Князь Сергей 2. Когда б ты прежде знал...

        О да, все изменилось, когда в 1819 году Волконский вступил в Союз Благоденствия. Он оставил молодеческие причуды, жизнь обрела новый смысл, и он вошел в нее «с гордым чувством убеждения и долга… гражданина» и «по любви к отечеству»:
        «Я понял, что преданность отечеству должна меня вывести из душного и бесцветного быта ревнителя шагистики и угоднического царедворничества».

        Жениться он решил не потому, что остепенился или устал, или пора настала; семейство он мог завести давным-давно. Надо сказать, тянул Сергей Григорьевич с женитьбой не из подколесинского недоверия к брачной жизни и не из любви к гусарству (немыслимое дело для той поры – он избегал романов с замужними дамами, считая адюльтер бесчестием). Нет, он и раньше предпринимал попытки наладить личную жизнь, но как-то получалось, что избранницы его были незнатны и небогаты, а бесприданная сноха категорически не устраивала кавалерственную даму двора, статс-даму и гофмейстерину трёх российских императриц, первую даму империи Александру Николаевну Волконскую. Особа резкая, она держала под башмаком трех сыновей-генералов, замужнюю дочь, а также мужа, губернатора и генерала, отличавшегося, как его младший сын, нравом мягким, чувствительным. Первую симпатию 18-летнего князя хитрым маневром отбил соперник, и порадоваться бы, что девушке повезло, да вот только брак оказался категорически неудачным. Серж страдал, однако вскоре влюбился снова, и вот тут вмешалась кавалерственная гофмейстерина. Александра Николаевна расстроила две помолвки младшего сына. Четвертую кандидатку отвадить не удалось по причине неюного возраста дитяти и пребывания оного на Юге, вдали от родни. Из всей семьи на свадьбу приехал единственно брат Николай; надо сказать Волконским было, чем чиниться: будучи людьми далеко небедными, они принадлежали к высшей аристократии страны. Волконский мог выбрать княжну из богатейших семей, как и его братья, однако остановился на девушке без титула, без приданого, пышной родословной и далеко не красавице. Но была она резва и мила, и что-то разглядел князь Сергей в этой барышне – и все-таки многого не угадал.

        Юная - на момент сватовства ей исполнилось восемнадцать лет. В свое время Густав Олизар, поэт и польский граф, нашел Машеньку «малоинтересным подростком», а через пару лет влюбился без памяти. Оставаясь по-прежнему «смуглой девой Ганга», она похорошела, мужчины стали находить Марию привлекательной особой. Тот же Олизар описывал ее как «стройную красавицу, смуглый цвет лица которой находил оправдание в чёрных кудрях густых волос и пронизывающих, полных огня очах». Однако поэт Туманский видел иное: «дурная собой» Мария привлекала «остротою разговоров и нежностью обращения». Другой поэт, Веневитинов, отозвался о молодой Волконской так:
        «Она нехороша собой, но глаза ее чрезвычайно много выражают».
        Извечное: красота - в глазах любящего.
        Правнучка Ломоносова, двоюродная правнучка Потемкина-Таврического (как причудливо тасует колоду судьба), Мария унаследовала от авантюрных предков характер взрывной и упрямый. Кто отказал польскому графу – отец или дочь, - доподлинно неизвестно, но безутешный Густав Олизар удалился в поместье и оплакивал отвергнутую любовь так горестно, что в нем пробудился певческий дар, а в двух поэтах – Пушкине и Мицкевиче – сострадание. Оба разразились эпитафией почившей в бозе любви, Александр Сергеевич выразил надежду, что в будущем племена славян соединятся «единою и дружною семьей», ибо категорический отказ генерала был вызван практически расистскими причинами: его не устраивал поляк в качестве близкого родственника.
        «Различие наших религий, способов понимать взаимные наши обязанности, — сказать ли вам наконец? — различие национальностей наших, — всё это ставит непроходимую преграду меж нами», - из письма Н.Н. Раевского Олизару.
Надо отметить, помимо национальных особенностей имелся у поляка и другой дефект: был он разведенцем с двумя детьми. Пылкий и влюбчивый, восемнадцатилетний граф женился на столь же юной француженке, которая через четыре года бросила его и ускакала к другому мужчине. На это обстоятельство указала уже Мария в письме незадачливому жениху:
        «Но подумали ли Вы сами, дорогой граф, о том положении, котором находитесь? Отец двух детей, разведенный муж, на что у нас смотрят совсем не так, как в Польше…»
        Судя по всему, под «различием религий» и «способами понимать «взаимные обязанности» генерал имел в виду образ жизни юной четы и ту легкость, с которой польские паны создавали и разрушали семьи, что было непонятно консервативному российскому обществу. Современник, например, оставил ехидные наблюдения за бытом разведенных Собаньских, когда у Каролины Адамовны за одним столом сидели и бывший муж, и нынешний любовник…
        Через несколько лет польский граф, страдающий по Амире (так он называл в стихах Марию Волконскую), посватался к ее сестре. Возможно, как известный герой Толстого, он больше привязался к семье невесты, нежели к девушке. Раевский, обжегшись на молоке – два его зятя угодили под следствие по делу декабристов и находились в ссылке, – больше не дул на воду. Какой мелочью, вероятно, теперь ему виделись и скоропалительная свадьба польского мальчишки, и его развод, - даже национальность, тем более что смешанных браков за время сожительства Царства Польского и Российской Империи случилось уже немало, и большинство из них оказались куда успешнее, чем тот, который выпал на долю его средней дочери. Однако Олизару все же не удалось стать зятем Раевского. Генерал согласился, но отказала девушка - напрочь.
        Бог знает, имелось у отца какое-то чутье. Как поляка ни корми, все в лес смотрит. Счастливо избежав наказания в декабристскую чистку, Густав не утерпел и ввязался в польскую заварушку в 1830 году. Время было такое… Сослали его недалеко, в Курск.

        И все-таки – отдать дочь старику заговорщику?

        Однако повсеместные утверждения: мол, Н.Н. Раевский выдал Машеньку против ее воли за старого князя, - сильно преувеличены.
        Конечно, разница в возрасте имелась, да и слухи о тайных обществах генералу сильно не нравились; недаром он взял с сыновей клятву, что те никогда, ни при каких условиях не примкнут к смутьянам. Финансовые дела Раевского хромали, две его дочери остались незамужними, Пушкин спустя несколько лет выбивал вдове пенсион. Однако старый генерал не продал бы дочь; вспомним, что он отказал небедному Олизару. И все же, если мезальянс в этом браке присутствовал, то для Волконского.

        Когда речь заходит о Волконском, вспоминается пожилой военный в облике Олега Стриженова из фильма «Звезда пленительного счастья», картины романтической и сентиментальной; актер в то время приближался к пятидесятилетию, грим же старил его еще сильнее, особливо в общих сценах с юной дочерью Сергея Бондарчука.
Между тем тридцатишестилетний князь (а тридцать шесть - возраст отнюдь не старческий, согласитесь) был осанист, хорош собой и ласков в обращении.
Вот так он выглядел за год до сватовства.

        Этот парадный портрет выполнен Джорджем Доу в 1823 году в числе прочих, предназначавшихся для военной галереи в Зимнем дворце. Детище Александра, галерея задумывалась в память героев войны 1812 года, по примеру английской, где работал тот же Дж. Доу. Однако Виндзор удовольствовался тремя десятками портретов, замысел же русского императора был грандиозен. 322 изображения выполнили Доу и его помощники; из будущих декабристов только «мсье Серж» был удостоен подобной чести.
        Доу работал семь лет. Военная галерея Зимнего дворца с помпой и шиком открылась 25 декабря 1826 года, в день, который со времен Отечественной войны стал ежегодным праздником в память изгнания Наполеона из России. Присутствовал двор, ветераны военных действий, зарубежные, как сейчас сказали бы, делегации; торжественным маршем прошел петербургский гарнизон, маршировали солдаты из числа награжденных медалями, - однако на стенах не хватало одной картины. Портрет государственного преступника Волконского новый царь распорядился не вешать.         Восемьдесят лет полотно пролежало в запасниках Зимнего дворца, пока последний император всея Руси не восстановил справедливость.
        Пушкин любил галерею:
        «Нередко медленно меж ими я брожу,
        И на знакомые их образы гляжу…
        …Покрытых славою чудесного похода
        И вечной памятью двенадцатого года…»
        Задумчивый Пушкин… ах, сотни глаз смотрели на него с холстов… Невероятно, но портрет Сергея Волконского в 1903 году поместили рядом с изображением Барклая-де-Толли, возле которого поэт останавливался чаще всего и которому посвятил «Полководца», где были и такие строки:
        «О люди! жалкий род, достойный слез и смеха!
        Жрецы минутного, поклонники успеха!
        Как часто мимо вас проходит человек,
        Над кем ругается слепой и буйный век,
        Но чей высокий лик в грядущем поколенье
        Поэта приведет в восторг и в умиленье…»

        Бывают странные сближенья.

        Известный рисунок самого Пушкина изображает Волконского, каким запомнил его поэт. К 1828 году (а набросок выполнен на черновиках «Полтавы») князь Сергей, погребенный в «Сибири хладной пустыне», для всего мира умер. Чуть выше еще один портрет – Н.Н. Раевского-младшего; в то тяжелое для драгоценной Пушкину семьи скончался двухлетний сынишка Волконского, оставленный у родни. Его дед, старый генерал, попросил у поэта эпитафию для могилы. И в эти дни помянул поэт не молодую мать, а ее брата, самого близкого ему из Раевских, и мужа, над головой которого начертал короткую фразу - как начало стиха:
        «Когда б ты прежде знал?..»

        …Когда б ты прежде знал, что, будучи на вершине мира, упадешь на самое дно
        …Когда б ты прежде знал, что погибнешь для всех, кто тебя любил когда-то
        …Когда б ты прежде знал, что жене твоей уготовлены снега Сибири
        …Когда б ты прежде знал, что первенец, виденный тобою единожды, умрет вдали, и ты не сможешь даже кинуть горсть земли на его могилу
        …Когда б ты прежде знал,
        ты бы решился?..

        Он знал.

        «Александр Сергеевич всегда восхищался подвигом, в котором жизнь ставилась, как он выражался, на карту; он с особенным вниманием слушал рассказы о военных эпизодах: лицо его краснело и изображало жадность узнать какой-либо особенный случай самопожертвования; глаза его блистали и вдруг часто он задумывался…»
        Сам Пушкин не ведал, что каторга маячила безбожно близко. Нет, он осознавал, ведь было время, когда он жадно повторял за «буйными»: «Элефтерия!», - о, как расстроился Александр Сергеевич, когда в успокоение генерала Раевского Орлов с Давыдовым «основали» в Каменке тайное общество и тут же его «распустили».
        «Я никогда не был так несчастлив, как теперь…»
        Спустя три года Волконский, имея поручение принять поэта в Южное общество, сжалился над ним и промолчал. Пушкин так никогда и не узнал об этом.
        Сын Волконского вспоминал, что Сергей Григорьевич не раз говорил:
        «Как мне решиться было на это, когда ему могла угрожать плаха, а теперь, что его убили, я жалею об этом. Он был бы жив, и в Сибири его поэзия стала бы на новый путь...»
        Князь Сергей уехал, их пути разошлись. Позже он прислал в Михайловское сообщение о своей помолвке, а в 1828 году Пушкин писал на черновиках «Полтавы»: когда б ты знал?..

        Отличный рисовальщик Пушкин одним штрихом умел выделить главное, его набросок напоминает работу П.Ф. Соколова и прелестную миниатюру парижских времен Ж.Б. Изабе, которую сестра Волконского, Софья Григорьевна, ценила за яркую схожесть с натурой.
        Декабриста Г.С. Батенькова внешний облик князя Сергея в свое время поразил чрезвычайно:
        «Какое прекрасное, благородное, истинно княжеское лицо! Вовек не забуду впечатления, которое он на меня сделал».
        Таким его увидела и Маша Раевская.

        Удивительно, но нынешние горе-историки ставят в вину генералу даже накладные зубы, мол, на каторге «старик» одряхлел настолько, что обеззубел, хотя резцы Волконский потерял в 20 лет в штыковой атаке. В то время, когда противники сходились лицом к лицу, подобное случалось сплошь и рядом, генералы подчас были изранены не меньше рядового состава. Протезы изготовлялись из материалов тяжелых – дерева и слоновой кости, - крепились пружинками, реже присосками, что несколько искажало лицо: челюсти выдавались вперед, нижняя губа казалась больше, что хорошо заметно на портретах Джорджа Вашингтона, у которого из всего природного богатства оставался один зуб. И в Сибири, где отыскать дантиста было непросто, Волконскому приходилось тяжче, чем остальным, однако в Петербурге выбитые передние зубы с лихвой компенсировались обилием орденов на груди – а их у генерала хватало. По приезду из Парижа он появлялся в публичных местах в плаще, дабы не смущать окружающих блеском орденов и медалей...