А над озером тишина...

               Недавно закончившийся летний дождь до прозрачности отмыл и голубизну неба, и белые кучки облаков, зацепившиеся за вершины сосен.
               Между розово-коричневыми, шершавыми стволами сосен вьётся тропинка, утоптанная приезжающими на озеро туристами. По тропинке идут трое: светловолосый кучерявый мальчонка лет шести; длинный, гибкий, словно хворостина, подросток в наушниках; за ними, тяжело отдуваясь, с трудом поспевает коренастый пожилой мужчина.
               Мальчонка подбирает с тропинки шишки, прыгает на одной ноге через выступающие из земли корни деревьев, время от времени оглядываясь на пожилого спутника:
               — Мы не потеряемся, дедушка?
               — Конечно, нет, Игорёк, — улыбается мужчина. — Других тропинок здесь нет. Смотри, справа у нас всё время озеро. Когда пойдём обратно, оно будет слева.
               Мальчик что-то шепчет себе под нос и размахивает руками, очевидно, уточняя, какая из них правая, какая левая.

               Тропинка огибает высокий холм, поросший кустарником, к его вершине ведёт неширокий бревенчатый настил, нагретый пробивающимися сквозь шапки облаков солнечными лучами и засыпанный высохшими сосновыми иголками.
               — А ты говорил: других дорожек нет! — радостно кричит Игорь и бегом устремляется наверх.

               На вершине холма – выложенная плиткой площадка, гранитная глыба, небольшой букетик искусственных цветов и надпись: «Вечная память, вечная слава воинам, павшим в Первую Мировую войну…» Проволочное заграждение, словно незаживший шрам, пересекает камень, на мемориальной табличке георгиевская лента, православный крест и улетающий вдаль клин журавлей… А дальше, за  стволами сосен чуть колышется волнами озеро, сливаясь с голубизной неба.

               — Ребята, а ведь сегодня первое августа, — задумчиво произносит мужчина. Надо же, какое совпадение: мы с вами нашли этот памятник, и именно сегодня исполняется ровно сто одиннадцать лет с того момента, когда Россия вступила в войну...

               — Ты, дед, выдумщик, — бормочет подросток, снимая наушники. — Подумаешь, совпадение! Сто одиннадцать лет и дата некруглая, и вообще – целая вечность с тех пор прошла, вроде было, а вроде и не было…
               — Было, Костя, — огорчённо возражает дедушка. — Мы не из виртуального мира выпали, на этой земле родились. Хотим или не хотим, но в каждом из нас живёт частица тех, кто ушёл…
               — Чья частица? Расскажи, — Игорёк подпрыгивает, пытаясь повиснуть на руке деда.

               Над памятником, соснами, озером разлита тишина, пряный запах хвои кружит головы…

               — Зимой шестнадцатого года линия фронта проходила вблизи озера Нарочь, — медленно начал рассказ мужчина. 

               ***

               День первый. 2-ая армия под командованием генерала от инфантерии А.Ф. Рагозы, 22 пехотная дивизия.


               Над замёрзшим озером розовеют облака, лёд у противоположного берега окрашен нежно-розовым цветом, а первые лучи восходящего солнца освещают целующуюся пару.
               — Я, Лёшенька, как услышала про атаку, сразу к тебе побежала.
               Худенький солдат в тяжёлой до пят шинели, с девичьим лицом и широко распахнутыми глазами, привстав на цыпочки, обнимает спутника.
               — Полно, Женечка, увидят, — капитан Алексей Бутузов смущённо оглядывается. — От кого услышала-то?
               — Василий, денщик нашего командира, шепнул.
               — Вот и вся военная тайна, — смеётся голубоглазый Алексей, сняв со спутницы папаху и гладя коротко стриженые чёрные кудри. — Беги к себе, Женечка, не ровен час, прямо сейчас и начнут…
               — Я буду молиться за тебя.
               — Как Бог даст, родная…

               Морозное мартовское утро взрывается канонадой. Грохочут русские пушки, сотрясает воздух и обледеневшую землю гул летящих в сторону противника снарядов всех калибров.
               Тяжёлая артиллерия стреляет по рядам проволочных заграждения, лёгкие батареи бьют по германским траншеям и ходам сообщений… Притаившийся противник отвечает редкими залпами…

               В полдень, когда, подчиняясь приказу, с криками «ура» дивизия начинает наступление, выясняется, что артиллерия не смогла ни разрушить проволочные заграждения, ни разбить блиндажи и пулемётные гнёзда противника. Зато, не предупреждённая командиром дивизии о начале наступления, артиллерийская группа безостановочно бьёт по своим войскам…
               Под перекрёстным огнём своей артиллерии и пулемётов противника солдаты всё же добираются до немецких проволочных заграждений, но преодолеть их не удаётся: наступающих расстреливают в упор из пулемётов…

               К вечеру уцелевшие бойцы 22 дивизии отходят на исходные рубежи, потеряв 49 офицеров и более пяти с половиной тысяч солдат…


               В отличие от холодных солдатских землянок, с трудом вырытых в болотистой земле и лишь прикрытых деревянными щитами от падающего снега, блиндаж штаба дивизии расположен в чудом сохранившемся подвале разрушенного дома.  На обшитых досками стенах бумажные иконы, в углу – самодельная печь, в подсвечнике, сделанном из жестяной банки, горит свеча.

               — Слышали, господа, какое донесение отправил наш генерал командующему армией? — поручик Ермоловский, получивший ранение в руку, но отказавшийся эвакуироваться в госпиталь, горд собой, бледен и говорлив. — Сегодняшняя атака не развилась. Неприятель продолжает оборонять свои позиции. Я бесповоротно решил атаковать неприятеля, пока не прорву его позиции.
               Ермоловский нервно смеётся:
               — Он бесповоротно решил!
               — Откуда вы только, поручик, всё знаете? — устало морщится капитан Бутузов.
               — Не в монастырском ските живём, Алексей Владимирович, — баюкает раненую руку Ермоловский. — Люди кругом. А вот кто скажет, почему у нас так удручающе мало ножниц для резки заграждений и совсем нет брезентовых матов?
               — Говорят, на складах их более чем достаточно, — вступает в разговор только что вошедший в блиндаж штабс-капитан Ершов. — Просто до нас не довезли, как и подрывные шашки, сапоги для солдат, вместо которых одни маломерки прислали, снаряды нужного калибра… Что говорить, не подготовлено наступление.
               Коренастый, бордовый от постоянного пребывания вместе с рядовыми на морозе, Ершов стаскивает сапоги, разматывает портянки, с удовольствием шевелит пальцами босых ног, подсовывая их поближе к печке, жмурится:
               — Хорошо!

               — Так ведь французов спасать надобно, — усмехается немолодой полковник, привычно поглаживая пышные закрученные наверх усы. — Немцы на Верден наступают, а там и на Париж дорога открыта. Потому союзники и взмолились: оттяните, братцы, на себя противника, не дайте ему снять части с российского фронта, да к нам перебросить. Ничего, что у вас там оттепель, распутица… Русский народ за себя не всегда постоит, но падающему руку протянет, поможет…
               Полковник поправляет на кителе Орден Святого Георгия, вздыхает:
               — Народа у нас, в отличие от снарядов и патронов хватает, да умных голов в штабах – раз, два и обчёлся…

               Ершов с тоской надевает сапоги, приоткрывает дверь блиндажа:
               — Господа, дождь пошёл. Если за ночь не прекратится, окопы у солдат водой наполнятся, у кого обувь плохая – замёрзнут. Только болезней нам здесь не хватало…

               ***

               День второй, третий. 2-ая армия под командованием генерала от инфантерии А.Ф. Рагозы, ударная группа 22 дивизии, 1-я сибирская стрелковая дивизия.

               Как и предсказал Ершов, благодаря шедшему всю ночь нудному мелкому дождику, снег тает, на дорогах раскисает глина, превращая обувь в стопудовые гири.
               Весь день российская тяжелая артиллерия обстреливает укрепления противника, на девять вечера назначена очередная атака, которая, как говорится в телеграмме Командующего, должна быть «стремительна, безудержна и кучна…»

               — Лёд на прибрежных участках озера трещинами пошёл, — вздыхает штабс-капитан Ершов. — Не приведи господь, кто попадёт в полынью, по пояс провалится.
               — Тем быстрее бежать будет, когда вылезет, — отзывается полковник, назначенный командиром ударной группы. — Знаете, батенька, что ответил начштаба Алексеев генералу Эверту, когда тот указал на неблагоприятные погодные условия: «Любое наступление связано с трудностями, Алексей Ермолаевич. Мы не можем спокойно смотреть, как Верден истекает кровью…»

               — Бросьте, Николай Львович, приказ есть приказ, — бормочет Бутузов, думая лишь о том, попадёт ли его Женечка, прикомандированная к связистам, в ударную группу, или сегодня повезёт…

               Эти леса, озёра, грязь под ногами – родная земля Алексея Бутузова. Батюшкино имение – недалеко от городка Поставы, бог знает, что там теперь, что сотворили с некогда содержащемся в идеальном порядке хозяйством германцы… Хорошо, родители успели уехать. Впрочем, и в Минске сейчас тяжко.
               По настоянию отца, отставного военного, Алексея отдали учиться в Полоцкий кадетский корпус. Семь лет, наполненных мальчишеским озорством, подростковой дружбой «до гроба» и первой любовью, встреченной на выпускном балу.
               Какие широко распахнутые, лучистые глаза были у Женечки, как легко взлетал подол платья, открывая маленькие ножки, во время танцев, как краснела и дрожала она от его неумелых поцелуев, прикосновений… Потом у каждого была своя жизнь, но ведь запомнилось…
               Встретились они уже здесь, на Нарочи. Краем уха Бутузов слышал: Женя посылала телеграмму царю с просьбой разрешить вступить в действующую армию… Лучше бы Его императорское высочество отказал ей в просьбе. Правда, тогда они бы не встретились, Женя не стала бы его лучиком света, его счастьем… Но и бояться за неё каждый день, каждую минуту больше нет сил…


               Блиндаж штаба 1-ой Сибирской стрелковой дивизии отличается комфортом. На бревенчатом полу, прикрывая щели, лежат так называемые местными «маляваные» ковры, полотнищами палаток отгорожен топчан с серым одеялом и маленькой подушкой-думкой, на самодельном столе – телефон и радиопередатчик, принимающий сигналы Морзе…
               Начальник дивизии, больной, охрипший и от простуды, и от непрерывных телефонных разговоров, греет руки о кружку неизвестно где раздобытого денщиком горячего молока и не сводит измученных глаз с телефонного аппарата.
               Он хорошо представляет себе, как освещённые огнями рвущихся гранат и бомб, его солдаты, многих из которых он послал на смерть, то останавливаясь под градом пуль противника, то стремительно бросаясь вперёд, прорываются к немецким окопам. Вой пролетающих снарядов сливается со стонами раненых, последними криками убитых… Звучит неумолчная песнь войны, требующей новых и новых жертв…

               Глубокой ночью 1-ый, 2-ой полки и на рассвете 3-ий полк дивизии занимают окопы противника.
               Они ещё не знают, что наступление соседей на флангах захлебнулось. Ударная группа 22-ой дивизии полностью перестала существовать. Не пощадила судьба и вольноопределяющуюся Женечку Ратникову из группы связи. Почти у самых проволочных заграждений её настигла вражеская пуля…

               ***

               Пожилой мужчина так увлечён рассказом, что не замечает, как младший внук сначала потихоньку, а потом всё громче и громче всхлипывает. Наконец вырывает свою ладошку из руки деда и, сотрясая тишину лесного озера, кричит:
               — Не-ет! Я так не хочу!
               — И правда, дед, до чего ты малого довёл! — теребит наушники старший внук. — Признайся, ты ведь всё это выдумал, да? Откуда ты можешь знать?
               — Книги, Костя, иногда читать надо*, — вздыхает мужчина. — Погоди, Игорёк, всё будет хорошо.  Ранним туманным утром к немецким заграждениям вместе с санитарным обозом проберётся бравый капитан Бутузов. Среди убитых и раненых он найдёт Женечку и на руках донесёт её до походного лазарета.
               — Они поженятся? — требовательно спрашивает Игорёк. — Доживут до старости и умрут в один день?
               — Это уж как повезёт, но хочется надеяться, — задумчиво улыбается дедушка.
               — Я бы тоже Соню из второй группы спас, а потом женился на ней, — мечтательно сообщает внук.
               — Твоя Сонька сама кого хочешь спасёт, — вредничает Костя и неуверенно спрашивает:
               — Дальше-то дедушка, что было? Наши победили?

Продолжение следует.

* Подорожный Н.Е.  Нарочская операция в марте 1916 г. — М., 1938.
   Бондаренко В.В. Утерянные победы Российской империи — Минск. «Харвест», 2010.