Сон 32008 Глубина

Глава I. Голос океана

Я не знаю, где нахожусь.
Будто лечу без тела, прозрачный, незримый. Вокруг — темнота, гул воды, тяжесть глубин. Кто-то ведёт меня, показывает картину.
Перед глазами возникает станция — металлический корпус которой украшен стройными буквами, едва виднеющимися в тусклом свете иллюминаторов. Станция называется Астерия, и она висит в толще океана, как нелепая гигантская рыба что кажется едва дышит под давлением толщи воды.
Внутри находится женщина. Я знаю её имя, хотя она не произносила его. Делайла Пирс. Учёный, акустик, человек, который всю жизнь искал диалог с морем.
Она сидит у приборов, ловит звуки из глубины. Я вижу её руки — сухие, нервные, с побелевшими костяшками пальцев. Она ждёт, вслушивается.
Сначала шумы привычны: щелчки, свисты, пульсации, как вдруг — резкий, чужой ритм.
Я чувствую, как холодная волна пробегает по её спине.
Дрожащей рукой она включает дешифратор. Сигнал проходит сквозь фильтры... Внезапно океан начинает говорить:
— «Здра… вствуй».
Мне кажется, что это слово прозвучало прямо у меня внутри. Я — не просто свидетель, я тоже слышу искаженный дешифратором голос
Следующей ночью голоса повторяются. Дельфины подплывают ближе, и я вижу их глазами Делайлы — чёрные силуэты в воде, крутящиеся у шлюзов станции. Их речь становится яснее.
— «Мы… здесь».
— «Слушай».
Делайла дрожит, но продолжает записывать. Для неё это мечта всей жизни — доказательство разума океана.
Но меня пронзает ощущение, что я смотрю не на чудо, а на предвестие чего-то по-настоящему страшного.
Один из дельфинов всплывает в луче прожектора. Его внезапно почти прозрачная кожа изнутри светится белыми прожилками, будто в ней течёт не кровь, а сплетения грибницы. Глаза мутные, и всё же — наполненные знанием, которого человеку знать не положено.
Я пытаюсь отвернуться, и не могу. Сила, что ведёт меня, словно бы  удерживает мое внимание.
И я слышу её шёпот — не из океана, а прямо из сна:
— «Смотри внимательно. Это только начало».


Глава II. Дар и проклятие

Меня несёт дальше. Я вновь вижу Делайлу. Её лицо бледное, глаза горят странным, болезненным светом.
Она по неосторожности коснулась заражённой воды — и всё мгновенно изменилось. Я оказываюсь внутри неё.
Передо мной — мозг Делайлы.
Он пылает, как космос: миллиарды новых нейронов вспыхивают  связями, синапсы зарождаются с невероятной скоростью. Я вижу, как из темноты сознания появляется целые созвездия гениальных мыслей и идей.
Делайла смеётся и плачет одновременно. Не помня себя она словно в гарячечном бреду пишет на стенах уравнения, выводит непонятные формулы, вычерчивает символы и диаграммы, шепчет на языках, которых никогда не знала. Её разум теперь не человеческий — он слишком быстрый, слишком ясный, слишком глубокий.
Но я вижу глубже.
Световые нити постепенно начинают меняться. Они утолщаются, обрастают  белёсыми грибными тяжами.
Они пожирают нейроны.
То, что казалось чудом озарения, рождением гения,  оказывается лишь подготовкой. Паразит выращивает себе пищу.
Делайла падает на колени, прижимает руки к голове. Я слышу её внутренний крик и это не крик учёного, а агония сознания, которое осознаёт, что его едят заживо.
И тогда я вижу внешнее.
Коридор станции, мигает красный свет тревоги. Коллеги встревоженно зовут её по имени. Она оборачивается — глаза мутные, в них больше нет человека.
И вдруг Делайла бросается к шлюзу.
— «Остановите её!» — кто-то кричит, но поздно.
Дверь раскрывается, и поток воды увлекает её наружу.
Через стекло я вижу, как профессор уходит в темноту. Она не сопротивляется — наоборот, плывёт к стае дельфинов, что ждут её.
Я понимаю: она, а скорее то что заняло ее место не могло  жить без океана теперь. Паразит требовал солёной воды.
Дельфины принимают её, словно давно ждали. Белые прожилки проступают на её коже, тело дёргается в судорогах. А потом — затихает.
Из её рта, из глаз, из ушей вырываются клубы спор, растворяясь в воде.
И сила в моём сне шепчет:
— «Так рождались первые из нас».

Глава III. Конгломераты

Меня швыряет прочь от шлюзов станции.
Я лечу, словно прозрачная тень, и вижу, как в коридорах «Астерии» уже начинается распад. Люди кричат, хватаются за стены, пытаются закрывать двери, но я вижу их мозги изнутри: они вспыхивают яркими узорами новых связей и спустя короткий проблеск гениальности уже гниют, окутываясь белыми тяжами. Синапсы — как фрукты, которые поспели слишком быстро и сгнили ещё до того, как их сорвали.
И тогда голос приходит снова. Он говорит прямо мне в сознание, мягко, почти утешающе:
— «Ты видишь лишь смерть, но я вижу рождение. Разве не так же умирает гусеница, превращаясь в бабочку?»
Я хочу отвернуться, но сила тянет меня дальше — в океан.
Там, среди чернеющей толщи воды, я вижу множество дельфинов. Их тела свиваются в единый узел, как змеиный клубок. Истончившаяся кожа лопается, мышцы врастают друг в друга, плавники ломаются и становятся новыми рёбрами для общей массы.
Я чувствую отвращение и даже что-то  схожее с тошнотой,  но голос не замолкает:
— «Ты смотришь глазами плоти, и тебе отвратительно. Но я смотрю иначе. Это — лишь ещё один способ соединяться. Разве твои клетки не делают то же самое, образуя органы? Разве вы сами — не конгломерат, состоящий из миллионов живых существ, называемых бактериями?»
Чудовище поднимается из глубины. Это больше не дельфины — это новая форма. Огромное, распухшее, дышащее отверстиями на голове, из которых вырываются целые облака спор.
Они устремляются в воду, заражая всё живое. Рыбы корчатся, плавники превращаются в щупальца, глаза слепнут, тела сцепляются и вжимаются друг в друга. Вода кипит от чужой жизни.
Я хочу закричать, но у меня нет голоса.
И тут, поверх звука мутирующей биомассы, я слышу корабельные сирены.
Флот.
Эсминцы приближаются, прожекторы режут тьму. Ракеты взмывают в воздух и вонзаются в туши конгломератов. Взрывы трясут океан. Кровь и мясо разлетаются клочьями.
И тогда голос вновь говорит, спокойно, как родитель, объясняющий ребёнку устройство мира:
— «Они воюют. Но разве буря не разрывает облака, чтобы потом из них выпал дождь? Разве не в гниении зарождается новая жизнь? Так и здесь. Они лишь помогают нам расти».
Я вижу, как куски изуродованных дельфиньих тел не тонут. Они слипаются, врастая друг в друга прямо на поверхности. Ветер подхватывает споры, разносит их к далёким берегам. Там, где должны были быть смерть и тишина, возникает новый хор — рождение из распада.
И я слышу, как голос становится объёмнее, многослойнее. Он звучит не только в моей голове, но и в самом океане, в каждом ударе волны:
— «Ты видишь только уродство, но я вижу цикл. Ты с ужасом называешь это концом, но для моей расы это является началом. Ты — зритель, а я — тот, кто помнит. Моё детство было в крови и разрыве, но теперь я — мысль. Многомерная. Цельная. И я учу тебя видеть так же».
Я хочу возразить, но сила удерживает меня, и я понимаю: меня учат не только смотреть, но и привыкать.

Глава IV. Крепости пресной воды

Больше попросту не остается сил смотреть на океан. Меня несёт к берегам, где человечество отчаянно строит опреснительные форпосты. Солёная вода снаружи стала смертельной, и теперь люди запираются за стенами, поливая пресной водой не только свои огороды и резервуары.
Внутри крепостей — страх. Они боятся каждого всплеска, каждого шороха в воде. Они боятся споров, боятся своих собственных отражений. И я понимаю: здесь уже нет радости, только ожидание смерти. Голос снова звучит, мягко, не требуя внимания, но всё равно почему-то вовлекая:
— «Смотри на них. Они называют это ужасом. Я же называю это… исследованием. Вы в этой форме слабы и  ограничены временем, я же — многомерен. Вы боитесь того, что происходит и не поддаётся пониманию. Я же вижу, что это просто движение. Как волна, разрезающая берег, как дыхание, которое никого не спрашивает. Причем заметь, делает это мало того что почти молниеносно, но еще и озаряя светом недоступного знания».
Я пытаюсь спрятаться от него, но всё равно слышу:
— «Ты спешишь, сновидец. Тебя торопит страх. Ты хочешь, чтобы всё было безопасно, знакомо. А я вижу картину целиком. Разве ты понимаешь, что то, что кажется чудовищным, — лишь одна грань результата? Погляди внимательнее. Смерть породила знание, ужас породил рассвет нового мира. Я не зову тебя к согласию, я лишь показываю».
Я смотрю на людей: они пытаются закрыться, построить барьеры. Машины фильтруют воду, солдаты патрулируют берега, дети прячутся в школах, старики молятся. Всё это кажется тщетным, трогательным и одновременно жалким. Но голос объясняет без слов:
— «В их страхе — наивность. В их попытках — ограничение. Всё это часть цикла. Я вижу длиннее. Ты смотришь мгновение, а я — эоны. Они думают, что остановили процесс, но я вижу, как движение продолжается. Природа не знает слова «конец». И то, что ты называешь уродством, на самом деле… лишь подготовка».
Я хочу возразить: «Но как можно… как можно видеть такое и не ужасаться?»
— «Ужас — это не ошибка, — говорит голос, словно читая мои мысли — это знак, что ты ещё человек. Я вижу иначе,  вижу очевидную закономерность. Я вижу, как каждая смерть рождает возможность. Я вижу, как из хаоса вырастает гармония. И иногда, сновидец, тебе нужно лишь замедлиться, перестать спешить, чтобы увидеть её».
Я чувствую, как время замедляется. Я вижу мутировавших дельфинов на горизонте, клубы спор, растущие конгломераты. Я вижу разрушенные станции, и вижу, как части их тел становятся новым материальным слоем океана. И голос тихо, почти шёпотом, задаёт последний вопрос, без ответа:
— «Смотри. Что ужаснее: смерть или то, что она даёт? И может быть, ты сам уже часть этого цикла?»

Глава V. Пробуждение

Я открыл глаза.
Комната была обычной, солнечный свет лениво пробивался сквозь занавески, а воздух пахнул утром и кофе. Всё было безопасно, знакомо… слишком знакомо.
Но в груди что-то ещё шевелилось, что-то, что осталось с того сна. Как если бы я вынырнул из океана, где вода живая, где дельфины и люди сливались в одно, и где голос объяснял мне законы, которые я не мог вместить разумом.
Я сел за стол и начал писать. Писать каждую деталь: станцию, конгломераты, крепости-опреснители, взрыв кораблей и облака спор, разлетающиеся в воздух. Писал о голосе, который не просто наблюдал, а понимал, считал, рассуждал — о живых существах, о смерти, о цикле, о том, что ужаса нет, если смотреть дольше и глубже.
Слово за словом ускользала форма, которую сон дал вещам. Ускользала сама мудрость, но оставался шёпот:
«Ужас — это зеркало. Посмотри на него, и ты увидишь больше, чем страх. Пойми то что оно отражает — и это станет уроком, а не кошмаром».
Я поставил многоточие...
Черновик лежал передо мной, обрывки слов и образов, как черепки разбитой керамики: странные, неуклюжие, но всё же несущие в себе целое.
Я закрыл глаза. И понял, что теперь каждый читатель этого черновика сам будет решать, ужасно ли то, что я видел, или мудро. Возможно, часть сна останется с ними навсегда. Возможно, нет.
Я слышал шёпот снова, едва ощутимый, но уже не в моих ушах, а где-то внутри:
— «Ты видел лишь мгновение. А цикл продолжается. Смотри внимательнее».
Я открыл глаза. Мир был обычным. Но я знал что никогда больше не смогу смотреть на жизнь так, как раньше.