Оправдание. Глава 18

Седрик проснулся в своей комнате, и первая его мысль была о школе. Он хотел встать и начать собираться на уроки, но один мимолетный взгляд, брошенный им на собственные руки, тут же развеял остатки сна.

«И когда я успел заснуть?» — Седрик медленно поднялся и оглядел комнату. Шкаф-гардероб, книжные полки, письменный стол у окна...

Он уставился на мебель цвета «светлый орех». Казалось, стол все это время терпеливо ждал своего хозяина. Сколько домашних заданий было выполнено за ним в детстве?..

Школьные годы сейчас казались Седрику особенно близкими. Память снова запустила пленку воспоминаний: как он убегал с любимой книгой к озеру, где водная гладь словно отражала его истинное «я». Среди шепота камышей и солнечных бликов на воде он чувствовал себя свободным от колючих взглядов и предвзятого отношения сверстников.

Местные мальчишки считали его чудаком — не гнали, но и не принимали в свою компанию, где царил закон кулаков и грубого смеха. С девушками же история складывалась сложнее: местным красавицам нравились яркие, напористые парни-ураганы, а утонченный Седрик был скорее тихим бризом, вызывающим любопытство, но не страсть.

Поворотным моментом стала весна его шестнадцатилетия, когда луга Саут-Хилла покрылись ковром из маргариток. Седрик, уже мечтавший о полицейской карьере, не заметил, как в его жизнь вкралась Дженнифер, словно свежесть утреннего дождя в засушливую прерию. Спортивная девушка с косичками и звонким смехом не была классической красавицей, но магнетизм ее карих глаз заставлял сердца биться чаще. Возможно, секрет ее привлекательности еще был в том, как ее голос взлетал к третьей октаве или в том, как русые волны волос ловили солнечные лучи.

Два месяца Седрик и Дженнифер наслаждались негой юношеской любви. Луга Саут-Хилла стали их особым местом, берега озера — краем света, а поцелуи тихими вечерами казались вечными клятвами. Седрик уже был готов отказаться от мечты о полицейской академии, когда Дженнифер разбила их мир, покинув городок без прощального слова.

После разрыва Седрик стал относиться к девушкам с опаской. А кратковременные романы, на которые он все-таки решался, не приносили того яркого, всепоглощающего чувства, о котором он мечтал.

Потом была академия... Она открыла новую главу в его жизни, где ему предстояло пройти путь внутренней трансформации и научиться подавлять свою чувствительность.

Тщательная проверка биографии не выявила ни единого темного пятна — все, кто знал его, от сверстников до взрослых, отзывались о нем только положительно, включая бывших девушек. Психологические тесты он прошел легко: специалисты увидели в его склонности к одиночеству не слабость, а силу характера. Он научился принимать свою интровертность и превратил природную сдержанность и особенности внешности в свои козыри. А его сердце больше не трепетало при виде женщин, как раньше.

После академии жизнь Седрика превратилась в настоящий водоворот бедствий: пожар в редакции, травля в участке... Каждый день приносил новые испытания, не оставляя места для простых человеческих радостей. Романтика и спокойствие казались недостижимыми, словно островок, затерянный в бушующем море проблем.

Работа на Билла Уайатта стала роковой чертой. Переступив ее, Седрик погрузился в криминал, и теперь его жизнь текла по совершенно иным правилам. А нормальные отношения... Теперь они остались в прошлом, за непроницаемой завесой преступного мира...

Вынырнув из воспоминаний о временах, казавшихся такими близкими и такими далекими одновременно, Седрик подошел к шкафу и открыл его чуть поскрипывающие дверцы. Все на месте: родители ничего не выбросили. Здесь по-прежнему висела его одежда трехлетней давности. Сохранили из-за тоски или просто поленились разобрать?

Он взял один из своих старых костюмов, в котором ходил в выпускной класс. Темно-бежевая фланелевая двойка, слишком старомодная для подростка — Седрик никогда не вписывался.

— Интересно, — протянул он вслух. — Почему бы не вернуться в прошлое хотя бы таким образом?

Через пару минут он спустился к завтраку. Костюм сидел почти идеально — Седрик сильно похудел за последнее время.

Войдя в кухню, он неохотно сел за стол, испытывая гнетущее чувство. Начался очередной натянутый разговор с родителями. Снова о работе, о делах... Но это было не то, чем он хотел поделиться. Седрику хотелось крикнуть: «Мама, папа, я вернулся! Я живой, и мне больно. Мне нужна ваша поддержка. Я так по вам скучал!»

Тоска по утраченному снова накрыла его. Но держать все в себе было уже невозможно. Дома он хотел сбросить с себя грязь последних лет и снова стать собой прежним. Почему-то казалось, что родители поймут его и, возможно, простят.

— Послушайте меня, — начал он нерешительно. — Я должен вам кое-что рассказать...

Внимательно глядя на них, он спрашивал себя: «Готовы ли они это услышать?» Родители удивленно смотрели в ответ. Мать поправила имбирные локоны, отец откашлялся.

— Когда я начинал работать в полиции, больше двух лет назад… — Он хотел произнести эти слова быстро, одним махом, но они вырывались медленно, с болезненной неизбежностью. — Я стал работать на преступную группировку…

Он рассказывал подробно, не утаивая почти ничего. Даже того, чем не мог поделиться с Родригесом. А когда Седрик закончил, он снова внимательно посмотрел на родителей. Его взгляд скользил по родным лицам, а сердце сжималось, предчувствуя осуждение. Мать уставилась куда-то в сторону, ее плечи подрагивали от сдерживаемых слез, отец опустил взгляд на стол.

Наконец, мать не выдержала и заплакала:

— Я вырастила монстра, — прошептала она, прижимая ладони к губам, словно пытаясь удержать рвущиеся наружу рыдания. Ее лицо исказилось гримасой боли и отвращения, и Седрик увидел в ее глазах отблеск своего морального разложения.

— Зачем ты так говоришь? — воскликнул он, вскакивая со стула. — Я ведь не хотел этого…

Отец прервал его:

— Как ты разговариваешь с матерью, Седрик? — закричал он. Его кулак обрушился на стол, заставив вздрогнуть даже воздух в комнате. — Она столько в тебя вложила, а ты…

— Но я не хотел этого!

— Как это «не хотел»? — отец встал и приблизился к нему. — Это было или нет?

— Было...

— Значит, хотел, — подытожил отец, скрестив руки на груди.

— Не осуждай меня, пожалуйста. Мне и так плохо!

— Ты еще хочешь, чтобы мы тебя не осуждали! А чего ты ждал, рассказывая все это? Ты решил наш дом использовать, как привал? Хочешь сбежать от наказания?

— Нет. Меня не тронут. У нас договоренность, — начал сумбурно объяснять Седрик. — Я должен выполнять определенные условия. Шеф полиции все знает. Я под присмотром у лейтенанта…

— И они все знают и до сих пор не отдали тебя под суд? — отец нахмурил брови. — Что это за полиция? Что это за город такой?

— Они дали мне еще один шанс! Разве это плохо?

— Да я бы тебя в концлагерь отправил!

Тишина между ними была почти оглушительной. Лишь из радиоприемника доносились равнодушные звуки новостей, создавая жуткий контраст с происходящим.

Седрик бросил взгляд на стену, где висела их безрадостная семейная фотография, а затем уставился в глаза отцу.

— И ты — тоже? — спросил его Седрик, вспоминая о Гэнджере. — Все вы…

— Что? — отец подошел вплотную. — Следи за языком!

— Осуждаете, — выдохнул Седрик. — Только осуждать и можете!

Глаза Брэндона превратились в узкие щелки. Молчание нарушалось теперь лишь его гневным дыханием.

Затем по коже Седрика хлестнула пощечина, оставив после себя не только жгучую боль, но и невидимый шрам на их отношениях. Седрик пошатнулся, его рука машинально метнулась к горящей щеке, а в глазах застыла смесь боли и непонимания. Крик застрял в горле комком:

— За что? — прохрипел Седрик и уперся другой рукой о стол, задев чашку, которая с резким звоном рухнула на пол, разлетевшись на жалкие осколки.

— Ты сам виноват! — Отец взревел, его лицо побагровело от ярости. — Уехал на три года, ни разу не позвонил. И вдруг приезжаешь и рассказываешь такое!

— Лучше бы нам этого не знать, — прошептала Эвелин. — Зря ты вообще приехал…

Эти слова упали между ними, как тяжелые комья снега, погребая под собой последние остатки доверия. Седрик внимательно посмотрел на отца, затем на мать, сидевшую за столом и закрывавшую лицо руками.

— Вы только осуждаете! — со злостью прокричал он и бросился к лестнице, чтобы подняться в свою комнату.

***

Он тяжело опустился на кровать, словно переживания давили на его плечи. Взгляд устремился в окно, где за стеклом разворачивалась тихая симфония утра. Улица дышала спокойствием, дома напротив медленно просыпались, как будто потягиваясь после долгого сна. Немногочисленные золотые листья деревьев переливались, словно капли солнечного света, застывшие в воздухе. Луга, раскинувшиеся вдали, манили своей бескрайностью, обещая свободу и телу, и душе. Это был пейзаж, который он так долго мечтал увидеть из своего окна. Но боль внутри не давала ему насладиться этим видом.

Вместо умиротворения в голове всплывали образы Брэндона и Эвелин. Они были так молоды, когда приехали сюда из Ирландии. Их родители, дружившие семьями, привезли их в эту страну, а потом уехали обратно, оставив их одних на чужой земле. Как они справлялись? Как переживали разлуку, которая, наверное, оставила в их сердцах шрамы? Как они, два юных саженца, смогли пустить корни здесь, открыть свой первый магазинчик, который стал для них не просто работой, а убежищем?

Седрик сидел на своей старой кровати, словно застрявший во времени. Его мысли витали где-то между прошлым и настоящим, как осенние листья, подхваченные ветром. Ему казалось странным, что его имя означает «любимый». Разве он был любим? Родители, поглощенные друг другом, не замечали ничего вокруг. Даже его, своего собственного сына. Они были далеки от него, как небо от земли, и их любовь, если она и была, оставалась где-то по середине, словно подвешенная в воздухе.

«Рикардо», — он мысленно обратился к лейтенанту. — «И зачем я решил раскрыть им правду о себе? Это точно никак не могло помочь нашему делу...»

Стук в дверь заставил его встрепенуться. Это был отец.

— Можно войти? — спросил он виновато.

Седрик нехотя сделал приглашающий жест.

— Послушай… Наверное, зря я тебя ударил, — Брэндон опустил голову. — Прости, я погорячился. Все, что ты рассказал, нас с матерью очень… напугало. Мы не думали, что у тебя там такая… своеобразная жизнь, — он вздохнул и присел рядом с Седриком. — А этот Гэнджер, он тебе угрожает?

Седрик кивнул.

— Он опасен?

— Иногда мне кажется, что он способен убить меня, — ровным голосом ответил Седрик. Почему-то сейчас его не пугала такая перспектива.

Брэндон на мгновение растерялся. Потом взял себя в руки и произнес:

— Знаешь, можешь оставаться у нас столько, сколько нужно. Мы тебя не выгоним, — он примирительно улыбнулся и положил руку на плечо сыну.

Седрик смотрел на отца с недоверием. Перемена в его поведении была слишком резкой. Наверное, за то время, что Седрик провел в своей комнате, родители успели обсудить что-то важное и пересмотреть свои взгляды. Но он не хотел копаться в этих мыслях. Он просто кивнул, принимая отцовское предложение.

Прошло несколько спокойных дней. Брэндон и Эвелин пытались залечить его рану от недавнего скандала. Они вместе гуляли по Саут-Хиллу и окрестностям.

Даже в это хмурое время года городок сохранял свое уютное очарование. Ряды домов в пастельных тонах и живое пространство природы вокруг — все это пробуждало в Седрике чувство покоя, как будто он вернулся в детство, где все было легче и проще.

Майлзу также нравилось исследовать старые вещи в доме. Он бродил по комнатам, рассматривая предметы, хранящие свою историю. Однажды он заглянул в небольшой чулан, когда-то превращенный в его личную библиотеку. Седрик взял один из томов — это был шекспировский «Гамлет». В прошлом эта трагедия оставила в его душе глубокий след. Переживания были настолько сильными, что он не перечитывал ее с тех пор, словно боялся ранить себя сильнее. Теперь же он решился вернуться к ней, чтобы пробудить в себе те эмоции.

Спустившись в гостиную, он устроился в старом кресле с клетчатой обивкой, которое помнило еще его детские годы. Телевизор тихо бормотал на фоне, родители молча сидели на диване, а на стене мерно тикали часы в виде кота. Все это создавало атмосферу защищенности, которая укрывала Седрика от внешнего мира.

У него еще оставалось время, чтобы выяснить правду о своей амнезии, а сейчас ему просто хотелось побыть в этом тихом уютном пространстве. Он начал читать, и страницы книги ожили в его воображении, возвращая его в прошлое.

В старших классах Седрик очень много времени проводил в школьной библиотеке. Но читал не только учебники — он любил погружаться в миры художественной литературы. Конечно, она помогала ему справляться с одиночеством и чувством отстраненности от сверстников. И с тем холодом, которым его обдавали отношения с родителями.

Литература учила его жизни: дружбе, преданности, тому представлению о любви, которое он потом долго лелеял в своем сердце...

Сейчас Седрику казалось и забавным, и зловещим, как легко Нэйтан Уайатт смог изменить его пристрастия и внушить ему интерес к модным журналам. Наверное, это была часть его плана по трансформации Седрика. Теперь он это понимал.

Майлз поднял взгляд на окно. Тучи посыпали городок мелким снегом, словно крупицами соли.

Однажды зимой Седрик вместе с Нэйтаном говорили о семейных ценностях, устроившись на скамейке у большой рождественской ели в центральном парке.

Нэйтан, чья мать была еврейкой, рассказывал Седрику о том, как праздновал Хануку в детстве, а Майлз лишний раз смутился из-за того, что не мог поделиться с другом ни одной теплой историей о традициях своей семьи. Да и его родная страна была для него так же далека, как сердца родителей.

Уайатт лишь пожал плечами, поднимая глаза к высокому дереву, украшенному большими елочными шарами, похожими на яблоки сорта Ред Делишес.

— Мы не выбираем своих родителей, — сказал Уайатт. — Но мы способны выбрать, какими мы будем сыновьями...

Седрик оторвал взгляд от окна и посмотрел на родителей. Семейная идиллия... Есть ли теперь в ней место для него — их грешного, сбившегося с пути сына?

Затем он вновь уставился в книгу, погружаясь в образы, созданные Шекспиром, словно просматривая кинофильм.

Но когда Седрик дочитал текст до того места, где Гамлет ставит спектакль, чтобы разоблачить убийцу своего отца, то сразу же почувствовал, как лоб становится холодным и влажным.

«Убийство... Разоблачение...»

Еще немного страниц прошелестело под его пальцами, а затем он вдруг увидел открытку, которую когда-то подарил Дженнифер.

Бледно-розовые цветы на бежевом фоне и неровный подростковый почерк — признание в любви.

«Зачем она ее вернула?»

Его сердце застучало тревожно. Какие-то смутные воспоминания кружились в его голове, но не могли оформиться. Ему казалось, что он начинает припоминать, но не понимал, что именно.

Преодолевая беспокойство, он поднял голову и спросил родителей:

— Скажите... — начал он. — Случались ли у меня в детстве провалы в памяти?

Мать оторвала взгляд от телевизора как-то слишком резко.

— Провалы? — спросила она. — Иногда ты забывал какие-то мелочи...

— Я имею ввиду что-нибудь серьезное!

Родители переглянулись, и Седрик заметил во взгляде, который они перебросили друг другу, некий намек.

— Вы от меня что-то скрываете, да? — спросил он, его голос задрожал.

Отец смотрел в пол, мать — на отца. Воздух в комнате потрескивал.

— Скажите мне!

Кровь запульсировала в висках Седрика. Он понял, что случайно наткнулся на тот самый «ключ», который мог открыть то, что так долго было для него тайной.

Молчание прервал Брэндон:

— Знаешь, когда ты был подростком… кое-что случилось. Наверное, пришло время тебе рассказать…

Он кивнул Эвелин. Та кивнула в ответ, подошла к Седрику и взяла его за руку. Они молча направились в его комнату, и каждый их шаг по лестнице казался ему неестественно медленным, будто растянутым во времени, отдаваясь глухим эхом в голове.

Несмотря на время суток, свет в комнате был неярким — за окном все больше сгущались снежные тучи. Оно было закрыто, и с улицы не доносилось ни звука.

Они сели на кровать, и Эвелин, съежившись, начала рассказывать Седрику о том, чего ему лучше было бы не вспоминать.

Дженнифер рассталась с ним вовсе не так, как помнилось ему: первая возлюбленная решила жестоко разыграть его. Когда-то она поспорила со своим братом, что влюбит Седрика в себя, а затем бросит, опозорив перед всей школой. Бесчеловечность ее затеи усиливалась тем, что Дженнифер понимала, насколько Седрик чувствителен. Она знала, что он способен на саморазрушительные поступки.

Этот план определенно бы ей удался, но Эвелин вовремя уловила беспокойные толчки в душе сына. Ее материнское сердце забилось тревогой. Правильно оценив происходящее, Эвелин расспросила Седрика, и он рассказал ей о последнем откровении Дженнифер, которое не покидало его мысли: «Ты был просто экспериментом».


Эвелин передала это Брэндону, а тот смог разобраться с Дженнифер и ее братом. Они перестали распространять о Седрике позорные слухи и признались во лжи. А позже и вовсе уехали из Саут-Хилла со своей семьей, испугавшись угроз оскорбленных родителей Майлза...

— Что было потом? — Седрик напрягся, его рука непроизвольно то сжималась в кулак, то снова расслаблялась.

— Ты очень страдал. Мы не знали, как тебе помочь...

Даже когда шторм утих, переживания продолжали тянуть Седрика на дно, и он все больше погружался в свою боль. Все могло закончиться трагически, но местный врач вовремя распознал в поведении Седрика опасные тенденции и предупредил его родителей.

Отправлять сына в клинику они отказались, чтобы не нарушить тихую гармонию жизни без сплетен. Они уговорили врача никому не сообщать о том, что происходило с Седриком...

— А потом мы увидели передачу по телевизору про то, как можно справиться с сильными переживаниями, — пробормотала мать.

— И как же? — Седрик снова сжал руку в кулак.

Эвелин подняла на него влажные глаза и ответила:

— Они говорили о гипнозе, как способе стереть воспоминания...

Супруги Майлз с огромным трудом нашли такого специалиста — человека, от которого можно было ожидать полной конфиденциальности.

Два месяца они тайно возили сына в другой город через лес, где деревья, словно безмолвные свидетели, наблюдали за их машиной. Сеансы напоминали реставрацию картин — гипнолог снимал слои боли, оставляя только чистую суть, и восстанавливал поврежденное.

Вскоре родители заметили улучшения: пережитое начало стираться из памяти Седрика. Но это не обошлось без последствий для подростковой психики: он начал забывать и другие вещи. Такие, как сами визиты к гипнологу. Но родители радовались, чувствуя, что раны на его душе покрываются коркой забвения...

— Гипноз?! Вы решили помочь мне этим?! — воскликнул Седрик, когда мать закончила рассказ и вскочил с кровати. — Вы хотя бы спросили моего согласия или заманили меня к этому «гипнотизеру» обманом?

— Мы пытались помочь! — воскликнула Эвелин, давясь слезами. —  Но ты стал отстраненным. Ты отдалился от нас и одноклассников...

— Я всегда был таким!

— Нет, — Эвелин покачала головой. — Это началось после сеансов!

Майлз стал задыхаться. Его детские воспоминания... Насколько они были правдивы? Как он мог теперь доверять им?.. И себе?

Комната перед глазами поплыла, словно размазанная гуашь. Седрик осознавал: его психика, как хрупкий сосуд, была невосстановимо повреждена — сначала историей с Дженнифер и ее братом, которая оставила глубокие трещины, затем стремительным погружением в психическое расстройство, словно ударом молота, а потом — неумелой попыткой родителей «склеить» ее, оставляя неровные швы. 

Но эти душевные раны были подобны рифам, скрытым под гладью воды. Лишь родители, местный врач и гипнолог знали о той буре, что пронеслась через его душу. Для окружающих он был тихим, немного замкнутым парнем, чья застенчивость казалась скорее милой, чем тревожной. Это не помешало ему пройти психологические тесты в академии. Травма была запрятана так глубоко, что снаружи оставалась только нормальность — хоть и не настоящая. В поведении Седрик ничем не отличался от других кандидатов в полицейские и безупречно выполнял все учебные задания. Но внутри он всегда что-то чувствовал — смутно, едва уловимо. Какая-то незримая стена, подобная тончайшему льду, отделяла его от других людей. Он словно понимал, что произошло нечто ужасное, но не мог это осознать. На сердце он носил груз, который в любой момент мог взорваться, как граната.

Предвидеть дальнейшие события было невозможно. Происшествие в редакции и травля в участке вспороли зарубцевавшуюся рану, выпустив наружу все то, что копилось в глубине. И Седрик сломался. Но, возможно, этого не произошло бы, если бы ему вовремя протянули руку помощи, а не пытались «залатать» его душу гипнозом, словно старую одежду...

Голова Седрика закружилась, и он схватился за нее руками. Мысли метались. Поступок родителей, который они считали проявлением заботы, выглядел для него предательством. Они могли сделать больше — обнять, выслушать, быть рядом. Но вместо этого они выбрали легкий путь, словно откупились гипнозом, будто наклеив пластырь на огнестрельную рану. Почему они не увидели, что ему нужна была не «магия», а их любовь и поддержка? 

И теперь он понимал, почему решил бросить родителей навсегда: неудачные сеансы гипноза, сделав его холодным и отстраненным, вытравили из него всю привязанность к родным...

В этот момент в комнату вошел отец.

— Как ты мог так поступить со мной? — набросился на него Седрик.

— Прости, у нас не было другого выбора. Мы не думали, что сеансы так сильно на тебя повлияют! — Отец нервно поправил свою нелепую рубашку.

— Вы же знали, что я хочу стать полицейским! Вы подвергли меня такой опасности! — Седрик ударил кулаком по столу.

Эвелин попыталась подойти к сыну, но Седрик отшатнулся.

— Мы хотели как лучше… — по ее щекам катились слезы.

«Насколько это искренне?» — пронеслось в голове Седрика. — «Насколько?!»

— Да лучше бы я умер! — прокричал он и, схватив мать за плечи, толкнул ее к отцу с криком: — Убирайтесь! Убирайтесь из моей жизни! — Затем захлопнул за ними дверь и бросился к телефону, чтобы вызвать водителя.

«Нужно возвращаться в Норфстилл!»

Он схватил трубку, но никак не мог набрать номер — пальцы дрожали, а цифры на диске расплывались перед глазами.

«Как они могли? Как могли лишить меня памяти, не спросив моего согласия? Что они сделали со мной?!» — мысли сплетались в терновый венок.

А за дверью слышались всхлипывания матери и неуверенные шаги отца, словно звуки запоздалого раскаяния.