Расписание на сегодня

(немного о судьбе героев фильма 1978 года «Расписание на послезавтра» на основе судьбы реальных людей)

Славкин

Лечу домой. До Москвы несколько часов лёта, так что есть время подумать и повспоминать, пока под нами плотный слой облаков, на который сейчас недовольно смотрят люди на земле, уставшие от пасмурной погоды. Лечу из родного города, который я покинул так давно, что кажется, это было в прошлой жизни, которой жил какой-то другой человек, переселившийся на время в меня – история наподобие тех, которые нам рассказывают удивительные персонажи в смутные времена - считают, что этим они найдут объяснение происходящему сегодня, но не найдут, а может, и не считают, хотя, скорее всего считают, потому что их истории проникают на экраны, в публикации, и к ним бегут падкие до сенсаций деятели СМИ, чтобы тоже положить, но уже в свой карман, то, что можно посчитать.
Это была моя последняя командировка. Последняя, потому что через несколько дней ухожу на пенсию. Причин для ухода много, поэтому не буду об этом.
Но вот что вспоминается главным, что случилось несколько дней назад: я ехал из аэропорта на такси и вдруг издалека увидел верхушку здания спецшколы, в которой когда-то учился.
Я с сомнением посмотрел на таксиста и спросил:
- Вы город знаете?
Тот глянул на меня, усмехнулся и ответил:
- Знаю.
- А что вон в том здании? – тогда спросил я, указав рукой в направлении когда-то моей спецшколы.
- Лицей, сын мой там учится.
- Лицей, - повторил я, почему-то не удивившись. – Не спецшкола, а лицей.
- Спецшколы давно нет. В ней отец мой учился. – Таксист глянул на меня внимательнее. – Вы тоже в ней учились?
- Было дело.
«Помнится, - подумал я, - у Вовы Овечкина отец был сантехником, а братья тоже не блистали способностями, поэтому чего удивляться, что сын ученика физико-математической школы стал таксистом, хотя…». Тут я вспомнил, кем мне самому пришлось побывать в девяностых, и усмехнулся. Таксист глянул на меня, покачал головой, но ничего не сказал.
А я вспомнил Ковалёва, с которым мы устроили однажды хороший взрывчик: пожалуй, он был самым толковым среди нас, безалаберным порой, но очень толковым. Кое-что я о нём слышал, вроде он работал в институте физики высоких энергий, защитил диссертацию, но потом, в тех же девяностых след его затерялся, и даже интернет не помог мне узнать что-то о его судьбе.
И вот я лечу домой и, судя по всему, никогда больше не вернусь сюда, потому что и родных тут у меня никого не осталось.
Когда-то, оканчивая школу, мы, как и все выпускники, строили планы. Но то, что с этими планами сталось, представить было невозможно. Пожалуй, это мог представить только непостижимо хитроумный Всекосмический Разум, если бы он смог сделать поправку на более мелкий наш разум, потому что самое главное творим мы сами. Можно ли строить цветные планы в чёрно-белом мире? Ну так мы строили, строили, разумеется, с оптимизмом, не догадываясь тогда, что пессимизм предупреждает разочарование – и в этом его польза. А планы? Как без них!
После школы я поступил в МГУ - самое интересное, трудное и весёлое было время. Учились, работали на стройках и овощных базах, пели песни под гитару и, конечно, влюблялись. Меня мало интересовало производство, а больше наука, и на преддипломную практику мне удалось устроиться в НИИ, там же я прошёл и дипломную практику, без проблем сделал работу и защитил диплом. Потом с небольшим финтом распределился в другой НИИ, в Подмосковье, научное направление там было поинтереснее, да и зарплата побольше, что немаловажно для молодого специалиста без домашней поддержки, а жить в общежитии было уже не привыкать. Всё складывалось нормально, главное, что работа была интересная, и хотя наука оказалась прикладная, то есть мы разрабатывали технологии для расположенного рядом завода, мне это в конечном счёте понравилось, потому что завод выпускал очень важную для страны продукцию, и чувствовать свою сопричастность, свой вклад в важное дело, воодушевляло, скажу пафосно, на новые достижения, я даже начал работу над диссертацией.
Но в какой-то момент я, не то чтобы почувствовал одиночество – оно стало меня угнетать, впрочем, не буду описывать сложную и длинную историю, которая за этим последовала. Я женился. И всё было замечательно, пока не наступил девяностый год.
Теперь никак, кроме как с иронией, можно вспоминать наши юношеские планы. Я лечу, полёт проходит нормально, но турбулентность на земле кажется куда как значительнее. И нынешнее время настраивает на то, что турбулентность нашей жизни – явление столь же непременное, как смена дня и ночи. Как строить планы в таких условиях? Так и строить – без них никуда.
Тут нужно сделать паузу, да и самолёт пошёл на посадку.

Смартфон заиграл мелодию «Моего брата» Розенбаума – звонил Вовка.
Он хоть и был младшим братом, но в материальном плане был несравнимо выше меня. Правда, меня это нисколько не напрягало, в каком-то смысле к материальным благам я был равнодушен, хотя совсем не возражал против комфорта, как обычный городской житель. Но дорогие коттеджи, автомобили и заграничные круизы – это точно не для меня. Но Владимир был другой, тогда, в девяностых, он ринулся в «рынок», надо отдать должное – потрудился, что было и небезопасно, ездил за шмотками в разные страны и перепродавал их здесь. В тот момент у нас с Катей уже было двое детей, она сидела дома со вторым, совсем маленьким. НИИ, в котором я работал, закрыли по причине отсутствия заказов и финансирования. Поскольку Катя работала там же, мы, можно сказать, оказались «на улице» с двумя детьми. Тогда Вовка мне помог – несколько месяцев я торговал на рынке его шмотками. Потом мне удалось устроиться на тот самый завод, хоть там жили не жирно, но он устойчиво работал, адаптировался к новым условиям и даже стал наращивать продукцию, вышел с ней на зарубежный рынок, стал закупать более совершенное оборудование и доходы потихоньку росли, так что наша материальная ситуация мало-помалу нормализовалась. А Вовка в это время перешёл на новый уровень предпринимательства и потихоньку богател. Я его не беспокоил, да и ему уже было не до меня – так мы разошлись по жизни, но иногда созванивались. Однажды он даже предложил мне хорошую должность на заводе безалкогольных напитков, но я отказался, тогда, кстати, мне удалось продолжить работу над диссертацией, и через некоторое время я защитился, после чего меня назначили завлабом вместо ушедшего на пенсию. Но тут начались какие-то флуктуации в руководстве отрасли и внешнем мире, что стало негативно сказываться на работе завода. Интерес к работе потихоньку угасал, по крайней мере, я уже не работал две смены подряд за одну зарплату, а работал строго по трудовому графику, хотя и продолжал накидывать и в меру возможности реализовывать новые идеи, но всё с большим скрипом они двигались, пока совсем не начали тормозить.
Итак, Вовка звонил.
- Привет, братишка, ты как? – спросил он бодро.
- Всё нормально, сегодня первый день на пенсии, постарался бодро ответить я.
На том конце связи возникла недолгая пауза.
- Да ты что! Попросили, или сам ушёл?
- Сам. Они просили остаться, но нет, хватит. Да и здоровье подводит – работа у нас ответственная, нервная и суетливая.
Я не считал нужным объяснять ему всё.
- Чем думаешь заняться?
- Рисовать буду. Ты же знаешь, когда-то мне это нравилось. А ведь я краски необычные изобрёл, вот наконец-то займусь. Проживём.
Вовка хмыкнул.
- На пенсию?
- Ничего, нам с Катей хватит.
- Ну-ну…
И тут это случилось, поэтому я крикнул «Перезвоню!», выключил смартфон и бросился в комнату сына, которая теперь была комнатой внука. И первое, что я смог сказать, было:
- Так ты говоришь, обои тебе не нравятся? И мебель нужно бы посовременнее?
Внук, которому недавно исполнилось пятнадцать лет, стоял посреди комнаты, волосы его были взлохмачены, на рубашке виднелись множественные чёрные пятна, еще больше их было на стенах, стеллаже, диване и шкафе, одна из дверей которого валялась на полу прямо передо мной.
- Теперь вижу, что хорошая у вас в Москве школа, если на таком уровне опыты ставите. Это было домашнее задание? Рассказывай, как добился такого результата.
- Может, сначала проветрим? – деловито спросил Артём.
Окно, по счастью, пострадало менее остального в комнате.
- Открывай, - сказал я, а сам поднял дверь шкафа и прислонил её к стене.
Мы вышли из комнаты, Артём протянул мне планшет.
- Тут всё расписано, весь опыт.
Мы прошли в гостиную, я устроился в кресло, но испытания в этот день ещё не закончились: я услышал звук открываемого замка входной двери. Это мог быть только мой сын, отец Артёма. Он должен был приехать завтра, так что я надеялся до его появления привести комнату хоть в какой-то порядок, но теперь он увидит всё, как оно есть. Сын работает в IT-сфере, а вот внук пошёл в меня – его увлекает химия. Сын не особенно одобряет его увлечение, поэтому периодически высказывает мне претензии, а увидев сейчас «взрывной» результат увлечения, боюсь, добром это не кончится.
Сергей вошёл, закрыл за собой дверь и остановился. Я издалека смотрел на него, а он смотрел на меня. Думаю, его насторожил запах. Он вошёл в гостиную.
- Что тут у вас? - спросил он, не поздоровавшись.
- С приездом. Почему сегодня?
- Так получилось. Так что тут у вас? – он перевёл взгляд на Артёма, подошёл к нему и, тыркнув пальцем в его грудь, видимо, имея в виду пятна на рубашке, спросил: - Это что?
Артём вздохнул.
- Я объясню, - я взял ответственность на себя и сказал уже Артёму: - Переоденься и сходи погуляй, нам нужно серьёзно поговорить.
- Окей, - обрадовался Артём.
- Пойдём, выпьем чаю, - сказал я сыну.
- Хорошо, ты пей свой чай, ты же без него не можешь, а мне кофе, - смирился он с ситуацией, благо все были живы-здоровы, стены, пол и потолок тоже были в наличии.
Я неторопливо ковырялся на кухне, можно сказать, тянул время, чтобы Сергей успокоился и остыл. Когда он нервничает, разговаривать с ним бесполезно – всё равно что руками останавливать метеорит.
- Ты же помнишь, - начал я, - что я давал тебе полную волю выбрать свой путь в жизни, лишь объяснял свои предпочтения, что и почему, но выбор был за тобой. Каждое поколение живёт в своей среде, отличной от той, в которой воспитывались их родители – это извечный, как считается, конфликт. Тут ведь как... хочешь – не хочешь, а всё равно в жизни выбирают что-то главное. Я совсем не хочу этим сказать, что, например, семья – это вторично. Это ведь как пальцы руки: лишишься одного – и будет уже не пятерня. Ты же сам сколько испробовал, надеюсь, помнишь?
- Меня не это беспокоит.
- Знаешь, сегодня я видел обычную аварию: столкнулись две машины, и одна из них вылетела на тротуар. Мы не знаем, где нас ждёт опасность, - я улыбнулся. – Помню, в школе во время опытов у нас случались взрывы, да такие, что приходилось потом ремонтировать лабораторию. Мы не думали об этом – мы учились, искали, пробовали, думали.
Я замолчал.
- Сбылось? - вдруг спросил Сергей, будто понял, о чём я подумал.
- О каких-то вещах даже смешно вспоминать. Был у нас такой Алёша Рябинин – он  предсказывал, что через десять лет будут созданы мощные межпланетные корабли, системы перемещения в пространстве, которые качественно отличаются от существующих. А на самом деле через десять лет страна покатилась в тартарары… Ты поговори с Артёмом, он отмахивается от моей помощи, а я готов приезжать к вам, чтобы, если и не позаниматься с ним, то просто побеседовать на интересные ему темы. Теперь-то у меня есть время. В моей молодости мне такого общения не хватало, потому что твои дед и бабушка были совсем далеки от науки – другая у них жизнь была. А ведь и ты не знаешь, какая жизнь будет у твоих детей, а тем более внуков.
- Хорошо. Я подумаю. А всё-таки, чем сам будешь заниматься на пенсии?
С Вовкой я мог запросто отмахнуться от этого вопроса, а сыну что сказать?  Не буду о страданиях молодого пенсионера, скажу только, что случайно и от нечего делать им не становятся. Я посмотрел на Сергея – и они о пенсии не думают. Мы, преимущественно, живём сегодняшним днём, но не в том смысле, что нам «по барабану» то самое «завтра», собственно, мы и трудимся, чтобы завтра было что-то новое, а кто и просто потому, чтобы завтра было, что поесть и где поспать. Но всё-таки это не то завтра, которое мы делаем для будущих поколений. И все разговоры про полёты на Марс и искусственный интеллект – красивая обёртка, глядя на то, что мы есть сами и на то, что мы творим на своей земле. Куда там! Вот Марс – это  да! Так что мне ответить сыну? И всё-таки я отмахнулся, мол, отдохну, поправлю нервишки, а там посмотрим, может, преподавать в институт пойду. Хотя какой из меня преподаватель? Я же психовать начинаю, когда тот, кому я объясняю, ничего не понимает – просто «тупит». Насмотрелся я на студентов-дипломников, которые приходили к нам, - многие элементарных знаний не имеют. Может, и стоит пойти преподавать, чтобы знали?  Вот так бывает – доживёшь до седин, а что делать дальше, не знаешь. А ещё говорят про кризис «среднего возраста». Нет, братцы, кризис может быть в любом возрасте, и не пытайтесь спрашивать, почему.
- С мамой давно разговаривал?
- Вчера, всё нормально у них.
- Сам когда поедешь?
Я усмехнулся.
- Ещё не два года пройдёт, когда паспорт отдадут.
Катя поехала навестить дочь в далёкую заграницу – обычная ситуация. А мой загранпаспорт лежит на заводе – отлёживается, так сказать, до окончания срока моего ограничения.

Я посмотрел, как сын и внук спускаются по лестнице, и закрыл дверь. Прошло не десять, а почти пятьдесят лет, а воз и ныне там. Застрял тот воз в болоте, которое называется даже не экономикой. Хотя в каком-то смысле она правит миром, мы стали её рабами, а на всякие там социальные идеи и принципы просто наплевали. И судя по тому, что войны идут, не прекращаясь, правит она плохо… ну разве только войны не инструмент её управления. Так что, дорогой мой школьный товарищ Алёша Рябинин, не скоро нам полететь на межпланетном корабле.

Рябинин

Этот человек так  пронзительно смотрел на меня во время крещения своей внучки, что я потом подошёл к нему и предложил:
- Приезжайте, поговорим.
Он приехал через несколько месяцев, но я узнал его. Первым делом он спросил, как ко мне обращаться.
- Так и обращайтесь: отец Георгий.
- Моё имя Андрей. Только вот… нельзя ли нам побеседовать на воздухе? Мне в помещении как-то кислорода не хватает.
- Почему нельзя? Пойдёмте в сквер, погода сегодня хорошая.
Погода действительно была хорошая: солнечно, но не жарко. Мы расположились на скамейке в небольшой тени уже подросших двух дубков.
- Что тревожит вас, рассказывайте, не бойтесь.
- Мне нечего бояться, - ответил он. – Не знаю ничего такого, в чём мне можно было бы серьёзно виниться, хотя и пришлось мне убивать… на войне. И даже не могу сказать, что мне нужно просить вас о чём-то, хотя… я бы попросил вас, отец Георгий, помолиться за одного человека. Он погиб тогда, в Афганистане.
- А почему именно сейчас вы о нём вспомнили?
- Дело в том, что у меня остался его дневник. Когда я вернулся домой, то хотел передать дневник его родным, но никого не нашёл. У него был лишь дедушка, который его вырастил, но умер, когда получил известие о смерти внука, и я уже не успел. Я положил этот дневник в свои документы и со временем как-то забыл об этом. А недавно перебирал документы и нашёл его. И с того момента меня что-то беспокоит, что-то не сделал я для своего друга. Порой даже кажется из-за этого, что я его не похоронил, хотя это не так. Но похоронили его в чужой земле, вывезти было нельзя.
- Миллионы людей похоронены в чужих землях – это не должно вас беспокоить. На его душе это никак не могло сказаться. Правильно, что вы его помните. Это может странно звучать для вас, но нужно смиряться в некоторых обстоятельствах... однако, это не значит, что можно отступить или испугаться. Никто не знает, какие испытания нам уготованы, у каждого свои испытания. Вот вы прошли войну и, слава Богу, остались живы. Война всегда поворотный пункт: она стимулирует или распад, или обновление. Для нашей страны война в Афганистане стала началом распада, который неминуемо изменил всех нас, мало того, война пришла к нам, и не будет преувеличением сказать, что она продолжается до сих пор. Расскажите, Андрей, как вы пережили самые тяжёлые времена.
- Что рассказывать? Не знаю даже. Всякое было, но нет, в криминале я участия не принимал, хотя пытались привлечь. Боевой опыт многим интересен был.
- А в школе как учился?
- В школе? Это вам зачем?
- Всё-таки, как?
- Да так, на тройки перебивался. В общем, интересов особо не было. Отец мой шофёром был, ну и я так пошёл. Работал дальнобоем и сейчас грузоперевозками занимаюсь, только небольшая компания у нас с другом.
- Рад за вас.
- А вы? Почему вы тем временем интересуетесь?
- Меня то время так потрясло, что я пришёл к убеждению – наука, хотя и значит много, она не значит ничего. Я был учёным, астрофизиком, кандидатом физико-математических наук. Я смотрел на звёздное небо, но оказалось, что не видел там ничего.
- Всё относительно? – лёгкая улыбка пробежала по губам Андрея.
- Справедливо в том смысле, что маловажное мы часто принимаем за главное, за цель жизни.
- Значит, вам открылась цель?
- Важен путь, которым идёшь. Он приведёт. Это путь добра.
- Хм, но разве учёный не делает добро? Мы пользуемся плодами трудов учёных, они и обеспечивают нам развитие.
- Спросите об этом у того, кто сделал первую атомную бомбу.
- Однако есть и те, кто сделал противогаз.
- Правда, он был благороднейший человек, даже не стал патентовать свое изобретение, чтобы не наживаться на спасении от отравляющего воздействия. Он сделал ещё много полезного, но мы не всегда знаем, кто и как воспользуется новыми знаниями. Уже все видят, что так называемая цифровизация не есть абсолютное благо.
- Вы против развития? Всё, что угодно, можно обратить как во благо, так и во зло.
- Парадоксально, но это так. Как заметил герой одного известного фильма, можно и дыроколом убить человека. Только глупец может выступать против развития. Сам человек в своей жизни непрерывно развивается или остаётся животным. Но человек таков, что зачастую он  отдаётся развитию безудержно, бросается в него, как мальчишка в реку, не задумываясь, что там, в воде. Вы наверняка знаете о десяти заповедях. Их немного. Но дело не в их количестве – это ограничения! Но мы не думаем об этом - нам же нужна свобода! Свобода мышления интерпретируется как безусловный источник благ и развития. Мы забываем о двойственной природе человека, что опасно.
- Я готов согласиться с вами, но, признаюсь, не готов считать всякого священника носителем истины. У меня тоже двойственное отношение. Однажды от одного из вас я услышал, что он считает богатство благом, ибо оно даровано свыше.
- Всё есть испытание: бедность и богатство. Наш срок на земле невелик. Мы здесь для испытания. Может, вам ближе будет, как хорошо сказал поэт Заболоцкий: «Душа обязана трудиться и день и ночь». А что касается «носителя истины»… может быть, тот священник ждал от вас реакции, чтобы объясниться. А вы промолчали. Если у вас недостаточно веры или не хватает сил, чтобы разговаривать с Господом, так хотя бы с людьми разговаривайте, не таитесь. Много теряется от непонимания, в основе которого самомнение и неверие в людей. Вы крещёный?
- Да.
- А где ваш крестик, не вижу?
- Со мной вот тут, - Андрей запустил руку в карман рубашки.
- Крест должен быть на шее. Не в кармане. Вы только вдумайтесь в эти слова: крест на шее. Так его нужно нести. Вот так и весь мир разрывается в противоречиях. И не зря ищет: миру действительно нужен верховный правитель. Ведь всё так просто по-житейски: во всех ячейках общества есть главы, которые руководят этими ячейками, будь то семья или государство. В истории многие страны и их вожди пытались стать таковыми, мы их знаем. Знаем и тех, кто сейчас себя считает таковыми. Но штука в том, - отец Георгий улыбнулся, - что он давно есть. И что самое поразительное, его имя все знают. Но человек больше доверяет тем своим чувствам, на которые способно его тело. Они не слышат Его, не видят, поскольку Он не сидит во дворце, не разъезжает на автомобиле, не выступает на трибуне или по телевидению, не ведёт блог в соцсетях... или как там у вас это называется? Но прийти к Нему всё-таки можно. И Он выслушает, хотя и не ответит обычным способом, но решение примет... Однако я заговорил вас. Как звали вашего друга?
- Сашка. Александр. Багратион.
- Как вы сказали? – я ещё не мог поверить.
- Александр Багратион. Вы побледнели, отец Георгий. Отчего?
- Я учился в физико-математической школе, в нашем классе был Саша Багратион, кстати, писал стихи.
- Ну точно он! Он стихи писал и рассказывал, что будет физиком. Точно он! –обрадовался Андрей.
«Он так обрадовался, что прямо хочет обнять меня!».
- Это какая-то судьба, что я принёс его дневник именно вам. Расскажите о нём, отец Георгий, прошу.
- О молодости приятно вспоминать, даже если  в ней были ошибки. Вот помню, почти все мальчишки в нашем классе были влюблены в одну красивую девочку. Есть такие, которые с детства красивые, а многие гадкие утята расцветают к совершеннолетию. Так вот, она отдавала предпочтение Саше, видимо, считая, что он потомок знатного рода. Он-то сам ничем не отличался от нас, не кичился фамилией, вообще был хорошим другом. Я был непривлекательным для девочек, но одной, как она однажды призналась, я нравился. Тогда это всё было на третьем месте, а на первом была учёба и желание участвовать в каком-то великом научном деле. Мы там все были такие… Саша однажды сказал, что после школы сначала пойдёт в армию – его так воспитал дед, который был военным, а Саша его очень уважал, собственно, он жил с ним, и никого из родных больше у него не было. Такой вот он был: не стеснялся высказывать своё мнение, даже если оно кому-то было неудобно. Он вообще мало чего стеснялся, но все ему это прощали, потому что никого благороднее мы не знали. Хотя, я не прав: он стеснялся, стеснялся, когда его незаслуженно, как он считал, хвалили или привечали не за его личные заслуги, как, например, за фамилию. Мы часто не думаем, что вот сейчас нужно сделать добро нашему близкому или другу, а через мгновение его может и не стать. Так что-то откладываем, думая: успеем, успеем, а можем и не успеть. Разве у вас так не бывает?
- Бывает. То, что прошло, не вернёшь. Не все ошибки можно исправить.
- Признать ошибку – это уже благо. Жаль терять таких людей, как Саша Багратион. Но не нам судить о том, справедливо ли это было. Тем, кому дано жить, нужно жить.
- Спасибо, отец Георгий. Я очень доволен, что дневник попал в нужные руки.
- Я могу вернуть его вам.
- Нет, что вы! Вы правильнее распорядитесь им.

«Спаси тебя Бог!» - сказал я ему во след и не мог удержаться, чтобы сейчас же не раскрыть тетрадь. Это была толстая общая тетрадь, которые использовали в старших классах школы, черная обложка была измята, протёрта, в царапинах и невыводимых  пятнах разного цвета.

Он стал нетерпеливо перелистывать, выхватывая отдельные строки и абзацы. Он не мог удержаться от этого, твердя: «Потом, потом».

Багратион

Оказавшись оторванным от привычного мира, в котором вырос, не сразу, но я подумал, что если изложить мысли и настроение на бумаге – это, надеюсь, позволит сохранить равновесие в душе.
Не буду помечать даты – разве в этом дело?
В военкомате мне предложили пойти в ВДВ, и я согласился.
Когда дедушка узнал об этом, он на какое-то время ушёл в себя. Что-то, видимо, его мучило, но отговаривать меня он не стал.
Окончив школу, погружаешься в жизнь, где родители мало что решают, а сам яснее видишь не только поступки других людей, но и начинаешь понимать причины их поступков, а восприятие обостряется. Правда, легче от этого не становится, скорее, наоборот.
Чаще возникает потребность писать стихи. Наверно, это сгусток энергии, который разрывает изнутри, и его невозможно не выпустить наружу. Но они теперь о другом.
Ты избран вечною судьбой,
не только ты, и он, другой,
и каждый свой увидит свет
таким, каков он есть… иль нет.
До дома было далеко, но дед приехал на принятие присяги. Спасибо ему.
Я взял с собой любимую книгу – «Квантовую механику» Ландау. Почитываю её, когда грустно и, конечно, когда есть на это время. Успокаивает.
Бытовые условия, конечно, далеки от нашей городской квартиры, но страдать по этому поводу просто смешно, и я точно не буду этого делать.
Оказалось, что я боюсь высоты. Но со временем привык. Может, все могут привыкнуть? Только не все могут переступить, чтобы начать привыкать. Было бы интересно теперь полазить по горам.
Многие ребята курят. Я не буду. Но иногда сижу с ними в курилке, чтобы послушать и поговорить. Многие из них жили совсем другой жизнью, чем я. Да и подружиться хотелось бы.
О девчонках вспоминаю. И Катю, конечно. Но ведь стерва она. Не знаю, кому как, а мне нужен друг.
Сухое дерево годится только в печь,
холодный ветер не согреет никогда.
Немой, хоть рви язык, не потеряет речь.
Не упадет погасшая звезда.
Я и не знал, что из меня получится хороший снайпер, но научился стрелять отлично. Может, помогает знание физики, и мозг быстро обрабатывает математическую модель. А мне это нравится, и ребята уважают. В военном деле вера в товарища, наверно, много значит.
Но школу вспоминаю часто. И наши прогулки и вечеринки в десятом классе, когда взросление проявлялось явно во многих чертах. Однако гляжу на всего это как будто на расстоянии, всё дальше отдаляясь, если и не на корабле от берега, то сверху, с транспортного самолёта, он взлетает, и земля становится всё дальше, а люди и предметы всё меньше различимы. Я как бы сверху прощаюсь с ними:
Я бегу далеко, не простившись с друзьями,
я не знаю, куда, я не слышу ответ,
не хочу ни гипотезы строить, ни давиться соплями.
Не прощайте меня, ведь меня с вами нет.
Будет камнем земля, где меня похоронят,
или пухом? – того мне уж знать не дано.
Я надеюсь: никто эту весть не обронит,
и вы будете знать, что я жив и здоров.
Я стараюсь забыть свое прежнее имя,
каждый день новой жизнью ищу я ответ
на вопрос, не известный, на грех, мне доныне.
Не прощайте меня, ведь меня с вами нет.
В целом хорошие ребята в нашем взводе. С Андреем и Толиком мы особенно сдружились, хотя Толик немного пофигист, но, когда по-настоящему надо, не подведёт.
Да нужно сказать, взводный у нас, хоть и молодой лейтенант, недавно из училища, но такой здоровенный детина, да ещё мастер восточных единоборств. Он здорово нас помял. Несмотря на это, все ему благодарны за науку. В жизни чего только не пригодится! Оказалось, самое главное и с чего всё начинается – уметь упасть. Помню, в детстве я слетел с забора, зацепившись одеждой, тогда я не умел падать и сломал руку.
Думаю, мало кто думает, что он для чего-то конкретного рождён. Он просто родился и живёт, исходя из того, в какой семье он воспитывается, и к чему у него проявляется интерес. А что на самом деле? Можно всю жизнь прожить и не понять, что не той дорогой пошёл. Или я неправ? Дорога всё равно явится, а как и что – это уже от тебя зависит. Мы ищем законы в микромире, пытаемся его понять, а в своём мире всё время путаемся. Желание понять тот мир как отражение, которое поможет нам понять свой мир, теперь мне представляется иллюзией.
Мы, как и все, знали про войну в Афгане. Но думали, что это ненадолго, и спецназ там справится. Но вот уже приближается дембель, а война всё идёт. Однажды нам объявили, что будет набор добровольцев. У меня почти не было сомнений, я одним из первых написал рапорт, чтобы меня отправили туда. Андрюха и Толик, сомневавшиеся какое-то время, посмотрели на меня и тоже решили идти.
Сначала нас привезли на юг страны. Тут, как бы в похожих условиях, нас тренировали. Кроме того, мы должны были притереться друг к другу, потому как было много незнакомых – они нам, а мы им. Но мы всё равно держались своей группой.
Что-то налетело из математики:
Округление до главного – это действо очень славное.
Разделение двуличности – это действие не личное.
Вычитание невзрачности – это действо очень значимо.
Только мною досточтимое – возведение в любимые.
Жара изнуряющая, бег по горам отнимает все силы. А как же будем там? Но мы не привыкли отступать… как говорили в детском киножурнале. Чего вспомнил?
Сержант у нас новый – из тех, кто там уже был. Думаю, не зря. Советы его были жёсткими, потому что он прошёл и понял главное – нужно выжить. До нас это ещё не доходило, но мы старались вырабатывать нужные навыки, например, стрелять на опережение, во всех смыслах.  Хотя иногда я задумывался: для чего выжить? Нет ли тут какого-то противоречия? Об этом хотелось бы побеседовать с дедом, прошедшим войну, но сейчас это невозможно. Я даже не известил его… боюсь, сердце его подведёт.
Мы летели на 76-ом. Человек двести. С каждым виражом всё волнительнее, сердце бьётся так, что я его слышу.
И кровь на сердце засыхает.
Под тонкой корочкой – толчки
все реже,
сердце остывает,
когда не рвешь его в клочки.
Тяжело. Идём в горы. Помнится, у меня возник интерес к горам – полазить и постоять на вершине. Идём с полной выкладкой. Вода во флягах кончается. К солнцу всё ближе и оно лупит, не щадя. К чёрту эти горы!
Но не горы были самым тяжёлым.
Описывать то, что творили эти звери, я не буду. Если бы я вырос хотя бы в деревне, таких тут много из нас, наверно, было бы понятнее что ли. По крайней мере, когда видел развёрнутый живот лошади. Но с людьми и им было… не знаю как передать это ощущение. Разрывные пули вообще страшное делают.
Они тут, душманы, свои, а мы чужие – и нам нестерпимо труднее и выживать в этих условиях, и находить смысл в бойне, пожалуй, сильнее всего этот смысл даёт то, когда гибнет друг. Месть – сильное чувство. В мирной жизни ничего такого не было. Они никого не жалеют. Взрывчаткой, понятно, из стран-врагов, начиняют игрушки и всякие сюрпризы. На них гибнут больше местные, в том числе дети. Убийство становится обыденностью. Жизнь дешевеет. Таков мир. Но это не война, когда убивают обычных людей, тем более детей.
С каждым днём чувствую, что я всё больше в каких-то тисках. Не в смысле движений. Силы пока хватает. Под постоянным гнётом не сойти бы с ума. Переключиться на что-то, пусть и не на радостное, хотя бы на спокойное, невозможно. Его попросту нет. Перед сном пытаюсь сочинять стихи. Но это уже совсем не помогает, и складывать всё труднее, потому что усиливается гнев, доходя то такого состояния, что, кажется, голову разорвёт он, а не осколок снаряда. Ротный успокаивает: хорошо – не навечно, и плохо – не навсегда. Хотелось бы верить, но как знать – может, для кого-то сегодняшний день последний.
Правильно, что я взял с собой несколько карандашей – никакая авторучка не сравнится – этот пусть огрызок пишет в любых условиях, в любом положении и не требует заправки, а заточить всегда  найдётся чем. Но пишу мало. Голова переполнена. Сумбур. Пожалуй, пусть это всё уляжется, и когда вернусь домой, со временем смогу рассказать, если кому-то будет интересно. Хотя не знаю, разрешат ли. Мы жили, как мне теперь думается, в иллюзорном мире. Это имело определённую воспитательную цель. Но когда правда ограничивается, вставляется в рамку, не получаются ли роботы, может, и добрые, но роботы, которые в какой-то момент могут сойти с ума, потому что та программа, которую в них заложили, сбилась, или в перфокарты вкралась ошибка.
Мы тут убиваем друг друга, а солнце всходит и заходит по расписанию. Нас никого не будет, а оно так же будет светить. И горы будут тут стоять. А мы распадёмся и уйдём в микромир, будто и не было нас. А ведь когда-то нас точно не было. В этом смысл нашего существования?
Очень много здесь странного, с которым у нас в стране как-то не очень. Я имею в виду «купи-продай». Тут даже жизнь взвода у душманов можно купить за мешок муки, если нужно пройти через узкий участок в горах.
Приезжают наши артисты с концертами – хоть какая-то отдушина. А может, наладится как-то?
Толик погиб – снайпер сработал. Мне пришлось потрудиться, чтобы уничтожить его, именно так – уничтожить. Вообще я уже точно уверен, что мы здесь не зря – афганцы к нам относятся хорошо, они тоже страдают от душманов. Собственно, кто такие душманы? Точно не те, кто хотят благополучия этой стране. И получается, что мы здесь воюем не с ними. Всплывают какие-то образы из прошлого, мрачные, нечеловеческие образы. И всё, чем мы занимались в комсомоле, кажется каким-то мелочным, ненастоящим, даже мораль. Нет, не мораль, не интересы, научные или ещё какие, двигают человеком. А то, что в глубине, что невозможно измерить и втиснуть в рамки законов - его дух. Вот Витька Ковалёв был в каком-то смысле такой – у него была сверхидея, и он к ней шёл, не заморачиваясь по поводу морали. Интересно, а как бы он повёл себя здесь, когда мы шли под пулями вытаскивать Толяна, зная, что он уже двухсотый?

Ковалёв

На столе были разложены фотографии с места преступления. Фёдоров сидел за этим столом, поставив на стол локти и обхватив голову руками.
Вошёл Гришин. С усмешкой посмотрел на Фёдорова и сказал:
- Мудришь, лейтенант? Всё ж понятно: заказуха. Убили управляющего банком и его охранника, под раздачу случайно попал и посетитель банка.
- Он не простой посетитель. Я разговаривал со служащими, мне сказали, что он обнимался с управляющим и вместе с ним вышел из банка.
- Ничего не меняет, просто встретились старые знакомые. Так бывает.
- Бывает. Но странно.
- Что тебе странно? Может, школьные товарищи. Один выбился в люди, а другой так себе. Сплошь и рядом такие истории.
- Кто этот случайный посетитель? Я хочу узнать о нём не только то, что в его паспорте.
- Ладно. Дам тебе время. Набирайся розыскного опыта. Чем чёрт не шутит, может, это как-то укажет на заказчика. Кстати, и родственников нужно известить. – Гришин взял со стола паспорт. – Московская область… Знаю такой наукоград. Что он тут, в Москве,  делал? Езжай.

Пока Фёдоров добирался до города, начало темнеть, и он не сразу в сумерках нашёл нужный дом, хотя это было гораздо проще, чем в Москве.
Дверь открыла светловолосая женщина бальзаковского возраста. Фёдоров представился, она удивлённо подняла брови и пригласила в квартиру.
- Проходите сюда, - она пригласила его на кухню, - там дети в разных комнатах занимаются, не стоит им мешать.
- Конечно, - ответил Фёдоров.
Она показала рукой, чтобы он сел на небольшой угловой диван, перед которым стоял прямоугольный деревянный стол.
- С чем пришли? – спросила она, сев на другую сторону дивана.
- Я бы хотел узнать о вашем муже.
- Что с ним не так? Он сейчас работает в Москве.
- Дело в том... что сегодня он погиб.
Её лицо, итак белое, несмотря на то, что было лето, еще сильнее потеряло всякий цвет.
- Что вы сказали?
- На банк было совершено нападение, погибли несколько человек, в том числе и он, мы предполагаем как случайный посетитель.
- Случайный, - прошептала она. – Как всё глупо!
- Расскажите о нём – это важно для расследования.
- Ох, как я теперь одна! Что мне теперь делать? А дети? Он сейчас один хоть что-то зарабатывал, – горестно вздохнула она. – Какое расследование! Как жить? Я хоть и родилась здесь, и у меня родители живы, но они давно на пенсии, а все сбережения их пропали. Хорошо хоть тогда успели машину купить. Но потом её разграбили в гараже, а чтобы восстановить, средств у нас не было. Так что и продавать особо нечего. А у Виктора тоже никого нет, мать только жива, но он с ней давно не общается – у неё другая семья. Наверно, им сейчас тоже несладко.
- Я понимаю вас, но всё-таки, что-нибудь о нём расскажите.
- Так всё у нас, как у обычных людей: работа, семья, дети. Просто у каждого по-своему складывается, а так… Виктор, едва начал работать в институте, уже через два года защитил диссертацию кандидата наук, ему сразу же предложили заняться докторской, но он не торопился, потому что для него звания и награды значили мало. Он просто был увлечён наукой. Ему давалось всё легко, потому что он  необыкновенно талантлив... был. Что я говорю? Разве бывает «обыкновенный талант»! Вы же понимаете, что жить с таким человеком не всегда легко, для него житейские мелочи, которые важны для обычных людей, порой не имеют значения. Я тоже работала в институте, в бухгалтерии. У меня всё проще и без выкрутасов. Когда началась эта «перестройка», уже тогда начался денежный переток, и некоторые учёные стали уходить из института в преподаватели. А потом вообще всё посыпалось. Денег нет, зарплату платить нечем. Виктор стал искать хоть какую-то денежную работу, в конце концов стал зарабатывать ремонтом квартир в Москве. У нас же двое детей.
- Вы знаете его друзей?
- Прям уж таких друзей у него не было. Так, приятели – все местные, в смысле работники института. Он ведь родом издалека, учился тоже не здесь, так что в наш город приехал на работу по распределению.
- Вот как? Видимо, мне придётся посмотреть его личное дело в институте.
Она бросила взгляд на настенные часы.
- Уже поздно.
- Ничего, я завтра пораньше приеду. Кстати, а может, и банкир работал у вас? Его фамилия Матяш.
- Матяш? Не слышала такую фамилию. Может, они учились вместе?
- Это мысль. И ещё, можете вы назвать кого-то из друзей мужа, которые знали бы его хорошо?
Она ненадолго задумалась.
- Наверно, вам лучше поговорить с Максимовым Николаем. Он сейчас преподаёт в политехникуме. Тут недалеко, вам любой покажет.
- Кстати, а где ваш муж учился?
Она задумалась и встала.
- Я дам вам копию его диплома.
Когда она принесла и дала ему копию, Фёдоров посмотрел на документ и обрадовался:
- Московский! Это мне упрощает поиск. Благодарю вас за помощь. Мы ещё с вами свяжемся.
Она покачала головой.
- Как жить?

Несмотря на позднее время, Максимов был на работе.
- Я, как запахло жареным, ушел в преподаватели, - рассказывал он. - И не жалею, – Максимов вздохнул. – Всего-то пять лет – и всё полетело в тартарары. Как работали! Виктор мог стать большим учёным. И вдруг всё финансирование по его работам прекратили. В ноль. А что он мог делать, кроме своей науки? Вот и маялся туда-сюда. Но семью-то кормить надо. Я не знаю точно кто, но ему предложили подработку ремонтом квартир. Не пойму, как он на это согласился, никогда не видел, чтобы он что-то подобное делал. Теоретик он был великолепный, а в практике ему всегда помогали. Но жизнь что не заставит!..
Фёдоров слушал и, может, впервые задумался о несправедливости, которая, бывает, творится с человеком и которой нет объяснения - ведь нет же никаких законов, по которым происходит то, что происходит. А избежать этого, получается, никак нельзя. Или всё-таки можно? Но тогда следует верить этим самым «ненаучным» людям. Тогда вообще всю логику следует послать к чёрту, с чем Фёдоров в силу своей профессии согласиться никак не мог. Не мог он себе этого позволить.

В деканате вуза Фёдорова встретили настороженно.
Секретарь, женщина, определённо перевалившая средний возраст, спросила:
- Что-то с нашими студентами?
- Не беспокойтесь. Просто мне нужно узнать кое-что о ваших бывших студентах.
Она облегченно вздохнула.
Фёдоров протянул ей копию диплома Ковалёва.
- Хотелось бы посмотреть список тех, с кем он учился.
- На курсе?
Фёдоров вздохнул, вдруг подумав: «А если этот человек был с другого курса или вообще с другого факультета?».
- Начнём с этого.
Но его ждала удача – в первом же списке выпускной группы номер один он увидел и Ковалева, и Матяша.
Фёдоров задумался.
- А у вас есть данные, куда они были направлены на работу по распределению.
- Вас все интересуют?
- Нет. Только Матяш.
- А ну это просто! Он здесь и остался. Проработал три года ассистентом в лаборатории, а потом уволился. А вот куда потом пошёл, никто не скажет.
- Никто? Впрочем, это и неважно. Хорошо, посмотрю дополнительно его дело в отделе кадров.
- Желаю успехов, - секретарь была явно довольна, что её участие закончилось.

Гришин писал отчёт, когда вошёл Фёдоров, и бросив мимолётный взгляд на вошедшего, спросил:
- Ну что, лейтенант, убедился, что Ковалёв – случайная жертва?
- Убедился.
- Зря только мотался.
- Я так не считаю. Кстати, у него жена и двое малолетних детей. Жаль их. Средств нет на жизнь.
- А ты, если такой сердобольный,  сходи и поговори с руководством банка, может, они помогут. Всё ж таки причастны, что не обеспечивают охрану посетителей.
- А вот и схожу.
- И сходи. Можешь надавить. Я разрешаю в пределах закона.
Фёдоров стал выкладывать на стол документы.
- Вот документы, которые я собрал о Ковалёве.
- Молодец, приобщим на всякий случай.
Федоров заметил, что край листа копии диплома, который ему передала жена Ковалёва, расслоился. Он перевернул листок и увидел, что к нему сзади прилепилась вырезка из какой-то газеты. Он не стал её отделять, опасаясь повредить. Это была заметка о президенте школьного научно-технического общества Ковалёве, который мечтал заняться изучением свойств металлического водорода.
 Фёдоров пожал плечами. «Что это за штука – металлический водород?».

Шумейко

- Кать, ну что такое! Я развелась с Михаилом – и ничего. Дочь выросла, у неё своя жизнь. А у меня другая семья. Ты ещё ого-го! При твоих деньгах найдёшь себе…
- Ты чего подруга? То есть я могу найти любовника из-за того, что у меня есть много денег?
- Я не то имела в виду.
- Не то она имела!
- А всё-таки, почему ты не хочешь с ним разводиться? Он же на тебя всё имущество оформил. Этот шикарный дом, машины, отель за границей. Зачем он тебе, я же вижу, что вы собачитесь без перерыва на обед?
- Ты хочешь сказать, что я стерва? Ну да, я стерва. Давно уже не наивная Катя Шумейко, мечтавшая выйти за перспективного учёного.
- Ты давно не Шумейко, но почему наивная? Ты же хотела устроить жизнь в достатке, ты её и устроила. А учёный он или кто ещё, то какая разница!
 Две подруги сидели за большим стеклянным столом в просторной гостиной, устроенной в стиле хай-тек. Стекло глухо стукнуло по стеклу - бутылка была поставлена на стол.
- Выпьем за нас, баб, - сказала Катя.
Ира согласно махнула головой.
Вообще-то они были знакомы потому, что когда-то их мужья были друзьями, но потом дружба мужей ушла в пейзаж, в конце концов скрывшийся за горизонтом, а их дружба осталась.
- Я как-то почувствовала, что он хочет уйти от меня, и даже подумала: а может ребёнка родить? А потом решила: вот ведь дурь!
Она ещё была привлекательна. Но из её «породистости» всё чаще вылезала грубая вульгарность, бесцеремонность и неуважение, которые отпугивали от неё в первую очередь родственников, на которых это обрушивалось в первую очередь.
То, что когда-то представлялось модным, перспективным и интересным, в новое время было выкинуто на помойку, и только фанатики остались там копаться. Катя не считала себя достойной такой участи. Впрочем, в то время так делали многие, только каждый своё выбирал.
- Жизнь стала такая, что каждый рискует в конце остаться один, - сказала Катя.
- А не хочешь в храм сходить?
- «Сходить»? Смешно.
Бутылка опять звякнула о стол.
- В храм за помощью не ходят по случаю, - продолжила Катя. – По случаю туда заходят только туристы поглазеть.
 - Всё тебе на так.
- Храм, как я понимаю, - это смирение. А это совсем не моё.
- А тут я тебе верю. Но ты же не хочешь мир переделать, ты же не владычица морская!
- А зачем мне переделывать мир? Но я могу переделать то, что рядом со мной.
Ира с сомнением покачала головой. 
- Могут измениться условия игры, в которой мы суетимся. Твоему ничего не грозит?
- Не та фигура.
- Они любят отыгрываться как раз на простых фигурах.
Катя махнула рукой.
- Посмотри, кто живёт и в каких домах в нашем посёлке. Тут в любого тыркай, если захочешь. Мы никого не грабили и ни у кого ничего силой не отнимали. Бизнес ведь разный бывает, но это всё равно бизнес по закону. Не мы законы рисовали, так почему не попользоваться?
- Что-то мы не о том.
- Да, давай о том. О чем?
- У твоего кто-то есть?
- Знаю, встречался он с одной, когда ездил в Балашиху, где мать живёт.
Раздался короткий гудок автомобиля.
Ира отреагировала:
- Тебе не кажется, что банально иметь любовником личного водителя?
- А ты уверена, что можешь доверять человеку, с которым несколько раз сходила в ресторан?
- У меня принцип – не доверять никому. Но чтобы улечься с кем-то в постель, не обязательно ему доверять.
- Ты не права. При современных технических средствах можно и вляпаться в историю.
- Наверно. Когда мы были девчонками, разве могли представить то, что есть сегодня! - и она обвела руками окружающую обстановку.
- Так всегда бывает. Наши родители тоже не могли много чего представить. И у детей будет то же.
- Ты помнишь кого-то из своего класса? Знаешь что-то о них?
- Помню всех, но ничего не знаю. Хотя интересно, как сложилась жизнь у отличниц Бобковой и Шаровой. Они считали оценки чуть ли не главным, чтобы добиться успеха в жизни. И ещё хорошая комсомольская характеристика.
- Мой старший брат считает, что это было правильно.
- Таких динозавров осталось немного. Скоро вымрут. В новой среде динозавры не выживают.
- Однако почему-то интересно вспоминать динозавров…
- И ужасаться ими, как дети, которые любят сказки. Но мы-то не дети.
Зазвонил телефон. Катя придвинула его и глянула на экран, а потом резко отшвырнула его.
- Свекровь, - недовольно сказала она. – Вечно ей всё не так. Знаешь, иной раз хочется кого-то схватить и трахнуть головой о стену.
Стул под Ирой скрипнул, будто она дёрнулась, чтобы отодвинуться.
- Шучу я.
Но глядя на Катю, можно было поверить, что она не шутит.

Шарова

Она хмуро скосила взгляд, проходя мимо доски почёта, на которой была её фотография. Настроение было в унисон пасмурному небу и прохладному ветру, а может, оно было таким, потому что догадывалась, зачем её вызвал начальник центральной заводской лаборатории. У входа в здание она остановилась, повернулась и вгляделась в доску почёта. «Это всё?». Вот она  - начальник лаборатории, кандидат наук, разработчик основных технологических процессов с уникальными материалами.
Топор висел давно: сверху на завод пришло указание повысить производительность труда, проще это было сделать за счёт сокращения численности работающих. Треть уже сократили, но план, видимо, не выполнили, хотя давно уже взялись за тех, кто достиг пенсионного возраста. А заслуги? Заслуги, конечно, учтут, может, даже дадут почётное звание.
Она подумала, что работать в такой обстановке даже стало неприятно, или пресловутое выгорание наступило? А если они в чём-то правы, и пора уступить дорогу молодёжи? Вот только уверенности у неё не было, что молодёжь продолжит дело так, как это было нужно. Что у неё было, кроме работы? Семья так и не сложилась. Одна. Вроде бы всегда впереди, всегда на виду, но… что-то делала не так. И теперь что? Ездить с пенсионерами на экскурсии? «А чего ты хотела? Лучше бы всё-таки остаться на работе. Пусть хоть рядовым инженером».
Так, терзаясь, она поднялась на второй этаж и вошла в приёмную начальника. Секретарши, которая по-новому называлась инспектором, не было на месте, и она остановилась, закрыв за собой дверь. Но эта дверь тут же открылась и вошёл сам начальник.
- А! Ирина Петровна! Проходи.
«Он как будто обрадовался».
Начальник возбуждённо двигался и заговорил, даже не сев на своё место:
- Ирина Петровна, нам дали срочную тему, предстоит решить новую задачу. Материал совершенно новый. Вот посмотри, - он взял со стола папку и протянул ей. – Тут техпроект на новое изделие, посмотри наш раздел.
С непонятным ей самой чувством она села за стол и раскрыла документы.
Через несколько минут она сказала:
- Наша технология для работы с этим материалом не подойдёт.
- Ну это я и сам понимаю, - начальник вопросительно смотрел на неё.
- Тут серьёзную исследовательскую работу нужно проводить. Не уверена, что сможем в текучке это сделать, вы же знаете сколько мы тратим времени на курирование производства. Это с нашей-то численностью.
- Предложения?
- Нужно создать группу, освободив, по возможности от…
- Подожди. Кто это сможет возглавить? Как я понимаю, Трунов ещё не готов. А ты в том числе завалена административными вопросами. И всё-таки?
И тут она предложила сама:
- Назначьте Трунова начальником лаборатории, а я буду старшим специалистом. Думаю, это всех устроит, с учётом перспективы, - она не договорила, что имела в виду под «перспективой».
Начальник задумался или сделал вид, что задумался.
- Боюсь, ты права. В твоём присутствии ему будет проще освоить сложную должность. Скажи ему, пусть сегодня же зайдёт ко мне. Там, - он поднял вверх палец, - уже рисуют график работ. Предвижу, что у нас не будет времени на глубокие раздумья, а нужно будет сразу браться за обеспеченность производства материалами и оборудованием, а поскольку посыл этот должны дать мы, то мы и крайние. Сделай сейчас копии нужных листов, бери и сразу начинай думать. План работ и список, кого ты считаешь необходимым подключить к теме, пришли мне по электронке.
Шарова вышла из здания. «Наверно, удачно, что эта работа прилетела. Я действительно стала закисать». Её путь до лаборатории занимал минут десять или больше, если идти не торопясь. Именно так она и шла. Начал моросить дождь, она накинула капюшон. Идеальное состояние для раздумий.
Но именно сейчас нахлынули воспоминания. Как гвоздь торчал в памяти школьный эпизод, когда её не выбрали президентом научно-технического общества, не признавая за ней лидерства. Впрочем, она к этому никогда и не стремилась – просто делала своё дело, отдаваясь ему. И не жалела о том, что в трудное время осталась в своей лаборатории, хотя ей предлагали место на другом предприятии с ощутимо более высокой зарплатой. Уж кем она точно не была, так это предателем, хотя сама она никаким геройством это не считала, даже наоборот – привязанность к своей работе иногда казалась ей тем самым камнем, который толкал Сизиф. Но самое страшное, когда работа приобретала рутинный характер. Тогда ей просто хотелось выть. Но она не показывала виду, как тогда, в школе. Порой её просто не понимали. Но в этом была отчасти и её вина – она не считала возможным открывать душу коллегам по учёбе или работе, а «иной» человек ей так и не встретился. Мужчины, они ведь на внешность реагируют, и от неё пляшут в своих чувствах, а она хоть и не была дурнушкой, видимо, не была такой «манкой», какой была Катя Шумейко. Вон даже неуклюжий Вовка Овечкин на неё тогда запал. 

Овечкин

- Я и представить не мог, что сразу после института буду работать под его руководством в его отделе, - так молодой специалист Михаил Николаевич Полищук отреагировал на то, что завлаб Виктор Петрович Сидоров информировал, что поведёт его на встречу с начальником отдела, доктором наук Овечкиным Владимиром Афанасьевичем. – Я ведь учился по его двухтомнику.
- Да уж, Овечкин – большая фигура в нашей отрасли. И то, что ты попал не только в наш институт, но и в отдел, себя благодари: как учился, как диплом защитил – так и пригодился. Только учти: для учёбы тот самый двухтомник хорош, но технические характеристики, которые там приведены, и по нашим, и по зарубежным изделиям, ничего с реальностью не имеют. А то, что есть на самом деле, освоишь здесь, да ещё и сам поучаствуешь в новых разработках. И скоро. У нас каждый человек на счету, а тем для работы свалилось много.
Сидоров посмотрел на часы.
- Пошли. Нужно уважать: Овечкин без пяти минут членкор. Придём в назначенное время, а уж сколько он будет разговаривать, решает он сам.
Кабинет был небольшой и просто обставлен. Овечкин ходил вдоль стола, когда Сидоров с Полищуков вошли, он остановился и поглядел на них.
- А, да-да! Заходите, присаживайтесь. И рассказывайте, Михаил Николаевич, как вам у нас показалось.
Полищук в замешательстве рассматривал Овечкина: ему ещё нет и пятидесяти, местами в волосах лёгкая седина, полноватый, но очень живой в движениях, взгляд внимательный.
- Начал первое задание выполнять, пока не очень интересно.
- Это больше ознакомительное, Владимир Афанасьевич, - вставил Сидоров, - чтобы с людьми из разных служб познакомился непосредственно в рабочем процессе.
- Так это правильно. На будущее у нас много планов, наберётесь опыта, будете вести свою тему, можно сказать, курировать проект – так у нас принято. Научная и техническая эрудиция в нашем деле очень важны, кроме того, что хорошие базовые профессиональные знания необходимы. Мне говорили, что вы ещё в дипломе программированием занимались. Так это?
- Да, есть такой интерес. Но сейчас не знаю… освоение новых языковых структур требует много времени. Думаю с этим закончить.
- Тоже верно. Распыляться опасно. Но навык полезный, пригодится.
Овечкин встал и подошёл к шкафчику с тёмными стеклянными дверцами.
- А давайте-ка попьём кофейку, - сказал он, открыл дверцы и включил кофемашину. – Давайте, Виктор Петрович, расставьте чашки.
Сидоров принялся накрывать стол.
- Кстати, - Овечкин посмотрел на Полищука. – Не было желания наукой заняться с выходом на диссертацию?
- Не думал пока. А так, что ж… если сложится интерес и уровень работы, так можно подумать.
- В уровне сомневаться не приходится. Виктор Петрович вот погряз в проблемах своей большой семьи, а вы молоды, беритесь, пока есть возможность. От этого всем будет польза: и вам, и отделу, и институту. А мы поддержим.
Сидоров разлил кофе по чашкам.
- Я пью без сахара, - сказал Овечкин, - а вы как хотите. А хобби у вас есть какое? – обратился он к Полищуку и, видя, что тот замялся, добавил: - Не стесняйтесь. Мы ведь физики, а без лирики физика ждёт тупик, он не может оторваться, прикованный цепями, ему не взять вершину и не взглянуть с неё на мир, и не увидеть его во всей не только красоте, но и неожиданной что ли необычности. Лично я это понял не сразу, но хорошие учителя мне помогли.
- Я на гитаре играю… ну как… для себя.
- И отлично. Пусть для себя. Музыка вообще нечто божественное. А хорошие песни – это хорошие стихи, образы. Хотя когда-то в молодости я читал «Квантовую механику» с упоением, не сравнимым с чтением хорошего детектива. Тогда думалось, что всё остальное – это пустое, мешающее главному. Со временем понимаешь, что живём мы не в трёхмерном, не в четырёхмерном мире, но всё гораздо сложнее. А информационная среда в нашем мире пухнет с невероятной скоростью. И если в собственной голове не иметь фильтр, вполне можно в ней утонуть. Я вас не пугаю?
- А-а, нет. У меня ещё много ячеек в голове свободно.
Овечкин одобрительно рассмеялся и подмигнул Сидорову.
- Жаль, что у меня нет вашей книги, оставил студентам младшего курса, а то автограф был бы, - посетовал Полищук.
- Ничего. Ещё свою книгу напишете. Технические книги, правда, быстро не пишутся. Тут главное – не думать, что написанное устарело, пока пишешь. Знания и опыт специалиста не устаревают никогда. Ну что ж, желаю вам, Михаил Николаевич, стать хорошим специалистом. – Овечкин встал и протянул руку Полищуку. – Всего хорошего. Работайте. А вы, Виктор Петрович, задержитесь.
Когда Полищук вышел, Овечкин спросил Сидорова:
- Как у вас с применением программы моделирования?
- Не очень, не доверяем мы ей.
- Знаю ваше отношение, что лучше пощупать всё руками, но не всё можно пощупать, да и время тратится нерационально. Привлеките молодого. Нужно использовать максимально новые возможности. И ещё. Я недавно узнал, что вы… приняли участие в подготовке диссертации Некрасова. Это так?
- Помогал ему.
- Помогал… Ладно, помогал, так помогал. Я, собственно, хотел не об этом. Сколько вашей дочери лет?
- Дочери? – удивился Суворов. – Старшей семнадцать.
- Вот – семнадцать. А моему оболтусу двадцать.
- А причём здесь ваш сын?
- Притом, что у них, как это сейчас говорят, отношения. А вы, видимо, не в курсе. Странно.
- Ну мало ли! Это ж не значит…
- Уверены, что не значит? Хорошо знаете нынешнюю молодёжь? Я вот, признаюсь, её не понимаю. Мы движемся по разным векторам.
- Так ведь тут ничего нового.
- Это так, но нам жить вместе. В смысле – разным поколениям. Как жить, не понимая друг друга? Для меня на первом месте была и есть наука, работа, профессия. А они относятся к этому совсем по-другому. Вы помоложе, может, объясните.
- Я хоть и на излёте того времени вошёл во взрослую жизнь, но не получилось у меня перестроиться.
- Пожалуй, не всем дано. Так что же нам делать?
- Мы с вами не вполне современные люди.
- Как вы сказали? Несовременные люди? В этом что-то есть. Хотя, что значит современность? Во многом это зависит от задач, которые стоят перед обществом. Но задачи меняются, и может так получиться, что завтра мы будем, в определённом смысле, ультрасовременными.
- Как говорится, никто не войдёт в одну реку дважды.
- Это беллетристика. Активная жизнь одного поколения не может длиться двадцать-тридцать лет. И приспособленчество тут тоже не способ выживания. Адаптация? Да. Развитие без этого невозможно. Мы же сами создаём новый мир, не дети же его создают – они в него попадают. Парадокс в том, что создавая его, мы его же и не можем принять или принимаем через силу.
- Они перехватывают инициативу и ставят нам свои условия.
- Они, конечно, инициативные, и было бы странно, если бы было по-другому, но беда в том, что мы поддаёмся под флагом того, что время требует перемен. Перемены действительно требуются, но такие ли?
- Трудно удержать в узде лошадь, которую понесло.
- Это верно. Но нужно приложить все усилия, так что, Виктор Петрович, постарайтесь. Понимаете, надеюсь, о чём я.
- Мне бы не хотелось. Это их жизнь.
- Заблуждение. Это наша общая жизнь. Заблуждение, что у каждого своя жизнь, порочно по своей сути. Индивидуальность проявляется на фоне общности, но до того, как проявится, она должна образоваться. Поможем образоваться, а то ведь другие за нас помогут? Если не поздно. К сожалению, ради этого и нам придётся чем-то пожертвовать.
- Хорошо. Я согласен.
- Ну вот и ладно. Как научным работникам, нам придётся составить план действий, так сказать, расписание на послезавтра.