Терновый венец

Терновый венец

Я подошел к окну и увидел небольшую территорию с одинокими, слегка покачивающимися кипарисами и голыми кустарниками. Всё это вызывало бы радость, если бы не решетка на окнах — невзрачная, помазанная антикоррозийной белой краской, так ярко вписывающаяся в душу. Издали был виден забор с тюремной, похожей на терновый венец, колючей проволокой. «Вот так лечат в России»,— подумал я, оглядывая просторы территории больницы.

— Какой смысл от этой территории, если гулять не выпускают? — вопрошая и будто бы моля отпустить на волю, спрашивал пациент у санитарки.

— А тебе че, больше всех надо? Тебя сюда лечить доставили, а не гулять.

В этот момент моё отчаяние становилось всё глубже и явственнее. Улыбки и так не было, лицо было ровным, но именно сейчас оно стало будто флаг Колчака — опущенный и униженный; и меч, что символизировал на флаге борьбу с большевизмом, вырезало пулями, в моем случае — аминазином.

— Обед, обе-е-ед. Еще один пустой звук,— подумал я, ведь ни есть, ни следить за гигиеной в этом месте нет желания, хочется только раствориться в небытии.

Стройные ряды, будто бы дети Освенцима с надзирателями вперемешку, выстроились к раздаче. Грубые ведра,наполненные квашеной капустой с примесью баланды, как бы гласили о предательстве страны перед личностью.

Есть это невозможно, — подумал я и спросил у пациентов: —Кто будет на добавку?

Люди озирались: кто-то — соколиным взглядом, некоторые — взглядом мертвого зайца, мертвого изнутри, ведь всё дорогое для него убили.

Но только амбал с дальнего конца столовой ответил: — Я буду!

— Ну тогда бери, что уж тут.

Медленно поднимаясь, будто бы литосферный сдвиг, он вальяжной и колыхающейся походкой направился к моему столу.

— Ну, спасибо. —Вот ты и сказал слова за еду,которую никто бы в нормальной жизни есть не стал.— промолвил про себя.

На этом закончился обед — обед длиною в жизнь.

Только голод и постель, хождение по мукам из одной стороны комнаты в другую старого человека.

— За что его сюда? — спросил я в палате. —Да он, вроде это, что-то с соседями повздорил. Ну и, короче, они ментов вызвали и психушку. Вот и отправили. —Понятненько, — ответил я, не понимая главного: за что?

Он так и шатался; хотя в начале был весел и горд собой, но после недельного пребывания в нём что-то переменилось — будто бы гора после камнепада: вся такая же снаружи, но лишилась чего-то такого, что не заметить обывательским взглядом.

Так он и ходил назад и вперед по коридору, отражая тоску и безнадегу этого места.

— Таблетки, таблеееетки! — блеющим и приказным тоном прокричала медсестра.

У меня было хорошее настроение впервые за долгое время: мне привезли интересную книгу — «Анти-Эдип» Делёза.

— Че ты сидишь, не слышал, что ли, тугоухий? Тут во мне что-то перевернулось,и настроение ушло. Молча и не видя смысла бороться,я пошел к пункту выдачи таблеток. Встав в очередь,мы медленно двигались к цели — к цели забвения и мысленной пустоты. Все получали таблетки и пили их,показывая языки после приема, не хотя ничего менять. Но лишь один молодой, юный и не запуганный системой ум отказывался пить. Уже не в первый раз, и главное — настойчиво и громко заявлял об этом.

— Вот чего мне не хватает — быть как он, — проговорил я с онемевшим лицом.

— Ты лучше молчи, а то привяжут и заколют до смерти. Ты же знаешь, как тут всё. Ну или как тот дед будешь ходить и слюни пускать, — сказал мне мой товарищ по палате.

— Действительно, слюни пускать, — промолвил я с кислой, как смородина, миной.

Бунтарь не угомонился, он действовал, а я лишь наблюдал. Наблюдал за всем, как он ярко и живо, будто бы Че Гевара, молодой борец с системой угнетения, — протестовал. Вот это потрясающе!

Он рвал и метал, но всё это закончилось, как только его побили и привязали к кровати. Это юное дарование в данный момент лежит и «пускает слюни», как тот дед, которого оклеветали.

Настала моя очередь. Я принял таблетки, смирившись со скорой мысленной пустотой и остальными побочками от препарата. Показал язык и как-то неловко сказал: «Спасибо». А за что? За что спасибо?

Смотря в окно,спустя некоторое время, я вижу тот же сад с кипарисами, но он с каждым днем становится всё дальше и дальше, всё тускнее и тускнее. А терновый венец приближается всё ближе и ближе, закрадываясь прямо в чрево, коля и кровоточа.

— Время спать, отбой, — сказал санитар крупного телосложения.

Даже говорить ни с кем не хочется, да и не хотелось никогда. Желтые лампы горят,мешая даже спокойно отдохнуть. Именно это аварийное освещение как бы говорит тебе: «Ты здесь навсегда». И участь твоя— страдание, страдание перед самим собой, ведь больше ты никому не нужен. Никому.