло возможности. А под каждый народ нельзя писать свои законы, в противном случае, это уже не одно государство, в этом вся беда. Поэтому и приходилось «закручивать гайки», чтобы держать все в руках.
- Да, если говорить о сегодняшнем дне, то сегодня мало быть оптимистом и демократом, чтобы уверовать в светлое будущее страны, потому как оптимистов  в наши дни стали сменять циники, и  цинизму порой уже нет предела. По-моему, чтобы что-то улучшить в нашей жизни, надо просто быть светским человеком. И понимать, что такое ответственность, а не произвол, и права должны быть соизмеримы с обязанностями, только при таких условиях возможно построить благополучное общество. А сегодня в наших управленческих органах, на всех уровнях, хочу особо отметить, не ответственные люди за свое дело, а по большей части  циники.
- Ну а что же народ. Куда смотрит общественность?
-А что народ. Общественное сознание в народе настолько намучено своим прошлым, вашим, пардон, правлением: сталинскими репрессиями, хрущевскими мужицкими замашками, брежневским «застоем», горбачевской «перестройкой» и «ускорением» - что свобода в начале 90-х годов показалась такой отдушиной, таким раем для народа, что не заметили, как скатились в «пропасть» не только в экономической сфере, но и поплатились за это своими нравственными устоями.
- Но с другой стороны, – перервал меня Николай Семенович, – миллиарды рублей от государства ушли в карманы кучки людей от дикой приватизации, и нещадно для своей выгоды эксплуатируют то, что было всем народом произведено и обстроено. В жизни всегда так бывает, ищешь ответы на жизненно важные вопросы, а вместо этого появляются новые более замысловатые и каверзные. И невольно задаешься вопросом: «Достойно ли наше место в современном мире?» Вроде бы жизнь в России становится лучше. Но что-то большинство трезвомыслящих людей не разделяет такого оптимизма. Вот вычитал, – он потряс в руке периодикой, – по данным ООН о «благополучии людей», с позволения сказать Россия, аж на 76-м месте по уровню жизни и каждый год скатывается на 3 пункта. Справедливости ради надо конечно сказать, что народ имеет некий достаток. Но этот достаток в малом, как вы понимаете. Так уж народ наш привык измерять свой достаток только куском хлеба, голодомора, слава Богу нет. За эти годы народ претерпел столько невзгод, что уже смирился с высказыванием: «Россия - нищая страна дураков и плохих дорог». Сам рост ВВП в стране, как нам вещают в печати и с экранов телевизоров, может, потихоньку и ползет вверх, но это в общих показателях экономики страны, и вовсе не означает всеобщее благосостояние людей.
- Я с вами согласен. Это что же выходит: «Хрен редьки не слаще», как говорят в народе. При сегодняшней свободе, когда все сводится только к потреблению, когда все без исключения можно продать и купить, общество просто деградирует в стадо животных. И судя по настроению людей, сегодня нет 100% уверенности в том, что мы идем к чему-то лучшему и чему-то важному. Ну да ладно, поживем – увидим … Я вас, наверно, уморил своими бреднями, вам отдыхать, наверное, уже пора?
- Да какой тут отдых, когда такое творится везде.
- Да вы правы, вечером все равно хоть телевизор не включай, если не шоу какое-нибудь, то Египет или Ливия в нашем пристальном внимании.
-Это верно, давно ушел в историю СССР. Но наша внешняя политика сегодня по духу следует советскому курсу.
- Что поделать,  уважаемый Николай Семенович, -  оборвал я его на полуслове, – раз уж взяли на себя добровольно преемственность СССР, то приходится играть роль миротворцев. Сами, никто нас порой и не просит, ищем по всему миру обиженных и униженных и норовим заступаться за них. Не разобравшись толком в сути дела!? А то, что свой народ унижен и живет в нищете, этого не хотят замечать.
- Да, пора менять наше отношение к «браткам» нашим, которые требуют все больше вложений в их защиту от посягательств других стран. Каждая страна стремится иметь на мировом поле союзников, но не до такой степени, простите, что уже в ущерб собственному народу.
- Да что там «братки» наши, как вы выразились, а наши бывшие союзные республики, тут дела еще краше. После развала СССР принялись выплачивать его долги, хотя надо было эти долги поделить пропорционально между республиками или, по крайней мере, в погашении долга кредитовать их да еще с процентами. А то к примеру тот же Казахстан, сколько туда денег союзом вложено для развития того же сельского хозяйства, а они с нас берут за аренду Байконура, хотя казахи никакого отношения к космосу не имеют. Будь моя воля, Николай Семенович, я бы не долги их покрыл, а поставил бы  в такие условия, что они сами попросились бы обратно, теперь уже в Россию, и принял бы только на правах резервации. Я вам скажу больше, Европа старается нас слушать и высказываться осторожно насчет нашего такого поведения лишь по одной причине: ЕС (Европейский союз) находится почти полностью на наших энергоресурсах, а так больше и разговаривать им с нами не о чем. Когда бы не собрались на саммит с участием России то практически нечего обсуждать, все обходится общими фразами. А взять наши отношения с США, постоянно видим в нем врага и соперника, – хотя уже давно не враг, но и не сказать что самый большой друг, и причина, заметьте, кроется здесь не в США, а в России, с ее бессмысленной дружбой с такими, как Ливия и т.п.
- Поведение руководства страны насчет «друзей» иногда не поддается здоровому смыслу. Что там наши бывшие республики, возьмем так называемый ближний Восток: Ирак, Ливию, Сирию, на Южно-Американском континенте Кубу и Венесуэлу, с которыми ради «сердечной дружбы» простили им не только долги СССР, но уже с некоторыми «успехами» обзавелись российскими долгами. Россия сегодня, может, как никогда стоит перед выбором: кто наши союзники? И с кем мы хотим быть с Евросоюзом и США, или всеми теми, что присоединились и тянут с нас, как с дойной коровы.
- А кто виноват? Разве не коммунистический ваш, пардон, режим оставил нам во внешней политике тяжелое такое наследство. Мы  постоянно ищем врага, чтобы с кем-то бороться, нам без борьбы никак нельзя, раз всю жизнь только и делали, что боролись. Мы доборемся и додружимся с тем же Китаем, который в десять раз больше России по населению, который только и поглядывает, как бы чего у нас побольше прихватить, сами-то не можем толком распорядиться своим добром.
В США и Европе давно уже нет враждебного настроения против нас, но мы, наверное, еще не скоро избавимся от этой, простите, геополитический паранойи.
А это все потому, что наши политики всегда в отношении с сильными странами ставят вопрос ребром: или ты нам друг или враг. А этого делать нельзя. Не то время сейчас. У нас что получается? При любых попытках США создать хорошие отношения с нами, мы всегда поворачиваемся к ним, извините, задницей.
- Да в этих вопросах Россия, к сожалению, я подчеркиваю, продолжает стоять на позиции изоляции, которое было привито еще советской властью.
Сейчас в бывших союзных республиках, все чаще звучат высказывания, что СССР был страной оккупантом. Посчитали, раз мы освободили народ от фашизма в Европе, значит, имели право диктовать свои условия, как им дальше развиваться, как им дальше жить, а  этого не надо было делать.
- Наши политики и СМИ сетуют на то, что этот Запад вырвал из-под нашего влияния теперь уже бывшие союзные республики и европейские страны социалистической ориентации и что теперь, мол, посягнули на самое «святое» - хотят забрать Украину. А ничего Запад у нас не забирал, господа хорошие! Мы сами все отдали за  не «понюх табаку». А теперь еще весь мир и обвиняем. Ах, какие они неблагодарные, не помнящие нашего добра, их освободили и кашей накормили, а теперь у них, мол, короткая память!?
-  Да, меняются не только времена, но и нравы. Прохладно, однако, – он вздохнул, вздернул плечами.
- Конец лета, что вы хотите, солнце светит, но уже не так греет. Что мы все с вами о политике да о политике. Извините, я даже не поинтересовался: как ваше-то здоровье?
- Ничего, держимся, спасибо!
- О, вы молодцом еще, достаточно бодры, видно, что старой закалки. Здоровья Вам еще на многие лета, Николай Семенович.
- Спасибо! Вам того же.
Мы встали.
- Вас подвезти, я за рулем?
- Нет, благодарю вас, я пройдусь.
- Ну, всего доброго вам. Будьте здоровы.
- Спасибо, и вам того же. Рад был нашей встрече.
- Я тоже, до свидания!
- До свидания!

2.

Предприятие, возглавляемое Степновым, выполняло подрядные работы на объектах нефтегазохимического комплекса и имело экономическую стабильность. Небольшой коллектив удалось сплотить на выполнение поставленных задач, и имели хороший доход. Но в последнее время его всё же терзало какое-то беспокойство "мысли" и от этого стал страдать бессонницей, особенно после недавнего разговора со знакомым приятелем Николаем Семёновичем. По вечерам навязчивые идеи лезли в голову, наводили на размышления и не давали долго отойти ко сну. И уже далеко за полночь, совсем утомлённый, обессиленный и раздражённый так, сидя в кресле, внезапно проваливался в нервный сон и просыпался гораздо позже рассвета. Причиной такого его состояния было не физическое, а нравственное переутомление. Проснувшись и приведя себя в порядок сидел на кухне, отхлёбывая чай, когда через открытую форточку окна послышался автомобильный сигнал, - "Подъехал водитель,  надо собираться на работу", -  поднялся он.  Несмотря на долгую беспокойную ночь, выйдя из квартиры, чувствовал себя неплохо, и  если бы не внутренней душевный разлад, который действовал на него угнетающе, то глядел бы он на жизнь самыми счастливыми глазами.
Если бы его товарищи-сослуживцы знали про его тайные внутренние страдания, то точно не поняли бы его. Эта работа на заводе: с каждым днём в нём всё больше нарастало отвращение к ней. По складу ума, по его привычкам и своим понятиям к происходящему, ему бы заниматься не производством, а какой-нибудь творческой работой.
Работа с людьми это всегда так суетно. Любые мелочи, которые не замечали другие, его сослуживцы, ему они причиняли огорчения. Приехав на работу не стал заходить в офис, а сразу же дал команду водителю ехать по объектам, где велись работы, и должны быть объекты сданы в конце текущей недели.  Въехав на один из таких объектов, перед ним сразу же вырисовывалась панорама завода:  все эти эстакады, трубопроводы, горы железа и несмолкающий грохот с запахом химии и угара. И всё это тянулось на сотни метров, завязанную воедино технологическую нитку. Для несведущего человека, попавшего хотя бы раз на эти террасы и эстакады, глаза разбегались бы в хаосе,  и создавалась бы ощущение, что всё нагромождено без толку. Но для него, как бывалого инженера, всё это определяло какой-то смысл, свой порядок вещей. Люди, бегающие по этим железным эстакадам, вселяли в его уверенность в том, что работа "кипит",  и скоро уже будет виден конечный результат,  и всё заработает как один мощный слаженный механизм...
Как ни старался он вести размеренный, обыденный образ жизни, всё равно его в последнее время посещало раздражённое настроение, и являлась к нему какая-то меланхолия, - " Люди так борются за своё существование, отдавая все свои силы здоровье и ум. Но мне, зачем всё это?- думал он, - Где здесь природная красота та идиллия слияния человека с природой? Что делает с человеком технический прогресс?  И так каждый день, несмотря на летнюю жару, зимние морозы и весеннюю распутицу".
Так, постепенно рассуждая со своими мыслями наедине, не заметил сам, как стал удаляться от коллектива, и производил впечатление замкнутого человека.  Им трудно было его понять, и непонятно было, как с ним держаться. Иногда он пытался избавиться от размышлений и сосредоточиться на том, что творится сейчас вокруг него. Старался быть больше в кругу своих коллег, но ему всё время мешали лезшие в голову воспоминания,  и он уже отказался от попытки настроить себя на благочестивый лад и предоставил своим мыслям свободно нестись к тому, что его больше всего занимало.
Как и намечалось, к концу рабочей недели подрядной организацией, которую возглавлял Владимир Михайлович, был сдан очередной объект заказчику, и как уже было ими заведено, после такого грандиозного события, вечером намечался банкет с приглашением на их территорию руководителей-партнёров, важных для дела людей. Самых-самых набралось человек шесть, вместе с Владимиром Михайловичем и его коллегой, главным инженером Александром Иванович. Что касается остальных гостей, не будем утруждать Вас их именами,  назовём лишь директора завода Андрея Викторовича и его главного инженер Александра Алексеевича.  Вечер, как всегда, отличался щедрой хлебосольностью. Хозяйка банкетного зала позаботилась об этом. С щедротой и от души напарник Степнова, на правах хозяев, подливал вино в рюмки гостей, которые переговаривались за столом. Говорили много, шумно, возбуждённо и подогретые вином норовили высказаться все разом. При таких застольях само собой выпивалась гораздо более того, чтобы было допущено привычкой и натурой каждого. От этого все обладали тёплыми и милыми внутренними свойствами, ещё шире распахивая свои души, изливая их перед своими товарищами. И как полагается в таких случаях,  клятвенно клялись друг другу в "вечной дружбе". Степнов не очень любил подобные мероприятия, но положение хозяина обязывало и слегка пригубив вина, отстрелявшись положенными от него тостами, молча прислушивался к разговору гостей. Слушая их, он наслаждался негодованием собеседников,  которые ругали наше государство, где запрещалось то-то или что-то, мешающее, по их мнению, работе. Он отчасти был с ними согласен, хотя откровенно признаться ненавидел это слово "бизнес". Характер их рассуждений для него был "непостижим", и ему казалось, глядя на их, хотя и слегка хмельные, но серьёзные лица, что любое предложение, могущее принести им доллары, имело бы у них успех. А иногда, правда, думал, что он в этом окружении присутствует на какой-то головокружительной одури, что ли, с их этими "новорусскими" замашками.
Весь банкетный зал кипел общим горячим спором и тема денег волшебно притягивала их друг к другу неутомимым внутренним волнением, объединив всех.  В этой попойке обнажалась истинная натура каждого. Говорили вслух о богатстве, своих вожделенных, ещё не сбывшихся мечтах и о женщинах, разумеется, куда без них.
-  А что Владимир Михайлович скажет, - по поводу их рассуждений обратился к нему Андрей Викторович, видя как тот как-то  непринуждённо отстранился от участия в разговоре.
- Думаю, что жизнь можно сделать прекрасной довольствуясь и самым малым - друзья! Надо только иметь чувство меры во всём, и в человеческом воображении тоже. Ну и конечно цель в жизни должна быть, тут Вы абсолютно правы. Но при достижении этой цели не хотелось бы грешить против своей совести. Это самое главное и важное. А у вас, извините, все разговоры сводятся только к деньгам.
-  А что же, - возразил ему Александр Алексеевич, - уж если мечтать о несбыточности, то мечтать как можно шире.
-  А мне в сущности ничего такого и не надобно, о чём вы тут рассуждаете до хрипоты, - по-дружески перебил его Владимир Михайлович, -  вот мы сидим дружной компанией, тепло, уютно, беседуем, и чтобы так всегда мы жили в простоте и дружбе.
- В простоте и дружбе под названием СССР мы, Владимир Михайлович, уже жили, - возразил ему тот же оппонент.
Вступать с ними в перепалку, отстаивая свою точку видения на происходящее, Степнову не хотелось, потому как бессмысленно спорить с изрядно подпитыми "коллегами". И он тоже, с лёгкой иронией отмахнуться от нападок:
-  Каждый по-своему определяет своё счастье и добивается намеченных целей.  Мне хотелось лишь, чтобы между нами было согласие в нашем общем деле, господа хорошие! Александр Иванович, -  обратился к своему коллеге, - хлебосольствуй, - и тот в очевидной раз наполнил рюмки и все дружно выпили за общий успех.
Наконец, наговорившись и удовлетворившись гостеприимством хозяев, гости стали собираться к отъезду.  Хозяева проводили их за границы пределов своей территории, помахав вслед уезжающим роскошным "авто".
Когда Владимир Михайлович с коллегой вот так засиживались за полночь, то они не разъезжались по домам, а оставались тут же, на ночлег, хотя водители всегда были при них.
- Ну как тебе? - спросил Владимир Михайлович  коллегу, - согласен ты с ними?
- Это насчёт спора? - тот махнул рукой, - лишь бы дела у нас с тобой шли хорошо. Нам ведь особо выбирать не приходится.
Вошли в помещение. Оба уставшие. Не стали высказываться больше о проведённом вечере с гостями,  а присев в зале уставились в телевизор над камином, работу которого раньше никто не замечал.  Не успев ещё вникнуть в то, что вещали на экране, как пошла очередная реклама, и Александр Алексеевич выругался на этот счёт.
-  Когда прекратится эта тягомотина с рекламой!  Вот тоже: передают, скажем, концерт классической музыки или самые "важные" новости и вдруг прерывают рекламой каких-то, пардон, женских прокладок.
-  Это верно ты говоришь, - поддержал его Владимир Михайлович,- когда, скажем, передают эстрадный концерт, то продюсеры, выпуская всё это в свет, обеспокоены не музыкой, как воспримет её зритель, а насколько удачно и эффективно будут смотреться ноги дёргающихся девиц, сопровождающих этот концерт.  Апеллируя с экрана к зрителю они кощунственно разрушают условия, при которых человек может слушать музыку, или те-же новости, потому как в силу естественной закономерности звуки тонут в этом декоративном месиве.  Мы ещё не осознали, дорогой ты мой дружище, всю бездуховную сущность телевидения.  Телевизор - это для идиотов, если хочешь, и в хорошем смысле этого слова тоже. Со свойственной нам практичностью, мы приспособились к скачущим звукам и образам на экране.  Внешний распад прежних форм культуры естественно влечёт за собой "внутренние" последствия. Давай уже отдыхать.
- Давай
- Они разбрелись по своим комнатам.

PS: Россия пережила за последнее столетие три разных режима правления, сопровождаемые:
Первой мировой войной (1914-1918 гг), революцией, гражданской войной, голодомором, коллективизацией, Второй Мировой войной (1941-1945 гг), восстановлением разрушенного хозяйства, развалом страны, рыночной экономикой и т.д. Напрашивается вопрос: Какие ещё должны произойти драматические события, чтобы народ «отрезвел», а чиновники поняли, что Россия не нуждается в громких компанейских заявлениях – «мы великая держава», а нужен ежедневный кропотливый труд без оглядки на ЕС, США и др…