Великий Октябрь в свете освоения 2

 Великий Октябрь в свете освоения

(кое-что к учебнику)


Горловка (ДНР) — 2025
;
Великий октябрь, переводящий человечество, как бы сказал Маркс, «из предыстории в подлинную историю», — не самое ли значимое событие из выпавших нашему народу, стране. Его судьбоносный приход, уроки как-то даже мистичны, непостижимы, неисчерпаемы грандиозностью несомой перспективы. Вместе с тем, — сложностью попыток осмыслить, тем более, реализоваться. Даже — повторить (вплоть до калькуляции), подхватить, продолжить. Многообразные обхождения, между тем, едины в позиции, с которой Октябрьскую революцию описывают, ценят, строят. В целом ее можно назвать присваивающей (присваивающе-производящей), с множеством нюансов, , политикой, видений будущего. Именно здесь коренится роковой изъян, не дающий подлинно осмыслить самое важное и ключевое октябрьской революции, его коммунистичность. Если оставить громкие декларации, обеты, даже видимые успехи строительства нового общества, сложившиеся «теории», толкования весьма мало касаются средств и путей , действительно ведущих к подлинной свободе, прогрессу, являемых данной коммунистичностью. Она, событийная жизнь открывается и утверждается лишь осваивающе-произведенческим бытием человека в мире.

В настоящем исследовании мы, продолжая осмысление освоения, разберемся хотя бы с некоторыми моментами значение и уроков коммунистической революции, — началом и классическим выражением коей служит Великий Октябрь, — под осваивающе-произведенческим углом. Надеемся, тем самым, удастся по-новому взглянуть на многие вещи. Главное, представить их в истине, вскрыть ошибочные подходы, формы активности, как часто вершатся «коммунистические дела», заведомо обреченные на бесплодность, погрязание в буржуазном сететворчестве. Никак не претендуя на полноту осмысления, заведомо ограничиваясь довольно узким кругом предметов, коих будем касаться, мы, самое большее, рассчитываем, предлагаемые видения, решения послужат более серьезной и обобщающей работе, которая сложилась бы, коль скоро подобное возможно, в некоторый «учебник» того, что есть коммунизм, как он утверждается, что делать, какие задачи с самого начала решать, за что браться, погружаясь в этот безбрежный океан исторического вершения человеком своей судьбы и мира с будущим.

Наконец, наше касательство вещей крайне общо, обходит всевозможные политико-экономические, страновые и личностные моменты при решении вопросов. Философско-мировоззренческий взгляд может себе позволить столь отвлеченное течение.

 


** *
Но возвратимся к искомому предмету, событию, с которого стала утверждаться коммунистическая эпоха истории и окончательно признаем недопустимость революцию, начало которой положил Октябрь1917, не считать коммунистической. Ниже будет показано, что, среди прочего, для ответствования такому своему названию и предназначенности она должна была осуществляться не только в плане, с чем обычно революцию связывают, представляют. А именно: разрешения проблем, противоречий, «болячек» обществ, где определяющие процессы, отношения протекают в форме и результатах классовой борьбы, являющейся, в свою очередь, выражением коллизий производящих производительных сил и производственных отношений (определенных экономикой), вообще, скажем так, «социально-экономических подвижек», неутрясок внутри соответствующего социума. Социальная революция, — по крайней мере, коммунистическая, не ограничиваясь по сути выражением-разрешением всего этого, — восходит к переменам бытийно-исторического характера. Другими словами, она в корне трансформирует само человеческое бытие. «Трансформирует» — на субстратном и динамическом уровнях. Во всяком случае, коммунистическая революция выступает, — и на это был призван (причем, не только исторически, но, что главней, запрошен бытием) Великий Октябрь, — процессом полномерных, фундаментальных преобразований, как внутри человека, во всех звеньях наличного общества, так и на практике. К тому же, — на общем и частном (применительно к данному обществу) уровнях реализации последней. Больше — в социально-историческом и онтологическом планах.

Это должно быть понятно, приняв, что практика как таковая — и субъективна, и объективна. Еще точнее, — больше чем то и другое, будучи отчеловечной и отбытийной, следовательно, социально-историчной и онтологичной (естественной), бытийно-историчной.

И, что чрезвычайно значимо, коммунистически-революционные преобразования вершатся не просто благодаря исключительно возросшей сознательной активности народных масс, но такой активности и широте движения их, которая, так либо иначе, развертывается всеохватно, истинно, адекватно осуществляющимся материальным процессам и решаемым задачам. Впервые в истории разумная действительность и действительность разума по-настоящему совпадают. Налицо, так сказать, единство знания и дела, субъективного и объективного, тождества бытия и мышления, идеального и материального. Человеческое бытие вершится в открытости человека и бытия. Вернее, открытости человека бытию и бытия (в некоторой своей мере) человеку. Никогда прежде исторические дела (сколь бы значимыми ни были) не вершатся при столь широком и всеохватном участии и творчестве народа, как захваченные коммунистическими преобразованиями мира!..

Следует только учесть, что сказанное имеет место как бы в идеале, вообще. В реальной конкретике же (как это обычно бывает), в том, как специфично протекает соответствующая коммунистическая революция, прорастающая подлинным строительством нови, дела текут по-своему, часто далекие (причем, до неузнаваемости) от означенного: являют его, погрязши в «болоте» производящести, с отклонениями, превратностями.

Вообще-то, по-другому и не бывает. Идеальное, общее (как, впрочем, любой предмет) ведь не существует само по себе, в чистом виде, вне своих единичных, особенных проявлений, за коими его, случается, и не видно. Хорошо в этом смысле говорит Маркс о рабочем классе по сути и в отдельных его проявлениях, в том числе борьбы в «Святом семействе».

В непосредственной данности буржуазного общества каждый конкретный пролетарий (даже известная общность их соответствующего предприятия) выступает крайне отчужденным от своей человечности. В нем, как говорит Маркс «практически закончено отвлечение от всего человеческого, даже от видимости человеческого» [Маркс К., Энгельс Ф. Святое семейство, или критика критической критики. Против Бруно Бауэра и компании. — К. Маркс, Ф. Энгельс, соч., 2-е изд. — Т. 2. — С. 40]. Все жизненные условия его, равно жизненные условия буржуазного общества «достигли высшей точки бесчеловечности» [Там же]. Но, все же, отчужденный, потерявший самого себя, человек в лице пролетариата «не только обрёл теоретическое сознание этой потери, но и непосредственно вынужден к возмущению против этой бесчеловечности велением неотвратимой, не поддающейся уже никакому приукрашиванию, абсолютно властной нужды, этого практического выражения необходимости» [Там же]. Он потому, «может и должен сам себя освободить. Но он не может освободить себя, не уничтожив свои собственные жизненные условия. Он не может уничтожить свои собственные жизненные условия, не уничтожив все бесчеловечные жизненные условия современного общества, сконцентрированные в его собственном положении. Он не напрасно проходит суровую, но закаляющую школу труда. Дело не в том, в чём в данный момент видит свою цель тот или иной пролетарий или даже весь пролетариат. Дело в том, что такое пролетариат на самом деле и что он, сообразно этому своему бытию, исторически вынужден будет делать. Его цель и его историческое дело самым ясным и непреложным образом предуказываются его собственным жизненным положением, равно как и всей организацией современного буржуазного общества» [Там же. — С. 40-41].

Подобное сказанному, применимо и к коммунистической революции, но не отнести ни к какой другой социальной революции. Тем более, — выражающей формационный переход, «предысторию человечества» (Маркс). Что бы ни говорить, здесь субъективный фактор, сознательная активность народа (к тому же, крайне зауженная, отчужденная социально-экономическими, политико-правовыми аспектами), будучи беспомощной, неразвитой, проходит в костюмах и «уборах прошлого», под разного рода религиозно-мифологическими знаменами, свидетельствующими эту самую неразвитость субъективно-сознательного начала вершащихся процессов. Именно потому, здесь почти всегда случается, что люди стремятся к одному, преследуют некие цели, а результат оказывается совершенно иным, нежданным, вследствие выхождения реального хода дел из-под незрелого контроля его субъективных участников. Эту особенность (во многом как следствие отчуждения), между прочим, не раз подмечает К. Маркс, особенно в знаменитом и показательном для нас, «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта».

Продолжая предельно общий разговор, нельзя не видеть, понятие «революция» — весьма содержательное и многоохватное. Революциями характеризуется почти все в окружающей действительности и внутри человека, выражая качественную динамику, коренные скачки в процессировании соответствующих сфер, предметов, проявлений жизни. Между ними, несмотря на разницу, заданную преимущественно предметной областью протекания, можно находить сходства, общие черты. Мы, однако, всего этого не будем касаться, ограничим внимание лишь социальными революциями. А среди их многообразия, — сосредоточимся на именно коммунистической.

Сразу же заметим: социальная революция (в подлинном понимании, тем более, вершении, настроенности на коммунизм) свойственна не только обществам, насквозь капиталистичным и, как говорится, «дошедшим до ручки», застряв в своих частно-собственнических «болотах», коллизиях. Она работает, далее, не только в производящих обществах, и нет нужды для этого на непроизводящие реалии распространять (как обычно делается) производство, везде и всюду находить лишь производящий способ существования. Социальная революция (революция) — нормальный гость, пусть, со своими спецификациями также в обществах, где еще, по сути, капиталистической частной собственности нет. Нет не только буржуазных классов, но даже производства в строгом смысле. В труде и жизни людей царят отношения натурально-личной зависимости, общинная собственность, традиционность, прибытийность. Что ни говорить, они выражают именно коммунистическую (пусть еще начальную, незрелую) жизнь людей. «Незрела» эта жизнь, конечно, и в осознаваемом (как сознательность, субъектность), самостоятельно-человеческом смысле. Потому революции вершатся преимущественно неким объективным («за спинным») процессом, захватывающим людей и влекущим без их ведома, в лучшем случае, —поверхностно, иллюзорно понимающих происходящее.

Тем не менее, протекая так, революции применительно к обговариваемым обществам, с господством «отношений личной зависимости» [Маркс К. Экономические рукописи 1857-1859 гг. — К. Маркс., Ф. Энгельс. Собр. Соч. Т. 46. Ч. I. — С. 101], призваны преображать первобытно-коммунистические натурально-личные порядки, способ производства: возвышать, развивать их. Больше. На известном этапе исторического становления, последние, вместе с условиями, благодаря революции, подвергаются коренному отрицанию. И, переходя, таким образом, в свою противоположность, — утверждают производящий мир, способ существования с отношениями «вещной зависимости» [Там же] и буржуазной собственностью. Затем, на такой, отрицательной (производящей) основе, ее созидательным опытом революции, — эти «локомотивы истории» (К. Маркс), точнее, «предыстории», — возрождают, обогащая, обеспечивая дальнейший прогресс, первоначально-коммунистических отношений и творчества, которые, наконец, возвышаются до событийности (коммунизма), «подлинной истории», как бы, опять же, сказал Маркс.

В событийном же человеческом бытии, иначе называемом коммунизмом, нужда в революциях как объективной (стихийной, где прежде всего решаются экономические, возведенные, из-за своей исключительной значимости, в ранг материальности, проблемы) необходимости отпадает. Ибо, скажем это, несколько повторяя отмеченное выше, подлинно-исторически разворачивающиеся процессы, жизнь вершатся людьми осознанно, свободно, самодеятельно, разумно-субъектно, духовно-практически и непрерывно. Все эти особенности можно охватить одним выражением, «освоение», «осваивающее произведение». И никакая внешняя необходимость социального развития («революционными путями», к тому же, в виде объективно-стихийных процессов), характерная «предыстории человечества», уже не довлеет. Сама «материальность» в данных условиях существенно видоизменяется. И в субъективном смысле (если только можно вести речь) нужда в такого рода революциях отпадает. Это так даже, поскольку высоко сознательное, самодеятельное, свободное созидание событийным человеком себя и мира иначе не реализуемо. что важно, «событийность» жизнетворчества здесь — не субъективное «придумка», «хотелка», а подлинно-реальный факт. Он, к тому же, весьма ко многому обязывает творцов...

Как очевидно, предысторические процессы являют движение в означенном русле, решая преимущественно социально-экономические аспекты человеческого существования, возведенные в ранг материальности. Другими словами, — исключительной значимости, первостепенности и т.п. Тем не менее, происходящие здесь новации изменения ведут, приближают жизнь, общество к коммунистичности. Причем, не задним числом, не где-то и как-либо, но прямо, без натяжек и «пристегиваний». Потому, происходящие в традиционных (и не только) обществах, события, перемены, ведущие вверх, к коммунизму, ничто не мешает принимать за революционные. Здесь, по сути, критерий их революционности. Еще проще: данные события и дела существенно обновляют жизнь, служат прогрессу, позволяют, выражаясь вслед за В.И. Лениным, «обществу подняться на ступеньку выше», — они тогда заслуживают признания в революционности. Вместе с тем, мешающее такому движению, тянущее вспять, стремящееся удержать наличный порядок вещей, — в конечном счете, контрреволюционно.

Как известно, история в предысторическом течении явлена рядом по типу и назначению социальных революций. Они выражают переход из одного общественного строя, способа производства в другой, более развитый. Вызываемы же революции различными материальными (из способа производства) факторами, реализуют свои цели, задачи. Движущей силой («гегемоном») их выступают соответствующие социальные движения, классы, сообщества в зависимости от времени, условий, состояния обществ. Последние внутри себя, несут наряду с несомненными «плюсами» тяготы, коллизии, антагонизмы, требующие радикального преодоления, замены новыми формами жизни, что и обеспечивается социальными революциями. Они захватывают широкий или узкий круг участников общественной жизни, народа, преобразуют не только социально-политические, но также остальные материальные и духовные аспекты человеческого бытия, истории.

Но, как бы тут дела ни обстояли, — какой бы размах втягивания в орбиту общественных сил ни приобретали, как бы по писанному ни текли, — революции (отвечая своей призванности, сути) ведут к переменам способа существования человека в мире, практики. Ее в качестве определенного способа производства революционно преобразуют, с одной стороны, отказываясь (упраздняя) от ставших негативными, наличных условий, форм существования (активности, связей людей, сознания, надстройки). Со стороны другой, утверждают новый способ существования (способ практики), с соответствующей надстройкой. Да так видоизмененные, — что не вмещает уже, имевшие место, «негативы», являют более продвинутое в человекобытийном плане общество...

Не будем особо распространяться относительно сказанных вещей, вследствие их элементарной азбучности. Укажем только, что в приведенном абзаце (и вообще) термины «практика» и «производство», соответственно, «способ производства» и «способ практики» берутся нами как во многом равнозначные, тождественные. В других своих работах мы достаточно обосновываем такое обхождение. Ниже тоже будет кое-что сказано. Пока же нельзя не заметить, что отождествление терминов «практика» и «производство» в принципе, недопустимо, поскольку объем практики никак не исчерпывается производством. Тем не менее, отождествление допустимо, имея в виду его условность и распространенное до сих пор несостоятельное (что ниже обосновано) обыкновение подменять практику производством. Следует также держать в виду: преобразования практики, — являющейся специфическим способом существования (движения, больше, в производящих условиях способом производства) известного материально-вещественного содержания, — невозможны, немыслимы без преобразования последнего. Практика (движение) ведь без материальной предметности (вещественности), которую движет, сама по себе ничего не значит. Правда, дело обстоит и наоборот. Тут торжествует другая «азбука» диамата, примененная к социально-материальным реалиям: нет материи без движения, равно движения без материи.

Подобно тому же, как движение в своей предельной абстрактности, выступает, по Энгельсу, «изменением вообще», практика в предельной абстрактности есть труд. Точно также «производство» (к чему принято с известной поры сводить практику) в абстрактной данности выступает трудом. С другой стороны, труд, мыслимый в своей полноте и понятийно-содержательной конкретике, при ближайшем рассмотрении есть «практика», «производство», «произведение», «деятельность», «творчество» и многие другие выражения, коими схватывается сознанием.

Термин же «способ» (форма, некоторая организация, устроенность, разновидность, данность и т.п. чего-либо) в таком ключе употребляемый касательно производства, вполне может быть привязан и к практике, и к труду, означая почти одно и тоже. А именно: некоторую конкретную разновидность, организацию, структуру, представленность и т.п. труда, другими словами, практики, производства. Потому, скажем ли «способ производства» или «способ практики», «способ труда», — в принципе, мы об одном и том же. Остается, разве что, признать существование разных (способов, разновидностей) практики, что, опять же витает уже в воздухе, многими принимается по умолчанию, а кое-кто (тот же Маркс) уже пытается вести о них конкретный разговор, осмысливать.

Все это во многом очевидно! Точно также нельзя не признать, социальная революция прежде всего и главным образом характеризует исторический переход, коренное возвышающе-качественное обновление способа производства, т.е. специфического способа (формы) протекания практики, которая при этом не ограничивается пределами производства (производящей практики), тем более, как социально-экономической категории. «Способ производства», тем самым, следует понимать широко, доведя его до формы (способа) протекания, становления практики вообще. Выступая так, он определяет и определяется: как люди со-присутствуют природе (бытию), каким образом, что и чем творят (производительные силы), каковы отношения (прежде всего так называемые «производственные отношения», задаваемые собственностью), коими они связаны, организованы. И, конечно же, — как люди сознают все это. В том числе себя и окружение, свое место и назначение в мире, открытость бытию, во имя чего, в каком смысле живут, образуются. В этом смысле предельно сжато способ производства можно было б выразить как исторически-конкретное единства человекообразования и предметотворчества, обнимающих отмеченные аспекты человеческого бытия в мире. Даже — производительные силы и производственные отношения, но выведенные за пределы исключительно социально-экономической (того хуже, технической) данности, выражая практику как таковую в самом общем и конкретном, вместе с тем любом другом проявлениях.

Будет, выходит, недостаточно сводить «способ производства» к общепринятым моментам, выражающим лишь отчасти и субъективную (по большей части же техническую) сторону обнаружения данного понятия: что и как, какими орудиями люди производят (экономические блага), а также как организованы в данном процессе. Этим представлением, не выводящим способ производства как единство производительных сил и производственных отношений за технические пределы, собственно, может довольствоваться экономическое, даже политэкономическое видение. Главное — производящее (техническое по сути своей) отношение к действительности. Его же обыкновенно фиксируют соответствующие учебники от задогматизированного марксизма.

Вообще, то, что понятие способа производства схватывает (не ограничиваясь сугубо социально-экономической плоскостью) конкретную форму, вернее, историко-типическую разновидность практики, очевидно уже из факта изначальной разработки его марксизмом для фиксации практики в означенной нами, субстанциальной, бытийно-исторической, человекобытийной данности. Однако, в силу сложившегося по различным причинам обыкновения (о чем ниже), сводить специфический способ человеческого бытия в мире (практику) к производству, синонимировать оба термина, — причем, принимать их, пребывающими в неизменном виде, без учета внешних, технических перемен, не затрагивающих сути, — повелось и стало привычным связывать конкретизатор «способ» не с практикой вообще, — не выражаться «способ практики», — а с производством. Оно, вроде, более понятно, определенно, доступно непосредственному созерцанию и проч. Отсюда и нашло свое хождение понятие «способ производства».

Между тем, коль скоро практику и производство брать синонимами, к тому же, раз навсегда данными (что характерно для ситуации синонимизации практики и производства), вполне приемлемо говорить и о способах практики. Приемлемость уместна даже, приняв, что «производство» при серьезном осмыслении (кстати, самим Марксом) занимает лишь часть объема понятия «практика». Причем, — не только логически, но, что важно, в историко-временном плане. Ну, и кой-какие лингвистические «неудоби» не мешало бы опустить. Ведь «практика» сама уже по определению есть специфический способ существования человека в мире. Причем, в каждом конкретном исторически-значимом случае — особенный, протекающий той либо иной разновидностью (формой, типом и т.д.), о чем. Между прочим, говорит выражение «специфический». Присваивать же данному специфическому способу еще один способ — как-то не совсем вяжется из соображений удобства.

Правда, еще одно «неудобство» (иного плана) возникает, коль скоро «способ» привязывается лишь к производству. Мы тогда поневоле ограничиваем понятие «способ производства» лишь кругом производительных сил и производственных отношений, взятых, опять же, в узком социально-экономическом, того хуже, производяще-техническом плане. Тем самым, выхолащиваем из понятия «способ производства» весьма значимые горизонты, позволяющие и предполагающие диалектическое становление практики, несводимой к производству, хоть и оказавшейся в таком состоянии с приходом Нового времени. В частности, — из-за исключительной роли, которую производство стало здесь играть, затмив собой весьма многие аспекты человекобытийности, отсекши человека от бытия.

Тут возможен негативный довод того свойства, что в нашем расширительном толковании способа производства создается опасность затушевки грани между материальной и сознательной (духовной, идеологической и т.п.) сторонами производства (практики). Мол, «способ производства» потому нужно сохранить как выражение единства производительных сил и производственных отношений, чтобы акцентировать, передавать именно материальную сторону общественной жизни, так сказать, «сохранить материализм» в понимании истории, социальных явлений.

Нельзя не признать данный довод в том, по крайней мере, смысле, что на предысторическом этапе истории материальная сторона жизни, фиксируемая производительными силами и производственными отношениями, очевидна. Хотя, как сказать, взяв, к примеру, капиталистический способ производства. Во всяком случае, верно, что она (материальность) далеко не исчерпываема способом производства. Данное понятие не полностью выражает материальную сферу жизни (коль скоро это нужно делать), упуская, скажем, взаимосвязь человека и природы, язык, быт, общественную психологию, народонаселение и другие моменты общественного бытия. Хоть и провозглашается, что они образуют материальную сферу жизни, тем не менее, от констатации данного факта обычно дальше мало как идут. По крайней мере, означенные элементы материальности не включают в «способ производства».

Потому, если следует «идти дальше», то, хочешь не хочешь, но пришлось бы как-то определиться со всем этим более конкретно. Вплоть до того (почему нет?), — чтобы охватить материальные стороны общественной жизни сполна понятием способа производства. Или, того лучше, так осмысливать «способ производства», чтобы придать ему еще большую значимость, возведши на уровень конкретизатора самой практики как таковой, множественной по своим проявлениям.

Можно отсюда допустить, что такое охватывание обеспечиваемо при расширительном понимании производительных сил. Кстати, оно уже позволит включить сюда не только информацию, информационные явления, но куда большее. Ведь сегодня не единственно информация с наукой превращаются в материальную силу, но также идеи, дух, коль скоро, объективируясь, овладевают народными массами, а последние становятся сознательными творцами своей жизни. В конце концов, что есть информация, знания (обретающие материальный статус), как не частный случай практически-духовной работы.

Вот, в этом смысле, возвращаясь к вопросу о демаркации материальной и не таковой сфер общественной жизни, с которыми призвана подобающе совладать коммунистическая революция, мы бы заметили, что, действительно, в предыстории сознание, дух, идеологии выступают чем-то вторичным по отношению к материальной стороне. При этом и здесь не обходится без множества оговорок в плане относительной самостоятельности духовной жизни, обратного воздействия общественного сознания на материальную сферу, идеологии на базис и проч.

Но, надо думать, несколько иначе дела обстоят, имея в виду, утверждаемую коммунистической революцией, подлинную историю. Нельзя не признать, ей в человеческом становлении, имея в виду перспективу будущего, принадлежит основной, несоразмерно больший, отрезок. Здесь, кстати, практика перестает быть производящей, хоть понятие «способ производства», все же, сохраняется. Так вот, в подлинной истории человеческого бытия вряд ли правомерно жесткое (скажем, схваченное догматизированным марксизмом) разделение жизни на материальную и не таковую сферы. Подлинно-исторические сознание (идеи, дух, духовная деятельность, виртуальная реальность) оказываются столь же значимыми, как и остальные моменты. Они не менее материальны, коль скоро «овладевают массой» (Маркс), обретают достоинство объективности, общепризнанности, подобно остальным, принимаемым за материальные, стороны жизни. Соответственно, не считаться с ними революционное движение не может.

Между тем, расширительное понимание способа производства предполагается правильным пониманием не только производительных сил, но также производственных отношений. Не вдаваясь в существо господствующей в истмате трактовки данной категории, нельзя не заметить, что люди производят (созидают) необходимые для своего существования предметы (блага) далеко не только в экономической сфере и далеко не только материальные. Мы уже отметили, что понятие «материальное» в человеческой жизни — довольно относительная вещь. Зато каждый практически-деятельный акт повсюду реализуется двуединым процессом предметотворчества и человекотворчества. При этом нетрудно показать, что предметотворчество (предметизация) во многом тяготеет к производительным силам, а человекотворчество — к производственным отношениям. Повторяем, означенное «двуединство» имеет место отнюдь не только в сфере экономики, но везде и всюду, где вершится практика, существует человек. Не забудем: последний — социальное сущее и даже сущее в открытости бытия И, существуя так, он не обходится без все тех же производственных отношений (оставим производительные силы в стороне).

Столь расширительно понимаемые, производственные отношения предполагают, что в любом процессе и результатах практического творчества (идет ли речь о предметотворчестве или человекообразовании, не важно) люди непременно со-участвуют, строя свои взаимоотношения, которые так замечательно описывают основоположники научного коммунизма, объясняя экономические производственные отношения.

Да! Люди, будучи общественными (и даже со-бытийными) существами, участвуют в распределении, потреблении, обмене и процессировании своего творчества и результатов его. И главенствует во всех этих взаимоотношениях, конечно же отношение собственности. Именно оно определяет место, роль, заслуги, возможности, потребности, способности каждого участника означенных отношений. Отношение собственности (собственность, сводимая в делах социально-экономических к средствам производства, к принадлежности, присвоению их известным лицам, классам и т.п.), с самого начала реализуясь на практике, своит предметы и людей. Другими словами, определяет их место, значимость, достоинства, располагая, тем самым, в известном порядке, связях...

Своя вещи, она (собственность, своение) наделяет их известными признаками, свойствами, по которым мы их узнаем, ценим, воздаем. Без функции своения (собственности), не собственничая, практика, деятельность, человеческое творчество принципиально невозможно. Лишь оно, определяя признаки вещей, их достоинства и связи с другими вещами, в том числе с нами, обусловливает, определяет их качество.

В процессе своения (собственнизации) сам труд, творчество тоже обретает соответствующее качество, содержательно наполняется, осмысливается. Коль скоро вещи не своенны, не особственнились, о них в содержательном и смысловом планах просто нечего сказать.

Точно также о человеке. Он что-либо значит, является личностью, индивидом или кем-либо еще, только и только благодаря собственности., нет собственности — нет вот, этого конкретного человека (как личности, как некоторого «Я»).

Таким образом, следует рассматривать собственность в качестве неотъемлемейшей и исключительно значимой категории практики, человеческого бытия. И, повторимся, совершенно здесь не важно о каких предметах, — живых или не таковых, человеческих или нет, идет речь. Поскольку же собственность является всеопределяющей категорией производственных отношений, — да так, что, собственно, их можно свести к собственности, — постольку они наряду с производительными силами неотъемлемы от любой практики. И, тем самым, образуют, выражают способ реализации последней. Другими словами, способ производства (подразумевая, что отождествляют практику и производство). Завершим краткое описание собственнической (своящей) природы практики указанием, что собственность ближайшим и непосредственным образом реализуется категориями «освоение» (О-своение) и «присвоение» (ПРИ-своение), о чем речь пойдет ниже.

Надо понимать, демаркация общественных явлений на материальные и не таковые весьма подвижна, условна. Верно и то, что отказываться от нее ни в коем случае нельзя, учитывая всегда условную конкретику социальной жизни. Отсюда, как раз, ничто не мешает, держа в виду большую историческую перспективу впереди, многие аспекты духовной сферы, расцениваемые до недавно нематериальными, тоже включать в понятие способа производства. Или, дабы не размывать последний, переосмыслить его в плане привязки и выражения, весьма значимой для понимания явлений человеческого бытия, идеи о множественности практик.

Между тем, данная идея у самих классиков марксизма прокладывает себе путь. Речь об этом пойдет ниже. Отметим пока, продолжая сказанное, два момента.

Во-первых. Приняв во внимание, что выражения «производство» «практика», «труд» используемые обыкновенно синонимами, видятся как раз навсегда данные, неизменные, должно быть очевидно, определение (или термин) «способ» по отношению к ним бессмыслен, во всяком случае, теряет смысл. Как можно, скажем к практике или труду, принимаемым всегда однотипными, использовать выражение «способ»? Когда-таки, его обиходуют, то не потому ли, что подразумевается (если не имеется в виду) множественность практик и трудов? Стало быть в каждом конкретном случае перед нами один из их способов, не просто практика (производство) как таковая. Мы не способны использовать понятие «способ производства», коль скоро не знаем, не предполагаем существование различных разновидностей производства, каждый из коих предстает одним из них (феодальным, буржуазным, первобытно-общинным и т.д.). При этом, если бы данные разновидности производства (практики) лишь внешне, формально различались, то вряд ли бы они нуждались в квалификации как способы производства.

Во-вторых, классики марксизма хорошо сознают, что человек существует, творит (трудится) далеко не однотипно. В частности, отчетливо просматривается, что способ существования человека, скажем, традиционных обществ (где царит примат общего над частным, обычаи, нравы, традиции, «законы» и т.п.) очень даже не подобен активности, существованию Нововременных людей. И различие состоит не столько в несходстве их способов существования (в смысле производительных сил и, соответствующих им, производственных отношений, к тому же, производящих) технико-структурными уровнями, степенями развитости, но в принципиально содержательной разности. Причем, такой, — когда, скажем, способы существования (способы производства) традиционного и коммунистического человека настолько своеобразны, что не протекают производяще, но произведенчески. Следует признать потому, понятие «способ производства» вмещает в себя и такие «производства», которые являют нечто иное нежели производство (известное сознанию, напрочь захваченному этим «производством»).

Это, кстати, прямо подразумевается Марксовым противопоставлением обществ с отчужденным трудом (производством, практикой) таким, где последнего нет, быть не может. Действительно. Вряд ли Марксу, например, в «Экономическо-философских рукописях 1844 года», были бы доступны разговоры об отчужденном труде, точно также, удалось усмотреть отчуждение труда и человека, коль скоро не известен «нормальный», неотчужденный труд, соответственно, человек.

Дихотомия «нормального» и отчужденного труда открывается разными путями. Прежде всего, разумеется, рефлексией над тем, как он предстает непосредственно, в качестве отчужденного труда, с коим люди встречаются, втянуты повсеместно. Осмысляя его, видя, несомые им тяготы, деструктивность, нетрудно ожидать, надеяться на труд и человеческое существование, где их нет. По крайней мере, если и имеются, то в терпимых пределах. Об неотчужденном труде, — пусть даже нет никаких сведений, знаний, фактов, ничего доступного, — можно (скажем, в порядке компенсации, негативного домышления) грезить, мечтать, уповать, строить проекты будущего, наконец, формы жизни, в том числе труда, которые не пагубили бы человека, подобно наличному труду. Такой опыт, несомненно, формируется. Сам факт, что люди говорят о своем труде как отчужденном, не может не свидетельствовать об их знании (предчувствии, мечте и проч.) труда, который не страдает данным недостатком; они «знают» (пусть даже в грезах, крайне превращенно) общество, порядок вещей, где нет отчуждения.

Об отчужденном труде, как и «нормальном», сведения, знания, конечно, доступны не только из личного, скажем так, «живосозерцательного» опыта. Куда больше их можно почерпнуть из материалов, результатов, доступных, письменных и других источников, из разысканий, науки современных и прошлых авторов. Одним словом, человечество за долгое время своего существования, истории наработало достаточный багаж знаний об осмысляемом предмете. Он, естественно, не теряется, не отбрасывается за ненадобностью, но сохраняется, наследуется, копируется, превращается в пассив понимания жизни исследователей, специалистов. Точно также - занятых осмыслением данных предметов, подвизающихся в смежных или перекрещивающихся областях, вообще, пытающихся как-либо разбираться в вещах и обстоятельствах своей жизни. Тем более, речь о тех, кто стоит «на тропе» коммунизма, освобождения труда, преодоления отчуждения, раскрепощения созидательных сил человека...

Но убедительнейший и непререкаемый опыт людям внушает само производство, производящие реалии, причем, весьма многими аспектами своего воздействия. С утверждением производства по приходе Нового времени уже воочию открывается роль и значимость труда (причем, как производства) в формировании богатств, в исключительном и глубоком влиянии его на все стороны жизни, включая сознание, поведение, взаимоотношения людей. Все тут становятся «Адамами Смитами», — только и говорят о производстве, для него начинают жить, служить. Теряют себя, производяще мыслят и относятся к действительности.

Если некогда, в условиях традиционности труд как таковой (особенно физический, репродуктивный) принимался за нечто от «наказания Сверху», а практика сводилась преимущественно к морально-нравственным, политическим и т.п. предметам, то отныне, особенно с развитием материалистических традиций, практика сплошь предстала «трудом», «производством». И помимо производства (как производства «вещей», труда по производству «вещей»), никакой другой способ творчества, создания вещей, богатств не усматривается, не предпочитается.

Вместе с таким триумфальным шествием производства, производящей практики в делах, отношениях и сознании людей, разумеется, непреминули обнаружиться также моменты, так сказать, «изнаночной стороны» его, среди коих, понятно, высится «отчуждение» как символ и выражение всех бед, зла.

Особенно много «изъянов» практики находит критическое мышление, тем более, — заведомо захваченное идеями «нормального», человечного, («истинного») обустройства общества. К «находчикам», понятно, относимо коммунистическое движение, прежде всего, крыло, которое сложили и повели создатели научного социализма и коммунизма [См. об этом: Алиев Ш.Г. Практика: общий охват извне / http://proza.ru/2023/04/01/1320]

Под углом знаний, приятий общества, человека, труда, предстающих «нормально» (по своей подлинности, т.е. коммунистически), мы не только фиксируем, что в буржуазном обществе каждый человек, его труд, способы существования, формы жизни, отношения людей, вообще, наличные порядки отчуждены. Воспринимая, расценивая их в качестве «ненормальных», деструктивных, ищутся причины этого. Мы стараемся понять, как и почему такое произошло, что приводит к отчуждению труда, человека. С другой стороны, почему труд (практика), противоположный отчуждающему, не таков, чем это обусловлено? Что делает его неотчужденным?..

Можно продолжить возникающие вопросы. Но Ближайшее разбирательство с ними, несомненно, выведет на наличие общественной и частной собственности. Между прочим, именно с них Маркс (вслед и вместе с другими авторами) начинает прояснять причину, природу и преодоление отчуждения в современном ему обществе. Затем выходит на понятия присвоения и освоения. Через них — к собственности, производственным отношениям, производительным силам. И, наконец, восходит к практике (производству) вообще как специфическому способу человеческого бытия, субстанции всего того, что вершит человек и вершится с ним. Осмысливая практику в такой универсальной полноте, Маркс и открывает ее диалектику, естественно-историческое становление по общеизвестным способам производства, которые различаются уровнем развития производительных сил и состоянием, соответствующих им, производственных отношений.

Идея множественности практик, исторического становления, качественного и содержательного различия способов производства явственна при осмыслении Марксом реалий буржуазного и коммунистического человека. Всего более очевидна их содержательная специфика, необходимость расширительного толкования способа производства, выведя его за пределы сугубо социально-экономического и, скажем так, «эргономического» видения, благодаря разработке понятия «освоение», коим протекает коммунистическая активность людей, противостоя присвоению, чем специфична деятельность и действительность частно-собственнических, особенно производяще-капиталистических, порядков.

Маркс с самого начала подчеркивает, что «Всякое производство есть присвоение индивидуумом предметов природы в пределах определенной общественной формы и посредством нее» [К. Маркс. Введение. К критике политической экономии. — Маркс К., Энгельс Ф. Собр. Соч., Т. 12. — С 474]. Больше того. Согласно Марксу, присвоение, — этот неотъемлемый предикат, основание, установка и, так сказать, «идеология» частно-собственнического, особенно производящего труда, — неизбежно обусловливает также отчуждение, злосчастья, бесчеловечность отношений, дел людей, общества вообще. Будучи результатом присвоения, частная собственность является лишь Чувственным выражением того, что человек становится в одно и то же время предметным для себя и вместе с тем чужим для самого себя и бесчеловечным предметом»..., его проявление жизни оказывается его отчуждением от жизни, его приобщение к действительности — выключением его из действительности, чужой для него действительностью» [Маркс К. Экономическо-философские рукописи 1844 года / там же. — С. 119].

Потому предметом главенствующих разысканий мыслителя является прояснение путей и средств, достижение жизнеустройства, где человек, мир, их способ существования освободились, избавились бы от всего этого. Нормальную, полномерную человеческую реализацию, простор развертыванию человеческих сущностных сил, знает Маркс, не предоставляет никакое общество, никакой способ производства, помимо коммунистического, основанного на общественной собственности, осваивающе-произведенческом человеческом бытии [См. об этом: Алиев Ш.Г. Практика: общий охват извне / http://proza.ru/2023/09/06/335]. Только данное общество исключает любые формы социального отчуждения, несущего зло, прежде всего, отпроизводящей природы.