Оправдание. Глава 17

Выходные он провел дома в одиночестве, изучая свой стеллаж с книгами, будто исследователь, пытающийся отыскать утраченные фрагменты прошлого. Он давно не перечитывал эти тома — его пальцы привыкли листать глянцевые страницы, где красота была такой же временной, как и заголовки. Теперь же казалось, будто книги были написаны на древнегреческом или иврите — Седрик с трудом продирался сквозь цепочки фраз.

За окном все время шел дождь, рисуя на стекле водяные узоры. Глядя на эти сплетения капель, Седрик пытался представить, что будет, когда Гэнджер снова вызовет его к себе. Что говорить, как себя вести? Он не знал ответа.

Но утром понедельника он должен был идти на работу, несмотря на тот хаос чувств, что разворачивался внутри.

А что, если бы он мог быть, как робот, лишенный огня эмоций? Он мог бы просто отключить свои чувства, как ненужную функцию. Разве не таким он хотел стать, когда начал работать на Билла Уайатта?

Седрик стал собираться. Надев полицейский пиджак, он внимательно осмотрел себя в зеркало. Отражение было четким, как фотография в досье. Совсем как во время обучения в академии, когда он стоял в строю кадетов перед оценивающим взглядом сержанта.

Отработанными движениями он завязал шнурки на ботинках, выпрямился и поправил значок на левой стороне пиджака — там, где сердце.

Любовь — всего лишь детская прихоть, как говорил Нэйтан Уайатт...

Закончив, Седрик снова вгляделся в свое отражение. Взгляд, острый и холодный, и серьезное лицо с правильными, тонкими чертами. Он все так же, как и два года назад, был похож на офицера немецкой армии — в его выправке, в этом стальном взгляде все еще угадывался человек, для которого дисциплина — крепость против хаоса.

Пальцы механически пригладили непокорную рыжую прядку, спрятав ее под козырек фуражки, будто запечатывая последний след небрежности.

***

Тем временем Рикардо уже находился в своем кабинете — сегодня было много работы, так что он пришел на службу пораньше.

Он сидел за столом, изучая папку с делом об исчезновении Эндрю Гэнджера. Родригес давно научился шагать по зыбкому песку предположений, но это дело расползалось в разные стороны, как оползень.

Проверка больниц и моргов, запросы в изоляторы, тюрьмы и коронеру — все оказалось тщетным. Обращения в соседние департаменты полиции и полицию штата, ориентировки, предоставленные патрулю и расклеенные по городу листовки — не принесли никаких зацепок. Даже пресс-конференция с отцом Эндрю, на которую Родригес возлагал большие надежды, не дала результатов.

Город замер, будто скованный обетом молчания. Страх, словно тень, скользил по улицам — как будто все понимали, что исчезновение сына Гэнджера пахнет кровью. Но Родригес знал: тишина — лишь временная передышка, и скоро кто-нибудь заговорит. И что будет, если этот кто-то расскажет о Седрике?

Лейтенант откинулся на спинку офисного кресла. Мысли, как воронье, снова и снова возвращались к тем двум офицерам — Фицджеральду и Уоллесу. Если бы только удалось выйти на их след...

«Где они могут быть сейчас?» — размышлял Рикардо. У обоих не было семей, а их друзья никакой существенной информацией о них не обладали.

Эти двое просто исчезли...

Родригес ощущал физически — в ткань дела была вплетена невидимая нить, которую никак не удавалось нащупать. Но он не знал, куда обратиться за помощью. Каждый возможный выход замыкался в тупик, как в дурном сне, где все двери ведут обратно в ту же комнату. Действовать самостоятельно было почти безнадежно: найти Эндрю живым казалось невыполнимой задачей. Но привлечь федералов означало подписать Седрику приговор — агенты не упустят шанса разорвать его на части, как коршуны терзают раненого зверя, если окажется, что Эндрю погиб. Это станет не только личной трагедией Гэнджеров, но и откроет двери для расследования, которое неизбежно приведет к Седрику.

И еще журналисты... Они ждут момента, чтобы вцепиться в эту историю. Как только они убедятся, что группировка больше не властвует над Норфстиллом, то начнут копать. И тогда удержать их будет невозможно.

Оставалось только одно — отыскать сына Гэнджера целым и невредимым, бросив на это лишь собственные силы и все свои надежды.

Рикардо подошел к окну. Улицы окутывал туман, как сообщник, спешащий скрыть следы преступлений.

Беспокойно глядя на погрузившийся во мглу город, лейтенант задавался главным вопросом: откуда Гэнджер узнал о причастности Седрика?

Возможно, Гэнджер нашел информатора... Но почему тогда он не предъявляет обвинения открыто? Вероятно, прямых доказательств у капитана нет, но какими-то сведениями он явно обладает.

Родригес мерил шагами свой кабинет, положив руки на пояс.

Прямое столкновение с Гэнджером?.. Слишком рискованно, но другого выхода нет.

— Нужно вывести его на чистую воду, — пробормотал Рикардо и сжал в руке значок лейтенанта. — Только бы не навредить Седрику… — его голос дрогнул, когда он подумал о возможных последствиях.

Он вновь остановился у окна, глядя на серое небо. Густые облака не предвещали ничего хорошего, как и надвигающийся разговор. Но мысли уже выстраивались в ряды, как солдаты перед атакой, и каждый аргумент занимал свое место в тактике.

После нескольких минут размышлений, Родригес решительно направился к капитану.

— А, это вы, лейтенант? — Гэнджер поднял взгляд от бумаг, но лицо капитана оставалось непроницаемым. — Не ожидал вас. Вы по какому делу?

— Мне нужно поговорить с вами, капитан Гэнджер, — Родригес старался сохранять спокойствие, хотя внутри него все кипело.

— Насчет офицера Майлза? — процедил Гэнджер, растягивая слова. Его губы искривились в подобии улыбки, а взгляд стал жестким.

— Да, вы правильно поняли. Это насчет Седрика.

Гэнджер встал и подошел к Рикардо, скрестив руки на груди в предвкушении.

— Интересно… Он послал вас поговорить со мной?

— Нет, это моя инициатива. Я должен знать, что у вас есть на него.

— Вы думаете, я раскрою вам свои секреты? — Гэнджер медленно обошел Рикардо, словно кружась вокруг добычи.

— Я все равно выясню, капитан, на чем вы строите свои обвинения!

— Попробуйте, лейтенант. Вы все равно ничего не узнаете. Да, видно, Майлз сильно заволновался. Что ж, это уже полдела, — Гэнджер удовлетворенно усмехнулся.

Родригес скрипнул челюстью от такой манеры капитана вести беседу:

— Если вы еще раз его тронете… — Родригес сделал шаг вперед. — Будете иметь дело со мной! — он весь напрягся, готовый к любому повороту.

— А вы почему его защищаете?!

— Я за него несу ответственность.

— Очень интересно, — задумчиво произнес капитан, будто что-то вычисляя в голове.

— Почему бы вам не оставить его в покое?

— Оставить в покое?! Вы как это себе представляете? Он моего сына убил!

— Это не доказано. Труп вашего сына не найден!

— Конечно его не нашли, — хмыкнул Гэнджер. — Вы что, думаете, Майлз не знает, как избавляться от тел?

— Это только ваши предположения, абсолютно бездоказательные. Седрик не прятал тела вашего сына.

— И вы верите этому ирландскому лису? — Гэнджер скривился, будто попробовал кислоты. — После всего, что он сделал?

— Я верю, что найду вашего сына, — Родригес выдержал тяжелый взгляд Гэнджера, не отводя глаз. — И докажу невиновность Седрика!

— Ну что ж, успехов, лейтенант! — протянул Гэнджер, медленно пожав плечами.

Его взгляд скользнул по лицу Родригеса, словно оценивая его шансы на победу. Затем капитан отвернулся к окну, где первые капли дождя с отчаянием разбивались об холодное стекло.

Родригес задержался на мгновение, рассматривая по-военному статную фигуру противника, а затем молча вышел. За его спиной капли дождя начали бить в окно все чаще и тревожнее. Родригес понимал – это только начало противостояния с Гэнджером, и каждый следующий шаг может стать решающим.

***

Нужно было найти выход как можно скорее. Гэнджер был неудержим, как стихия, не знающая преград. Он не собирался останавливаться, пока не превратит Седрика в кровавое мессиво.

Мысль о переломанных костях вызывала не страх, а оцепенение. Но Седрик не собирался сдаваться. Он отшвырнул папку с отчетами, оставив перед собой на столе лишь хаотичные росчерки на клочке бумаги — бессмысленные круги и стрелы, следы бесплодных размышлений. Он посвятил себя целиком попытке найти хоть какой-то просвет в этой ситуации. Шариковая ручка снова заплясала между его пальцами, и на этот раз он держал ее достаточно крепко.

Рабочий день только начался, но сквозь матовое стекло кабинета Гэнджера он различал силуэты: начальник и лейтенант Родригес. Рикардо только что вошел. Их тени слились в напряженном разговоре за закрытой дверью.

«О чем они разговаривают?» — настойчиво звучало в голове, и этот голос будто был чужим. — «Естественно, о пятничной стычке. Обо мне».

Лейтенант, должно быть, тщетно убеждает Гэнджера, что Седрик ничего не помнит и, скорее всего, ни в чем не виноват… Но кто в это теперь поверит?

Город за окном, выцветший от времени и равнодушия, начинал промокать под ливнем. Но эта монотонная серая громада вдруг сплющилась, снова превратившись в знакомый пейзаж: Саут-Хилл. «Милый дом». Гнездо, из которого Седрик вырвался, как из мышеловки. Почему? Что там было такого, что заставило бежать, словно от чумы?

Он пытался вырвать воспоминания из тьмы, будто вцеплялся в край пропасти, чувствуя, как под ногтями остается лишь пустота и смутное чувство вины, прилипшее, как смола. Как будто воспоминания были запечатаны где-то в его голове, и ему никак не удавалось найти к ним отмычку.

«Но что, если их все же можно открыть?»

***

Лейтенант Родригес, проходя по залу административного подразделения, взглянул на сидевшего за своим столом Седрика. Внешне тот выглядел равнодушным, но его истинное состояние выдавал тяжелый, отстраненный взгляд и нервные, дерганные движения.

Лейтенант на мгновение задумался, а затем решительным шагом двинулся к Майлзу.

— Послушай, Седрик. Где живут твои родители? — лейтенант уперся руками о стол офицера. — В Саут-Хилле, так?

Седрик насторожился, поднимая голову:

— А тебе зачем?

— Почему бы тебе не навестить их?

— Что?! — Седрик вскинул брови.

— В маленьком городке спокойнее, чем здесь.

— И что с того?

— Просто… Может, тебе стоит поехать туда? Ты же давно их не видел, наверное.

— А может, они меня не хотят видеть, — буркнул Майлз, водя ручкой по блокноту.

Молчание затянулось. Рикардо не знал, что сказать.

— Ты хотя бы писал им? Звонил?

— Нет, Рикардо! — Седрик вспыхнул. — У нас всегда были странные отношения. Я хотел написать им, но ни одно письмо так и не отправил. Целая стопка до сих пор лежит в ящике моего стола. И позвонить им я тоже не решился...

— Все можно исправить. Поезжай к ним!

Седрик вздохнул, усталость и раздражение вырвались наружу:

— Да пойми же, Рикардо! Я столько раз за последнее время хотел туда вернуться... Но если я сейчас поеду домой, это будет уже что-то другое. Я же не могу снова стать восемнадцатилетним...

— Просто попробуй наладить отношения, Седрик. Этого будет достаточно.

— Слушай, ты ведь что-то задумал, — Седрик сузил глаза. — Это из-за угроз Гэнджера?

— Хорошо, давай начистоту. Я считаю, что ты должен уехать отсюда на время. И будет лучше, если ты отправишься именно к родителям. Тебе — передышка, мне — свобода действий. 

— Бред! Все равно меня к ним никто не отпустит. Шеф Хэнлонд уж точно не согласится!

— Шефа я возьму на себя.

— «И крысы бегут с корабля», — насмешливо процитировал старую поговорку Майлз.

— На время. Пока ситуация не нормализуется. Чтобы найти его сына, мне нужна спокойная обстановка.

— И ты хочешь, чтобы меня здесь не было, верно?

— Верно. Ты же сам все понимаешь.

— Знаешь, Рикардо... У меня сейчас мысль появилась... Что, если причины моих провалов в памяти — не в том, что случилось вовремя пожара?

— Что ты имеешь ввиду?

— Может, корни этого гораздо глубже — в детстве...

— Отлично, Седрик! Ты можешь проверить это, если отправишься в Саут-Хилл. Спроси родителей, врачей...

— Рикардо...

— Седрик, нам нельзя расслабляться. У нас мало времени!

Майлз сглотнул комок в горле, напряженно глядя на бумажку с корявыми рисунками у себя на столе.

— Ты прав. Я должен действовать.... — Затем будто кивнул сам себе: — Я поеду!

— Вот и хорошо, договорились!

Рикардо хотел было уйти, но вдруг резко остановился и обернулся к Майлзу.

— Но только я должен быть уверен, что ты вернешься, — проговорил он тихим, но бескомпромиссным тоном.

— Боишься, что я подставлю тебя?

— Мне просто надо знать, что ты не сбежишь.

Седрик набрал воздуха в легкие и выдохнул, что было сил:

— Конечно, нет.

Родригес удовлетворенно кивнул. Седрик же молча разглядывал его пару секунд, а затем спросил:

— О чем ты говорил с Гэнджером?

— А ты как думаешь? — Рикардо провел рукой по своим коротким черным волосам. — О тебе. И, прости, я не могу сказать ничего хорошего.

Рикардо боялся выдать свою тревогу — Гэнджер оказался опаснее, чем он предполагал.

Седрик замер, уставившись в окно.

— Гэнджер действительно не остановится, — пробормотал он куда-то в городскую даль за стеклом.

— Он одержим тобой, — лейтенант понизил голос. — Я не могу ничего обещать, но... Если ты уедешь, это даст мне время разобраться с Гэнджером.

— Я понимаю...

— И, Седрик… — Рикардо положил руку ему на плечо. — Какая бы правда ни ждала тебя там… не беги от нее. 

***

Границы давно были открыты, но Хэнлонд все еще настаивал на том, чтобы Седрик не покидал города. Каким-то невообразимым образом Рикардо удалось договориться с шефом, чтобы он разрешил Седрику навестить родителей.

Ехать до Саут-Хилла на машине надо было часа четыре, не меньше, и необходимо было как-то уверить Хэнлонда, что Седрик никуда не денется по дороге.

Решено было предоставить ему автомобиль с личным шофером — не привилегия, а клетка. Хэнлонд позаботился, чтобы возможность побега сдерживали не только «стены», но и бдительный надзиратель. Офицер-шофер должен поселиться где-нибудь по соседству и внимательно наблюдать за Седриком. Спустя две недели Майлз обязан вернуться, иначе его объявят в розыск.

Все это было довольно хлопотно, но, по мнению Рикардо, того стоило. Родригес не мог посвятить Хэнлонда во все детали задуманного, но все же своего добился.

— Похоже на конвой, — задумчиво проговорил Седрик, когда вышел из дома и оглядел ожидающую его машину.

— Это для твоей безопасности.

— Ладно, я знаю, — пробормотал он. Затем вдруг резко повернулся к Рикардо и сказал: — Послушай, я недавно вспоминал одну философскую теорию... Ницше, насчет повторения жизни — вроде реинкарнации, но по-другому. Еще до того, как я прочитал о ней, думал, что мы на самом деле проживаем одну и ту же жизнь. Неоднократно, пока не добьемся идеального результата.

— Что ты хочешь этим сказать?

— У меня ведь еще есть шанс, правда? — сказал он, загадочно улыбнувшись, и сел в машину.

Через несколько часов автомобиль, везущий Седрика в город его детства, затормозил у двухэтажного дома, будто сошедшего с открытки. Его фасад, выкрашенный в уютные пастельные тона, словно приглушенные воспоминания, казался знакомым до каждой трещинки в краске, но недоступным, будто за стеклянной стеной времени. В этом доме жили его родители — Брэндон и Эвелин Майлз, хранители его прошлого, которое теперь казалось ощутимо ближе.

Седрик вышел из машины, взял чемодан и окинул дом взглядом. Чувство тоски не преминуло вкрасться в сердце. Он больше не мог смотреть на это место глазами того мальчишки, который когда-то считал его родным гнездом. Вина переплавила его, оставив лишь тень прежнего себя. Он был уже не тем ребенком из маленького городка, а человеком, который нес на себе шрамы чужих поступков и своих грехов.   

Однако назад дороги не было, и Седрик позвонил в дверь. Мать открыла почти сразу, словно все это время ждала его у окна. В ее глазах промелькнули радость и смущение, но тут же сменились грустью. Она замерла на пороге, будто хотела что-то сказать, но слова не могли пробиться через стену непонимания. Через минуту появился отец — его взгляд, как всегда, был немного хмурым, а улыбка едва заметной. Молчание висело между ними плотной завесой — то ли защитой, то ли обвинением, но определенно — еще одной стеной.

Седрик стоял на пороге, чувствуя себя чужим в родном доме. Он понимал: возвращение — это не просто шаг через порог, а вход в неизвестность.

Они пригласили его к ужину. Седрик попрощался с водителем и вошел в дом, в котором когда-то прожил восемнадцать с половиной лет своей жизни. В просторной кухне родители уже накрыли стол.

Брэндон был облачен в рубашку, пестревшую яркими красками и джинсы, которые, казалось, хранили следы его ежедневных трудов. Он был мужчиной с крепкими руками и таким же твердым нравом. Но за этой внешней суровостью скрывалась домовитость и трудолюбие, которые делали его опорой для семьи. По крайней мере, к жене он относился с трогательной заботой, оберегая ее, как драгоценность. 

Эвелин была одета в джинсы и кофту с цветочным принтом, которая подчеркивала ее тихий, уютный характер. Мать всегда выглядела мягкой, покладистой, и слегка инертной, будто ее мысли и движения были окутаны легкой поволокой.

Хотя им только недавно исполнилось сорок, они напоминали пару, прожившую вместе долгую жизнь. Их будни текли размеренно, как река, несущая свои воды в одном и том же ритме. Им принадлежал местный хозяйственный магазин, который стал не просто работой, а продолжением их дома. Большую часть времени они проводили там, среди полок, заставленных инструментами и мелочами, а оставшееся время посвящали тихим вечерам перед телевизором. Их молчание было особым языком — годами они разговаривали краешками глаз, уголками губ, легкими вздохами и прикосновениями.

Они сели за стол. Звон тарелок, запах тушеной говядины — ритуал семейного ужина начался, словно за эти годы ничего не изменилось, и на мгновение Седрику показалось, что время повернуло вспять. Будто не было этих ужасных лет, и ему снова восемнадцать. Но от этой мысли стало горько — он изменился, и уже никогда не станет прежним.

Сегодня была очередь отца читать молитву перед ужином. Брэндон сложил руки и заученным тоном произнес типичные слова благодарности Богу за щедрость и милосердие. Седрик рассматривал отца: в такие минуты Брэндон казался истинным, искренним христианином, но так ли это сочеталось с его поведением во все остальное время, за пределами молитвы?

Отец был словно скала, высеченная из гранита — его жесткость не нуждалась в кулаках. Его неодобрительного слова — а иногда и взгляда — было достаточно для того, чтобы Седрик почувствовал себя виноватым и раскаялся в своем поведении. Хотя он и так не создавал проблем своими родителям. Их миры вращались по разным орбитам, пересекаясь в основном лишь во время совместных приемов пищи.

Седрик порой желал, чтобы отец обрушил на него свой гнев, лишь бы заполнить пустоту, что разъедала его изнутри, поглощая все эмоции. Даже ненависть стала бы спасительным дождем в этой пустыне одиночества. 

Мать же напоминала полярную звезду — ее свет был ярок, но недосягаем. Она была такой же холодной, а попытки прикоснуться к ней заканчивались еще большим чувством опустошения. Порой ей удавалось стать настоящей — отзывчивой, внимательной — но этот образ «Матери» таял, стоило ей отстраниться. Она была, словно свеча вдалеке, и огонек этот гас, едва Седрик протягивал руку...

За ужином разговор не шел. Родители задавали обыденные вопросы о работе и жизни в большом городе, но их глаза оставались настороженными. Седрик понимал: они не знают, как вести себя с ним теперь, когда он стал взрослым и чужим.

После ужина они перешли в гостиную. Мать включила телевизор, отец достал газету. А Седрик наблюдал за их привычными действиями со стороны. В этой тишине одиночество казалось почти объемным.

Немного позже он позвонил своему конвоиру, как про себя называл водителя, и доложил, что находится в своей комнате и готовится ко сну. Повесив трубку, он лег на кровать и привычно закинул руки за голову.

— Ну вот я и здесь, — пробормотал Седрик, глядя в потолок. 

Он бросил взгляд на потолочную люстру, и сердце снова сжалось, как от удара ножом. Седрик вспомнил, как, уставившись на ее вращающиеся лопасти и цветочный узор на плафоне, мечтал о будущем. Но этим грезам не суждено было сбыться: профессия полицейского оказалась совсем не такой романтичной, какой он себе представлял, насмотревшись фильмов и начитавшись книг. Да и сослуживцы из Южного участка совершенно не соответствовали тому благородному образу, который всегда восхищал его. 

Внезапно он ощутил жар в руках. Перед глазами всплыли события недалекого прошлого — его четвертый месяц службы, когда он спасал людей из горящего здания. Он вспомнил, как обжег руки, вытаскивая гражданскую из-под завалов, и как вынес ее на улицу… Вспомнил ту нестерпимую боль и сжал ладони в кулаки.

Однако переживания оказались сильнее: смерть ментора, травля в участке, бездействие вышестоящих — все это снова растревожило душу. Нет, совсем не так он представлял себе служение закону. В реальной жизни за героические поступки и самопожертвование часто ничем не награждают. Разве что какой-нибудь формальной медалью, которая не может ни утешить сердце, ни заглушить боль. Получается, его истинной наградой за героизм были шрамы и предательство коллег.

На секунду Седрик задумался: а что, если можно было повернуть все вспять? Стал бы он снова уезжать из родного города и устраиваться в полицию? Первый ответ пришел сам собой: «Нет». 

Но потом… 

«Ведь эти люди погибли бы», — пронзила его мысль. «И эта девушка…» Он снова посмотрел на свои руки, разжимая кулаки. «Цена моего здоровья сопоставима с ценой их жизни… Как это жестоко!» 

Он попытался расслабиться, но видения прошлого вновь нахлынули на него. Вспоминался один летний день перед его «преображением», когда он в последний раз поделился с Нэйтаном Уайаттом переживаниями о случившемся после пожара.

Седрик нервно проводил рукой по стеклянному столику, его взгляд тонул в янтарном виски в стакане Нэйтана. Уайатт, напротив, сидел расслабленно, его зеленые глаза поблескивали под светом люстры, а на лице играла едва заметная усмешка. Он сказал Седрику:

— Ты так переживаешь, будто в том была твоя вина. Но разве мы заслуживаем всего, что с нами происходит? 

— А что, если действительно заслуживаем? — печально спросил Седрик, поправляя кожаные перчатки. 

— Не бери на себя слишком много. Ты рискуешь взвалить на плечи весь мир, — покачал головой Уайатт, глядя на его руки. — Ты прятал свою боль из-за того, что случилось. Так же, как прячешь шрамы под перчатками. Ты не говорил о ней с другими. Поэтому переживаешь так сильно — ты просто не выговорился, не отвел душу. Тебя вообще хоть кто-нибудь поддерживал тогда? 

— Хэнлонд мог помочь мне. Но может быть, он не знал, как это сделать? — неуверенно произнес Седрик. 

— Если бы захотел — помог бы. Это несложно, — категорично заключил Уайатт. — В тебе слишком много боли. Ты с нею один на один и уже очень давно. Ты считаешь себя виноватым во всем, хотя прекрасно знаешь, кого стоит винить на самом деле.

Седрик молчал, будто всем существом прислушиваясь к нему, а Уайатт продолжал:

— Знаешь, если долго копаться в прошлом, всегда найдешь что-то, за что можно себя упрекнуть. Идеальных людей не бывает. А потом легко объявить любое несчастье расплатой за этот проступок. И тогда попадешь в круг вины и наказания.

Вновь тоска будто потянула его сердце камнем на дно: именно так Седрик и чувствовал себя — пленником, запертым в клетке из ошибок и самоосуждения. Он носил на себе свою вину, словно монах-аскет — тяжелые, ржавые и врастающие в кожу вериги.

В то время как он напряженно крутил в руках стакан с колой, Уайатт спокойно расправлял салфетку на столике. Эти невозмутимые движения подействовали на Седрика гипнотически, и он не мог отвернуться.

Нэйтан, заметив тоскливый взгляд Майлза, наклонился к нему и добавил:

— Чего ты боишься? Ада после смерти? — в глазах Уайатта мелькнул зловещий зеленый огонек. — Не этого следует бояться. Если ты позволишь чувству вины властвовать над собой — вот это будет истинная преисподняя. Худший из кругов ада — тот, что мы создаем себе сами!