Инь и ян

Он пахнет дождем и чужим парфюмом. Этот запах я узнала бы из тысячи, даже если бы ослепла. Им пахнет воротник рубашки, лацканы пиджака, и меня от него тошнит. Я стою посреди нашей спальни, и кажется, будто в голове у меня поселился рой ос — гулкий, яростный, готовый уничтожить самого себя.

Это и есть любовь? Та самая, о которой пишут в книгах? Она живет в моем сознании в одной клетке с чудовищем по имени Ревность. Они срослись, сплелись в один неразрывный, болезненный узел. Одно не может существовать без другого. Я ненавижу этот запах, я ненавижу ту, чьи духи теперь оскверняют мой дом, я ненавижу его за то, что он позволил этому случиться. И в то же время я до безумия счастлива, что он здесь, что он мой, что его пальцы только что касались моего лица. Ненависть и счастье разрывают меня на части, не оставляя ничего, кроме щемящей пустоты под ребрами.

Внутри меня всегда горели два костра. Один — светлый, теплый, он согревал меня его улыбкой, его доверием, нашими общими глупыми шутками, которые понятны только нам двоим. Добро. Оно такое простое и такое хрупкое. Оно ликует, когда я кладу голову ему на грудь и слышу спокойный стук его сердца. Оно верит каждому слову.

Но стоит ему задержаться на работе, не ответить на сообщение, бросить на меня рассеянный взгляд — раздувается второй костер. Злой, едкий, он пышет черным дымом подозрений. Он шепчет на ухо самые ужасные сценарии, рисует в воображении картины одна другой мерзостней. Он выжигает душу дотла, оставляя после себя лишь горький пепел и тлен. И я сама подкидываю в этот костер дров, сама раздуваю пламя, сама сгораю в нем заживо.

Никто не поможет. Ни подруга, советующая «взять себя в руки», ни психолог с его умными книжками. Чужой ум бессилен перед этим хаосом. Это мой личный ад, мой персональный выбор. Каждый день, каждую минуту я делаю шаг — к свету или к тьме. К плену слепого доверия или к плену разрушающей подозрительности.

И сегодня, глядя на его спящее, умиротворенное лицо, я понимаю, что мое маленькое, выстраданное счастье построено на руинах его покоя. Моя любовь заставляет его лгать, лишь бы не видеть боли в моих глазах. Моя ревность заставляет его запираться в себе, искать тишины там, где ее нет — в чужих компаниях, в работе, в телефонных разговорах с приглушенным голосом.

Тишина после бури всегда обманчива. Она не приносит облегчения, а лишь оглушает, подчеркивая ту пустоту, что осталась внутри. Он спит, а я не могу оторвать от него взгляд. Каждая черта его лица, каждая ресница — мне знакомы до боли. Как знаком и этот след от подушки на щеке, и то, как он чуть посапывает, когда очень устал. Это мой мужчина. Мой. И эта мысль одновременно и раскалывает меня, и собирает по кусочкам.

Я осторожно, чтобы не разбудить, касаюсь его руки. Его пальцы непроизвольно сжимаются вокруг моих, даже во сне. Этот простой, доверчивый жест ранит сильнее любого упрека. Он верит в то, что шторм миновал. Что мои слезы и его оправдания — это финал, а не всего лишь антракт в нашем бесконечном спектакле под названием «Можем ли мы это пережить?».

Я помню, как мы встретились. Он принес мне букет полевых цветов, перевязанных травинкой. От них пахло летом и свободой. Он тогда сказал, что я пахну домом. Тем самым, о котором он всегда мечтал. И куда теперь затесался чужой, сладковатый аромат. Он въелся в ткань нашей жизни, как пятно, которое уже не отстирать.

Он лезет на стену от моей ревности. А я сгораю заживо от своей любви. Мы сами свели эти два костра вместе, и теперь нам не выбраться из этого пожара.

Ревность — это не крик. Это пытка тишиной. Это когда ты лежишь рядом с самым близким человеком и чувствуешь пропасть в миллиард световых лет между вашими подушками. Это когда в голове проигрываются один за другим немые фильмы: он смеется с кем-то другим, он касается чьей-то руки, он говорит те же слова, что когда-то говорил тебе… Картины такие яркие, такие живые, что кажется, вот-вот и ты сойдешь с ума. И никакие его клятвы не могут стереть эти киноленты. Они уже часть меня.

Но вместе с этим я помню и другое. Как он ночь напролет сидел у моей кровати, когда я болела воспалением легких. Как радовался, держа на руках нашего первенца. Как строил вместе со мной планы на старость — купим домик у озера, будем кормить уток и спорить, кто кого переживет. Это добро, этот светлый костер — он тоже настоящий. Он не притворяется. Он греет до сих пор.

И я понимаю, что самый страшный выбор — это не выбрать между добром и злом. Они уже внутри, и выцарапать одно, оставив другое, невозможно. Самый страшный выбор — решить, какому из этих двух голосов дать право говорить последнее слово. Довериться ли огню, который обжигает, но согревает, или тому, что выжигает дотла, зато дает горькое, но такое простое право на ненависть.

Я медленно вынимаю свою руку из его и отползаю на край кровати. Рассвет уже зарисовывает бледными красками контуры окна. Скоро он проснется. И мы снова будем пить кофе. И он будет смотреть на меня с опаской, выискивая в моих глазах признаки надвигающейся бури. А я буду стараться улыбаться, давая ему ложную уверенность, что все хорошо.

Мы не сбежим от себя. Эти два костра будут идти с нами по пятам до самого конца. Но, может быть, однажды мы научимся не бросаться в пламя, а просто греться у того, что светит ярче. Не требовать гарантий, а ценить те редкие, хрупкие моменты тишины, когда оба костра дремлют, и остается только усталое, израненное, но все еще живое чувство, которое вопреки всему упрямо цепляется за жизнь.

И ради этих моментов стоит попытаться прожить еще один день.