День, когда нас спросили

ВНИМАНИЕ! Данный рассказ является художественным произведением. Все события и персонажи вымышлены, любые совпадения с реальными людьми и ситуациями случайны. Автор категорически осуждает любые формы насилия, жестокого обращения, дискриминации и нарушений прав человека. Рассказ предназначен исключительно для читателей 18+. Его цель — художественное исследование темы психологического воздействия и уязвимости человеческой природы, а не пропаганда или оправдание происходящего.


Предисловие от автора: Этот рассказ я написал как своё видение инопланетной атаки, где оружием становится не пуля и не бомба, а слово. То, что мы используем каждый день, может обернуться против нас и разрушить изнутри всё, чем мы являемся. Мне было интересно представить момент, когда враг не уничтожает тела, а гасит саму волю жить.


День, когда прибыло Послание, начался с едва различимого вздоха реальности. Он был самым обычным, даже чересчур. До пронзительности, до чувства, будто мир затаился в глубоком зевке между снами, не догадываясь, что это последний такой зевок. Серая рутина, тяжёлая и липкая, капала на сознание, как старая грязь из фильтра кофемашины в кофейне, которую я только что покинул. Каждая капля, как знакомый укол: то ли кофеин, то ли равнодушие. В мире не происходило ничего особенного, и именно это казалось подозрительным.

Когда я вышел из кофейни, меня на секунду остановила сцена, не требующая зрителей. Солнце, пробиваясь сквозь тающие сосульки на карнизах, устраивало свой молчаливый спектакль: хрупкий и мимолётный. Лучи, преломляясь в крошечных каплях, рисовали на асфальте нечто вроде живых узоров. Будто зима, уходя, пыталась оставить свой автограф на стекле бытия. Эта красота, неслыханно будничная, резала сильнее любого крика.

Новый год пронёсся, оставив после себя уставший от веселья город. Он дышал тяжело, как гость после затянувшегося праздника. Обрывки конфетти цеплялись за бордюры, словно детские воспоминания, прячущиеся в пыльных углах сознания. Гирлянды, словно забытые надежды, лениво обвивали столбы. Огарки бенгальских огней торчали из сугробов, как ржавые стрелы прошлого. Эхо боёв, которых не было. Ветер без особого энтузиазма гонял яркие бумажки по асфальту. Они плясали, как карнавальные бабочки, потерявшие зрителей и музыку.

Мир не был готов к Посланию. Мы жили, будто завтра никогда не наступит. Утренний капучино, просроченные счета, перегоревшие лампочки в подъездах — вот наш апокалипсис. Мы забыли, что вечное — это просто временное, к которому привыкли. И вопросы о смысле стали не откровением, а неуместным неудобством, как разрядившийся телефон в дороге. А потом оно началось.

Сначала звук. Не рёв, не крик, а гул будто в небе, разорвав воздушную гладь, пронёсся гигантский эсминец. Но не земной. Я поднял голову. И в тот миг мир застыл. Не только я, но и весь город. Будто все шестерёнки обыденности одновременно выскочили из зацепления. В небе появился он.

Куб.

Холодный. Исполинский. Неопределённо-гранный. Он не был частью мира. Он был отверстием в нём. Величиной с Луну, движущийся беззвучно и неумолимо, заслоняющий свет, как будто тянул на себя саму суть солнечного тепла. Это не было затмением. Это было, как если бы кто-то невидимый задернул занавес, решив: спектакль под названием «человечество» окончен.

Люди: кто-то снимал, кто-то кричал, кто-то просто стоял, забыв, как дышать. Я среди них. Время остановилось, как плёнка, зависшая в старом проекторе. И вместе с ним остановился воздух. В нём поселилось что-то древнее. Не страх. Страх — это о выживании. А это было осознание ничтожности. Ощущение, что ты не часть мира. Ты — ошибка в его вычислениях.

Куб висел в небе, как щель в ткани Вселенной. Его тень ложилась на город, как траурное покрывало, и в этом было что-то почти священное. Красота: холодная, идеальная, чуждая. Он не пытался нас понять. Он не пришёл как вестник, ни как захватчик. Он просто был. И его молчание звучало громче любого ультиматума.

Затем писк. Как будто вспыхнула молния в динамиках. Сперва едва уловимый, потом нарастающий, всепроникающий, заполняющий собой воздух, устройства, внутренности машин. Казалось, что даже воздух стал колебаться, как если бы сама атмосфера пыталась заговорить, но забыла слова.

Потом тишина. Один миг. И голос.

Он говорил на китайском, английском, хинди. Словно выбирал те, что звучат чаще всего. Но не в этом было дело. Он звучал так, будто говорил с каждым из нас лично. Он входил прямо в сознание. Было невозможно не слушать.

«Дети третьей планеты от молодой звезды. Я есть Путешественник. Я был и до вас. Я буду и после. Я ищу смысл. Ваш вид приглашён к Испытанию. Один вопрос. Один ответ. Одна попытка. Существа, создавшие меня, принадлежат к касте, перешедшей все возможные ограничения разума и понимания физических форм проявления жизни. Моя задача проста: задать вопрос и, если вы ответите правильно, вам будут дарованы все знания Вселенной, а если ответите неправильно — существование вашей планеты будет прервано. Соберите ваши умы и приготовьтесь!»

Дальше было только молчание. Тишина, натянутая, как струна, тянулась через город, будто сама Земля затаила дыхание. Она заполнила улицы, проникла в квартиры, кафе, машины, больницы, в каждый уголок, где звучал этот голос, холодный и вечный, будто переданный из другого слоя реальности.

Крики на улицах, смех посетителей кофейни, скрип тормозов машин — всё это вернулось, как после затмения, вторглось в уши без предупреждения. Мир вздохнул, испугался собственного сердца и начал жить снова. Но не так, как прежде.

Кто-то зарыдал: может, от страха, может, от облегчения. Кто-то завопил в трубку мобильного, требуя объяснений. Кто-то, напротив, опустился на колени прямо на тротуар и закрыл глаза. А в центре всего этого хаоса я.

Если честно, я относился к тому типу людей, которых сложно уже чем-то удивить. В этой жизни я слишком часто сталкивался с мелкими катастрофами, чтобы впечатляться большой. Мой взгляд на мир был выверен годами рутин, тихих разочарований и растрёпанных будней. Удивление уступало место… апатии? Или, может, странному принятию.

Мысль о том, что когда-нибудь это должно было произойти, вселила в меня уверенность и даже, странно, покой. Глобальный коллапс как путь к перезагрузке. Мир сходит с ума? Ладно. Главное не опоздать на работу.

Я двинулся дальше по улице, закинул воротник пальто, как будто это могло защитить меня от межгалактических угроз. Мимо пронеслись двое подростков: один снимал небо, другой матерился, пытаясь дозвониться до кого-то. Их страх был живой, молодой, резкий. А я просто шагал, будто всё это происходило где-то в телевизоре, а не надо мной.

Я работал бухгалтером в крупнейшей нефтеперерабатывающей компании нашего городка, и в этом факте было что-то до обидного земное. Настолько реальное, что почти смешное. Когда ты считаешь налоги на переработку сырья, тебе не до философии. Или наоборот, именно это делает тебя философом?

Пока я шёл, в голове начали прокручиваться утренние задачи: отчёты, таблицы, подписи на документах. Всё ещё было слишком реально. Слишком... скучно, чтобы бояться инопланетян.

Люди вокруг метались. Некоторые говорили по видеосвязи: испуганно, судорожно, будто звонили в последний раз. Другие шли, словно загипнотизированные, глядя в небо. А я просто шёл, как будто Послание было ещё одним пунктом в моём чек-листе.

У офиса я остановился, взглянул на стеклянную дверь и собственное отражение в ней. Серое лицо, усталые глаза, пальто, которое давно просило замену. Я выглядел так, как будто и сам был частичкой бетонного фона этого города. И именно поэтому я не боялся: меня, такого, космос вряд ли заметит.

Внутри офиса удивление. Не потому, что это был я, а потому что кто-то вообще пришёл. Как будто само появление живого человека среди хаоса было воспринято как знак, как ответ, как рука, протянутая из бездны. Коллеги обернулись. Резкие, напряжённые взгляды, полные неуверенности и тайной надежды. Не узнавание, а ожидание. Будто кто-то должен был прийти и всё объяснить. И вот пришёл. Значит, теперь всё встанет на свои места. Но это был всего лишь я. Бухгалтер. С чашкой кофе и цифрами вместо истины.

Офис, обычно полный движения и шума, стал глух и вязок, как вода. Кто-то пытался что-то напечатать. Пальцы натыкались на клавиши, но фразы не складывались. Бумаги лежали на столах, но никто не смотрел на них. Все смотрели в воздух.

Я молча прошёл к своему месту. Компьютер включился, как зверь, вырванный из спячки. Скрежет кулеров, мерцание экрана, знакомые иконки — это было как возвращение домой. Цифры, таблицы, отчёты — простые вещи, понятные. В отличие от Куба.

На моём столе всё было по-прежнему: блокнот, аккуратно выстроенные бумаги, чашка с остывшим кофе. Всё, как я люблю. Всё, что можно контролировать.

А за окном… за окном висел чужой объект, заслоняющий Солнце. И вот тогда я впервые по-настоящему почувствовал: что-то в этом мире не так. И уже никогда не станет как прежде.

Весь последовавший день был наполнен тревожным шёпотом коллег и оживлёнными разговорами возле кулера. Люди прятали глаза, словно сами не верили, что произошедшее действительно часть их реальности. Никто, кроме меня, по-видимому, не хотел работать. Или не мог. Все были погружены в свои мысли и тревожные предположения о смысле послания, обрушившегося на нас словно из иного измерения.

Царила напряжённая атмосфера неопределённости. Плотная, вязкая, как пыль после взрыва. Люди обменивались мнениями, строили гипотезы и делились своими страхами, будто пытались через слова прогнать то непонятное, что поселилось в их умах. Некоторые пытались найти логическое объяснение происходящему, скользили по поверхности рационального, как по льду, опасаясь провалиться в бездну. Другие же, напротив, уже тонули в панике и отчаянии, их лица бледнели, словно кто-то откачал из них тепло.

Время от времени разговоры стихали, и в офисе воцарялась гнетущая тишина, нарушаемая лишь редким шорохом бумаг или щелчком компьютерной мыши. Эти звуки вдруг стали казаться чужими, как будто всё вокруг превратилось в декорации, а мы актёры без сценария. Но вскоре шептания возобновлялись с новой силой, и обсуждение вновь набирало обороты, как буря, не желающая утихнуть.

— Слушай, а может ну её, эту работу? Чего здесь тухнуть, когда на нас скоро посыпятся ответы на все вопросы времён? — услышал я реплику коллеги, не отрываясь от экрана. Голос его дрожал, но под личиной легкомыслия пряталась настоящая тревога.

Фраза прозвучала небрежно, с нарочитой бравадой, но в ней чувствовалось и что-то ещё — смесь волнения и надежды. Той самой, робкой и слепой, которая появляется, когда человек уже не может полагаться на разум. Я ещё больше погрузился в компьютер и в графики прибыли, пытаясь сосредоточиться на рутине. Посыпятся ответы или нет — это не наше дело, напомнил я себе. Надо работать. Мысли о космических загадках и судьбах человечества отступали перед лицом повседневных задач, но где-то на краю сознания всё равно пульсировала мысль: мир уже не будет прежним.

— А если не отгадаем? — Боязливый и немного подрагивающий шёпот начальника отдела заставил меня выпрямиться. Его голос едва держался в узде. Я бросил взгляд на его напряжённое лицо и понял, что он полностью поглощён страхом перед неизвестностью. Его поза сгорбленная, руки сцеплены в замок и дрожащие губы выдавали растерянность и неуверенность. Он был больше не руководителем, а простым человеком, стоящим перед чем-то невообразимо большим.

Я осознал, что нет смысла сейчас что-то делать, если даже твой начальник забыл, зачем сюда пришёл. Мысли лихорадочно заметались в голове, пытаясь найти выход из ситуации, но паника и неопределённость парализовали разум, как яд.

— Да отгадаем, отгадаем… — Смешок из другого конца офиса затих, будто человек выкрикнул это скорее для самоуспокоения, чтобы придать себе немного смелости и уверенности, что он будет жить. В его голосе слышалась неуверенность, обёрнутая в сарказм, попытка убедить себя и окружающих, что ситуация под контролем. Хотя на самом деле никто не знал, где этот контроль вообще находится. — Всегда ж отгадывали загадки.

Дабы не слышать всё это, я достал наушники и приблизился, насколько было возможно, к экрану компьютера. Яркие блики монитора и мерное тиканье секундной стрелки на часах создавали ощущение уединения и помогали сосредоточиться. Я пытался уйти в работу, как в спасительный шлюз, закрыться в капсуле привычного. Пальцы быстро скользили по клавиатуре, завершая задачи, которые так долго откладывал.

Я мечтал о том, как скоро окажусь дома, в тишине, где смогу наконец расслабиться и забыть о повседневных заботах. Мысли о предстоящем отдыхе придавали сил, и работа спорилась в руках. Ещё немного и смена подойдёт к концу, освобождая меня от шума и суеты офиса. Хотя, честно говоря, эта суета уже давно перестала быть обычной.

К концу рабочего дня, когда солнце уже клонилось к горизонту, а Куб по-прежнему висел над городом, снова раздался странный шум. Он был похож на шёпот вселенной, внезапно заполнивший собой всё пространство. Словно сама тьма решила заговорить.

Люди, уставшие после рабочего дня, вдруг замерли, почувствовав, как по спине пробежал холодок. Зрачки расширились, пальцы замерли над клавишами. Из динамиков электронных устройств вновь донёсся голос, чёткие слова которого раздавались на самых популярных языках мира. Горожане, которые ещё недавно спешили по своим делам, теперь остановились, вглядываясь в небо.

Люди обменивались взглядами, словно пытаясь найти в глазах друг друга ответы на невысказанные вопросы. Но ответов не было, и каждый оставался один на один со своими мыслями и переживаниями.

«Разумные существа этой планеты! Время истекло, умы собраны. Загадка, на ответ для которой вам даётся минута, может быть произнесена сейчас или же более никогда. Решайте!»

Голос, раздавшийся из динамиков, был чётким и уверенным, он словно проникал в самое сознание, заставляя сосредоточиться. Он звучал не как приказ, а как приговор. Люди замерли, вглядываясь в небо, где висел загадочный Куб, и напряжённо ждали продолжения.

Каждый чувствовал тяжесть момента, осознавая, что от ответа на эту загадку может зависеть судьба всей планеты.

Боль в висках напомнила мне, что отчёты по планировке квартала до сих пор не готовы и мне придётся снова не спать всю ночь, чтобы уложиться в срок. Мысли о работе навалились тяжёлым грузом, но таинственное послание не выходило из головы. Я уже жаждал услышать эту решающую загадку, которая могла перевернуть всё с ног на голову.

Я машинально потёр виски, пытаясь избавиться от пульсирующей боли. Мысли метались между рабочими задачами и невероятным событием, которое разворачивалось прямо над нашими головами. Как такое возможно? Что это всё значит? Вопросы роились в голове, но ответов не было.

Несмотря на боль и тревогу, я чувствовал странное возбуждение. В воздухе витало ощущение чего-то грандиозного и неизбежного. Казалось, что весь мир замер в ожидании.

«Разумные существа, услышьте: у вас есть один ящик, в который вы можете положить один предмет неограниченное число раз. Предмет, который вы положите, будем называть Оригиналом. Сущность коробки заключается в дублировании любого предмета, попавшего в неё. Однако, попав в коробку, Оригинал существует только час, а Дубликат продолжает своё существование ровно сутки.

Итак, что вы положите в неё: первое — деньги, второе — драгоценные камни, третье — личную вещь, которой осталось существовать менее часа. Выбирайте! У вас одна минута».

В этот момент люди по всему миру задумались, пытаясь осознать смысл послания и выбрать правильный ответ. Одни размышляли о материальной выгоде, другие о сентиментальной ценности вещей, третьи о возможных скрытых ловушках. Время тикало, создавая дополнительное напряжение и подчёркивая важность решения.

«Это и есть загадка, которая решит судьбу нашей планеты? Бред!» — меня пробрал смех. Даже не думая о судьбе человечества, я уже хотел сесть писать отчёт дальше, но голос из динамиков сказал лишь одно слово, и оно пронзило меня до глубины души. Всё внутри сжалось от внезапного осознания, что происходящее не шутка и не безумие, а суровая реальность, от которой не уйти.

Слово повисло в воздухе, словно тяжёлое облако, готовое разразиться громом и молнией. Я почувствовал, как по спине пробежал холодок, а сердце забилось быстрее. В ушах звенело, и я с трудом мог собраться с мыслями.

«Интересно...»

И после этого наступила тишина… Та самая, о которой пишут в древних книгах: вселенская, тяжёлая, как слой пепла над полем после взрыва. Не было ни гула городского ветра, ни щелчков мышек, ни хриплых вдохов, будто сама Земля задержала дыхание.

Я оторвал глаза от экрана. Впервые за день.

Монитор всё ещё светился таблицами, как ни в чём не бывало, но буквы в строчках размывались, будто даже электроника теряла смысл. Сердце билось в горле. Я смотрел на лица коллег: застывшие маски, лишённые цвета, жизни. Кто-то сидел, вцепившись пальцами в стол, кто-то с открытым ртом, словно собирался что-то сказать... и передумал. Или забыл, что хотел. В глазах паника, приправленная немым отчаянием.

За окнами, где ещё час назад солнце цеплялось за остатки неба, теперь висела пустота.

Куб вынес приговор. Но пока он не вступил в силу.

Ничего не происходило. Ни огня с неба, ни землетрясений, ни стирания цивилизации в ноль. Просто… тишина. Молчаливое ожидание. Как будто вся планета поставлена на паузу. И только стрелка часов над кофе-машиной, дерзко и независимо, продолжала своё движение, отсчитывая... что? Последние часы? Дни? Или отложенное «после»?

— А может, это был тест? — прошептал кто-то позади меня. Голос был такой, будто говорил человек, который не верит даже самому себе. — Типа, моральная проверка. Мы выбрали не то? Но, может, нам дадут ещё шанс…

Я обернулся. Не узнал, кто говорил. Все были одинаково бледными.

— Или мы отгадали, — вдруг сказал я сам, не узнавая свой голос, — и это уже последствие.

И тут в офисе, нет, в мире, что-то изменилось.

Едва ощутимое дрожание воздуха. Лёгкая, едва уловимая рябь, как если бы реальность вдруг слегка задрожала, словно киноплёнка на старом проекторе. Стало трудно дышать, не из-за удушья, а из-за чего-то другого, как будто воздух стал... тоньше? Вязче? Словно ты вдыхаешь не кислород, а воспоминание о нём.

Компьютер за моим столом мигнул. Один раз. Второй. Потом погас окончательно. По всему этажу техника будто начинала осознавать свою конечность. Свет ещё держался, но мониторы, планшеты, телефоны, один за другим, начали прощаться.

Но это не просто отключение. На каждом экране, перед тем как он гас, возникала фраза. Жуткая, как исповедь чьего-то кошмара. У каждого разная.

На ноутбуке рядом, что принадлежал Лене из бухгалтерии, промелькнуло: «Ты никогда не узнаешь, кого не успела простить.» И экран потемнел.

У Саши, системного администратора, — «Ты знал. Ты всегда знал, но делал вид, что не замечаешь.»

Я обернулся, у каждого лицо было серее мела. Всё было так точно, так лично... словно не экран, а внутренний голос, который обнажился и выплюнул давно зажатое.

Некоторые коллеги встали, медленно, как сомнамбулы. Другие, напротив, осели в кресла, обхватив голову. Кто-то шептал: «Этого не может быть», а кто-то, наоборот, молчал, как если бы всё давно понял.

У Насти, той, что всегда оставалась допоздна: «Ты не сильная. Ты просто боишься быть слабой рядом с кем-то.» Она встала резко, как будто её ударили, и выбежала в коридор, задевая столы.

У старенького Игоря Петровича, начальника отдела: «Когда она просила остаться, ты включил телевизор громче.» Он закрыл лицо руками. Его плечи ходили ходуном. Никто не решился подойти.

На экране у Лёши, того самого, что всегда всё знал: «Ты придумал себя. Ты не такой.» Он только усмехнулся, но смех получился глухим, надтреснутым. Глаза у него были пустыми.

У стажёра Кирилла: «Ты хочешь, чтобы это всё закончилось. Но не можешь признаться даже себе.» Он медленно опустился на пол. Не плакал, не кричал, а просто сидел, обняв колени.

На телефоне у Юли, которая ни разу не взяла больничный за восемь лет: «Ты не нужна. Ты просто удобна.» Телефон выпал из её рук. Она смотрела на него, будто он только что укусил её.

У Димы, того, кто делал вид, что всё под контролем: «Ты мечтаешь, чтобы кто-то пришёл и сказал тебе, что делать. Потому что сам ты не знаешь.» Он закрыл глаза и опустил голову, будто ждал выстрела.

На мониторе у Оли, той, кто вырастила младших братьев сама и всегда говорила, что у неё «всё нормально»: «Тебя никто никогда не любил. Все просто нуждались в тебе.» Она схватилась за горло, как будто фраза вышла из экрана и начала душить. Потом встала, пошатываясь, и вышла.

На экране у Жени, молчаливого парня из копировального отдела, который почти не говорил, но всегда был рядом, когда нужно: «Если ты исчезнешь завтра, никто даже не спросит, где ты.» Он закрыл ноутбук. Медленно. Словно крышка — это крышка гроба. Потом тихо сказал:

— Ладно. Понял.

У Алины, той, что мечтала стать художницей, но работает в документообороте: «Ты предала себя. И уже не помнишь, ради чего.» Сначала она просто сидела. Потом смахнула со стола стопку бумаг, вскочила и побежала в переговорку. Там её потом нашли, сидящей под столом, с пустым взглядом.

У Сени, весёлого, душевного, который всех вытаскивал на обед: «Твои шутки — это последняя преграда между тобой и пропастью.» Он встал, прошёл к окну. Открыл. Закрыл. Вернулся, сел. Смотрел в одну точку минут десять. Смеяться он больше не пытался.

У Тани, у которой в прошлом году умер ребёнок: «Ты говоришь, что живёшь ради него. Но ты знаешь, что это неправда.» Она не закричала. Не заплакала. Просто положила голову на стол и осталась так сидеть.

У меня: «Ты хочешь, чтобы всё закончилось. Но боишься, что даже тогда ничего не изменится.» Я не сразу понял, что это моё. Пока не почувствовал, как меня трясёт, как воздух вокруг кажется слишком тяжёлым, чтобы дышать. Я просто остался сидеть. И пытался вспомнить, зачем я вообще здесь.

А потом тишина. Не цифровая, не офисная, а человеческая. Густая, вязкая, как тьма в подвале, где ты точно слышал шаги. Каждый остался наедине с Кубом.

И началось. Не крики, не паника, а оседание. Как будто из каждого медленно вытягивали воздух. Волю. Смысл. Люди не падали в обморок, не звали на помощь. Они просто... переставали продолжать.

Те, кто стоял, садились. Кто сидел — сползал на пол. Некоторые ещё смотрели в мониторы, хотя экраны давно потемнели. В глазах не было ни страха, ни осознания. Лишь усталость, вековая, как будто все войны, все поражения, все «не получилось» слились в одно «не хочу».

Куб ничего не делал. Он не сверкал, не угрожал, не издавал ни звука. Он просто был. Как мысль, которую нельзя прогнать. Как ответ, который ты слышишь внутри, и всё равно продолжаешь спрашивать. Как финал, который не заслужил.

В комнате стало холодно. Не физически, а человечески. Как в тех квартирах, где давно никто не живёт, но вещи остались. Запах кофе ещё держался в воздухе. Чашка Насти стояла на краю стола, но она уже не держалась за неё. Руки лежали безвольно, как у куклы, которую бросили. Она не спала. Просто перестала смотреть.

Игорь Петрович всё ещё сидел в кресле, но его глаза смотрели сквозь окна. Туда, где раньше было небо. Там теперь был Куб. Раньше он ругался, контролировал, звонил по сто раз на дню. Теперь он даже не дышал. Медленно, словно из вежливости, тело оседало в кресло, как бумага, уставшая держать текст.

На улице то же самое. Водители отпускали руль и гасили фары. Пешеходы садились на скамейки и больше не вставали. Город замер не как после катастрофы, а как после финального признания.

Не было насилия. Был только невыносимый вес правды, которую каждый прочёл только на своём экране. Фраза и всё. Дальше ничего не требовалось. Ни обсуждать, ни спорить. Просто принять. И опуститься.

Иногда кто-то ещё продолжал двигаться. Пальцы по столу. Взгляд в сторону. Последний вдох. Но их становилось меньше.

Каждая фраза точный разрез по живому. Без крови, но с таким шрамом, который делает невозможным следующий шаг. Не смерть, а прекращение желания жить.

Куб не использовал силу. Он использовал знание. Такое, которое можно вынести только вместе с собой.

Не было сопротивления. Люди не убегали, не боролись, не кричали. Лишь тишина. И тела, в которых иссякла суть.

Это была не война. Это была экспертиза боли. И Куб её прошёл с идеальным результатом.

Оставив только пустые города. Пыль в воздухе. И эхо фраз, от которых лучше бы была бомба.