Остановитесь, если сможете

ВНИМАНИЕ! Данный рассказ предназначен для читателей 18+. Текст содержит образы смерти, психологического ужаса, и сцены, которые могут вызвать сильный дискомфорт. Не рекомендуется для чтения детям, людям с повышенной впечатлительностью и тем, кто избегает тем, связанных с насилием, утратой и сверхъестественным.
 

Предисловие от автора: Этот рассказ родился из сна, который невозможно было забыть. Мне приснилась девушка, застрявшая на дороге, где когда-то умерла. Она искала только одну, единственную машину, чтобы уехать… и в её глазах было что-то, что не отпускает до сих пор. Я написал эту историю, чтобы понять, что мы ищем на своих бесконечных дорогах: спасение или возвращение туда, откуда всё началось.
 

Темно.

Только свет фонаря, словно одинокий глаз в бездонной тьме, освещает мне чёрную дорогу. Его жёлтое сияние дрожит от ветра, выхватывая кусочки мокрого асфальта и обнажая влажные прожилки на земле, будто чьи-то застарелые шрамы. Дорога тянется всё дальше и дальше, извиваясь между густыми деревьями, будто чёрная змея, ползущая сквозь мрак, и я начинаю подозревать, что ей вообще не будет конца.

Каждый её изгиб кажется ловушкой, каждый шорох за спиной оживляет чувство, будто за мной кто-то идёт, не отставая и не приближаясь.

Между густыми деревьями мелькнул полуразрушенный дорожный знак: «Осторожно: аварийный участок». На ржавой стойке болтался обрывок плаката — чёрно-белое лицо девушки и надпись: «Пропала без вести. 2019».

Ветер сорвал бумагу, унося её в темноту. Он гудит, срываясь с верхушек деревьев, и качает их ветви так, будто это руки невидимых великанов, пытающихся достать меня. Под тусклым светом Луны они кажутся огромными стражами покоя, неподвижными и безмолвными, но всё равно грозными. Их чёрные силуэты, похожие на застывших титанов, отбрасывают причудливые тени на обочину дороги, в этих пятнах мрака можно разглядеть всё что угодно, если долго смотреть.

Где-то вдалеке ухает филин. Его голос глухим эхом разносится по лесу, словно крик потерянной души, и от него по спине пробегают колючие мурашки. Я втягиваю голову в плечи, как будто это поможет.

Пальцы. Ноги. Они так замёрзли, что, кажется, превратились в ледышки, готовые сломаться от любого неловкого движения. Каждый шаг отдаётся острой болью в ступнях, покрытых мозолями и ссадинами. Шрамы на пятках давно порвались, и теперь кожа словно стирается о землю, как мел на школьной доске. Я уже не помню, когда потеряла свои сандалии. Может быть, они слетели во время долгого спуска по склону, а может, просто рассыпались от усталости. Теперь мои израненные ноги бороздит холодная земля, и каждый камешек словно впивается в кожу, будто крошечные иголки, пробуждающие боль и злость.

Свет фар. Он появляется неожиданно. Не как надежда, а как предупреждение. Разрезая тьму острым клинком, фары делают воздух вокруг почти осязаемым, выдирая из него детали: пыль, сорванные листья, мою жалкую фигуру на обочине.

Ну что ж, попробуем снова. Поднимаю большой палец вверх. Не просто жест, а попытка напомнить себе, что я ещё человек. Стараюсь придать своему жесту уверенность и достоинство, при этом так, чтобы не казалось, что я какая-то бездомная бродяга, которую прогнали из города. Хотя, может, я и есть бродяга? Моя одежда превратилась в грязные лохмотья, волосы спутались в колтуны, а лицо, наверное, покрыто слоем дорожной пыли и пота.

Но я должна выглядеть достойно. Должна внушить водителю доверие. Или хотя бы жалость. Иногда даже жалость может спасти.

Машина проносится мимо.

Словно ветер. Оставляя меня в темноте и одиночестве. Оставляя с моими страхами, которые грызут изнутри, как крысы в подвале. Ещё один отказ.

Но я не сдаюсь. Поднимаю большой палец повыше, почти механически, и продолжаю голосовать, надеясь, что следующая машина окажется добрее. Ведь где-то там, впереди, меня ждёт тепло и безопасность. Я это знаю. Просто нужно идти дальше.

Кстати, а где мой дом?..

Этот тоже проехал мимо, даже не замедлив хода. Его тёплые огни на мгновение озарили дорогу, как воспоминание, которое не удержать, и снова растворились в темноте. Я осталась снова одна. Как всегда.

Надо было теплее одеться, когда выходила на улицу. Эта мысль приходит снова и снова, как рефрен, как наказание. Теперь я об этом жалею. Ветер обдувает со всех сторон, проникает под промокшую ткань, обволакивает кожу ледяным покрывалом. Я как засохший цветок на солнце: сначала качаюсь, дрожащая, словно в танце забвения, а после, бывает, и падаю без сил, без мысли, без надежды.

Сложно бороться с порывами, когда все твои конечности замёрзли и еле-еле подчиняются воле. Пальцы на ногах уже не чувствуют камней и веток, которыми усеяна дорога, будто она усыпана ловушками, а руки дрожат, пытаясь удержать равновесие, как канатоходец над пропастью.

Порванный и пропитавшийся потом топ, когда-то розового цвета, а теперь уже серого, похож на оборванное объявление у подъезда. Я, вроде как, привлекала раньше внимание, а сейчас лишь напоминаю о том, что предлагала. Такая ободранная и запачканная бумажка, вся в пятнах грязи и пота, а когда идёт дождь, ещё и мокрая, прилипает к телу, вызывая раздражение и отвращение.

Этот топик помнил лучшие дни. Возможно, он был подарком. Возможно, его выбирали вместе с кем-то, кто когда-то значил. А теперь просто ткань, обволакивающая чужое тело.

Джинсовые шортики давно уже не одежда. Они лоскут. Обрывок чего-то когда-то модного, а теперь лишь напоминание о времени, когда я была собой. Такими тряпками моя мама мыла полы… Мама?

Её образ размыт, как фотография, оставленная под дождём. Линии размылись, глаза исчезли, остался только контур и ощущение. Но сердце всё равно сжимается от тоски по её объятиям.

Тепло её рук — это фантомная боль. Запах домашней выпечки теперь мираж. Он появляется на мгновения, как отблеск в ночи, и тут же исчезает, оставляя только пустоту.

Давно я не ходила в туалет. Странная мысль, но она приходит, как маркер времени. Да и чем ходить, если не ела уже очень давно? Хотя… вчера, кажется, я скушала пару ягод с куста вдоль дороги. Тогда было темно, и я даже не знаю, что это были за плоды. Может быть, они были ядовитыми, а может, просто дикими. Теперь уже не узнать.

Каждый шаг даётся с трудом. Но я продолжаю идти, потому что останавливаться нельзя. Холод тут же поглотит меня целиком, как хищник, который всё это время идёт за мной. Где-то впереди должен быть город, люди, тепло… Нужно только дойти. Нужно только верить.

А что, если там никто не ждёт? Что, если там только ещё одна дорога, ещё одна ночь?

Папа всегда говорил:

«В ситуациях, когда ты одна, ищи компанию внутри, а помощь вокруг». Его голос звучит в голове, словно эхо из прошлого, как будто кто-то прячет магнитофон в лесу и включает его для меня. Эти слова всё ещё греют душу, пусть даже я не до конца помню, как он выглядел.

Папа? Нет. Казалось, это был не папа. Казалось, это был мой жених. Или… кто-то ещё. Они так похожи. Смешались. Воспоминания, как калейдоскоп, где каждое новое движение руки меняет узор.

Папа обнимал меня и плакал. Почему он плакал? Я не помню. Но его слёзы были тёплыми, а теперь лишь капли дождя на моей щеке.

Свет фар. Голосую. Мимо.

Очередной автомобиль проносится, даже не замедлив хода. Уносит с собой остатки надежды, как ветер уносит осенние листья.

Кажется, идти становится всё тяжелее. Ноги будто налились свинцом, каждый шаг, как марш сквозь вязкую смолу. Косточки ноют, суставы скрипят, как ржавые петли.

Сколько я иду? Сколько мне лет? Я не помню. От этого страшнее, чем от темноты.

Волосы уже не лезут в глаза и рот от ветра. Они слиплись от влаги и пота, превратившись в грязные пряди, будто мокрая паутина, прилипшая к голове.

 Как хочется в душ! Я помню, что у меня было прекрасное джакузи… Пузырьки, шум воды, мягкий свет… Оно так приятно обдавало тело, создавая ощущение невесомости. Подарок моей лучшей подруги на свадьбу.

Какой она была? Подруга? Свадьба? Слова как пустые раковины. Эхо без голоса.

Ничего нет. Я пуста. Я, как путник без пункта назначения, бредущий по бесконечной дороге.

Иду туда, где нет меня. А где я есть? Я не знаю. Знаю только эту трассу, холодную Луну, качающиеся деревья и свет фар, который каждый раз дарит надежду, но тут же её отнимает.

Я даже не знаю, откуда иду. Как же мне куда-то попасть?

Девушка, потерявшая дом. Или сандалии? Как бы вы назвали книгу обо мне? Девушка, забывшая себя? Смешно. Я не забыла себя. Я забыла остальных. У меня исчезли воспоминания, лица, голоса, даже некоторые эмоции стали чужими. Мне как будто надо что-то сделать, но что именно не помню.

Это знание жжёт под кожей, как уголь в ладони.

Свет фар. Голосую. Мимо. Опять мимо.

И вот вдруг что-то изменилось. Вспышка белого света мелькнула и осветила узкую полосу вдоль трассы, где прежде царствовала абсолютная тьма. Фары машины вдруг отразились на лепестках, и я заметила, среди мрачного пейзажа появились нежные, хрупкие фиалки. Эти маленькие цветы, будто вставшие на защиту заброшенности, распустились у обочины; их фиолетовые лепестки мерцали, как миниатюрные фонарики надежды. Они выглядели так, как будто сами собрались дать отпор ночи. Я наклонилась, чтобы лучше разглядеть их. Бархатистая текстура казалась воплощением жизни в этом суровом мире.

«Фиалки…» — подумала я, чувствуя, как внутри просыпается давно заброшенное чувство тепла и умиротворения. Я осторожно сорвала два цветка, один бережно уложив за ухо, другой закрепив в волосах, чтобы они добавили мне хоть немного утончённой красоты и надежды. Может, именно так кто-то заметит меня, остановит, и я перестану быть невидимкой ночи.

В этот самый миг впереди замедлилась машина. Не было привычного резкого звука проносящихся фар. Всё вокруг словно задержало дыхание. Автомобиль, тихо прижавшись к обочине, остановился, и двери с лёгким скрипом распахнулись. Из окна выглянул приятный, умудрённый годами дедушка с добрыми морщинками, сияющими в мерцающем свете фар. Его взгляд был тёплым и проницательным, будто он знал и мои страхи, и мои надежды. Рядом с ним сидела пожилая женщина. Её лицо, украшенное нежными морщинами, всё ещё излучало ту же мудрость и искреннюю заботу, как у матери, которой я так давно не знала.

— Что ты делаешь здесь, дитя? — спросила она. Её голос был тихим, но полон силы и внимания, как будто каждая её фраза обретала вес накопленного опыт — В такое позднее время, да и ещё совсем раздетая.

Её слова проникали прямо в душу, напоминая о том, что за каждым холодным фактом скрывается человеческая жизнь, наполненная и болью, и любовью. Морщины на её лице, не только не придававшие ей возраста, а подчёркивавшие её непоколебимую душу, казались знаком того, что время умеет не только разрушать, но и исцелять.

Я, запинаясь, пыталась выкроить слова:

— Я… я… я не помню. Мне страшно.

Мой голос дрожал, и казалось, что каждая слезинка, пробегающая по щеке, — это память о потушенной надежде. Голос, подавленный отчаянием, а внутри нарастала тоска, словно заброшенные улицы моего сознания снова оживали в подробных штрихах боли и потери.

— Дорогая, давай дадим ей попить чаю и отвезём в город? — мягко предложил дедушка. Его предложение звучало как обещание утешения. Я заметила, как его голос наполнился заботой, будто каждый его вздох был наполнен искренним желанием защитить меня. На губах женщины, сидевшей рядом, появилась легкая улыбка, хотя потускневшая тушь, собравшаяся в её уголках глаз, напоминала, что время неумолимо шагает вперёд, оставляя за собой следы неизгладимых переживаний.

Меня накрыли пледом, тёплым, как воспоминание о доме, который я почти забыла, и дали горячего чая из термоса. Пар от напитка поднимался в воздух, создавая маленькие облака перед моим лицом, а его аромат сразу пробудил во мне забытые чувства уюта и заботы. В этот момент я почувствовала, как медленно возвращается тепло в мои замёрзшие пальцы, как будто невидимой рукой кто-то нежно вновь оживлял меня.

Я огляделась, и взгляд невольно зацепился за свои руки. Ногти были обгрызены до основания, оставляя на коже следы не только физической, но и душевной борьбы. Каждый из них рассказывал свою историю, мистерию боли, которой я так долго пыталась противостоять. Я задавалась вопросом: боролась ли я когда-то с кем-то или боролась сама с собой, обгрызая эти маленькие зеркала своих раненых чувств?

Дедушка, потягивая чай, включил радио, и тихая классическая музыка начала заполнять пространство автомобиля. Мелодии струились, как нежный дождь, и, казалось, музыка пыталась унять моё истерзанное сердце. Пожилая пара тихо переговаривалась между собой, их голоса вплетались в этот момент, создавая ощущение родственной близости и утешения. Их заботливый взгляд и искренние реплики словно напоминали мне, что я не одна здесь, хоть на короткий миг, нашлось место для домашнего тепла.

— Дорогая, хочешь, мы подвезём тебя до города? — спросил мужчина с одеколоном, в котором смешивались ноты древесной пряности и затхлой реальности. Его старые штаны цвета хаки и белая в клеточку рубашка выдавали в нём фермера, человека, привыкшего к суровости природы, но не утратившего доброты. Его голос, спокойный и решительный, вселял надежду, в то время как я, ощущая, как плед всё ещё согревает меня, позволяла себе поверить, что возможно, помочь можно не только материальными вещами, но и чистой заботой.

Стоило мне только кивнуть, как они осторожно, почти бережно, посадили меня на заднее сидение. «Слава Богу, я могу согреться», — подумала я, обволакиваясь пледом, словно последний осколок своего прежнего «я».

 За окном мир продолжал двигаться. С тихим урчанием двигателя, с мерцающими огнями улиц, которые казались призрачными силуэтами из другого измерения.

Я взглянула в зеркало заднего вида и увидела отражение своего лица. То, что я увидела, поразило меня: жёсткость линий, болезненное отражение жёлтых, почти сгнивших зубов, говоривших о пережитых муках. Взгляд казался холодным, пустым, будто я давно утратила свою человечность.

Но это отражение было не чужим — это была я. Голый череп с жёлтыми зубами в чёрном капюшоне, когда-то пленительный и чудесный, теперь выглядел как символ разрушения и безысходности.

В голове эхом разносились слова из папиной книги:

«Девушка, убитая насильно, да станет смертью» — как древнее заклинание, отзывающееся в глубинах моей души. Они сверкали, напоминая о невысказанных обещаниях судьбы и жуткой реальности, в которой я оказалась.

Я произнесла, почти неуверенно:

— Думаю, на следующем повороте нам стоит съехать с горы вниз, — мой голос звучал неестественно, будто принадлежал другому существу, давно забывшему, что значит быть живым.

Старики синхронно кивнули, их взгляды опустели, как будто их души уже давно покинули тела. Они продолжали смотреть вдаль, в бесконечную дорожную тьму, словно зомби, ведомые невидимой силой.

Я удобно устроилась на заднем сиденье, чувствуя, как холод смерти мягко растекается по венам. Мысли о доме, о той могиле без надгробия, где покоилось моё тело, преследовали меня. Я думала о том, что, возможно, когда-нибудь стану просто частью этой дороги, очередным путником, заблудившимся в лабиринте ночи и забвения.

Машина медленно набирала скорость, направляясь к краю обрыва, и я почувствовала, как внутри меня что-то расплывается. Некая бездна, куда уходят все мои страхи и воспоминания. Под мерцающим светом фар, который всего несколько раз дарил надежду, я вдруг окончательно осознала: теперь я знаю, кто я и что мне суждено делать.

Это осознание, будто отголосок древнего проклятия, проникало в каждую частичку моего существа.

В этот момент, как будто время решило сыграть со мной злую шутку, я посмотрела в зеркало заднего вида и увидела, как в моём отражении смутно мерцают образы прошлого. Образы тех, кого любила и кого потеряла. Здесь смешались лица: материнская нежность, забота жестокого жениха, и даже слышались отголоски слов давно ушедшего от меня папы. Все они били в унисон с биением моего сердца, напоминая, что жизнь — это не только холод ночи и безжалостность дороги, но и тёплые воспоминания, которые, как тихая музыка, способны согреть и исцелить.

Несмотря на всю жуткость момента, несмотря на то, что мой облик казался искажённым, я почувствовала ироничное спокойствие, словно сама судьба сделала меня посланницей некой новой реальности. В глазах стариков, в мерцающем свете фар и в тихом шуме радио, я услышала голос, который говорил: «Двигайся дальше. Пусть даже дорога ведёт к пропасти, в каждом конце есть начало».

Так я приняла свою участь. Моя сущность расплывалась между прошлым и настоящим, между жизнью и смертью, и я уже не могла сказать, где заканчивается одно и начинается другое. Теперь я была больше, чем просто бродяга или потерянная душа. Я стала отражением дороги, вечным свидетельством этой ночи, этой истории, где каждый шорох, каждый отблеск фар. Напоминание о том, что даже в бесконечной тьме можно найти отблески света, которые, как вечные огоньки, указывают путь.

Машина стремительно уносилась вперед, а я, окутанная теплом пледа и холодом судьбы, смотрела в окно, где мерцали огни города.

 

Ночь опустилась на этот забытый богом участок трассы, как густой бархат, впитывающий в себя последние отблески уходящего дня. Дождь стучал по мокрому асфальту, смешиваясь с глухим воем ветра, и казалось, что даже сама природа скорбит о трагедиях, произошедших здесь. В полумраке, где блеклый свет фар лишь временами прорывал тьму, одинокая фигура в полицейской форме стояла на обочине, словно высеченная из камня судьбы. Это был капитан дорожной полиции Иван Мельников; его лицо, изрезанное невысказанными муками и болью, отражало не только усталость, но и тень недоверия к пустым легендам.

Внутри неподвижной машины, окутанной предрассветным холодом, журналист пытался нарушить тяжёлую тишину. Он поёжился, протёр запотевшее стекло и спросил:

— Скажите, Иван Сергеевич… Почему именно здесь так много аварий? Почему именно этот участок? — его голос дрожал, как будто даже он ощущал нечто недосказанное в этом месте.

Полицейский медленно повернул голову, как будто выныривал из глубокой, вязкой мысли:

— Кривизна дороги. Скользкое покрытие. Люди мчатся, как будто спешат умереть. Мы ставим знаки, дублируем разметку, а толку ноль. — Он помолчал — С каждым месяцем всё больше тел.

Журналист прикусил губу и неуверенно продолжил:

— А вы… не думаете, что… может быть, это не просто дорога?.. Что тут есть что-то ещё? Ну, вы понимаете. Легенда… О девушке. Которую, говорят, здесь… — он понизил голос. — убили.

Вздох капитана был резким и тяжёлым, как хлопок двери в морге.

— Ну начинается… — буркнул он сквозь зубы. — Каждый раз одно и то же. Неужели людям легче думать о призраках, чем о собственной дурости? Вы хоть представляете, каково это, каждый раз видеть, как выдирают из металла мёртвых? Как матери рыдают на обочине? Как отец сжимает кулаки, чтобы не закричать? А вы тут со своими сказочками…

— Но люди говорят… — не унимался журналист.

— Пусть заткнутся! — вспыхнул Мельников, но тут же взял себя в руки, опустив глаза. — Простите. Я… не на вас. Просто… эта дорога не нуждается в призраках. У неё достаточно настоящей боли.

Ответ его прозвучал тихо, но с такой силой, что эхо его слов проникало в душу, неся боль родившихся потерь. В этом мгновении журналист ощутил некий холодок сомнения: могли ли старые байки, зародившиеся в воспоминаниях жителей, быть не более чем способом оправдать безысходность, попыткой найти необъяснимое в лабиринте дороги, где даже судьба словно теряла направление?

Капитан устало добавил:

— Мы делаем, что можем. Таблички, патрули, камеры. Но если кто-то в три часа ночи жмёт на газ, думая, что его не коснётся — тут никакая мистика не поможет.

Ночь продолжала свой бесконечный монолог, а дождь смывал с дороги последние следы утраченных надежд. В этом мрачном разговоре, где вопросы и ответы превращались в потоки боли и равнодушия, можно было услышать лишь отголоски человеческого страдания, звучащие в унисон с воющим ветром и печальной симфонией падающих капель. Здесь, на этой забытой трассе, легенда и действительность переплелись, не сумев разделиться; в каждом мерцающем огоньке фар, в каждом тихом слове капитана отражалась неизбежная жестокость мира.