Christian Bobin Кристиан Бобен Шёпот фрагменты

Кристиан Бобен
Шёпот (фрагменты)

   Карета скорой помощи вовсе не машина, а тележка, предназначенная для того, чтобы  воспринимать и усиливать все  неровности дороги. Дорога – это не дорога, а  Гревская площадь. Я вижу облака. Я говорю девушке -  работнику скорой помощи: «Облака прекрасны». Быть молодым очень легко и очень трудно. Она размышляет и говорит: «Всё прекрасно». Её слова взрываются в машине скорой помощи.

— Чем вы зарабатываете на жизнь?
— Я? Ничем. Я думаю о том, что такое улыбка, настоящая улыбка.
— Это всё, ничего больше?
— Нет, ничего больше, но это занимает всё моё время. Мне кажется, если я узнаю, из какой звёздной бездны поднимается к нам настоящая улыбка, то я не потрачу зря ни своё время, ни всю  свою жизнь.
— А слёзы?
— Слёзы – не слёзы чувства или утраты, а слёзы беспричинные  – когда склоняешься над их белой, солёной водой, ты можешь увидеть там улыбку, подобную той, что так меня интригует.

— Я не понимаю. Что именно вы пишете?

- Это очень похоже на детский топот дождя по разноцветной стеклянной крыше с разбитым стеклом: я прохожу мимо, слышу этот тихий стук, и словно вдруг слышу то самое «Ах!»  Японцы называют это "Ах!" **  дыханием, душой, сутью вещей, которую те иногда выпускают на свободу. Что-то шепчет что-то. Писательство  подхватывает этот шёпот и усиливает его.

— С какой целью?
— Чтобы вырвать язык из ада мнений.

***
Идёт дождь... На больничной койке, между умирающим и плачущим окном,  я ем несъедобное блюдо.   Потом пишу повару записочку: "Дорогой повар, я только что доел свое блюдо: было невероятно вкусно. Разве что чуть-чуть остыло..." Я чувствую волнение. Мы редко бываем авторами своих действий.

Если бы мы могли заботиться о больных и бедных так же, как  о богатых заботятся их дворецкие...

Именно благодаря бессоннице матерей, утешающих ребёнка, которого разрывают ночные  демоны, или дворнику, который помогает тротуару дышать легче то тут, то там, — да,  именно благодаря такому служению тьма ещё не  сомкнула окончательно свои объятия вокруг человечества.
Писательство и есть такое служение.

Летний дождь, падающий на забытую в траве лейку, звучит  словно Гайдн под пальцами Соколова*.

Руки Соколова над клавиатурой обладают тысячей жизней. Одна призвана искать басовые ноты, стук земных троп, другая отвечает за сбор самых юных, самых нежных фиалок. Знаете ли вы, что при виде диких фиалок можно умереть от печали?

Лифт, ведущий на философский факультет, остановился на площадке с надписью "Агорафобия" рядом с кнопкой. Вышел только я.


***
Врач входит в  палату с моей картой в руках и говорит мне нарочито раздражённо: "Я не знаю, кто вы, но это совершенно ненормально. Судя по вашему состоянию,   вы должны быть в отчаянии!"

Этот специалист не понимает, на что способны младенцы. Я не лукавлю. Я прихожу на своих  ножках четырехлетнего малыша  — и болтаю. Я прыгаю обеими ногами в каждую лужу уныния перед собой и превращаю брызги в искры.

Человек, который просто исполняет свой долг,  не делает ничего. Он почти   грабитель.

Чуткость, сентиментальность ушли из мира. Они уступили место точности и ясности. Будь я луной, я бы уже  начал собирать чемоданы...

***
  Пианино – тяжёлая ласточка. Я неделями не слушал Соколова. Его пианино улетело. Два шага по двору  больницы, и вдруг огромная ласточка из дерева и лака, возникшая из ниоткуда, пикирует на меня, проносится мимо, взмывает в небо, исчезает, и я не могу понять, под каким лучом тоски она свила себе гнездо: я вспоминаю,  сколько силы пианист вкладывает в  один-единственный палец, прямо под подушечкой, прижимая его к клавише.

Загадка, великая загадка тех, кто, отсутствуя, преследует нас, изобретая тайную  комнату в доме, из которой может появиться в любой момент, без предупреждения. Это не: "Я думаю о нём", а: "Я ни о чём не думаю, и вот он является мне в сопровождении знака, детали, удостоверяющей его подлинность: его тонкие волосы развеваются у  висков под  ветрами музыки, а в центре его черепа – тонзура монаха, которым он никогда не был".

  Спасительная власть звука, стихотворения — это власть, основанная на себе самой, неподкупная, подобная власти пурпурного бука в  черном кожаном пальто.

  Сине-зеленый силуэт, разглядывающий  облака.

   Музыка — это прядь волос в конверте с именем.

  Церкви — убежище для мозолистых ног. Потрескивание  свечей восстанавливает силы.

***
   В четыре года, разъярённый удушением жизни, столь действенным из-за семейных уз, я, вооружившись метлой, разорил ласточкино гнездо в проходе  между двором и улицей. Природа,  степные просторы, радость  охоты за Богом, чтобы вернуть его живым, связанным по рукам и ногам на коне, бесконечность. Никто не видел, как я проявляю свою тошнотворную человеческую царственность. Никто, кроме меня.  Оповещенная ангелом, завидующим ее  крыльям, вечернему  платью   и  дворцу, зацементированному экскрементами, ласточка вскоре вернулась и стала кружить над руинами своего дома.

   Возраст  не является смягчающим обстоятельством. Можно ли быть проклятым в четыре года? Ответ - да, если человек, чтобы не утонуть в своем удушье, разрушает небольшой черный храм, который Библия наделила нитями сверкающих псалмов, а древний Египет - льном золотых легенд.

   Позже, гораздо позже, я увидел,  как ласточка появилась в первой рукописи. Я присутствовал при её погребении в лазурном колодце. Я был писцом. С терпением архаичного письма, сохранившего в своём гардеробе глиняные корсажи и первые пергаментные юбки, я отныне стремился искать тот маленький свет, хранителями которого мы являемся. Свет, в котором не можем сомневаться, который есть наша душа - с крыльями, рассекающими шёлк воздуха.

Совершенной страницей для меня всегда будет та, что с оспинкой ласточкиного яйца – средоточие всей вселенной, бесконечная интериоризация, невесомая тяжесть души в ложбинке счастливой руки.

  Если не пишешь против себя, то ничего не пишешь...

  Мой учитель — ласточка. В её гнезде, купаясь в тепле соломы, жила улыбка, которая всё прощает.

   Я, нечистый с четырёх лет, надеюсь быть спасённым, потому что однажды запечатлел на странице улыбку, которую несколько цветов акации, украденных в саду  дома престарелых, подарили моему почти бездыханному   отцу после ужасной ночи.

***
   Замок, населенный статуями. В парке – роза. Всего одна. Она колышется на ветру веков. Она есть и её нет. Иногда встревоженная статуя прижимается лбом к окну замка, чтобы лучше её разглядеть. Её тревога на мгновение прижимается щекой к щеке розы и находит облегчение.

   Роза – это храм, чьи округлые стены легче воздуха. Её аромат – завеса, которая скрывает в центре храма то, чему мы не можем дать точное название: пустоту, любовь, утрату – или наше истинное, вновь обретённое нами лицо.

   Мне  дано всё, но  чайной ложкой – той анорексичной ложкой, что   бережет крошечную белую фарфоровую кофейную чашечку с золотым ободком, чтобы губы пьющего соприкасались с нежностью невидимого и одновременно с чёрным, мутным, обжигающим вискИ настоем эфиопского кофе. В этой чайной ложечке, едва полой, для моей радости, заключены: церковь аббатства Конк, липа на улице Траверсьер, медлительность опавшего листа, влачащегося по тротуару, звук наших шагов в безлюдном Париже, округлый лоб маленькой хозяйки поместья Камиллы Клодель, альвеолы  хлеба моего детства, вспышки несчастий и муссоны письма – всё, что было, есть и будет.

    Я ищу жизнь, освобожденную от жизни, любовь, освобожденную от любви, этот золотой звук камертона, эту чистую ноту, которая дрожит задолго до нашего рождения и после нашей смерти.

-------------------------------------------
   ----------------------------------

Примечания (мои).

*
Кристиан  Бобен - французский писатель, поэт, эссеист.

**
"Моно-но аварэ — буквально «очарование вещей». Понятие, пронизавшее всю историю классической словесности, сложилось к Х веку. Хорошо восстанавливается из синхронных средневековых текстов: прозы, стихов, эссе. Понятие «вещи» нужно в данном случае толковать расширительно: вещи — это не только предметы этого мира, но и чувства людей, и сами люди. Аварэ — «печальное очарование», возникающее при взгляде на «вещи мира», главное свойство которых — бренность и изменчивость. Печальное очарование вещей связано во многом с осознанием бренности, мимолетности жизни, с ее ненадежной, временной природой. Если бы жизнь не была так мимолетна, то в ней не было бы очарования — так написала в ХI веке знаменитая писательница. Моно-но аварэ связано еще и с необычайной чувствитель­ностью, которая культивировалась в классическую эпоху Хэйан (IХ–ХII века), умением улавливать тончайшие токи жизни. Одна поэтесса писала, что слышит шуршание крови, бегущей по ее жилам, слышит, как опадают лепестки сакуры. Аварэ означало возглас, передаваемый междометием «ах!», затем приобрело значение «очарование». 

Елена Дьяконова
"Девять главных понятий, помогающих постичь японскую культуру"

***
Григорий Соколов -  один из известнейших писанистов нашего времени.


****

Ласточка в Библии
 Как воробей вспорхнет, как ласточка улетит, говорит Премудрый царь израильский, так незаслуженное проклятие не сбудется (Притч.;XXVI,;2).

И птичка находит себе жилье, и ласточка гнездо себе, где положить птенцов своих, у алтарей Твоих, Господи сил, Царь мой и Бог мой!
(Псалмы, 83: 4-4)

Ласточка символизирует приход весны и обещание воскресения.
На одной из работ Фра Беато Анжелико - "Благовещение"  - на колонне изображена ласточка.