Рыбалка

В субботу Наталья вставала без четверти шесть и босая шлёпала на кухню готовить завтрак мужу-Сергею. На кухне в этот час обычно бывало прохладно. За окном под тяжелым, комковатым небом брезжил скучный рассвет, скучный и привычный, как низкий потолок и озябшие мухи. Холодный ламинат противно прилипал к ступням и кололся хлебными крошками. Наталья куталась в кофточку и, переминаясь с ноги на ногу, варила кофе и делала неизменные бутерброды с колбасой. Старое радио исполняло гимн, гимн сменялся голосом диктора. Возле дома на пустыре одинокий старик выгуливал рыжую шавку; ветер гнул кусты, мял плащ старика, шавка мёрзла и воротила морду по ветру. Так начиналась суббота.

В шесть утра просыпался Сергей. Включался свет, шумела в уборной вода, тихим знакомым шорохом падала вниз шторка ванной. Наталья смотрела в окно и думала о том, что день обещает быть пасмурным. Сосед сверху, как беспокойная мышь, настойчиво и осторожно скрёб батарею над ее головой. Собирался дождь, первые редкие капли крапили асфальт. Наконец Сергей появлялся на кухне и садился за стол. Он медленно ел свои бутерброды, о чем-то вздыхал, тер руками лицо, и оттого как он ел, как тер лицо, от всей его тощей фигуры в трусах становилось так тоскливо и зябко, что Наталья уходила в комнату и садилась в кресло напротив окна. Небо, как серый шершавый саван опустившись почти до земли, лениво плыло перед глазами в неведомые края, сонно и тяжко ворочаясь.

В половине седьмого приходил Виталик - здоровенный мужик с огромными руками и виноватым взглядом. Он приносил с собой старый зеленый рюкзак и неизменно резкий запах одеколона и табака. Наталья встречала его у дверей, просила в комнаты, но он отказывался, что-то мямлил, смущался, краснел, прятал глаза и, несмотря на уговоры, оставался в прихожей. Когда-то давно эти неожиданные смущения удивляли Наталью, потом забавляли, потом еще что-то, а потом она привыкла и к Виталику, и к его брутальному запаху: мало ли что у кого в голове? Муж надевал сапоги, синюю штормовку, брал потертый зеленый рюкзак на плечо - такой же как у Виталика. Наталья, прислонившись к стене, смотрела на них и думала, что они в общем-то очень похожи, только муж будет помельче, субтильнее. Проводив мужчин она возвращалась на кухню.

Днем Наталья спала часа три, потом убирала квартиру, пылесосила, вытирала пыль. В нехитрых заботах проходил день. Мыслей в голове особенно не было, всё какие-то глупые пустяки: о новом торшере, о шторах в комнату. Листала сторис, чужую пёструю жизнь, полную моря и солнца, молодых, стройных женщин в ярких, стильных вещах на фоне модно одетых, красивых мужчин. Смотрела фото в галерее: вот они на даче, муж в серых шортах у парника держит зеленый шланг; вот она у китайской пагоды в Пушкине, ещё молодая, весёлая - это снимал Андрей; вот снова муж - тут же вспоминала Сергея, как он, голый, жалко ел свои бутерброды, тощие плечи с выпирающими ключицами и редкие черные непробритые волоски на худой, жилистой шее с неприятно выступающим кадыком. Этот беззащитный кадык, остро выпячивающий жёлтую куриную кожу, судорожно гулющий вверх-вниз, почему-то особенно ее беспокоил. Ближе к вечеру готовила легкие салаты, цезарь или какой-нибудь греческий с белыми кубиками брынзы, раскладывала по тарелкам купленную мужем нарезку: хлеб, колбасу, сыр. Потом садилась в кресло, включала телевизор и ожидала гостей. Вечером, часам к семи, обычно приходил Андрей Петрович.

Они познакомились лет пятнадцать назад в доме кого-то забытого, кого теперь вспоминать неприятно. Андрей Петрович ходил на службу, занимал невысокую должность, был прочно женат и имел двоих дочерей. Последние годы он иногда навещал по субботам Наталью, оставаясь как правило на ночь. Вечерами, сидя в креслах, они пили вино и говорили о пустяках. Андрей Петрович рассказывал о трудной жизни, работе, детях, долгах, нелюбимой жене, обо всем том, что никому кроме Натальи никогда не расскажет. Наталья пила вино, невнимательно слушала и думала, что с этим милым торшером в комнате стало намного уютнее, но все-таки надо сменить шторы на блэкаут, тогда с улицы свет незаметен. Только дорого и хлопотно, может, кто-то подарит? Тут же вспоминала: какие подарки при живом муже? Еще она думала, что эти редкие субботние вечера, как блеклые бежевые пятна на сером холсте: вау-эффекта, конечно, ждать не приходится, чего уж там, но все же с ними жизнь становится менее скучной. Падает мягкий свет, тихо играет музыка, рядом приятный пожилой человек, немного занудный, не очень умный, но привычный, хорошо знакомый и неопасный. А до утра еще так далеко, да и кому вообще нужно это серое утро?

В этот раз пришел Виталик и окутал Наталью запахом одеколона и табака. Она впервые увидела на нем костюм. Он принес одинокую розу - красный цветок на неожиданно длинном стебле, коробку конфет и бутылку недорогого вина. Наталья пригласила гостя в комнату - там для возможного Андрея Петровича нехитрой закуской был накрыт журнальный столик. В этот раз Виталик не отказался. Они сидели на скрипучем диване и говорили о грустном. Виталик рассказывал о работе, что начальник отдела, умница и трудяга, серьезно болен, что поделать, инсульт, сгорел в одночасье, просто сгорел, неподвижно лежит в простынях в Джанелидзе, жена там же неотлучно, девочки приезжают ежедневно. Теперь надо принимать отдел, вопрос решен, и не мог быть решен иначе - он зам и компетентен. Что дела, в принципе, в порядке, Андрей Петрович, умница, держал руку на пульсе, дел не запускал, но к нему все привыкли, а новое, как известно, влечет недоверие. Что теперь Сергей, возможно, получит зама, но вопрос еще не решен, вопрос сложный, по крайней мере, он будет ходатайствовать, все зависит теперь от него и вообще посмотрим, как там будет в дальнейшем. Потом они пили вино из тонких фужеров и говорили о пустяках. Виталик масляно улыбался и неловко шутил. Наталья сидела под тусклым светом торшера и думала о том, что не все ли равно: Андрей Петрович, Виталик или еще кто-нибудь, симпатичный. Любовь живет в толстых книгах, или в длинных цветных сериалах, снятых хитрыми, лживыми людьми. Они, эти гадкие люди, сочинили любовь, завернули в красивый разноцветный фантик и теперь продают в телевизоре. А реальная жизнь, настоящая, блёклая, как оторванное на ходу колесо, медленно и скучно катится в невеселую даль по серой пыльной дороге. Оторвавшись однажды, шаткое, не поддерживаемое ничем кроме инерции, оно может упасть в любую минуту, а может катиться еще долго-долго; ей ли решать, кого оно зацепит обветшалыми спицами, а кого оттолкнет? Тихо играет музыка, в этих тонких высоких фужерах вино на удивление даже приятное, за окном почти ночь, задернуты шторы, и ни дождь, ни ветер не смогут побеспокоить. Чего тебе еще нужно?

*****

Утром Наталья жарила яичницу и делала бутерброды с колбасой. Коробка из-под конфет и пустая бутылка лежали в помойном ведре - Виталик, как прежде Андрей Петрович, выкинет по дороге в мусоропровод. Красная роза ненадолго осталась стоять на окне в перламутровой вазе. За окном было ветренно. Против дома на пустыре одинокий старик выгуливал рыжую шавку. Кутаясь в кофточку, Наталья смотрела в окно и думала о том, что день обещает быть пасмурным. Еще она думала, что все это уже было раньше: небо комками, пыльные кусты, серый плащ и морда по ветру. Что они, эти двое, ходят по кругу, как пони в цирке, и, наверное, очень несчастны. И еще она думала о муже-Сергее.

А Сергей в это время ел бутерброды на кухне, о чем-то вздыхал и тер руками лицо. Она знала это. Через пару часов он поедет домой, но прежде купит на платформе свежей рыбы. Она знала и это.