Неоконченный Роман

Начало…, оно всегда прекрасно, даже в последний день уходящего лета и в первый, тронутые желтизной блестящие листья...

Прелестное начало осени, в воздухе ещё стоит жар вчерашнего августа, ни в чём нет ещё даже намёка на осеннюю унылость…

Нет продрогших от колючего ветра осин, которых румяные узорчатые щёчки не спасают от холода…

В той осени другая гамма чувств…

Вначале, когда солнце ещё не верит, что с ним прощается небо, оно изо всех сил старается доказать свою, ещё нерастраченную страсть…
 
Такое случается и с женщинами, чувствуют ведь, как исподтишка подкрадывается начало осени, сперва взгляд теряет восторженность, потом уголки губ складываются в обиженность и вдогонку к ним, непременно, присоединяются мелкие морщинки, недавно ещё это были моментально проходящие складки улыбок, теперь задержались и со временем, с наступлением осенних холодов, они будут только углубляться, горестно напоминая о возрасте…

Она была вначале, в самом начале своей осени.

Он заметил её сразу, с первых шагов, идущую по качающемуся мостику, а когда она достала из маленькой замшевой сумочки билет, это был не просто билет на рейс Стокгольм-Савона, это был уже пропуск в мою жизнь…

Он был одним из первых пассажиров и от нечего делать наблюдал за народом, торопливым, и наоборот, с огромным багажом или с детьми и собачкой…

И вот появилась она, взгляд неторопливый, спокойный, приветливый и главное, что остановило его взгляд – это её неповторимое сочетание с природой, словно шла не женщина, а фиалка…, с тех самых подоконников моей юности… Из тех далёких грёз, когда художники изображали женщин с венком фиалок на голове… Она словно сошла с полотен тех художников… В её облике перванш соперничал с предрассветным туманом…

Несмотря на то, что у греков и гласила печальная легенда о фиалке, она оставалась их любимым цветком, как, собственно, и у героя этого рассказа…

Александр на заре своей юности мечтал стать геологом. Окончив университет, женился на однокурснице, однако ехать на практику с группой геологов передумал. Жена уехала одна и в этом геологическом путешествии так и осталась.

Он даже был рад такому повороту судьбы, рад, что она передумала возвращаться, увлёкшись раскопками, видимо раскопала себе более подходящего мужа, а Александр, в свою очередь, решил поменять профессию и в двадцать два года, не закончив один университет, перешёл учиться в другой, в Санкт-Петербургский государственный университет на филологический факультет и вернулся жить к родителям. Его папа был известным режиссером, мама драматической актрисой, стены их дома украшали картины великих мастеров и жил он в уютной атмосфере старого Петербурга, на подоконниках элегантного эркера всегда цвела махровая узамбарская фиалка. 

Давно ушли из жизни родители и, закончив свои университеты, он стал писателем, сохранив родительский быт и любовь к этому незатейливому цветку дивной расцветки…

Когда она, достав билет из сиреневой сумочки подала его в руки матросу, а тот принялся усердно сверять дату, номер каюты и фамилию, её глаза тем временем блуждая чуть выше и левее палубы, увидев меня остановили свой взгляд дольше обычного.

Я мигом очутился рядом сказав, что давно тут стою и Вас ожидаю…

Она улыбнулась, спросив: 

- А как давно мы познакомились… 

- Первый раз я обратил на Вас внимание лет в семь, Вы у нас на подоконнике цвели, в виде Узамбарской фиалки…

-  Александровской.

- Почему Александровской…

- Потому, что на Байкале, где я родилась, росли Александровские фиалки и у нас на балконе Александровские фиалки цвели круглый год, меня в их честь назвали Александрой...

- Мне хочется сказать, что я родился рядом с Вами, душой во всяком случае я точно был рядом… И скорее всего моя мама была где-то рядом на гастролях, поэтому меня тоже назвали Александром.

Матрос, зачарованно слушая их беседу, так и держал в руках её билет…

И она, совершенно забыв о билете, думала, насколько он отвечает её вкусу…, обаянию тех мужчин, в которых она влюблялась с детства, со станиц книг, а вот в жизни, разменяв только что четвёртый десяток, встретила впервые.

В этой растерянности она взяла из рук матроса билет, машинально поблагодарив его, но из страниц печально зелёных глаз и пшеничных усов не выходила…, пока Александр не сказал, своим вкрадчивым голосом:

- Сашенька, позвольте взглянуть на номер вашей каюты…

Она в этот момент готова была отдать ему душу, не то, что билет…, не зная ещё, что это пропуск в его жизнь…

- Я так и знал, - тем же обволакивающим голосом, добавил он, - Бог никогда не ошибается, наши каюты настолько прижаты друг к другу, что, если мы не отворим граничащую между ними запертую дверь, они умрут от тоски. 

- Не от тоски, а от нехватки воздуха, - добавила она, слегка улыбнувшись неподвижными глазами…

В них отразилась вся грусть её мыслей…, - почему так поздно…, я так давно ждала эту встречу…

Он был в чём-то похож с Набоковым, тот видел цветные буквы, а Александр слышал в дыхание находящегося рядом человека его мысли, грустные мысли были окрашены тусклым, свинцовым цветом, а весёлые…, весёлых в её дыхании он не слышал…, веселых не было.

Так почувствовав её мысли, он неслышно обнял её плечи, прошептав:

- Пятнадцать дней…, это ведь, как свадебное путешествие…, - и через секунду добавил, - а дальше, как ты решишь, в твоих руках пропуск в мою жизнь…

И она послушно посмотрела на руки…

А он осторожно перенёс свои, чуть выше, где под сенью пепельных волос прятались маленькие прижатые ушки, нетронутые жемчужной серьгой…

И лёгким касанием вкусно пахнущих усов, он дотронулся до её капризных губ…

Саша не сопротивлялась, а напротив, положила свои руки к нему на грудь и сказала:
 
- А я познакомилась с тобой позже, лет в пятнадцать, когда встретила тебя на страницах “Тёмных алей”…

- Ну видишь, как хорошо, мы долго шли навстречу друг к другу, теперь главное, что…

- Не потерять друг друга, - сказала она…

- Нет, теперь главное взять ключи и распахнув наши смежные каюты, соединить нас и хочу надеяться, что мы не потеряем друг друга…

Она улыбнулась уже потеплевшими, поверившими глазами…

В тонкой близости проходили их ночи, осторожно узнавая вкусы друг друга, стараясь ничем ни ранить, ни спугнуть. Бережно, чувственно и нежно, в таких ночах просыпалась любовь.

Душевное притяжение потянуло сразу, как сизый дым костра с запахом тлеющих осенних листьев.

Сердечная же привязанность…, постепенно входила к обоим, осторожно и неожиданно прикасаясь, как распахнутые стены, ещё вчера запретно закрытые…

В те дни, когда теплоход не причаливал к какому-то городу, они радостно валялись в постели, развязывая свои узелочки, сокровенно делясь прошлым… Он сожалел, что не зал её в детстве, непременно любил бы и ревновал бы, кода она в холодном Байкале плыла с мальчишкой наперегонки, поспорив на поцелуй…, он везде хотел быть первым, первым подарить ей весну, первым на всё открыть глаза и первым увидеть их восторженное сияние. И бесконечно сожалел, что встретил её на склоне…

Моя чувствительная интуиция… Не стоило было мне к ней прислушиваться, не нужно было мне улавливать привкус его сожаления в бочке мёда… И, конечно же, я почувствовала его сожаление и в том, что я не Лолита, и в том, что я не Тургеневская Ася… Чем я могла ему помочь…, отойти в сторону…

Саша не была писательницей, конечно, в юности писала и стихи, и рассказы, но осталась всего лишь Иркутской учительницей, хотя и по литературе. Читая мемуары поэтессы Галины Кузнецовой, Саша много раз думала о ней, о её роли в сердце любимого писателя и внутренне соглашалась с тем, что любовь оправдывает всё… Она была тонкой, чувственной и понимающей натурой, и Александр это понял сразу…

И несмотря на то, что она всё понимала о нём, благодарила и Бога, и Анет за тот счастливый случай, когда их города породнились и никому неизвестная французская учительница из города Савойя нашла её в Иркутске… Если бы не тот счастливый случай, она никогда не попала бы на этот теплоход и не встретила бы никогда его…, страшно даже подумать…

В прошлом году Анет прилетала к ней, и они отдыхали вместе на берегу Байкала, а в этот раз она, переехав в Италию, в город Савона, пригласила Сашу к себе в гости, любезно подарив ей этот вояж.

В последний день путешествия они должны встретиться на пристани Савона - города майолики и фаянса, как рассказывала Анет и массы интересных памятников, средневековых башен, важная достопримечательность-церковь при замке с алтарём Винченцо Фоппа, изумительный итальянский живописец, один из ранних представителей ломбардской школы живописи периода кватроченто. Это эпоха Раннего Возрождения, когда в искусстве впервые соединились античные формы и христианское содержание.
Наиболее известными работами являются фрески в капелле Портинари церкви Сант-Эусторджо в Милане, но и эта его работа совершенно потрясает.

С Анет Саше было интересно ещё и потому, что она неплохо разбиралась в русской классической литературе и с большим интересом относилась к мемуарам творческой элиты того времени...

Я чувствовала, что он влюблён, предупредителен и нежен, но при этом ловила сожаление в его пчелиных острых глазах, когда он смотрел на мои коленки, отмечая некую угловатость, особенно меня смущал момент, когда он целовал кисти моих застуженных рук, так и хотелось сказать, - в холодные зимы фиалку позабыли на морозе, оттого и глазки оттаяв, слезятся…

А ведь можно было только наслаждаться, не думая о заусенцах…

Можно было, но не с ним, я же видела, как он всё подмечает, я тоже видела в нём напоминания возраста, но я отводила глаза, а он нет.

В Стокгольме ему хотелось пойти в церковь святого Николая, а я, посмотрев на репродукцию, сказала, что мне этот город интересен только своим Нобелевским комитетом, который по достоинству оценил русскую литературу…

Он же, с высоты Петербурга сказал, что Бунину дали Нобелевскую премию не за тонкий литературный язык, а за социальные разногласия с новой Россией. И Пастернак, сомневающийся интеллигент, за это же и пострадал в конце концов. Шолохов, ну тот навряд ли сам писал, думаю основную идею на заброшенном чердаке нашёл, ходили слухи, прятался там раненный журналист... Солженицын вообще не писатель, а очеркист… Ну и остаётся великий Бродский, пасынок Ахматовой с десятью приличными, хотя и очень трудными романами в стихах… Выгодная анкета, униженный и оскорблённый, лучшая тема для народного сострадания…

Мне не хотелось его обижать, вообще, когда любишь, ты не можешь обидеть, это всё равно, что ударить или накричать и я промолчала. Не сказав, что так говорит тот, у которого есть своё особое мнение, но нет высокого таланта…

А он зацепился за свою красочную речь и за моё молчание и сказал:

- Ну что, учительский пар осел…
 
По дороге в Копенгаген, во время завтрака к нам подошёл командир теплохода, почтительно принёс свои извинения за внеурочное вторжение и спросил, всем ли доволен господин Любарский и тут же, посмотрев на меня добавил:

- Если бы мою каюту разделяла каюта со столь прелестной дамой, я бы счёл свой вопрос неуместным.
 
Александр покраснел до кончиков мочек и не от истинных причин, а от нарастающей злобы, и это был ещё один камешек в его огород.

На этот раз я не смогла отвести глаз и ответила капитану, что у него на пароходе удивительно приятная атмосфера.

Георгий Михайлович, протянув руку сказал:
 
- Капитан, рад знакомству.

Саша улыбнулась в ответ, а на щеках господина Любарского заиграли желваки…

- А знаете что, на верхней палубе есть потайная дверь, погода в Копенгагене обещает дождь, а за этой тайной дверью каминная, для друзей капитана, приходите.
 
- Благодарю, - хрипло сказал Александр, потеряв от ревности голос.

В маленьком круглом салоне царил полумрак… Камин, магический огонь, он настолько умиротворяет и успокаивает душу, что сомнения улетают, открывая второе дыхание…, пусть даже на время…

Александр был рядом и одновременно далеко, погружённый в свои мысли, а мне не хотелось о них ничего знать, и я закрылась. Кто-то сказал, что наивысшая мудрость, это закрыться щитом от адского огня…

Не знаю, что происходит, когда сердце ссорится с душой, а душа не дружит с головой…, спасает огонь и душевное одиночество…

Дождик действительно был, но летний, не назойливый и можно было бы увидеть, и здание в стиле рококо, и королевский дворец Амалиенборг, и совсем рядом дворец Кристиансборг, окружённый садами, и замок Розенборг в стиле эпохи Возрождения, где хранятся королевские драгоценности, но мы не вышли, и ничего из этого не посмотрели.

На что мы были в обиде, сказать затрудняюсь, главное, невозможно себя понять…, думаю на прожитую жизнь, которую оба хорошо знали и понимали…
 
И Лолита нравится не молодостью, а незнанием жизни, распахнутыми ресницами, а не возрастными складками улыбок…

Осадок дня в душе остался и отдаление, и прохлада простыней дали о себе знать, думаю каждый жалел, что поторопился открыть прижатую друг к другу дверь...
   
Но Амстердам, известный своей сложной сетью каналов, узкими домами с остроконечными крышами и богатым художественным наследием, нам не позволил дальше оставаться в душевном отдалении и пригласил нас в свои объятия…

Внутри музея Александер предложил зайти в кафе, а уж там он опять включил полынь в зелень своих глаз, и я поплыла, добавив ещё по пузатому бокалу коньяку каждому, сердце отворило клапаны, душа расцвела, как маков цвет, а сознание сказало:

- Да Бог с вами, разбирайтесь без меня…

И мы разобрались, заливая друг друга слезами, и плакали, и целовались, и клялись, и любили друг друга пуще прежнего.

 
Ван Гог, Вермеер и Рембрандт,
Вы наши души воскресили, 
Скрипач, еврейский музыкант
Всю ночь играл, как мы просили,

На утро плакал, обнимался,
Не взявши за ночь ни гроша
И с нежностью такой прощался, 
Что растревожилась душа.


Потом проплыли портовый Гавр, не отходя ни на минуту друг от друга, не замечая следов от не спящих ночей, не замечая лёгкой простуды, с насморком и кашлем, и с любовью подогретое молоко, и поданное в постель до невозможности нас породнило…

И только случайно прибитый мною комар, сидевший на моём плече, вызвал у Александра такой гнев, такой прилив возмущения и раздражения, что моментально стер с души моей весь благостный налёт трёх недосягаемый ночей и трепетных дней…

И всё насмарку из-за какого-то комара, напившегося моей крови, искусавшего меня…
 
Как я могла убить живое существо, это же его жизнь, а ты…

Дальше степень его возмущения была настолько высока, что я попросила его соединить обратно двери…

Мы поторопились дать им свободу дыхания, они к этому не были готовы..., слишком много чистого воздуха, задыхаемся с непривычки…

И он, как будто даже обрадовался такому повороту дел, как когда-то с женой, которая уехала одна…

Вот и теперь его хамелеонские глаза посерели и уже не сдерживая себя, он практически кричал, что он не мальчик, а состоявшийся писатель и не позволит с ним обращаться, как с игрушкой…

И перейдя на Вы, положив на стол ключ, вышел из каюты.

Дыхание обескуражено остановилось, а сердце напротив, бешено забилось о стенки души и я, налету хватая воздух, выбежала на палубу и понеслась в спасительную потайную каминную, где благополучно сидел Александр и пил коньяк.


Как и прежде обидел бессовестно,
Разучивший любить божественно,
Ну давай мы с тобой условимся
И клятву дадим торжественно,

Ты прости меня априори,
Я твой Бог и дьявол пожизненно,
Я и радость твоя, и горе,
Без тебя моё сердце в изморози…


И я слышу удары своего сердца, они как маятник на старинных часах, входят в степенный ритм, и душа робко шепчет, - да прости ты его с этим комаром, ну пожалел, погорячился, ты же сама муху не обидишь…, ну что вы право, как дети... Такой шикарный круиз выпадает раз в жизни…

Вот причаливает пароход к живописному берегу залива Атлантического океана, говорят это самый крупный рыболовецкий порт не только в Испании, но и в мире.

- Пошли оденемся потеплее, дождик накрапывает, сойдём на берег, что-то свежей жареной рыбки хочется.
 
- Давай и с пивом, - уже выходя в обнимку сказал Александр.
 
Вернулись с берега поздно, перед самым отплытием, их большая каюта сияла чистотой и порядком, из полотенец умелая горничная свернула в клубок примирительного зайца, положив под его лапку ключик от распахнутых кают…

Потом были ночи счастья, дни забвения и минуты прощания…

Это были горькие минуты… Минуты моей смерти…, я осталась на пристани дожидаться Анет… до встречи с ней ещё минут сорок.

И я ждала, душа моя кричала:

- Ну скажи, скажи мне, - Сашенька я люблю тебя, полетим прямо сейчас в Петербург, - а ты стоял от меня в двух шагах и грустно молчал.

И что с того, что в моих руках был просроченный билет в твою жизнь… Так повтори, обними и скажи мне те нужные слова, которые ждёт моя рыдающая от ужаса расставания душа…

А ты молчал, больно молчал, словно душа твоя умерла, не пережив расставания, ты ей не помог, ты её обманул, прошептав:

- Она не воспользовалась подаренным ей пропуском…


И зов души, и трепет чувств,
Ты часть сердечного страдания,
Узнав почти что наизусть,
Прошу согласия на увядание,

Но как уйти, сойдя живой в могилу,
Оставив след фиалковых ночей… 
Так помоги единственный мой, милый,
Скажи, что стебель высохший, ничей…

Услышь звучание колоколов, 
Моё терзаемое междуречье,
Мы из одних с тобой миров
И общий стон из левого предплечья…


Наташа Петербужская © Copyright 2025. Все права защищены.
Опубликовано в 2025 году в Сан Диего, Калифорния, США.