Князь Сергей 2. Когда б ты знал...

        О да, все изменилось, когда в 1819 году Волконский вступил в Союз Благоденствия. Он оставил молодеческие причуды, жизнь обрела новый смысл, и он вошел в нее «с гордым чувством убеждения и долга… гражданина» и «по любви к отечеству»:
        «Я понял, что преданность отечеству должна меня вывести из душного и бесцветного быта ревнителя шагистики и угоднического царедворничества».

        Жениться он решил не потому, что остепенился или устал, или пора настала; семейство он мог завести давным-давно. Надо сказать, тянул Сергей Григорьевич с женитьбой не из подколесинского недоверия к брачной жизни и не из любви к гусарству (немыслимое дело для той поры – он избегал романов с замужними дамами, считая адюльтер бесчестием). Нет, он и раньше предпринимал попытки наладить личную жизнь, но как-то получалось, что избранницы его были незнатны и небогаты, а бесприданная сноха категорически не устраивала кавалерственную даму двора, статс-даму и гофмейстерину трёх российских императриц, первую даму империи Александру Николаевну Волконскую. Особа резкая, она держала под башмаком трех сыновей-генералов, замужнюю дочь, а также мужа, губернатора и генерала, отличавшегося, как его младший сын, нравом мягким, чувствительным. Первую симпатию 18-летнего князя хитрым маневром отбил соперник, и порадоваться бы, что девушке повезло, да вот только брак оказался категорически неудачным. Серж страдал, однако вскоре влюбился снова, и вот тут вмешалась кавалерственная гофмейстерина. Александра Николаевна расстроила две помолвки младшего сына. Четвертую кандидатку отвадить не удалось по причине неюного возраста дитяти и пребывания оного на Юге, вдали от родни. Из всей семьи на свадьбу приехал единственно брат Николай; надо сказать Волконским было, чем чиниться: будучи людьми далеко небедными, они принадлежали к высшей аристократии страны. Волконский мог выбрать княжну из состоятельной семьи как и его братья, однако остановился на девушке без титула, без богатого приданого и далеко не красавице. Но была она резва и мила, и что-то разглядел князь Сергей в этой барышне – и все-таки многого не угадал.

        Юная - на момент сватовства ей исполнилось восемнадцать лет. В свое время Густав Олизар, поэт и польский граф, нашел Машеньку «малоинтересным подростком», а через пару лет влюбился без памяти. Оставаясь по-прежнему «смуглой девой Ганга», она похорошела, мужчины стали находить Марию привлекательной особой. Тот же Олизар описывал ее как «стройную красавицу, смуглый цвет лица которой находил оправдание в чёрных кудрях густых волос и пронизывающих, полных огня очах». Однако поэт Туманский видел иное: «дурная собой» Мария привлекала «остротою разговоров и нежностью обращения». Другой поэт, Веневитинов, отозвался о молодой Волконской так:
        «Она нехороша собой, но глаза ее чрезвычайно много выражают».
        Извечное: красота - в глазах любящего.
        Правнучка Ломоносова, двоюродная правнучка Потемкина-Таврического (как причудливо тасует колоду судьба), Мария унаследовала от авантюрных предков характер взрывной и упрямый. Кто отказал польскому графу – отец или дочь, - доподлинно неизвестно, но безутешный Густав Олизар удалился в поместье и оплакивал отвергнутую любовь так горестно, что в нем пробудился певческий дар, а в двух поэтах – Пушкине и Мицкевиче – сострадание. Оба разразились эпитафией почившей в бозе любви, Александр Сергеевич выразил надежду, что в будущем племена славян соединятся «единою и дружною семьей», ибо категорический отказ генерала был вызван практически расистскими причинами: его не устраивал поляк в качестве близкого родственника.
        «Различие наших религий, способов понимать взаимные наши обязанности, — сказать ли вам наконец? — различие национальностей наших, — всё это ставит непроходимую преграду меж нами», - из письма Н.Н. Раевского Олизару.
Надо отметить, помимо национальных особенностей имелся у поляка и другой дефект: был он разведенцем с двумя детьми. Пылкий и влюбчивый, восемнадцатилетний граф женился на столь же юной француженке, которая через четыре года бросила его и ускакала к другому мужчине. На это обстоятельство указала уже Мария в письме незадачливому жениху:
        «Но подумали ли Вы сами, дорогой граф, о том положении, котором находитесь? Отец двух детей, разведенный муж, на что у нас смотрят совсем не так, как в Польше…»
        Судя по всему, под «различием религий» и «способами понимать «взаимные обязанности» генерал имел в виду образ жизни юной четы и ту легкость, с которой польские паны создавали и разрушали семьи, что было непонятно консервативному российскому обществу. Современник, например, оставил ехидные наблюдения за бытом разведенных Собаньских, когда у Каролины Адамовны за одним столом сидели и бывший муж, и нынешний любовник…
        Через несколько лет польский граф, страдающий по Амире (так он называл в стихах Марию Волконскую), посватался к ее сестре. Возможно, как известный герой Толстого, он больше привязался к семье невесты, нежели к девушке. Раевский, обжегшись на молоке – два его зятя угодили под следствие по делу декабристов и находились в ссылке, – больше не дул на воду. Какой мелочью, вероятно, теперь ему виделись и скоропалительная свадьба польского мальчишки, и его развод, - даже национальность, тем более что смешанных браков за время сожительства Царства Польского и Российской Империи случилось уже немало, и большинство из них оказались куда успешнее, чем тот, который выпал на долю его средней дочери. Однако Олизару все же не удалось стать зятем Раевского. Генерал согласился, но отказала девушка - напрочь.
        Бог знает, имелось у отца какое-то чутье. Как поляка ни корми, все в лес смотрит. Счастливо избежав наказания в декабристскую чистку, Густав не утерпел и ввязался в польскую заварушку в 1830 году. Время было такое… Сослали его недалеко, в Курск.

        И все-таки – отдать дочь старику заговорщику?

        Однако повсеместные утверждения: мол, Н.Н. Раевский выдал Машеньку против ее воли за старого князя, - сильно преувеличены.
        Конечно, разница в возрасте имелась, да и слухи о тайных обществах генералу сильно не нравились; недаром он взял с сыновей клятву, что те никогда, ни при каких условиях не примкнут к смутьянам. Финансовые дела Раевского, хоть и был он генералом корпуса, сильно хромали, в конце осени 1824 года ему пришлось взять отпуск «до излечения болезни», оказавшийся пожизненным. Две его дочери остались незамужними, Пушкин спустя несколько лет выбивал вдове пенсион. Однако старый генерал не продал бы дочь; вспомним, что он отказал небедному Олизару. И все же, если мезальянс в этом браке присутствовал, то скорее для Волконского.

        Когда речь заходит о Волконском, вспоминается пожилой военный в облике Олега Стриженова из фильма «Звезда пленительного счастья», картины романтической и сентиментальной; актер в то время приближался к пятидесятилетию, грим же старил его еще сильнее, особливо в общих сценах с юной дочерью Сергея Бондарчука.
Между тем тридцатишестилетний князь (а тридцать шесть - возраст отнюдь не старческий, согласитесь) был осанист, хорош собой и ласков в обращении.
Вот так он выглядел за год до сватовства.

        Этот парадный портрет выполнен Джорджем Доу в 1823 году в числе прочих, предназначавшихся для военной галереи в Зимнем дворце. Детище Александра, галерея задумывалась в память героев войны 1812 года, по примеру английской, где работал тот же Дж. Доу. Однако Виндзор удовольствовался тремя десятками портретов, замысел же русского императора был грандиозен. 322 изображения выполнили Доу и его помощники; из будущих декабристов только «мсье Серж» был удостоен подобной чести.
        Доу работал семь лет. Военная галерея Зимнего дворца с помпой и шиком открылась 25 декабря 1826 года, в день, который со времен Отечественной войны стал ежегодным праздником в память изгнания Наполеона из России. Присутствовал двор, ветераны военных действий, зарубежные, как сейчас сказали бы, делегации; торжественным маршем прошел петербургский гарнизон, маршировали солдаты из числа награжденных медалями, - однако на стенах не хватало одной картины. Портрет государственного преступника Волконского новый царь распорядился не вешать.         Восемьдесят лет полотно пролежало в запасниках Зимнего дворца, пока последний император всея Руси не восстановил справедливость.
        Пушкин любил галерею:
        «Нередко медленно меж ими я брожу,
        И на знакомые их образы гляжу…
        …Покрытых славою чудесного похода
        И вечной памятью двенадцатого года…»
        Задумчивый Пушкин… ах, сотни глаз смотрели на него с холстов… Невероятно, но портрет Сергея Волконского в 1903 году поместили рядом с изображением Барклая-де-Толли, возле которого поэт останавливался чаще всего и которому посвятил «Полководца», где были и такие строки:
        «О люди! жалкий род, достойный слез и смеха!
        Жрецы минутного, поклонники успеха!
        Как часто мимо вас проходит человек,
        Над кем ругается слепой и буйный век,
        Но чей высокий лик в грядущем поколенье
        Поэта приведет в восторг и в умиленье…»

        Бывают странные сближенья.

        Известный рисунок самого Пушкина изображает Волконского, каким запомнил его поэт. К 1828 году (а набросок выполнен на черновиках «Полтавы») князь Сергей, погребенный в «Сибири хладной пустыне», для всего мира умер. Чуть выше еще один портрет – Н.Н. Раевского-младшего; в то тяжелое для драгоценной Пушкину семьи скончался двухлетний сынишка Волконского, оставленный у родни. Его дед, старый генерал, попросил у поэта эпитафию для могилы. И в эти дни помянул поэт не молодую мать, а ее брата, самого близкого ему из Раевских, и мужа, над головой которого начертал короткую фразу - как начало стиха:
        «Когда б ты прежде знал?..»

        …Когда б ты прежде знал, что, будучи на вершине мира, упадешь на самое дно
        …Когда б ты прежде знал, что погибнешь для всех, кто тебя любил когда-то
        …Когда б ты прежде знал, что жене твоей уготовлены снега Сибири
        …Когда б ты прежде знал, что первенец, виденный тобою единожды, умрет вдали, и ты не сможешь даже кинуть горсть земли на его могилу
        …Когда б ты прежде знал,
        ты бы решился?..

        Он знал.

        «Александр Сергеевич всегда восхищался подвигом, в котором жизнь ставилась, как он выражался, на карту; он с особенным вниманием слушал рассказы о военных эпизодах: лицо его краснело и изображало жадность узнать какой-либо особенный случай самопожертвования; глаза его блистали и вдруг часто он задумывался…»
        Сам Пушкин не ведал, что каторга маячила безбожно близко. Нет, он осознавал, ведь было время, когда он жадно повторял за «буйными»: «Элефтерия!», - о, как расстроился Александр Сергеевич, когда в успокоение генерала Раевского Орлов с Давыдовым «основали» в Каменке тайное общество и тут же его «распустили»,обратив заседание в шутку.

        «Я никогда не был так несчастлив, как теперь…»

        На глазах его стояли слезы.
        «Я никогда не был так несчастлив, как теперь…»
        Спустя три года Волконский, имея поручение принять поэта в Южное общество, сжалился над ним и промолчал. Пушкин так никогда и не узнал об этом.
        Сын Волконского вспоминал, что Сергей Григорьевич не раз говорил:
        «Как мне решиться было на это, когда ему могла угрожать плаха, а теперь, что его убили, я жалею об этом. Он был бы жив, и в Сибири его поэзия стала бы на новый путь...»
        Князь Сергей уехал, их пути разошлись. Позже он прислал в Михайловское сообщение о своей помолвке, а в 1828 году Пушкин писал на черновиках «Полтавы»: когда б ты знал?..

        Отличный рисовальщик Пушкин одним штрихом умел выделить главное, его набросок напоминает работу П.Ф. Соколова и прелестную миниатюру парижских времен Ж.Б. Изабе, которую сестра Волконского, Софья Григорьевна, ценила за яркую схожесть с натурой.
        Декабриста Г.С. Батенькова внешний облик князя Сергея в свое время поразил чрезвычайно:
        «Какое прекрасное, благородное, истинно княжеское лицо! Вовек не забуду впечатления, которое он на меня сделал».
        Таким его увидела и Маша Раевская.

        Удивительно, но нынешние горе-историки ставят в вину генералу даже накладные зубы, мол, на каторге «старик» одряхлел настолько, что обеззубел, хотя резцы Волконский потерял в 20 лет в штыковой атаке. В то время, когда противники сходились лицом к лицу, подобное случалось сплошь и рядом, генералы подчас были изранены не меньше рядового состава. Протезы изготовлялись из материалов тяжелых – дерева и слоновой кости, - крепились пружинками, реже присосками, что несколько искажало лицо: челюсти выдавались вперед, нижняя губа казалась больше, что хорошо заметно на портретах Джорджа Вашингтона, у которого из всего природного богатства оставался один зуб. И в Сибири, где отыскать дантиста было непросто, Волконскому приходилось тяжче, чем остальным, однако в Петербурге выбитые передние зубы с лихвой компенсировались обилием орденов на груди – а их у генерала хватало. По приезду из Парижа он появлялся в публичных местах в плаще, дабы не смущать окружающих блеском орденов и медалей...