Садовник

Очаровательный замок в предместье Ивелин, давно заброшенный, но находясь в близком расположению к известному парижскому собору Нотр-Дам, когда-то мог очаровывать гостей, посещавших это поместье… 

Мог похвастаться и садом с изящно выложенными аллеями с белоснежными вазонами, статуей Марии-Антуанетты, самой противоречивой фигурой королевской Франции.

Альковы сада украшали скульптуры ангелов, кружевные качели, ажурные беседки и элегантно подстриженный, с густо зелёной травой, на английский манер, сад выглядел нарядно. И это сочетание кружевной жантильности с выглаженной травой, придавали когда-то саду особый шарм…

Сегодня бывший английский романтизм с заброшенным гротом, заваленным сухими листьями столетней осени с необычайным водопадом, случайно выжившей в нём одной струйкой воды. да и сад, давно увядший, не могли привлечь ни одного проходящего мимо…

Конечно, можно было бы оживить этот сад, если вдохнуть в него любовь, которую он когда-то видывал в избытке… он непременно благодарно заулыбался бы…

Да и стены, испещрённые временем, быть может сохранили дыхание забытых голосов и, если их починить, покрасить, облицевать…, в конце концов всё подлежит реставрации…, оживёт былое время.

- Всё так, да не всё можно вернуть, - горестно думал маленький, сгорбленный, сморщенный старичок.
 
Он сюда был привезён из Нормандии совсем мальчонкой, четырнадцать минуло. А сейчас, уж и не знает сколько ему, после восьмидесяти считать перестал, всё равно некому рассказать. О нём забыли…, все забыли, у Бога дел много, видать и тот забыл.

А тут Алексей Павлович, словно молодой барин пожаловал на машине, не побрезговал, по пыльным дорожкам, в начищенных сапогах, пришел и в избушку, старенькую сараюшку, стучит в мутное, пылью да копотью затянутое стёклышко и кричит:

- Есть тут кто живой…
 
Старый садовник Осипов вышел, кряхтя и переваливаясь…

- Господи, никак ко мне…, неужели меня кто-то вспомнил…, так ведь некому…, - сам с собой говорил, пока до Алексея Павловича доковылял.
 
- Добрый день, - сказал Алексей Павлович.
 
- Добрый, как же Вы нашли-то это заброшенное имение…

- Люди вокруг…, многих спрашивал про грот и водопад, некоторые плечами пожимали, говорили, - Бог его знает где это, а некоторые в Вашу сторону рукой указывали, я по-французски не очень-то, а вот видите, нашёл всё же… Вас ведь надеялся застать… Письма я нашёл про имение это, мол жила здесь дочь священника, много внимания в письмах про грот уделено, видать там стояла маленькая скамейка, на которой любила сидеть девочка, стихи она писала чудные, кое что сохранилось. Вот я и приехал поискать следы забвения…

- Верно говорите, - сказал Осипов, есть и грот, построенный ещё в другом столетии, 1869 году моим предшественником можно сказать, месье Варе, он известным садовником слыл в Париже. Он любой парк превращал в райский сад и водопады строил, и каким-то образом, и птиц привораживал… Только сегодня от грота того остались лишь руины…, пройдите вон в тот дальний угол, там заваленный доживает, быть может и скамейку чугунную вблизи найдёте, была когда-то…

И тяжело вздыхая Алексей Павлович раскрыл папку с бумагами, несколькими письмами и среди них сохранившаяся фотография…

Парк с искусственным водопадом, рядом грот с ручьём, прозрачной речкой и небольшим мостиком, и подстриженная трава в английском стиле. На заднем фоне поблёкшей фотографии раскидистый кедр и под ним маленькая садовая скамейка с выгнутой спинкой…, и девушка в белом платьице с отложным воротничком, и брошечкой сидит с тетрадкой на коленках. На обратной стороне фотографии было от руки красивой вязью написано стихотворение, эта единственная зацепка и послужила началу поиска этого имения…


Жизнь моя, водопада мгновенье
И скамейка железная под раскидистым кедром
Сад любимый в венчальном цветении
И душа одинокая, окружённая ветром.


Может спрятаться тихо под таинственный грот
И записку запрятать под цветущей оливой,
Но боюсь, что поручик её не найдёт,
Да и батюшка нынче сварливый…



- Помню я Нину, как не помнить, семья священника приехала сюда в каком году не скажу. До них в замке жили богатейший француз со свитой, к ним-то я и приехал с посыльным... А они лет через пять на лазурном берегу дворец купили…, всех слуг с собой забрали, а мне сказали, - ты мол за садом числишься, сад без садовника…, сам понимаешь, никак не выживет… И провизии в погребах, много еды оставили, и денег не пожалели...

- Вскоре приехал священник, слыхал, что они бежали из России через Казань, потом через Черногорию… Семья была неприветливая, детей было много, забитые…, а Нина среди них выделялась, жила особняком, не возьму грех на себя, но жила в семье обособленно, как в тени…, боялась Батюшку. Всё вот тут и сидела, и видать томилась… Всё на дорогу смотрела из-под этого кудрявого кедра…

- Барышней же уже была, как на Вашей фотографии, всё сидела там и чего-то писала часами... Скромная барышня была, скромная. Вот тут все свидания у грота и проходили, только домочадцы про ухажёра и ведать не ведали…, сраму бы они не потерпели. Хотя ухажёр у неё из России приезжал, из белых, поручиком при адмирале во флоте служил… Видный такой, приезжал раза два, в белом кителе…, а потом не спрашивайте…, трагедия случилась…

- Я слышал про эту трагедию…, пароход был взорван, мало кто уцелел. Но в военном госпитале под Херсоном лежал тяжело раненый генерал-лейтенант Сергей Розанов, при нём письмо было с этой фотографией…

- Так у нас же тоже потом, не приведи Господь, что случилось, один флигель замка загорелся, всей деревней считай тушили…, огонь затих, а гарь осталась и батюшка с детьми уехали, а после, недели через две, Нина вернулась и жила тут ещё недолго в правом, не сгоревшем, но холодном крыле… видно чуда ждала, возвращения его, но чудо не произошло… Оттуда никто не возвращается… И она, как-то я выхожу, осень уже стояла холодна, ветер всю ночь бушевал, все листья пообрывал, вышел садовые дорожки, думаю, подмету... А дверь из Нининой комнаты - настежь…, так я её больше и не видел...

- А может мы вместе с Вами пойдём на то место, где грот заваленный стоит, если Вы мне метлу какую дадите, я мигом в машине переоденусь, что думаете, поможете найти цветы забвения, вдруг воскресим любовь лучезарную…, ведь за чем-то она вернулась… Что-то мне подсказывает, что она, дочь священника, верила в воскресение…

- А мне что, капайте, как Вас по батюшке… 

- Алексей…

- Вот, вот, запамятовал… Верно, Алексей, человек Божий, капайте и лопату принесу, и метлу, а уж подсоблю ли, не уверен, навряд ли… сил совсем не осталось, а память цепкая и глаза ещё видят, подумать только…

Минут через сорок, а то и час прошёл, как очертания грота, построенного садовым архитектором месье Варе в прошлом столетии начало прорезаться…, конечно от того мостика остались только следы, вода высохла, а огромная глыба, покрытая бурым мхом, словно отряхнувшись от векового мусора, осветилась солнцем и чёрный, страшноватый зев не то, чтобы приглашал, нет этот грот молчал и уютной пещерой его назвать было трудно…

Но ведь не зря садовник Варе построил этот грот, не для пристанища ночных летучих мышей. Может быть, этот любовный каменный альков хранит свои сокровища, всё никак не мог успокоится Алексей, поэтому переступив через оставшийся детский страх или наоборот вспомнив детское безрассудство, шагнул во мрак чужой кладовой. Мысленно говоря себе и освещая взятой из машины специальной лампой:
 
- Вот оно каменное замкнутое убежище, оно давало юной девушки и чувство защищённости и познания первой страстной любви. Здесь она была в безопасности, охваченная силой бесстрашной любви.

И прав, тысячу раз оказался прав Алексей, справа от входа, не доходя даже до стенки, опоясывающей грот, стоял поржавевший кованный сундук, не скажу, что большой, но побольше саквояжа...

Алексей вытащил его на свет Божий, он был легче Нининой жизни…

На протяжении долгих лет он хранил её белое платье, очевидно, что на фотографии, видно для неё оно было свадебным, штук семь обгоревших свечей, бережно завёрнутых в практически истлевшие простыни, и старательно обёрнутая тетрадь, вручную прошитая из самаркандской бумаги, она считалась долговечной, потому и сохранилась в приличном состоянии...

Тетрадь была исписана вся, до последней страницы, видно для этого она и возвратилась, чтобы когда-нибудь её любовь воскресла…

- А Вы, дорогой мой месье Осипофф, говорили, что оттуда не возвращаются…

От всего этого обезумевший старик сказал только одно:
 
- Выходит не позабыл обо мне Господь, дел-то у него много, но меня вспомнил… И никакой я тебе сынок не месье, Осип я, Осип Осипов…



Я сижу у маленького пруда,
Вижу, издали плывёт сюда
Белый пароход на волнах изумруда,
Словно сахарная потекла слеза.

Я тебе писала до рассвета,
На скамье сидела до зари,
Хорошо, что жарким было лето
И светили нежно фонари.

Шелестел жасмин пахучий,
Шаловливо локоны дразня,
Ты мой милый, несравненно-лучший
И желанней праздничного дня.

И мне чудилось, касался ты ветвей, 
И шептал неслышными губами,
Этой ночью принесу тебе с полей,
Целую охапку с васильками.
               
Уже и август на исходе,
Кедровые листы повсюду,
Где твоя тень, любимый, бродит…
Я жду и ждать, как прежде буду…

Когда луна на небосвод взойдёт
И осветит наш сад остылый,
И за ночь замок обойдёт,
Я буду ждать тебя, любимый.

И когда кончится суббота, 
Настанет пасмурное воскресенье,
Мне думать о тебе охота,
В тебе одном моё спасение.

Опустели деревья в саду,
Посерело свинцовое небо,
Я у смерти тебя украду,
Откажусь от воды и хлеба.

Вижу ранена голова…, в повязке
И шевелится грудь, чуть дыша,
Это пуля застряла в фуражке,
Мне в беспамятстве шепчет душа.

Если Боженька есть на свете,
Пощади, я молю за него,
Но студёный, свирепый ветр
Расколол пополам окно.

И смотрело замёрзшее сердце, 
Где недавно проплыл пароход,
Там и свергла страна самодержца,
Тут радушно гуляет народ…


Наташа Петербужская © Copyright 2025. Все права защищены.
Опубликовано в 2025 году в Сан Диего, Калифорния, США.