Лестница, ведущая всегда вниз. Новелла из сборника

Лестница, ведущая всегда вниз.
(Новелла из сборника «Легенды старой Риги – 2».)
Случилось это при бургомистре Екабсе Алкснисе.
На полуострове Мангалю в те годы стоял маяк. Недолго: всего пару десятилетий. Он разрушился, поскольку просели слабые грунты полуострова. И маяк не стали восстанавливать, поскольку построили новый, на устойчивых грунтах, у побережья Юрмалы. А в те годы, при Алкснисе, маяк Скайдрите, названный так по имени инженера, спроектировавшего и построившего его на деньги муниципалитета, верой и правдой служил парусникам, что приплывали в устье реки Даугавы, где тогда находился основной порт.
Третьим, последним, смотрителем служил на этом маяке Лутер Гунарс. Весьма угрюмым и нелюдимым человеком слыл он, пока работал в цеху кожевников. Но потом с ним случился несчастный случай: упал ему на руку один из гигантских чанов, где красили кожи, и придавленная рука стала очень быстро усыхать, и вскоре её пришлось отрезать по локоть, поскольку она почернела, и стала отвратительно пахнуть. Гангрена, впрочем, не затронула остальное тело, а Лутер так и остался с одной рукой…
А тут как раз освободилось место смотрителя маяка, поскольку умер старый смотритель, Адольф Агте. Ну вот и пошёл туда работать Лутер, поскольку развести огонь в гигантском поддоне на верхушке маяка, расположенном в застеклённой будке, можно и с одной рукой.
До должности этой никто особо не рвался, поскольку нехорошие слухи про это место ходили с самого момента сдачи маяка в работу. И хоть прилюдно никто этим слухам не верил, отмахиваясь как от полного бреда, но провести вторую ночь в компании Адольфа, или в одиночестве на дежурстве, не соглашались даже те, кто пробовал, проведя первую из назначенных в качестве испытания.
И любыми способами люди открещивались от этой работы.
Так и получилось, что при жизни Адольфа работал он бессменно. Ну, его можно понять: на попечении его была дочь, вдова Берта Румниенце, муж которой скончался от лихорадки жёлтой в плавании. А был он капитаном судна, возившего пеньку и дёготь из далёкой Руси – в город Марсель, в Средиземном море. И вот, получается оставил Берту без средств к существованию, с восемью детишками на руках.
Вот и стал приработок Адольфа существенным подспорьем семье его дочери.
Однако Адольф был к тому времени уже очень стар, и не прошло и пяти лет после смерти зятя, как он умер.
И на его место пришёл Лутер, не отличавшийся, как мы уже упоминали, общительным, весёлым и жизнерадостным характером предыдущего смотрителя.
Муниципалитет обеспечивал его горючим для поддержания огня, продуктами, и питьевой водой – а то вокруг топей и песчаных мелей полуострова Мангалю пресной воды и дров и с фонарём было не сыскать.
Но те, кто привозил ему всё это, старались работать только днём. Да и то: ближе к полудню. А почему это было так, понял Лутер уже в первую ночь своего дежурства. Заперев, по совету тех, кто привозил ему все, наружную дубовую дверь на три капитальных засова.
Вначале слышно было только вполне обычные звуки: шум прибоя, крики припозднившихся чаек, выкрики рыбаков, ведущих свои судёнышки в устье Даугавы. Но затем, после полуночи, стихли и они.
Зато появились новые звуки: писк и визг, возня, звуки скрежета когтей по каменным стенам, словно снаружи сотни гигантских крыс дерутся! Ну, или предаются любви.
Однако как ни старался Лутер углядеть, что же там за странные создания производят все эти звуки, ничего ему сквозь стёкла колпака маяка рассмотреть не удалось: всё было в тени, отблескивал на стеклах огонь светильника, и даже белые бурунчики прибоя видно было едва-едва.
В первую ночь Лутер, конечно, глаз не сомкнул: и не столько от того, что должен был поддерживать огонь, сколько как раз от странных и пугающих звуков снаружи. Однако к счастью, как отметил он, влезть по стенам к нему наверх никто не смог. Или не захотел.
Поэтому отоспавшись на следующее утро, тщательно промыл все стёкла, изнутри и снаружи, несколько успокоившийся Лутер. Только вот разглядеть хоть кого-нибудь снаружи и на вторую ночь всё равно не смог: всё так же отсвечивало и отблёскивало, и нужно было бы погасить пламя маяка, чтоб глаза привыкли к темноте. А делать этого как раз категорически нельзя было: ему за это и платили. И контролировали: маяк было видно и с моря, и с берега, с любого места окраины города.
Поэтому на третью ночь просто плюнул на все эти странные звуки Лутер, и просто… работал! То есть – подносил наверх свежих дров и масло для растопки, и подкладывал дров достаточно, чтоб был виден огонь, и суда, входившие в гавань, или просто проплывавшие мимо, имели привычный и заметный издали ориентир.
Прошло так два месяца: Лутер теперь даже внимания не обращал на все эти визги-писки-скрежетание, а просто жил, получая свою казённую заработную плату, и даже часть относя вдове Румниенце: поскольку своих-то детей у него не осталось. Ещё за двенадцать лет до этого унесла его Эмилию и двух дочурок, чума. Вот и решил он часть заработка относить лучшей подруге своей жены. Потому что только через пару-тройку лет смог бы начать зарабатывать старшенький её сынок.
Запасы горючего, продуктов и воды ему доставляли бесперебойно, как и платили, и, казалось бы, беспокоиться было не о чем. Да только стал донимать Лутера радикулит. К тому же вскоре дополнившийся подагрой. И хоть Лутер не верил толкам и сплетням о том, что это, дескать, от морской воды, да о том, что над маяком с момента строительства витает проклятье неких неизвестных тёмных сил, категорически не желавших, чтоб на этом месте люди что-то построили, а только подниматься по спиральной внутренней лестнице наверх, проходя за раз все сто сорок три ступени, он теперь не мог. И вынужден был два-три раза останавливаться на отдых, на промежуточных площадках. Скидывая на пол ношу, и растирая и разминая спину пальцами.
Однако в ночь осеннего равноденствия случилось кое-что, изменившее жизнь Лутера.
Под утро, перед самым рассветом, послышался ему особо громкий визг снизу его башни. Словно кого-то там реально убивают: возможно, в жертву приносят, возможно, за самку бьются, да только визг был действительно страшный и громкий! И долгий… Лутер тогда подумал, что, может, его и в городе слышно.
Однако через минуту не прекращавшегося истошного вопля-визга не выдержала душа Лутера: открыл он форточку в одном из окон, да выстрелил в небо из своего большого старинного мушкета. Который принёс с собой ещё на самое первое дежурство. Да так и не применял ни разу. Посчитав, что ничто его жизни не угрожает.
Визг прекратился, как, впрочем, и все остальные привычные звуки писка-царапанья-бормотания. Лутер форточку закрыл, да мушкет перезарядил. Но снаружи ни визг, ни царапанье не возобновились. А тут и рассвет подобрался: к счастью, небо в ту ночь было безоблачно, и светло стало быстро.
Однако что-то так и подмывало Лутера выбраться наружу, да проверить: не остался ли там, у подножия его маяка, тот, чей истошный визг он слышал.
И вот, когда солнце показало свой пока тускло-красный диск из-за горизонта, отпер он все засовы, да высунул нос наружу. Мушкета, впрочем, из рук не выпускал. Правда, никого он поначалу не нашёл: никого так и не было видно и сверху, из снова открытой форточки.
Но обойдя подножие маяка ещё раз, за одним из камней волнолома, в этакой яме, нашёл он это. Рассказывая о найденном создании позже, уже на смертном одре, в доме призрения, он сильно затруднялся точно описать его. Помнил только, что имелось у примерно двухметрового создания два передних ласта, с крючочками на концах, один – задний, сросшийся в нечто вроде лопасти, и почти человеческое по пропорциям тело. Только если представить, что всё оно туго затянуто в серо-зелёную шкуру, покрытую чешуёй, схожей с чешуёй пресноводных рыб, вроде зеркального карпа.
Лицо зато у странного создания было вполне человеческое. Глаза – большие. И взирал странный монстр на человека с большим испугом.
И Лутеру сразу стала понятна причина испуга: в боку странного существа имелась огромная дыра, словно пробитая гарпуном, или острогой. И крови под его спиной натекло весьма прилично: чуть ли не галлон, несмотря на усилия существа зажать дыру передними ластами: не годились они для этого!
То есть – ни уплыть, ни оказать достойного сопротивления существо не смогло бы, захоти Лутер добить монстра!
И, надо сказать честно – такая мыслишка у нового смотрителя маяка появилась первой. Уж больно отвратительно выглядело существо!
Однако глядя снова существу в глаза, где теперь светилась настоящая мольба, пересилил себя Лутер. Вздохнул. И ушёл назад к себе, в помещение на первом этаже. Достал из своего ящика с одеждой и прочим барахлишком целебный бальзам – остался тот ему ещё от бабушки. Взял и корпии, и бинтов, нарезанных из старой простыни.
Когда вернулся к камням, в глазах его будущего пациента уже не было страха, или мольбы: кем бы ни был ночной гость, а только понял он, что вовсе не навредить ему желает смотритель маяка.
Работать одной рукой было, конечно, несподручно. Но к тому времени Лутер привык обходиться: справился. Щедро наложил на рану бальзама, сверху – корпию. Ещё сверху – старое блюдечко: чтоб не размывала солёная вода бальзама-то. И даже повязка, закрепившая блюдце на туловище монстра, получилась плотная и тугая.
После чего пришлось Лутеру поднапрячься: существо от кровопотери совсем ослабело, и почти не могло шевелиться. Но и тут пригодились навыки кожевенника: смог Лутер подвести под тело своего «пациента» что-то вроде подстилки, и верёвкой стащить ту к поверхности воды.
Где Лутер и проворчал, не ожидая, впрочем, особой благодарности:
- Ну, кто бы ты ни был, странный гость, я старался подлечить тебя. Не обессудь: чем и как мог. А сейчас, пока не приехали те, кто привозит мне дрова и еду – плыви-ка ты подобру-поздорову восвояси!
Существо благодарно кивнуло, постаравшись так и сделать. Не без душевной боли смотрел Лутер, как с огромным трудом, рывками, превозмогая явно жуткую боль, уплывает в глубину его ночной гость.
Но вот его лопасть-хвост и пропал в пучинах Рижского залива.
Вернулся внутрь маяка Лутер, и постарался привести себя в порядок: отмыться, почиститься от чешуи… И всё равно, Эдгардс и Андриевс, привезшие ему сегодня дрова и продукты, ворчали:
- Чем это от тебя сегодня так гнусно воняет, Лутер? Спускался, что ли, поплавать сегодня с проклятыми сканзами? – а сканзами называли как раз никем никогда не виденных существ, по легендам как раз обитавшим возле полуострова Мангалю. Бывшего для них вроде как священной столицей.
Лутер не придумал ничего лучше, как буркнуть:
- Точно! Сегодня у них были праздничные танцы. Я и плясал. И даже красивую девочку себе присмотрел. Очень ласковую и весёлую. Сказала, что через девять месяцев младенца притащит - мне!
На это у «весельчаков» не нашлось что ответить, хотя они наигранно посмеялись «шутке» Лутера. Но смотреть на него стали с ещё большим подозрением. Мало ли! Вдруг старый молчун и ворчун и не думает шутить?!..
Словом, через пару недель, когда Лутер уже и думать забыл о странном существе, рано утром, когда он уже оставил огонь на поддоне догорать, и спустился вниз, чтоб позавтракать да лечь спать, позвали его.
Вполне нормальным, почти человеческим, голосом.
Не думая ничего плохого, а просто подивившись, что сегодня повозка с дровами и едой прибыла на три часа раньше обычного, отворил Лутер дверь.
Каково же было его удивление, когда у кромки прибоя, наполовину в воде, по пояс – на воздухе, увидел он своего «рыбоподобного» пациента.
И выглядел тот вполне себе мило: улыбался!
Лутер сказал, спустившись к воде:
- Я рад, что ты вылечился.
Странный пациент ответил:
- А уж я как рад, - голос был тонкий, с присвистом, но слова вполне можно было разобрать, - Меня, кстати, зовут Пармен. И я прекрасно осознаю, что если б не ты, и не целебный бальзам твоей бабушки, хоронили бы меня сейчас на подводном кладбище мои родные и близкие!
И поэтому мы все, всей наше й большой Семьёй, хотим отблагодарить тебя! Чего б ты хотел?
Лутер призадумался. Затем спросил:
- А новую руку мне вырастить сможете? Из этого… огрызка?
- Руку мы тебе вырастить смогли бы. Но! Это сразу же заметили бы твои братья – другие люди. Стали бы тебя расспрашивать. А там, глядишь – и обвинили бы в колдовстве. И в том, что водишься с нечистым.
И сожгли бы!
Лутер невольно почесал в затылке: дело говорит Пармен. Но что тогда?
Денег? Корабль? Одежду?..
Не-ет, в его возрасте кичиться всем этим не пристало. Главное для него сейчас – здоровье!
- А радикулит мой сможете вылечить? И подагру?
- Сможем. Но не столько вылечить, сколько убрать боль.
- Ну, и на этом бы спасибо. А то уж больно тяжело мне сейчас таскаться-то по всем этим ступенькам вверх. Да с поклажей: дровами да маслом…
- О! А вот это мы запросто сможем тебе облегчить! Лутер! С этого момента по какой бы лестнице ты ни пошёл, она неизменно будет для тебя – ведущей вниз!
- То есть, любезный Пармен, мне больше не придётся задыхаться и делать остановки на каждой лестничной площадке?!
- Именно так! Только есть одно условие.
- Какое же? – Лутер спрашивал уже с некоей опаской, думая, не придётся ли закладывать свою душу, или платить кровью, или ещё чего.
- Ты не должен никому и никогда рассказывать о своих новых способностях! Иначе в тот же миг они исчезнут!
- Что ж. Это вполне разумное условие. И выполнить его просто. Я уж точно никому и никогда про такое дело не расскажу!
- Вот и чудно. А сейчас потерпи: мне придётся тебя обрызгать!
Действительно: Пармен плеснул на Лутера своим огромным хвостом, что-то гортанно выкрикнул, и словно какая-то дрожь и тепло разлились по телу смотрителя!
И вдруг он смог распрямить месяцами беспокоившую его спину! И больших пальцев на ногах больше не ощущал!
Удивлёнными глазами взглянул он на существо:
- Послушай, Пармен! А ведь и правда: спина не болит! И ноги…
- А ты сомневался в силе моего древнего народа?
Лутер поспешил уверить, что ни на секунду он не сомневался! Только жутко удивлён: давно прошли те времена, когда его не мучила боль!
- Вот и славно. Теперь я в какой-то степени рассчитался с тобой за твою доброту. Поэтому помни: никому! И никогда! И – прощай! Мне трудно находиться на открытом воздухе!
Лутер поспешил поблагодарить странного и оказавшегося совсем не страшным, гостя, и попрощаться. После чего снова пронаблюдал, как тот скрывается в глубине, в серо-стальной пучине: как раз собирался шторм.
Новые подарки Лутер оценил в тот же день: когда нёс новую вязанку дров наверх, оказалось, что он, не напрягая ни мышцы, спускается! Но через все сто сорок три ступеньки оказался там, где надо: на верхней площадке маяка! Ну а спускаться вниз пришлось уже вполне привычным способом…
В ту же ночь безобразие снаружи как отрезало: прекратились уже ставшие привычными визги-писки-поскрёбывания снаружи маяка.
С тех пор и поприветливей стал Лутер, и даже улыбался людям. Правда вот, никогда не показывал, что может легко распрямить спину, и боли его не мучают: так при людях и ходил: полусогнувшись, и хромая.
Но через семь лет начало растрескиваться здание маяка. И когда совсем уж опасными и широкими стали трещины, посчитал за лучшее бургомистр Алкснис упразднить должность смотрителя, и убрать Лутера с разрушающейся башни. А новый маяк построить на побережьи с надёжными грунтами: у Юрмалы.
Так и остался старик Гунарс без средств к существованию. А поскольку ничего он не скопил, почти всё отдавая вдове и её детям, попал в богадельню. А затем – и в больницу-приют для тех, кто умирает: обнаружился у него рак.
Там, уже в один из последних дней жизни, и рассказал он приехавшему навестить его и попрощаться двоюродному племяннику, Леонсу Плесумсу, эту историю. Поскольку уже не вставал с постели, и не боялся «лишиться этих даров».
А племянник, может, и не поверил, но своим детям её пересказал. Может, чтоб показать, как на старости лет у дядьки их поехала крыша.
И можно верить этой истории, или нет – да только никто и никогда больше сканзов ни у полуострова Мангалю, ни вообще – в Рижском заливе, не видел…